.. Я имел её прямо в парке, утром - на столе, где старички вечерами играли в нарды... Потом после обеда, возле фонтана, где люди начинают собираться только к вечеру... Потом - вечером, за городом, в лесу... Потом - поздно ночью, на газоне возле городской ратуши... Она была неистребима... И неистощима на выдумки... Она стонала и смеялась... Всякий раз, когда я кончал, она вскакивала и начинала танцевать, вокруг меня, обессиленного, кругами... Под звук её кастаньет это колдовское платье, казалось, никогда не опускалось ниже пояса... Очень часто оно открывало её всю - вертящуюся, тонкую, красивую... И я стонал, и оживал - вновь и вновь - и гнался за ней; а она, маня, убегала... чтобы совокупиться со мной уже в другом, выбранном ею, месте... К утру я имел её уже возле собственного дома - она привела меня и туда... - Слабак!- Смачно сказала она, вставая с меня и потягиваясь.- Слизняк!Добавила она, наградив меня презрительным взглядом.- Только вздумай кому рассказать - и ты меня никогда не увидишь...- Уже уходя, она зло сверкнула глазами.- Как, впрочем, и никого другого...- Дико расхохотавшись, добавила она и навсегда исчезла в предрассветной дымке. Я долго не мог опомниться от неожиданности, от унижения, раздавленности, усталости... Не мог решиться войти в дом... Вошёл, только когда уже совсем рассвело. Жена не спала. - Где ты был?- Спрашивали меня её красные от бессонницы глаза. - У знакомого... У него там кран сорвался... Пришлось помогать...Неожиданно для себя самого соврал я. - Правда?- Будто бы ни на что больше в этой жизни не надеясь, устало и разбито спросила она. Я изумился, насколько посерело вдруг её лицо... И в ответ лишь отвёл глаза в сторону. Она всё поняла... Боже мой... Она _сразу_ всё поняла... Моя умница, моё спасение, которым я не воспользовался... Какой я был осёл... - Расскажи...- Попросила она.- Расскажи мне _правду_... Не бойся...- Я не мог. Мне было стыдно и страшно одновременно. Я не мог определить, чего я больше боюсь: или того, что не увижу больше этой цыганки, или - её последней угрозы... Я не мог ненавидеть её - даже после того, как она меня унизила, растоптала... Я продолжал её хотеть - и это было выше моих сил... И вот - другая, умная, милая и прекрасная, ещё вчера - безмерно дорогая мне женщина, стоит и просит меня: - Пожалуйста... Я ведь люблю тебя... Расскажи... Не бойся... Или - не рассказывай... Если не хочешь...- Вдруг согласилась она.- Только признайся, что ты соврал... Только что... Ведь нам нельзя этого делать... Ведь это - начало конца... Это же смерть! Ну, признайся же! Тебе ведь станет легче... Я ведь совсем не злюсь на тебя... Я... тебе уже всё простила...- 'Ах, простила!'- Взвился я.- 'Так, значит, я нуждаюсь в твоём прощении? Я, которого унизили, растоптали, смешали с грязью?'- Увидев мой гнев, она отшатнулась: - Милый... Не надо, милый...- Она нерешительно протянула руку - то ли желая приласкать, то ли защищаясь: - Я прошу тебя... Не надо... - Что 'не надо'?!!!- Неожиданно для себя самого заорал я. Она заплакала. В эту минуту я возненавидел её - её, мою самую верную и любимую женщину, ту, которая готова была на любые унижения и любую боль - ради меня... ради идиота, кретина... Ту, которая готова была выполнять любое моё желание, иногда лишь несмело спросив, действительно ли мне этого так хочется... Она заплакала. Как беззащитный ребёнок - безнадёжно, навзрыд. Закрыв лицо руками. Это меня совершенно взбесило почему-то - может, я просто мстил ей тогда за зло, причинённое мне совершенно другой женщиной? И я её ударил. Я не мог сдерживать бешенства - я бил её ещё и ещё... Я бил её ногами... По лицу... А она даже не пыталась защищаться - она... пыталась целовать мои ноги... своими разбитыми губами... И только шептала: - Милый... Не надо... Не надо... Ведь всё пройдёт... Всё будет хорошо... - Не будет!!!- Орал я, в остервенении разбивая её лицо, выбивая зубы... Она уже лежала, бессильно протянув ко мне руки с выбитыми пальцами и рассечёнными, обвисшими губами шептала: - Не надо...