Я доберусь трамваем...
Глава 2
Встреча с предками
Главврач психиатрической больницы, толстенький, веселый человечек, заинтересованно осматривал с ног до головы Бову, подозрительно покачивал головою.
- Ну дался он вам! Носитесь с ним, как дурень с писаною торбой! Элементарная шизофрения, депрессивный психоз, яркие галлюцинации. Не забывайте, что он работал директором водочного завода. А возле чего ходишь то непременно понюхаешь. А это такая штучка, что... Следствия не требуют объяснений. Ха-ха!
Бова не поддержал шуточный тон врача, хмуро смотрел на его багровый нос, думал: "Не знаю, как покойный, а ты ее, голубушку сорокаградусную, уважаешь, весьма уважаешь". А вслух произнес:
- Да ведь сначала определили, что он здоров?
- Сначала. А потом - началось. Чудеса, да и только!
- Может быть, с точки зрения медицины все именно так, как вы говорите. Но дело непростое. Криминал. Его убили.
- Неудивительно. Человек удрал из психбольницы в таком состоянии. Если бы вы видели, что он тут вытворял. Натягивал на себя лохмотья, напялил шапку из газеты, смастерил булаву из арбуза; а потом объявил себя гетманом запорожским. Начал воевать. С бурьяном в саду... Рубил репейники, бился головою в стену. Кричал, что всех казаков надо поднимать против татар, турков и всяких прочих басурманов...
- Почему же такая несовременная шизофрения? - поинтересовался Бова.
- Какая-то генетическая струя, - пожав плечами, объяснил врач. - Фамилия Куренной. Вероятно, его предки были казаками. Что-то в генах затаилось, оттеснилось в глубь подсознания. В результате психического потрясения гипертрофированные накопления прошлого прорвались в сферу актуального сознания и разрушили, психику...
- Пусть так, как вы говорите, - согласился Бова, чтобы скорее прекратить этот разговор. - Но странно, что человека в таком состоянии убили... Зачем?
- Вероятно, на кого-то напал. Представляете? Выскакивает человек из кустов, размахивает булавой или какой-нибудь палицею, кричит: "Бей татарву!" Набрасывается на кого-то. Тот, безусловно, защищается. Нет времени разобраться - больной или бандит. Случайное убийство!..
- Не случайное, - решительно возразил Григор. - В мою компетенцию не входит разглашение всех подробностей. Я бы хотел познакомиться с тем, что он рассказывал. Вы записывали его рассказы?
- Вы что? - захохотал врач. - Разве я спятил? Если бы мы записывали весь бред больных, то не хватило бы бумаги. Ха-ха-ха! Впрочем, некоторая бредятина параноиков может быть интересной. Ручаюсь! Просто есть великолепный бред!
- Жаль! - сказал Бова. - Я считал, что вы что-нибудь записали.
- А он сам записал, - сказал врач.
- Что? - не понял Григор.
- Да свою же бредятину. "Приключения". Я начал их читать, а потом плюнул и оставил. Накрутил такого, что сам черт ногу сломит.
- Вы дадите мне? - взволнованно спросил Бова.
- Пожалуйста, уважьте! - хохотнул врач. - У нас такого творчества мешками можно таскать. Быть может, еще что-нибудь прихватите заодно? Ха-ха! Почитать вашим детективам? А?
- Не надо, - сдерживая раздражение, ответил Бова. - Дайте мне то, что писал Куренной.
- Хорошо, хорошо, возьмите. Ничего не понимаю, хоть убейте. Зачем вам вся эта история?
Он принес Григору толстую тетрадь в коленкоровом переплете, а сам, взглянув на часы, начал снимать халат.
- Мне пора, голубчик. Мое время истекло. Больные больными, а дома тоже следует бывать. Иногда. Ха-ха-ха!
