Берендеев Кирилл
Один из них
Берендеев Кирилл
Один из них
Мне снятся удивительные сны. Каждую ночь. Вот уже два с половиной года. Будь я писателем, благодаря им я обрел бы неисчерпаемый источник вдохновения.
Но я не писатель. Я коммерсант. И оттого мне иной раз становится жаль, что этот дар, а иначе я не могу назвать посещающие меня видения, достался человеку неспособному передать их необычайную мощь и величие. Порой невыносимо жуткие, до мурашек по коже и учащенного сердцебиения, порой сладостно соблазнительные, порой захватывающие, сны приходят мне, стоит только голове успокоиться на подушке, а глазам закрыться, ощутив сладкую дрему.
Наутро я просыпаюсь весь во власти увиденного. Но в суете рабочего дня краски снов блекнут, черты стираются, пейзажи бледнеют и выцветают. И встречая объятия нового сна, я лишь в самых общих чертах могу вспомнить о сне предшествующем.
Удивительное расточительство! Но я жажду его, я так привык к нему, что, самая мысль расстаться с ежевечерним ощущением чуда грядущего и ежеутреним чуда прошедшего тревожит и угнетает мой разум. Будь я писателем....
Но нет, мне и тогда бы не хватило ни слов, ни умения, запечатлеть волнующие образы: слова бессильны помочь мне. Бессильны и холст и краски. И самая совершенная компьютерная анимация не способна передать всего, что вижу я в полнощных странствиях, никакому музыкальному инструменту не извлечь той музыки, что касается моих ушей,... а какое устройство в способно передать очаровывающие меня запахи тех далеких миров? Все творения рук человеческих отступают пред моими видениями.
Прежде я не знал ничего подобного. До переезда в Спасопрокопьевск лишь бледные тени нынешних видений, те, что обыкновенно люди именуют снами, посещали меня. Тусклые копии, как не похожи они на великолепные полотна, что неторопливо, с истинным величием ныне раскрываются предо мной в звездной тиши.
Я не хочу вспоминать то время. Ведь куда важнее настоящее. А в нем то, что я имею сейчас.
И потому я задаю себе вопрос, который насмешит или раздражит любого человека, который не в состоянии понять, как можно уделять такое значение пускай и необычным, но все же снам, то есть любого человека. Что это удача, стечение обстоятельств или все же судьба?
В Спасопрокопьевск я прибыл из Москвы, убедившись в том, что все возможные дела в первопрестольной завершены и отсрочки не будет. С городом, в котором я родился и вырос, в котором родились мои родители, деды и прадеды, меня уже ничего не связывало более. И причина не только и не столько в неудачах, свалившихся на меня, - да и разве на меня одного? после августа 98. Год я сосредоточенно пытался выкарабкаться из тонущей лодки, но после того, как... нет, это личное, я не стану распространяться более об этом.
По возможности быстро я собрался и, препоясавшись, отправился в путь. Почему Спасопрокопьевск? - тоже случайность или опять-таки судьба подарила мне телевизионный сюжет об истории этого древнего города, о его жизни через века, простой и неспешной, о нравах и обычаях нынешних обитателей его, мало изменившихся с давних пор, и потому так не похожих на оставшихся у меня позади, суетных и задерганных москвичей? На этот вопрос нет ответа.
Поначалу я хотел дать себе отдохнуть, присмотреться к городу, свыкнуться с его ритмом жизни. Но как-то незаметно, исподволь, Спасопрокопьевск втянул меня в неторопливое свое течение, и я, поддавшись ему, поплыл. Оставшиеся на счетах деньги потратил на покупку маленького предприятия, к которому присматривался и на аренду сроком на 29 лет доходного дома 19 века, на первом этаже которого размещалась контора крохотной фактории.
И вот тут я снова спрашиваю себя. Что было раньше: подспудное желание оказаться на правах обладателя в комнатах старинного особняка за прошедшие полтораста лет существования не утративших и йоты прежнего достоинства или все же жажда с большой выгодой развернуть дело, которое обитатели конторы по простоте душевной никак не могли сдвинуть с мертвой точки?
Впрочем, теперь это не так важно. Я купил предприятие, взял управление в свои руки, наладил необходимые связи.... И, конечно, вселился в арендованный дом.