- В глазах её застыл не ужас - в этих глазах была лишь только смертельная тоска... Казалось, она понимала, что сейчас рушится вся наша жизнь - и прошлая, и грядущая... Ей было плевать на себя, на своё унижение; она молила и руками, и губами, и взглядом - всем своим естеством - до последнего мгновения... Пока взгляд её не стал угасать... Она лежала на полу с открытыми глазами, которые уже ничего не видели и ничего не выражали... И тут мне стало страшно. 'Боже... Что ты сделал?'- пронеслось в голове. Поздно пронеслось... ...Когда карета скорой увозила её, было уже совсем светло. Врач, недоверчиво выслушав мой насквозь лживый рассказ о том, как я, прийдя утром домой, застал её в таком виде, с такой силой хлопнул дверцей, что оторвал ручку и стекло упало куда-то внутрь... Я был совершенно разбит... Обескуражен... 'Сволочь...- Думал я.- Какая же ты сволочь... Что же ты, сволочь, сделал? О чём ты, кретин, думал?'- Но никакие самобичевания не могли заглушить мысль, которая, повторяясь, всё громче и громче, Роком стучала в голове: 'Пока кто-то из вас не сделает шаг к разрушению вашего союза!'... 'Проклятие Раффы...'- Вдруг с ужасом вспомнил я, поняв, что именно я, только что, своими руками, сам всё разрушил... Впервые в сложной ситуации я не искал её разрешения - я разрушал. Наш брак, нашу семью своими собственными руками. Я лгал - пряча глаза. Я упорно лгал - женщине, которая любила меня настолько, что готова была простить любые мои похождения, даже не выслушав ничего о них... И - Боже... Что я за это с ней сделал... 'Пока кто-то из вас не сделает шаг к разрушению вашего союза!'- Ещё громче простучало в голове... Я _всё_ для этого сделал. Не один шаг. Не два. Я сделал всё, что мог. Что могло быть больше? ...В ужасе я сбежал из нашего дома. Я искал цыганку - повсюду, где она могла бы быть. Её нигде не было. Я спрашивал, не видел ли её кто - все недоумённо пожимали плечами. 'А какая она?'- спрашивали некоторые. 'Такая... Красивая... Очень... Стройная... В платье на голое тело... И в чулочках... Когда она идёт - платье развевается... Когда дует ветер или она танцует - платье открывает её всю...'- Полумечтательно рассказывал я. 'Хм... А ты, случаем, парень, не того? Не болен?'- Осторожно предполагал иной собеседник. Другие - просто со снисходительной улыбкой молча уходили прочь - 'от греха подальше'. 'Маньяк, что ли?'- Нередко слышал я в отдалении. Наконец кто-то вызвал 'бригаду' и меня скрутили. Чуткий врач внимательно выслушал всю историю и вдруг спросил: - А тебе это, парень, часом не приснилось? - Может, и приснилось...- Понуро ответил я. ...В больнице меня продержали несколько месяцев. Потом, поскольку никаких отклонений, кроме рассказанной мною в начале сексуальной истории, в моей психике не нашли, меня выпустили. - Не будешь больше искать цыганку?- С улыбкой спросил меня врач. - Не-а...- Вынуждено улыбнулся я. Хотя совсем не был в этом уверен... - Неужто и вправду приснилось?- Осторожно поинтересовался он. - Похоже...- Со вздохом 'согласился' я, хотя, разумеется, по-прежнему считал это былью... ...Алёна была жива. Я не смел показываться у неё, но от людей выведал, что, кроме сотрясения мозга, приковавшего её к постели на два месяца, у неё было повреждений достаточно, чтобы хирурги работали весь день... Только к вечеру они закончили. Они восстановили всё - кроме выбитых зубов и... нашего ребёнка. Он появился на свет синим и не задышал. 'Никогда такого не видел,- передали мне слова врача.- Похоже, что он умер в утробе ещё до начала родов - от шока, что ли... Если бы просто начались преждевременные роды - она родила бы шестимесячного, но такого бы не было...'- Я мог только удручённо молчать. Рассказывающие сочувствовали: - Представляете, как он страдает... Представьте - приходишь домой и видишь такое...- Они не знали правды. Они не знали ни частицы правды. Иначе они бы меня просто возненавидели...