Григор попрощался с врачом, доехал до Красной площади. Потом пешком двинулся к Днепру. Сел в уютном местечке за кустами. Внизу мальчишки удили рыбу, весело перекликались теплоходы. Но Григор уже не слыхал ничего. Он раскрыл тетрадь. На первой странице размашистым, спешащим почерком было начертано: "
В Президиум Академии наук".
А немного ниже: "
От гражданина Куренного Андрея-Филипповича".
Затем огромными буквами вразрядку: "
З А Я В Л Е Н И Е"
Дальше текст заявления: "
Хотя меня и считают сумасшедшим, но я таким себя не считаю. Все, что со мной произошло, было в самом деле, а не в воображении. Доказательством этого является мое многолетнее отсутствие на земле и чаша (бокал), прихваченная мною на том свете, куда я внезапно попал. Чашу компетентные органы передали в научные учреждения, а там люди всякие бывают, могут меня оболгать. Чтобы избегнуть лишних разговоров, я пишу вам эти воспоминания. Искренне желаю, чтобы наука воспользовалась ими. Клянусь, что все от начала до конца - правда, то, что я здесь описываю, в чем и расписываюсь.
Андрей Куренной".
...Как сегодня помню, была осень, бабье лето. В ясном небе плыла паутина. Ни облачка. В такие дни хорошо собраться с товарищами, выпить, закусить, покалякать.
Мы и собрались. Мы - это я и мои друзья. Председатель промкомбината Гутя, директор ресторана Вырвикорень, нарсудья Капшук и Кравчина - начальник милиции, мой ближайший друг, замечательный охотник и веселый балагур.
Выпили по одной, по второй, по третьей... Разогрелись. Захорошело. А потом Кравчине клюнула в голову мысль - поохотиться на вепря, то есть дикую свинью. Позвонили в милицию, оттуда пригнали машину, мы нырнули в нее, рванули на Псел. Там густые леса и кабаньего отродья навалом. Их запрещали в то время бить, но тут речь шла не о законе, а о престиже Кравчины. По пути, еще будучи под алкогольным паром, мы консультировались у судьи Капшука - не большое ли преступление свершаем, готовясь укокошить вепря?
Он не долго думая ответил, что по букве закона - это, конечно, гм, гм, нарушение, но если подойти к этому с другой стороны, то...
- То что? - хором пропели мы.
- То окажется, что это - весьма полезное дело...
- Да уж это наверняка? - заорал восторженно Кравчина. - В этом мы будем иметь возможность убедиться нынче вечерком! Ха-ха!
- Не говори гоп, пока не перескочишь! - едко заметил Вырвикорень.
- А еще это полезно для торжества истины, - завершил свои раздумья Капшук, подняв указательный палец.
- Философ! Цицерон! - кричал Кравчина, обнимая Капшука. - Тебе - самую вкусную часть вепря!
- А какая она - самая вкусная? - поинтересовался Вырвикорень.
- Директор ресторана - и не знаешь? - возмутился Кравчина. - Кто же тебя держит на таком месте? Рыло, братцы, мои! Ры-ы-ыло!
- Рыло? Что же там есть? На один заглот!
- Подавишься за один заглот! - засмеялся Кравчина. - У взрослого, матерого секача рыло - ого-го! Тушеное рыло - амброзия, божественная пища! У всякой твари есть свое вкуснейшее место. У слона - хобот, у медведя - лапа...
- Лапа? - удивился Капшук.
- Лапа. Ты не ел медвежатины?
- Не довелось...
- Тогда ты напрасно жил на свете! - авторитетно заявил Кравчина. - Эй, сержант, гони прытче! Чтобы как спутник на орбите машина летела!
- Перевернемся!
- Не имеем права перевернуться! - орал Кравчина. - Мы не завершили дискуссию, а значит - должны удержаться на четырех колесах! На чем мы остановились? Ага, на вкуснейших местах! У верблюда самое вкусное - горб!