Особняк был выстроен в стиле классической помещичьей усадьбы. Двухэтажное светло-желтое здание с потрескавшимся фронтоном, рельеф который изображал герб города, и четыре ионические колонны, с балюстрадой меж ними. Ощущение полной оторванности дома от цивилизации, на которую усердно напирал архитектор, усиливал и запущенный городской парк, отделенный от здания лишь узкой пешеходной дорожкой, по которой вечерами прогуливались одинокие влюбленные пары. Действительно, точно заброшенное дворянское гнездо почти в самом центре города. Тихий, позабытый городом и миром, уголок.
Лишь раз увидев этот дом, я понял, что не в силах избежать его древнего очарования.
Доходному дому повезло в жизни. Все отпущенное ему историей время, вплоть до 1980 года, когда его вывели в нежилой фонд, он добросовестно выполнял взятые на себя функции жилья для обеспеченных персон, почти не пустовал и всегда вовремя ремонтировался. Четыре квартиры его: две пятикомнатные на верхнем этаже и две четырехкомнатные на нижнем (и это не считая комнат прислуги) до революции принадлежали уездному купечеству, после же 1919 года, когда в Спасопрокопьевске утвердилась Советская власть, отошли в ведение руководства одного из наркоматов и оставались на его балансе вплоть до 1937 года. Что случилось в ту роковую годину, я думаю, нет нужды рассказывать. В 1946 дом был отдан высшему командному составу, вернувшемуся из побежденного Берлина, затем тихо перешел их детям. И окончательно опустел лишь двадцать лет назад.
Когда я вселялся в дом, он был все так же, как раньше, крепок и не нуждался в ремонте, разве что в косметическом. И пока рабочие заново красили здание и меняли кровлю, я торопился обжить выбранную квартиру на верхнем этаже слева, как раз над швейцарской - в ней уже поселился сторож с супругой. Соседняя с ней квартира была занята конторой предприятия, противоположная отошла под склад. И только апартаменты напротив моих оставались пусты.
Первый день я бродил по дому как экскурсант, веря и не веря в свою удачу. В то, что дом этот, пусть и на оговоренный договором срок, но все-таки принадлежит мне. Я разглядывал богатую лепнину потолков и старинные люстры, верой и правдой служившие многим поколениям жильцов. Часть мебели оставалась в пустовавшем доме с прошлых времен: в комнатах я встречал типовые конторские шкафы, мирно соседствующие с дряхлыми креслами императорских времен, журнальные столики сделанные по моде советского авангарда и репродукции Бёклина и Сарьяна на стенах. Остались и вывезенные из Германии побрякушки и сувениры, сохранилась посуда, изготовленная Кузнецовым, и витые подсвечники местной артели "Красный чеканщик".
Все доставшееся мне богатство я собрал в своих комнатах. И как ребенок любовался ими, перекладывая и переставляя с места на место в пустой квартире. На покупку минимума мебели ушли последние деньги, но я не сожалел о содеянном. Я торопился поселиться в доме, освоиться в нем, стать в ряд людей, что почти без перерыва на протяжении полутораста лет занимали эти помещения - стать одним из их числа. Заветного числа, как казалось мне.
Сон, приснившийся мне на новом месте в день окончательного вселения, я помню до сих пор.
Я бродил по бесконечным галереям, спускался по мраморным лестницам, подобным той, что вела на второй этаж дома, любовался игрой прохладных струй фонтанов, слыша в отдалении нежные звуки флейты и вторящую ей мандолину. Я знал, что этот бескрайний дом принадлежит мне, знал, но отчего-то сомневался в безоговорочности своих прав на эти владения. И, странное дело, неуверенность моя подтверждалась с каждым шагом. Я спускался по лестницам, шел по коридорам, но никак не мог выйти из дома в благоуханный сад, виденный мной в окна. Я дергал за ручки дверей комнат, всех, что попадались мне на пути, но ни одна не отворилась мне. Я шел, будучи уверенным в цели путешествия, но обнаружил внезапно, что позабыл ее.
И в этот миг, когда я осознал, что заблудился в собственном доме, я увидел странного старика. Он сидел подле маленького фонтанчика для питья, облаченный в дорогой шелковый халат, расшитый перетекающими друг в друга изысканными узорами. Сидел и молча смотрел на меня, ожидая, когда я обращу к нему свой взор. И когда я приблизился, старик заговорил.