* * *
...Рассказчик, облизав пересохшие губы, в очередной раз замолчал. Только отчуждение на этот раз окружало его. Боцман, который раньше побаивался, чтоб механик не свалился вдруг за борт, теперь, отвернувшись от него, с безразличным видом посасывал трубку. 'А может, и лучше оно было бы, кабы кинулся...'- Говорил его взгляд. Женщины со смешанным с недоверием ужасом поглядывали на рассказчика: 'и чего ж тебе, дурню, не хватало?'- Как бы недоумевали они. Пожилая матрона гордо обводила всех взглядом, будто бы торжествуя: 'Вот видите! Что я вам говорила!'... Всем было жутко. Некоторым - страшно. Но от рассказчика по-прежнему никто не отходил видимо, любопытство пересиливало страх и отвращение... - ...Я не смог подойти к ней.- Видимо, уже привыкнув к подобной реакции окружающих, продолжил он.- Не посмел. Она однажды прошла мимо меня по улице, ничего вокруг не видя... И не видя меня... Она стала совершенно безразличной к этой жизни. И - ко всему, что происходит вокруг. Она, казалось, ничего не ела - только с безразличным видом механически жевала что-то иногда, когда кто-то из окружающих заставлял её поесть... Вскоре она умерла. Отчего - не знаю. Врачи сказали, что умерла от истощения. Все говорили, что умерла 'от горя'. Она умирала долго. Взгляд её был ясным, но - отсутствующим. Говорят, что перед смертью лицо её уже не было таким серым - оно с каждым днём становилось всё светлее и светлее... Под конец она вся стала такая светлая, что её побаивались: 'Святая...'- шёпотом говорили бабки и крестились вослед...
* * *
...Я не был на похоронах. Не смог. Я не смел глядеть в глаза людям, которые её знали. Я боялся, что эти глаза меня сожгут, уничтожат, превратят в прах, в пепел... Ночь я провёл на её могиле. К утру уснул. Я видел ужасный сон... Я лежал на земле, а на меня сверху обрушивался тяжкий молот... Он мог раздавить, размозжить меня - но я успевал увернуться всякий раз, когда он вминал землю на локоть там, где только что был я... Несколько раз он меня задел - и я, окровавленный, уже не мог от него увернуться. Тогда мне стало всё равно... Я решил лежать и ждать смерти. Но... Молот вдруг куда-то пропал. А в небе появились осуждающие глаза... Это были её глаза... Но они уже не осуждали меня, нет... Они глядели сквозь меня, как сквозь пустое место... Они приближались, приближались... Медленно... И - прошли сквозь меня, не затронув и не заметив. Это был не пустой взгляд - в нём светился какой-то высший смысл, недоступный моему пониманию... Я в ужасе проснулся. С трудом понял, где я. Потом долго стоял на коленях и молился - за неё. Не знаю, зачем. Не думаю, что я мог что-то этим изменить... Наверное, с этих пор я уже не мог изменить вообще что-либо...- ...Механик снова отвинтил крышку фляги и сделал несколько глотков. От него уже изрядно пахло ромом. Слушатели удручённо молчали. - ...Я не мог обходиться без женщин - я был молод и физически здоров, и долго воздерживаться мне было сложно...- Закручивая флягу, продолжил он.Но о том, чтобы вернуться в наш бывший круг, не могло быть и речи: для меня он попросту не существовал. Я... не мог представить себе, как эти обманутые люди будут всю жизнь сочувствовать мне... Сочувствовать убийце... Я не мог вернуться и в университет - по той же причине... Я пытался найти работу - и находил её. На один день. Потом, пристально глядя на меня и, казалось, понимая что-то, меня увольняли. Я пытался найти женщину - и находил её. На один день. Утром, пристально поглядев на меня, она вдруг просила забыть дорогу в её дом и никогда больше не встречаться с ней на улице... Люди боялись меня... Мне казалось, что на второй