Посланник Шамбалы умолк, считая, что сказанного им вполне достаточно, чтобы прояснить тайну своего появления в Германии. Однако понадобилась еще как минимум минута, чтобы фюрер перемолол услышанное на жерновах своих мыслей и вернул себе способность к общению:
– Но сами-то вы?.. Кто вы в действительности? Какими полномочиями обладаете и, вообще, какова ваша миссия в Германии? Говорите откровенно, это останется между нами.
– Перед вами – потомок богокороля Тора, сын правителя Шамбалы, один из Духовных Принцев Шамбалы. В то же время я являюсь консулом Шамбалы во Внутреннем Мире Антарктиды.
– Внутреннем Мире… чего?!
– Антарктиды. Я понимаю, что вам хочется выяснить, что собой представляет этот Внутренний Мир. – Только теперь Принц Шамбалы освободил кресло фюрера и вышел из-за стола. – Частичный ответ вы получите после того, как из Антарктиды вернется ваша экспедиция.
– Но мы не посылали экспедицию в Антарктиду.
– Вы отправите ее сейчас. На авианосце «Швабенланд», который в эти дни переоборудуется на гамбургской верфи для похода в Арктическую Канаду. Отправьте туда менее подготовленное судно и менее подготовленный экипаж. Но проводы устройте пышные, чтобы отвлечь внимание от похода в Антарктиду, который, наоборот, должен проходить в условиях особой секретности. Очень важно, что «Швабенланд» является авианосцем и оснащен паровой катапультой для запуска гидроплана. Во главе экспедиции я бы посоветовал поставить двух опытных полярников: фон Риттера и фон Готта. Будьте готовы к тому, – молвил Принц Шамбалы, уже направляясь к выходу, – что этот поход в Антарктиду станет началом нового поворота в истории рейха, началом создания Рейх-Атлантиды.
Фюрер подался вслед за ним, однако Принц Шамбалы уже закрыл за собой дверь. Вождь рейха выбежал в приемную, пронесся через Мраморный зал и, увидев в конце просторного фойе беззаботно беседовавших Раттенхубера и Рудольфа Гесса, прокричал:
– Где он?!
– Кто? – удивленно спросил Гесс.
– Не задавайте мне дурацкие вопросы! – заорал Гитлер. – Вы, Раттенхубер, знаете, о ком я! Он только что должен был выйти из Мраморного зала. Другого выхода здесь нет.
– Из зала никто не выходил, мой фюрер, – заикаясь, ибо он всегда начинал слегка заикаться, когда слышал крик фюрера, проговорил начальник личной охраны.
– Но этого не может быть! Вы для чего стоите здесь, штурмбаннфюрер?! Зачем мне нужна такая личная охрана?!
– Но здесь действительно никого не было, мой фюрер. Господин Гесс может это подтвердить. Как и охрана у входа.
Фюрер почти вплотную приблизился к Раттенхуберу, взглянул ему в глаза, затем перевел взгляд на широкую, устланную коричневым, с черными орнаментальными свастиками, ковром, и, не веря ни Раттенхуберу с Гессом, ни тем более самому себе, молча, обессиленно опустив плечи, побрел к Мраморному залу.
4
Январь 1939 года. Антарктика.
Борт германского авианосца «Швабенланд».
Фрегаттен-капитан фон Готт и сам поднялся на мостик лишь незадолго до появления там командира корабля. Его ночная вахта неожиданно была прервана докладом дежурного радиста: «Вам шифрограмма из штаба Гиммлера! Лично. И совершенно секретно».
«Мне или командиру корабля?» – уточнил по внутренней связи барон.
«Лично вам! – последовал четкий ответ. – Под грифом, обозначающим "без права оглашения"».
«То есть?..» – впервые сталкивался с подобным грифом Полярный Барон, у которого не было опыта службы в военном флоте «времен фюрера».