- Теперь ты стал хозяином этого дома. Прежний хозяин ушел за грань бытия, значит, ты ему замена. Ведь место хозяина дома не должно пустовать, таковы условия. Стоит одному из вас уйти, тотчас же на его место подбирается новый, и сделать это предстоит до захода солнца. Иначе ночь станет единственным властителем этого дома. И несменяемо будет царствовать все, отпущенные ей и ему, - старик обернулся, оглядывая дом, - века и эоны. Покуда время не утратит свою сущность. Или покуда не устанет считать прожитые тысячелетия дом.
Я жил немало, - продолжал старик, - но все равно не знаю времен, когда дом был бы иным, нежели сейчас. Он явился миру так давно, что сам не может вспомнить и счесть свои годы. И вас... я часто задаюсь этим вопросом... наверное, всех вас тоже не сможет вспомнить и счесть. Ведь сколько вас было с тех пор. И еще будет. Теперь уж точный счет не имеет значения. Важно лишь само присутствие. А все остальное... смотри!
С этими словами он раскрыл книгу, лежащую на коленях. Только в эту минуту я заметил ее - тяжелый фолиант, украшенный переливающимися камнями, вправленными в кованое серебро обложки. Узоры текли, охватывая камни, а те в ответ вспыхивали разноцветьем изумрудов и сапфиров.
Книга раскрылась примерно на середине. От толстых страниц, испещренных непонятными значками, мелкими, как рассыпанное маковое зерно, исходил пряный запах. Старик провел над ними рукой, и страницы очистились от шелухи слов. И осветились изнутри.
Сноп света рванулся вверх идеально ровной колонной. А в нем, выпорхнув из ниоткуда, заискрились, затрепетали неведомые создания. Крохотные человечки в разноцветных одеждах с серебряными крылышками за спиной, звенящими, точно колокольчики, спеша, порхали в неземном свете, то устремляясь вниз, то спеша вверх, ни на минуту не прекращая своего танца.
Они жили считанные мгновения. А прожив их, исчезали, сгорали в пламенном столпе, и хрустальный стрекот крылышек замолкал на миг, чтобы через миг послышаться снова - уже у другого, рожденного светом, живущего светом и умирающего от света.
И танец их все не прекращался. Они спешили исполнить его, бесконечно торопясь, случалось, я видел как мучительное напряжение пробивалось на их крошечных лицах, слышал тяжелые вздохи печали и ощущал возгласы радости. И все смотрел, не в силах оторвать взгляд, и пытался постигнуть, понимают ли они, эти удивительные создания, что в следующее мгновение их не станет, что сияющий столп поглотит их с тем же космическим равнодушием, с каким дарит им жизни. Да успевают ли они постигнуть свою жизнь и насладиться этим крошечным мгновением, успевают ли понять, что это - их рождение, полет и гибель снопом рассыпающихся искр, совсем рядом от лица своего создателя, который, так же, как и я, не отрываясь, следит за бесконечными танцами в снопе света, и слабая улыбка трогает уголки его бледных губ?...
Я живу в доме немного меньше других его обитателей. Но, странное дело, они никогда не видели снов, подобных моим. Ни старик сторож, каждый третий день выходящий на дежурство, ни его жена, любезно согласившаяся наводить порядок в моих комнатах, ни их сын, работающий на моем предприятии бухгалтером и навещающий отца в его неспокойные ревматические дни. Я иной раз расспрашивал их между делом о здоровье и в ответ выслушивал пространные диагнозы застарелых болезней, не дававших покоя. Во всем винился плохой климат и наступившая или наступающая старость. Иногда к этим причинам добавлялся еще одна - сам дом.
- Слишком много здесь людей жило, - говорила Лидия Тимофеевна, перебивая шум работавшего пылесоса, отвечая мне и не забывая о работе, слишком много печалей и горестей оставили они нам в наследство. А хоть и богатые, поди, тоже люди и тоже свое, особенное, несчастье имели. Вот оно и складывается: одно с другим. Неужто вы сами этого не чувствуете?
- Старый дом, - убеждал меня ее супруг. - В старости все дело. Мы, старики, к этому чувствительны, как говорится, рыбак рыбака. Не зря его в нежилой фонд перевели. Понимали, значит, что и дому надо покой дать.