день каждый из них просто начинал понимать, что у меня за плечами... Мне казалось, что каждый, едва лишь успев как следует рассмотреть меня, узнавал правду. И мне становилось страшно... Я жил, как загнанный волк. Поселившись на берегу моря, я начинал строить хижину. На другой день налетевший ураган сравнял всё с землёй... Всё, что я делал, всё, чего я мог достичь и что я мог создать - могло существовать только один день. Не больше. Я думал, что люди просто узнавали обо мне от других и старались от меня избавиться - и я задался целью уехать за океан. Я пытался скопить денег - но не мог. Деньги не держались у меня: то их уносили карманники, то - грабители, то я сам пропивал их в портовом кабаке... Наконец мне повезло: на этом корабле заболел механик. Я пришёл проситься - и меня взяли. Так бывало всегда. Я со страхом ждал следующего дня - на следующий день меня должны были выгнать. Так тоже было всегда. Но... утром мы вышли в море.- Парень нагнулся и безучастно поглядел к себе под ноги.- Теперь вы понимаете, почему капитан меня ненавидит...- Наконец вздохнул он.- Он должен был меня выгнать ещё бог весть, когда... И - не имеет такой возможности. Пока мы не достигнем берега. А это будет ох, как нескоро... Он это понимает... И от этого бесится... Чтоооооо!!!!????- Вдруг дико вскричал рассказчик и глаза его зло засверкали: - Монах!...- Парень выдохнул это слово одним махом, будто бы влив в него всю накопившуюся за эти годы ненависть.- Ну, погоди же...- И он, сорвавшись с места, пьяными шагами двинул вдоль борта. Нам показалось, что там действительно мелькнула какая-то тень. Это действительно было похоже на уходящего на бак старика в плаще с капюшоном. Только шёл он как-то странно - неторопливо, не спеша - но, в то же время, перемещаясь слишком быстро... Я бы сказал - непропорционально быстро... Судя по движениям его фигуры, он сделал никак не более десяти совсем небольших шагов, но переместился при этом почти до капитанского мостика - а это почти пятьдесят метров... Парень нёсся за ним, вложив в этот бросок всю силу своего негодования - но никак не мог его догнать. Наконец, добежав до бака и продолжая, видимо, видеть впереди монаха, он ринулся в море... Что-то глухо ударило о борт, прошумело вдоль ватерлинии... ударилось о винт... На секунду натужно взвыли машины... Судно дёрнулось, покачнулось, что-то скрежетнуло в машинном отделении, и всё снова стихло - только шелест воды за кормой да ровный гул машин... - Слава Богу - винт, кажись, выдержал...- Вынув трубку изо рта и тревожно прислуживаясь к шуму машин, произнёс боцман. - Не факт...- Возразил старый матрос.- Надо бы застопориться да оглядеть не оказалось бы трещин...- Боцман согласился: - Утром посмотрим. Чья вахта будет?- Про механика никто ничего не говорил. Удручённые слушатели начали потихоньку расходиться. Вскоре у борта остался только один старик... В плаще... С капюшоном... 'Монах?!!!'- Изумлению моему не было предела. Почему-то мне захотелось убежать. Спрятаться в кубрике. Закрыться. И никого не впускать. Я не успел этого сделать. Меня остановил спокойный голос монаха: - Пожалуй, так будет проще для него... Он оказался слишком слаб для пути, который сам выбрал... А жаль... Они так хорошо смотрелись вдвоём... И мне так хотелось посмотреть на их детей...- Тихо проговорил он.- Что ж - и мне будет урок. Ещё один. Ещё одна ступень понимания...- Вздохнул старик. - Вам хотелось посмотреть на их детей...- Задумчиво глядя на него и понемногу смелея, повторил я.