В последние годы он вообще был далек от военно-морских реалий. Сначала были разведывательная школа абвера и «деликатная миссия» в Аргентине и Чили, где в это время между Германией и США разгоралась «подковерная» борьба за влияние на местные режимы; затем последовала учеба, с одновременной работой в должности специалиста по латиноамериканским странам, в секретной диверсионной Школе «морских дьяволов» в Италии; и, наконец, постижение наук на секретных международных «Фридентальских курсах» руководителей диверсионных групп и повстанческих движений, с некоторых пор опекаемых самим Отто Скорцени.
Так что все это: и возведение в высокий морской чин, и назначение, на «Швабенланд», – произошло как-то слишком уж неожиданно, как происходит только по воле Господа… или фюрера. Что почти одно и то же. И то, что он направлялся сейчас в сторону Антарктиды, а не в сторону Канадского или Русского Заполярья, в его восприятии тоже было чистой случайностью. Но это – в его личном восприятии. На самом же деле Полярный Барон прекрасно понимал, что его готовят к какой-то особой длительной миссии. И вряд ли она ограничивалась обязанностями помощника командира и начальника службы безопасности авианосца «Швабенланд».
«То есть вы не имеете права сообщать о содержании шифрограммы никому, – просвещал его тем временем дежурный радист, – включая командира корабля».
«Вот как?! – почти ритуально поскреб ногтями свой заросший подбородок Теодор фон Готт. – Значит, вы считаете, что мир все еще у наших ног?»
О том что «Мир все еще у наших ног» – тоже почти ритуальная поговорка фрегаттен-капитана, радист не знал. Да ему и не положено было знать это. Зато он знал о кое-чем ином, в данной ситуации более важном, а посему напомнил:
«Шифр, господин фрегаттен-капитан, – в вашей каюте, в персональном сейфе».
Вернувшись к себе в каюту, фон Готт вскрыл сейф и, воспользовавшись шифром, прочел радиограмму, текст которой хоть как-то проливал свет на истинную цель его очередных полярных блужданий: «Задание определит Консул. Подготовьте Кассандру. Ветер из Анд. В запасе трое суток».
Под кличкой Кассандра выступала давно и хорошо известная ему диверсантка Норманния фон Криффер, которая в эти минуты наслаждалась предутренним девичьим сном в каюте ученых дам, расположенной палубой ниже. То, что задание им нужно будет выполнять вдвоем с Кассандрой, – тоже было ясно, иначе она бы не оказалась вместе с ним на борту «Швабенланда». Как нетрудно было догадаться, что «ветер из Анд» предвещал переброску в Латинскую Америку, до которой отсюда, из Антарктики, в общем-то рукой подать.
Так что единственное, что Полярного Барона по-настоящему интриговало сейчас, – это появление загадочного Консула, которому и велено определить цель его «неофициального визита» в Анды. Откуда этот Консул должен был появиться? Из недр Антарктиды, что ли? Или, может быть, во время всего месячного плавания он прохаживался палубами «Швабенланда», ожидая условного сигнала в виде такой же шифрограммы, только врученной лично ему?
Задаваться вопросами по поводу того, почему задание не было определено еще до выхода в море; почему в Германии не названа была хотя бы страна «неофициального визита» и почему его как разведчика лишили возможности освежить в памяти язык да приглушенные временем и конспирацией связи, – теперь уже бессмысленно. Но и единственным оправданием штабистов Гиммлера оставалась разве что исключительная секретность задания, да зависимость его от готовности и воли таинственного Консула.
Едва он покончил со своими диверсантскими умозаключениями, как в каюту постучали, и на пороге восстала графиня Норманния фон Криффер.
– Кажется, вы хотели поговорить со мной, барон? По-моему, вы оч-чень этого хотели.
Несколько секунд Норманния все же дала ему, чтобы он мог обрести дар речи и промямлить что-то более или менее членораздельное:
– В общем-то… Но теперь уже – да.
– Нет, чтобы ответить холодной нормандке со всей пылкостью своей баварской страсти!
Готт грустно улыбнулся. В свое время он и в самом деле каждое появление этой женщины пытался встречать «со всей пылкостью своей баварской страсти». Вот только Норманния неизменно отвечала непреклонностью «холодной нормандки». И так было множество раз.