- Ты и верблюда едал? - поразился Вырвикорень.
- Ты спроси лучше, кого я не едал! - гордо ответил Кравчина. - Моржа ел, тюленя, акулу, каракатицу, гадюку...
- Гадюку?! - ужаснулся Капшук.
- Именно! Вкуснятина невероятная, братцы вы мои! Огрубишь голову, раздербанишь змею пополам, посыплешь сольцой, заворачиваешь в лавровый лист, затем в капустный лист, после этого - в ямку, где только что прогорел костер. Забросать горящим углем, а позже... Стой! Приехали!
Мы остановились на опушке над Псёлом. Внизу плескались спокойные воды реки, вокруг шумел лес. Между зелеными кронами сосен праздничными нарядами выделялись березы, осины, дубы; на землю падали золотые, червонные, оранжевые листья, ткали под ногами цветистый ковер. Пахло мхом и грибами.
Ребята разобрали оружие, с возгласами вывалились из машины. Кравчина командовал.
- Вы с криками и песнями идите вот так! - давал он указания. - Цепочкой, цепочкой! Да перекликайтесь, чтобы разрыва не было! А я объеду вокруг, перехвачу вас. Буду ждать около Чертовой Вербы. Знаете Чертову Вербу? Там всегда кабаны бродят!
- Знаем! - весело орали охотники, вымахивая ружьями. - Давай шуруй!
Кравчина рванул на машине дальше, а мы двинулись между деревьями, как он и приказал, выкрикивая кто как умел. По правую руку от меня шел Капшук, иногда я видел его фигуру между темными стволами дубов. По левую руку - Гутя. Затем я опустился в глубокую долинку, а когда выбрался, уже никого не видел. Вероятно, ребята обогнали меня.
Я покричал, покричал, поаукал, но никто не отозвался. Где-то далеко эхом катился шум машины. Я замолчал. Стало печально, одиноко. Зачем было ехать в лес на ночь глядя? Мало Кравчине полкабана домашнего, захотелось еще в Петровку снега! Вот что с людьми делает алкоголь! И вкусная штука, а все же вреднейшая! Если бы ученые поработали над водярой, усовершенствовали. Чтоб и весело было, как выпьешь, и на здоровье не отражалось! Вот это достижение! Я бы для такого дела академию открыл, не пожалел бы денег, сотни ученых посадил за работу!
Так размышляя, я еще немного прошел, затем решил отдохнуть. Ну его к лешему, кабана! Найдем его иль нет, а умаешься до чертиков! Кому охота - пусть бегает! А я - посижу.
Оседлав огромный дубовый пень, я оперся на ружье я задумался. Клонило в сон. Каюсь, всегда любил в свободную минутку пойти в лесок, полежать вверх лицом под небом, подремать. Убаюкивает природа.
Хоть я и был под хмельком, но все же на землю не лег. Иначе каюк, если ляжешь на сырую землю осенью. Парализует руки-ноги, это точно. Поэтому я решил секундочку вздремнуть сидя, а затем поковылять к Чертовой Вербе.
Мою дрему разогнали тихие звуки. Зашуршали сухие ветки, кто-то остановился возле меня, положил руку на плечо.
- А? Что? - кинулся я со сна. - Это ты, Кравчина?
- Это я, сынок, - послышался тихий ответ.
Я протер глаза, взглянув перед собою. Подскочил как ужаленный. Возле меня стоял живой отец, которого я видел только на фотографии. В гражданскую он был партизаном и погиб в бою с немцами.
Я сразу узнал его. Та же папаха, что и на карточке, жупан, только сабли нет. Длинные казацкие усы, черные бархатные брови, острый орлиный взгляд. Во рту у меня пересохло. Начал снова и снова протирать глаза.
- Напрасно стараешься, - усмехнулся он. - Я не призрак.
- А как же ты?.. - пробормотал я.
- Что?
- Откуда? Почему тут?