- А не почему бы не завести собственных? - В своё время я это сделал... Вздохнул старик. Да только это не принесло мне счастья... - Почему? - Не знаю... Видимо, я совершил тяжкий грех, убив любовь... - Убив любовь? Что это значит? - Я влюблялся в детстве неоднократно...- Пожевав губами, задумчиво произнёс старец.- И всякий раз неизбежно испытывал разочарования, убедившись в 'приземлённых' чувствах и понятиях 'объекта любви'... И, тем не менее - спустя некоторое время, опять восторженно влюблялся... Казалось, судьба хотела отучить меня восторгаться, отучить влюбляться, отучить любить... Наконец я встретил девушку... которая была чиста, как снег зимой... В своих помыслах, взглядах, принципах... она была чище, выше меня... А я впервые вдруг чётко осознал, что она для меня просто недосягаема... В частности, после того, что ей обо мне наговорили... И тогда я испугался. Я отказался от любви. Я убил её в себе, уничтожил - не дав родиться. Я просто понял, что, дав ей окрепнуть, я навсегда стану её рабом. Я потеряю рассудок. Но - я не смогу сделать эту девушку счастливой - в сравнении с ней, с красотой её души, теперь уже мои взгляды и помыслы казались мне приземлёнными... И я оставил её. Я написал ей письмо признание в любви. В прошедшем времени. Я подарил ей свои лучшие, самые дорогие мне книги о Любви... И я просил её не вспоминать об этом никогда. 'Прости, но... для меня ты слишком неземная...' - эта фраза была ключевой в том письме... Я понимал, что она для меня недосягаема и пытался убить в себе любовь к ней... Иногда мне казалось, что мне это удалось... А порой... Я до сих пор сомневаюсь в этом... - И... чем это кончилось? - А это не кончилось...- Вздохнул старик.- Потом я встретил свою будущую жену. Мне казалось, что я любил её... Я всю жизнь боялся, что она меня бросит. Я уговаривал её рожать детей - втайне надеясь, что дети заставят её оставаться со мной... Глупец... Зачем мне это было надо? Дети выросли и я понял, что я чужой среди них. Чужой в своей семье. Я никому не был там интересен, никому не был нужен. Они презирали меня - не знаю, за что. Забывая о том, что едят мой хлеб... я же не смел и заикнуться об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8
* * *
...Рассказчик, облизав пересохшие губы, в очередной раз замолчал. Только отчуждение на этот раз окружало его. Боцман, который раньше побаивался, чтоб механик не свалился вдруг за борт, теперь, отвернувшись от него, с безразличным видом посасывал трубку. 'А может, и лучше оно было бы, кабы кинулся...'- Говорил его взгляд. Женщины со смешанным с недоверием ужасом поглядывали на рассказчика: 'и чего ж тебе, дурню, не хватало?'- Как бы недоумевали они. Пожилая матрона гордо обводила всех взглядом, будто бы торжествуя: 'Вот видите! Что я вам говорила!'... Всем было жутко. Некоторым - страшно. Но от рассказчика по-прежнему никто не отходил видимо, любопытство пересиливало страх и отвращение... - ...Я не смог подойти к ней.- Видимо, уже привыкнув к подобной реакции окружающих, продолжил он.- Не посмел. Она однажды прошла мимо меня по улице, ничего вокруг не видя... И не видя меня... Она стала совершенно безразличной к этой жизни. И - ко всему, что происходит вокруг. Она, казалось, ничего не ела - только с безразличным видом механически жевала что-то иногда, когда кто-то из окружающих заставлял её поесть... Вскоре она умерла. Отчего - не знаю. Врачи сказали, что умерла от истощения. Все говорили, что умерла 'от горя'. Она умирала долго. Взгляд её был ясным, но - отсутствующим. Говорят, что перед смертью лицо её уже не было таким серым - оно с каждым днём становилось всё светлее и светлее... Под конец она вся стала такая светлая, что её побаивались: 'Святая...'- шёпотом говорили бабки и крестились вослед...