Она, конечно же, была влюблена: она отважно следовала за ним в вечерние пивные и храбро вступалась за него всякий раз, когда после очередной кабачной потасовки Барон-Дровосек оказывался в полицейском участке. Но как только дело доходило до постели, тут же твердо напоминала, что она, графиня фон Криффер, видит себя только «женщиной у домашнего очага, и ни в коем случае – подругой у костра бродяги».
И трудно было понять: то ли она нежно намекала на то, что в постели с ним окажется только после венчания, то ли пыталась сразить грубым намеком на его хроническую бедность и столь же хроническую бездомность. Единственным «сексуальным» достоинством Норманнии было то, что она никогда не устраивала ему сцен ревности. Его половую связь с любой из женщин она называла обезьяньей страстью, и относилась к ней с той же долей пренебрежительной терпимости, что и ко всякой иной «животной потребности» мужчины.
– Значит, вам известно о радиограмме?
– О радиограмме?! – переспросила графиня, оттесняя Готта вглубь каюты и столь же решительно входя в нее. – Сейчас, в третьем часу ночи?
– Как ни странно. Только что расшифровал.
– Там говорится: «Вы в опасности! Ждите ночного визита женщины! Спасайтесь»?
– Почти дословно. Так вы и в самом деле не знали о ней?
– Как и о вас – в течение нескольких последних лет.
– Тогда почему вы решили, что мне нужно поговорить с вами?
– Не знаю. Предчувствие. И потом, вспомните о моем псевдо – Кассандра!
«Неужели действительно обладает способностью предугадывать, предсказывать? – в который раз удивлялся Теодор фон Готт, хотя знал эту женщину уже немало лет. – Отсюда и прозвище – Кассандра!»
– Но поговорить нам в любом случае необходимо.
– Давно вы так решили?
– Сейчас не время выяснять отношения. И вообще, мир все еще у наших ног.
– Тогда понятно: сия мысль посещает вас с того самого времени, когда увидели меня на палубе и сообразили, что на самом деле под легендой гляциолога Кристины Ордании на судне находится диверсантка Норманния фон Криффер.
– А ведь увидел почти спустя неделю после выхода в море.
– Ничего удивительного: судно огромное. Да и мне больше нравилось наблюдать за вами издали, не афишируя нашего знакомства.
– «Наблюдать издали» в порядочных домах называется «шпионить».
– Хотите, чтобы я высказалась относительно начальника службы безопасности экспедиции, который только к исходу пятого дня узнает, что по судну спокойна разгуливает террористка?
– Меня назначили сюда за два дня до отплытия, не ознакомив даже со списком экипажа и научной команды. Сказали, что этим занимается служба СД. Поэтому я вполне допускаю, что по палубам «Швабенланда» может разгуливать несколько вполне реальных террористов.
– Для разведчика такого уровня, выпускника «Фридентальских курсов», – очень жалкое оправдание, – добивала его Норманния, уже повалив в постель и бесцеремонно расправляясь с брюками.
– Тебе это не напоминает нашу прощальную встречу? – успел спросить барон, предаваясь блаженству ее ласк.
Это было в тот первый и последний раз, когда она позволила себе постельную вольность с ним. Готт понятия не имел, како, был ее опыт в оральном сексе, но что получилось у нее потрясающе – это он готов засвидетельствовать хоть на Страшном суде.
– Можешь считать нашу сегодняшнюю встречу естественным ее продолжением, – промурлыкала Норманния, приготовившись еще раз продемонстрировать свое любовное мастерство.
«Почему же мы не занимались этим все годы нашего знакомства?!» – воскликнул Теодор в тот прощальный раз, когда, после третьего или четвертого захода, Норманния наконец, оставила его в покое.
«Просто я решила, что тоже имею право на свою долю обезьяньей страсти, – мстительно ответила она. – Что же касается уроков, то их я брала у профессионалки вместе с двумя начинающими жрицами любви, которых эта секс-инструктор обучала на муляжах».