- Я за тобою...
- Как... за мною?
- Все уже собрались. Ждем тебя...
- Кто собрался? - ужаснулся я.
- Родня. Кто же еще? Пойдем.
Он двинулся в лесную чащу. Я несмело шагал рядом. Яростно щипал себя за руки, за уши. Но фигура отца не исчезала, я слышал его дыхание, видел широкую спину, высокую смушковую шапку.
- Тату!
- Что? - не оборачиваясь, отозвался он.
- А как же...
- Что?
- Ты же умер...
- Ну?
- А теперь - живой?
- Так. ты не рад?
- Что ты? Я рад. Только ведь это неправда?
- Что неправда?
- То, что я тебя вижу?
- А разве не видишь? - удивился отец.
- Вижу... Но ведь это мара?
- Ты уж глазам своим не веришь, - укоризненно покачал головой отец. - До чего ты дожился, сынку?
- Я верю, чего там... Но ведь наука...
- Что?
- Утверждает, что того света нет.
- Того нет, - согласился он. - А этот - есть.
- Какой - этот?
- Где мы с тобой.
- Почему же я раньше тебя не видел? Ты же погиб?
- Погиб. Для тебя, для матери. Для тех, кто рядом с вами. А для тех, кто шел со мной в бой, - нет. Мы живы. И никогда не умрем.
- Почему же вас не видно?
- Мы не хотим мешать вам. У нас своя жизнь. У вас своя. Когда сын женится, отец отделяет его, строит светлицу, сам живет в старой. Понял, сынку?
- Нне... совсем... Тебя же зарыли... закопали...
- Пса можно зарыть, - гневно отозвался отец. - Падаль... А человека - не закопаешь. Он - бессмертен.
- Бред какой-то, - пробормотал я.
- А - сказка? - со странным выражением спросил отец.
- Что сказка?
- Сказка вечно живет. И дети ей верят. И взрослые которые мудрые. Ты думаешь, напрасно сказка переживает века? В ней, сынку, великая правда. То, что я пришел к тебе, - тоже сказка. Не бред, а правда. Помолчи. Нам уже недалеко...
Пока я беседовал с ним, вокруг все изменилось. Исчезли осенние деревья, на ветвях появились нежно-зеленые и ярко-голубые листья, алые и золотистые огромные цветы. К ногам ластилась высокая шелковистая трава, в лучах лазоревого рассвета играла самоцветная роса.
Я удивлялся. Ведь должна быть вечерняя пора, а тут вдруг - рассвет! Неужели я проспал целую ночь? Так ведь нет! И лес какой-то невиданный, и отец покойный.
Впрочем, первое потрясение прошло. Я успокоился. Мало чего наука возражает! Они там о звездных мирах спорят, копья ломают, а не ведают, что в земле деется, под ногами. Гм... Как он сказал? "Пса можно зарыть, а человека нет". Очень хорошо сказал. Впрочем, это лишь фраза. А тут - факт. Уже шагает около получаса, а видение не исчезает.
Лес поредел. Начались цветущие поля. На опушке высился исполинский дворец. Он достигал сферическим куполом облаков и казался сотканным из радужных нитей... или, возможно, из лучей? Волшебное зрелище!
Отец не дал мне полюбоваться сказочным сооружением. Указал на огромную, украшенную дивными узорами дверь.
- Входи. Все уже за столом.
За столом? Что он говорит? Неужто и здесь, в мифическом мире, пьют и едят? Вот так штука!..
Мы очутились в огромном зале. От двери, сколько видел глаз, рядами стояли столы, покрытые вышитыми скатертями. За ними - по обе стороны - на скамейках сидели мужчины и женщины. Все в праздничных, веселых одеждах. Радовали глаз девичьи венки, мерцали густые, нежные вышивки, белело чистое, как снег, полотно сорочек, синели, алели казацкие шаровары и кунтуши. А еще дальше разнообразие таких удивительных убранств, что и во сне не увидать такого! Люди в халатах, в тюрбанах, в белых покрывалах, с многоцветными украшениями. Господи боже ты мой! Куда это я попал?