* * *
...Я не был на похоронах. Не смог. Я не смел глядеть в глаза людям, которые её знали. Я боялся, что эти глаза меня сожгут, уничтожат, превратят в прах, в пепел... Ночь я провёл на её могиле. К утру уснул. Я видел ужасный сон... Я лежал на земле, а на меня сверху обрушивался тяжкий молот... Он мог раздавить, размозжить меня - но я успевал увернуться всякий раз, когда он вминал землю на локоть там, где только что был я... Несколько раз он меня задел - и я, окровавленный, уже не мог от него увернуться. Тогда мне стало всё равно... Я решил лежать и ждать смерти. Но... Молот вдруг куда-то пропал. А в небе появились осуждающие глаза... Это были её глаза... Но они уже не осуждали меня, нет... Они глядели сквозь меня, как сквозь пустое место... Они приближались, приближались... Медленно... И - прошли сквозь меня, не затронув и не заметив. Это был не пустой взгляд - в нём светился какой-то высший смысл, недоступный моему пониманию... Я в ужасе проснулся. С трудом понял, где я. Потом долго стоял на коленях и молился - за неё. Не знаю, зачем. Не думаю, что я мог что-то этим изменить... Наверное, с этих пор я уже не мог изменить вообще что-либо...- ...Механик снова отвинтил крышку фляги и сделал несколько глотков. От него уже изрядно пахло ромом. Слушатели удручённо молчали. - ...Я не мог обходиться без женщин - я был молод и физически здоров, и долго воздерживаться мне было сложно...- Закручивая флягу, продолжил он.Но о том, чтобы вернуться в наш бывший круг, не могло быть и речи: для меня он попросту не существовал. Я... не мог представить себе, как эти обманутые люди будут всю жизнь сочувствовать мне... Сочувствовать убийце... Я не мог вернуться и в университет - по той же причине... Я пытался найти работу - и находил её. На один день. Потом, пристально глядя на меня и, казалось, понимая что-то, меня увольняли. Я пытался найти женщину - и находил её. На один день. Утром, пристально поглядев на меня, она вдруг просила забыть дорогу в её дом и никогда больше не встречаться с ней на улице... Люди боялись меня... Мне казалось, что на второй день каждый из них просто начинал понимать, что у меня за плечами... Мне казалось, что каждый, едва лишь успев как следует рассмотреть меня, узнавал правду. И мне становилось страшно... Я жил, как загнанный волк. Поселившись на берегу моря, я начинал строить хижину. На другой день налетевший ураган сравнял всё с землёй... Всё, что я делал, всё, чего я мог достичь и что я мог создать - могло существовать только один день. Не больше. Я думал, что люди просто узнавали обо мне от других и старались от меня избавиться - и я задался целью уехать за океан. Я пытался скопить денег - но не мог. Деньги не держались у меня: то их уносили карманники, то - грабители, то я сам пропивал их в портовом кабаке... Наконец мне повезло: на этом корабле заболел механик. Я пришёл проситься - и меня взяли. Так бывало всегда. Я со страхом ждал следующего дня - на следующий день меня должны были выгнать. Так тоже было всегда. Но... утром мы вышли в море.- Парень нагнулся и безучастно поглядел к себе под ноги.- Теперь вы понимаете, почему капитан меня ненавидит...- Наконец вздохнул он.- Он должен был меня выгнать ещё бог весть, когда... И - не имеет такой возможности. Пока мы не достигнем берега. А это будет ох, как нескоро... Он это понимает... И от этого бесится... Чтоооооо!!!!????- Вдруг дико вскричал рассказчик и глаза его зло засверкали: - Монах!...- Парень выдохнул это слово одним махом, будто бы влив в него всю накопившуюся за эти годы ненависть.- Ну, погоди же...