- Геопатогенная зона, - серьезно заявлял их сын, Лев Игоревич. - Не учли в свое время, что на разломе строили, а может, просто не знали. Как земная кора неспокойна, а это частенько бывает, так на нас это и отражается. Вам еще ничего, а моим старикам худо. Да и я стал чувствовать; вот поживете с мое - тоже осознаете, как земля шевелится.
Но уезжать с насиженного места старики Артемьевы не спешили. И с домом свыклись, и возвращаться в коммуналку, где и без геопатогенных зон худое житье, не хотели.
Послушав их рассказы, я и сам уже стал признавать, что, скорее всего, все дело в моем, пока на жалующемся на хронические хворости, организме. А еще, наверное, и в удаленности моих комнат от земли на добрых четыре метра, - быть может, тяжелые межэтажные перекрытия гасят негативную энергию, благоприятно воздействуя на верхнего жильца. Или существует и еще что-то между швейцарской и квартирой номер три, о чем ни я, ни мои соседи, не имеем ни малейшего понятия? Ведь должна же иметься все объясняющая причина появления моих удивительных снов. И то, что находиться она должна в самом доме, у меня почти не возникало сомнений.
В один яркий воскресный день, перед первой майской грозой, когда Игорь Станиславович, предчувствуя приближающееся ненастье, занедужил, сын, как обычно, приехал навестить его. Но на сей раз, визит его был несколько странен. Спустившись, я нашел Льва Игоревича бродящим по первому этажу со странными Г-образными кусками проволоки, которые он держал в вытянутых руках. Лидия Тимофеевна следовала за сыном неотступно и временами делала какие-то пометки в записной книжке.
- Ищем ареал распространения аномалии, - охотно пояснил бухгалтер, поздоровавшись и прося соизволения пройтись и по моей квартире заодно. Давно бы этим следовало заняться, да только сегодня руки дошли. Видите, как проводки дергаются? Я же говорил вам, тут явный разлом в коре. Смотрите... нет, это не руки трясутся.... Да вы сами возьмите и убедитесь, у вас то же самое будет.... Я уже выяснил, разлом наискось через дом проходит, вот так, - и он показал мне план, вычерченный в записной книжке его матерью. Жирная черта наискось пересекала угол швейцарской и уходила к противоположной стене дома. - На этой линии лоза прямо заходится. Попробуйте.
Я пробовать не стал, просто внимательно следил за всеми действиями Льва Игоревича и в итоге был вынужден признать, что это не мистификация. А бухгалтер, продолжая исследования, попутно рассказывал о своем увлечении:
- Я лозоходец опытный. Да и опыт немалый имею. Еще когда в Казахстане работал, в Акмолинске, на спор воду искал. И мог отличить, по поведению лозы, залегающие линзы пресной воды от соленой. Только там другая метода поиска была.
Он с удовольствием начал объяснять различия, но я слушал его невнимательно. Дело в том, что вычерченная Лидией Тимофеевной жирная линия, проходила аккурат через мою спальню. И хотя бухгалтер так и не решился зайти в нее, просто прошелся вдоль моего крыла по коридору, убедившись в правильности построения аномальной зоны, его доказательства немало меня обеспокоили. И чем больше я выспрашивал у него об опыте работы с лозой и о его способностях - доступных каждому, по утверждению Льва Игоревича искать геопатогенные зоны, тем более проникался беспокойством. Все же решил попробовать сам, и когда в моей руке лоза вздрогнула, не сомневался более. И вечером передвинул кровать к другой стене - от греха подальше.
Однако ночь прошла на удивление спокойно, а утром над городом пронеслась долгожданная гроза. Воздух заполнился озоном, посвежел, и всем сразу полегчало.
Бухгалтер подтвердил, что "с утра сегодня куда тише".
- Гроза еще повлияла. Земной электромагнетизм, - поспешил с объяснениями Игорь Станиславович, как по волшебству обретя прежнюю свободу передвижений. - Какая в нем сила, это себе представить немыслимо. Один разряд молнии - десятки миллионов вольт, а сколько их за прошедшие полчаса было. Вот и считайте сами, какой конденсатор разрядился.
- На Юпитере, я слышал, - вскользь заметил его сын, - протяженность разряда молнии составляет полторы-две тысячи километров. Отсюда и до Парижа. Вот где сила!... А мы свою обуздать не научимся. Все ТОКАМАКИ строим.
1 2 3 4 5