Все взгляды устремились на меня. Жуткая тишина. Я посмотрел на себя и смутился. На мне была зеленая фуфайка, резиновые сапоги для охоты, какой-то черный свитер. Словно грязное пятно на фоне того праздничного великолепия, которое здесь царило.
- Это сын твой, Пылыпку? - сурово спросил красивый широкоплечий человечище.
- Он самый, - ответил отец.
- Как звать?
- Андрей, - прошептал я окоченевшими устами. Глядеть в глаза тому человеку было невыносимо.
- Хорошее имя, - кивнул козарлюга. - Святое. А ты ведаешь - кто я?
- Не... знаю...
- Неудивительно. Я - твой дед Гордей.
- Тато мой, - объяснил отец, поглядывая на меня.
- А это, - положив на плечо своей соседке руку, похвалился дед, - твоя баба Соломия.
Я взглянул на бабу. Она улыбнулась мне ласково, приветливо кивнула. Вот так бабуся! Это же восемнадцатилетняя краля! Уста как маков цвет, звездные глаза, лебединая шея. На кого она похожа? Ба, да на мою же Галю! Словно списана с нее. А я все гадал - от кого дочка красоту свою переняла? И я не такой, и жена белявая. А теперь ясно, откуда черно-синяя коса, атласные брови!
- А я - твой прадед, - отозвался парубок в сизом жупане, с цветистою лентою на груди. - Семен Гром.
- А я - прапрадед, - воскликнул другой. - Казак Иван Огонь.
И пошло, и пошло. Гул покатился от края до края. Какая же у меня многочисленная родня! Она разрасталась, проникала корнями в иные племена и народы, выплеснулась к древним кочевникам, перебросила мосты в Индию, а там затерялась где-то в нескончаемости легендарных атлантических рас. Я был оглушен, потрясен. Не помню, сколько продолжалось знакомство, сколько клокотал дворец от гомона родни. Затем отозвался дед Гордей.
- Радуйся, сынку. Славный корень имеешь. А из доброго корня и дерево должно хорошее расти. Нет в твоем роду поганцев, отступников. Нет насильников, нет лентяев и никчем. Боевая, работящая и честная родня. Вот я, к примеру. Замучили меня царские жандармы. А за что? За то, что не склонил головы, вспомнил Кармелюка, ушел в лес, чтобы пускать петуха панам несытым!..
- А я, - отозвался прадед Семен Гром, - под Уманью пал от сабли лядской. Славно мы тогда погуляли с Гонтою и Максимом. Можешь гордо называть имя прадеда Семена.
- А я - кобзарь, - воскликнул прапрадед Иван. - Сначала казаковал, потом попал в полон к ляхам. Выжгли они мне глаза, содрали пасов десять кожи на спине, а затем пустили на муки, на глумление. Но я не погиб. Добрался в Украину, научился играть на кобзе. Бродил волями, дорогами, радовал людей несчастных песнею вольною, старинною. Любили меня трепаки, ибо в рабстве страшном я им давал надежду на будущее. Так я состарился да и окоченел где-то в яру от голода и холода. Не беда! Можешь добрым словом вспомнить прапрадеда Ивана! Взгляни - я теперь снова зрячий и молодой! Как и наша бессмертная песня!
Родичи рассказывали о своих подвигах, о героических сражениях, о великих творческих делах, а я стоял перед ними потрясенный, смущенный, уничиженный. Что я им скажу, чем похвалюсь?
И вот умолкло многолюдное собрание. Дед Гордей спросил:
- А ты? Что поведаешь о себе? Родня желает знать.
- О себе? А что мне говорить?..
- Тебе виднее. Какие подвиги вершил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45