- И он, сорвавшись с места, пьяными шагами двинул вдоль борта. Нам показалось, что там действительно мелькнула какая-то тень. Это действительно было похоже на уходящего на бак старика в плаще с капюшоном. Только шёл он как-то странно - неторопливо, не спеша - но, в то же время, перемещаясь слишком быстро... Я бы сказал - непропорционально быстро... Судя по движениям его фигуры, он сделал никак не более десяти совсем небольших шагов, но переместился при этом почти до капитанского мостика - а это почти пятьдесят метров... Парень нёсся за ним, вложив в этот бросок всю силу своего негодования - но никак не мог его догнать. Наконец, добежав до бака и продолжая, видимо, видеть впереди монаха, он ринулся в море... Что-то глухо ударило о борт, прошумело вдоль ватерлинии... ударилось о винт... На секунду натужно взвыли машины... Судно дёрнулось, покачнулось, что-то скрежетнуло в машинном отделении, и всё снова стихло - только шелест воды за кормой да ровный гул машин... - Слава Богу - винт, кажись, выдержал...- Вынув трубку изо рта и тревожно прислуживаясь к шуму машин, произнёс боцман. - Не факт...- Возразил старый матрос.- Надо бы застопориться да оглядеть не оказалось бы трещин...- Боцман согласился: - Утром посмотрим. Чья вахта будет?- Про механика никто ничего не говорил. Удручённые слушатели начали потихоньку расходиться. Вскоре у борта остался только один старик... В плаще... С капюшоном... 'Монах?!!!'- Изумлению моему не было предела. Почему-то мне захотелось убежать. Спрятаться в кубрике. Закрыться. И никого не впускать. Я не успел этого сделать. Меня остановил спокойный голос монаха: - Пожалуй, так будет проще для него... Он оказался слишком слаб для пути, который сам выбрал... А жаль... Они так хорошо смотрелись вдвоём... И мне так хотелось посмотреть на их детей...- Тихо проговорил он.- Что ж - и мне будет урок. Ещё один. Ещё одна ступень понимания...- Вздохнул старик. - Вам хотелось посмотреть на их детей...- Задумчиво глядя на него и понемногу смелея, повторил я.- А не почему бы не завести собственных? - В своё время я это сделал... Вздохнул старик. Да только это не принесло мне счастья... - Почему? - Не знаю... Видимо, я совершил тяжкий грех, убив любовь... - Убив любовь? Что это значит? - Я влюблялся в детстве неоднократно...- Пожевав губами, задумчиво произнёс старец.- И всякий раз неизбежно испытывал разочарования, убедившись в 'приземлённых' чувствах и понятиях 'объекта любви'... И, тем не менее - спустя некоторое время, опять восторженно влюблялся... Казалось, судьба хотела отучить меня восторгаться, отучить влюбляться, отучить любить... Наконец я встретил девушку... которая была чиста, как снег зимой... В своих помыслах, взглядах, принципах... она была чище, выше меня... А я впервые вдруг чётко осознал, что она для меня просто недосягаема... В частности, после того, что ей обо мне наговорили... И тогда я испугался. Я отказался от любви. Я убил её в себе, уничтожил - не дав родиться. Я просто понял, что, дав ей окрепнуть, я навсегда стану её рабом. Я потеряю рассудок. Но - я не смогу сделать эту девушку счастливой - в сравнении с ней, с красотой её души, теперь уже мои взгляды и помыслы казались мне приземлёнными... И я оставил её. Я написал ей письмо признание в любви. В прошедшем времени. Я подарил ей свои лучшие, самые дорогие мне книги о Любви... И я просил её не вспоминать об этом никогда. 'Прости, но... для меня ты слишком неземная...' - эта фраза была ключевой в том письме... Я понимал, что она для меня недосягаема и пытался убить в себе любовь к ней... Иногда мне казалось, что мне это удалось... А порой... Я до сих пор сомневаюсь в этом... - И... чем это кончилось? - А это не кончилось...- Вздохнул старик.- Потом я встретил свою будущую жену. Мне казалось, что я любил её... Я всю жизнь боялся, что она меня бросит. Я уговаривал её рожать детей - втайне надеясь, что дети заставят её оставаться со мной... Глупец... Зачем мне это было надо? Дети выросли и я понял, что я чужой среди них. Чужой в своей семье. Я никому не был там интересен, никому не был нужен. Они презирали меня - не знаю, за что. Забывая о том, что едят мой хлеб... я же не смел и заикнуться об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8