«То-то я думаю!.. Однако мир все еще у наших ног! Могу себе представить, что тогда вытворяет сама секс-инструктор!»
«Вот этого ты себе как раз представить не можешь, – многозначительно ответствовала Норманния. – И не вздумай разыскивать ее и напрашиваться в секс-клиенты».
«Это что, сцена необузданной ревности холодной нормандки?»
«При чем здесь, к черту, ревность?! Ты же знаешь, что я понятия не имею, что это такое – ревность!»
«До сих пор экстазов ревности за тобой действительно не наблюдалось. Тогда почему? Потому что до секс-клиентов она уже не снисходит?»
«Потому что в твоих ощущениях я должна оставаться непревзойденной! Понимаешь, непревзойденной!»
«Но ты в любом случае останешься непревзойденной!»
«Только не после ночи, проведенной с этим сексуальным удавом, скрывающимся под личиной секс-инструктора. После свидания с ней тебе придется то ли долго убеждать себя в моей непревзойденности, то ли откровенно лгать».
«А чтобы этого не происходило, давай будем встречаться как можно чаще», – решил воспользоваться ситуацией фон Готт.
«Не обольщайся, не обольщайся!»
«Тогда хотя бы еще раз, скажем, завтра?» – с надеждой взмолился фон Готт. Вот когда она по-настоящему воспылала – эта его «баварская страсть»!
«Никогда больше! – гордо вскинула подбородок эта юная аристократка. – А если и встретимся, то только через много лет. Так что вспоминай и страдай!»
«Но какой в этом смысл?!»
«В страдании. Я сказала: "Вспоминай и страдай"! С какой бы женщиной ты теперь ни предавался своей обезьяньей страсти, все равно вспоминать будешь только меня, и желать будешь только меня, и страдать будешь только по мне, графине Норманнии фон Криффер. Которая всегда видела себя женщиной у домашнего очага, а не подругой у костра бродяги, но которую вы, жалкий барон, так и оставшийся на всю жизнь Дровосеком, этой житейской привилегии лишили. И никогда впредь не вздумайте утверждать, что мир все еще у ваших ног!»
5
Август 1943 года. Германия.
Остров Узедом в Балтийском море.
Ракетный центр «Пенемюнде».
Пожалуй, это был один из самых теплых вечеров, которые Герману Шернеру посчастливилось прожить на романтическом прибрежном острове. Южный, пропахший луговыми травами ветер прорывался откуда-то из глубин Померании, устало теребил кленовую листву на аллеях старинного графского парка и незлыми смерчами уходил в сторону теперь уже сиротливо опустевших причалов насквозь засекреченной рыбацкой деревушки Пенемюнде.
Когда он утихал, со стороны Поморской бухты на секретный поселок Общества кайзера Вильгельма накатывались будоражащие воображение запахи морских водорослей, уже полуразвалившихся, но все еще пропахших рыбацким потом, баркасов да запутавшейся в неводах детства романтики далеких странствий.
Всего лишь неделю назад унтерштурмфюрер СС Герман Шернер получил звание доктора философии. И ничего, что он, технарь до мозга костей, терпеть не мог философию и философов, а строго засекреченная тема его диссертации касалась «аэродинамических и энергетических основ летательных аппаратов особого назначения», которые, скрываясь под кодовым названием «Проект "Haunebu"», могли означать только одно – летающие диски.
Даже такие киты ракетостроения, как Вальтер Ридель, Вернер Браун и Вальтер Гиль (тоже, кстати, пенемюнденские «доктора философии»), допущенные до ознакомления – только в секретном архиве Испытательной команды Норд и только в присутствии ни черта не смыслившего в этой тематике особого уполномоченного СД, – и те листали его объемистый труд с мистической дрожью в руках. Предчувствуя, что соприкасаются с чем-то таинственным и почти потусторонним.
И если сейчас, стоя на веранде изысканного в своей древесной простоте шведского коттеджа, молодой офицер СС и столь же молодой доктор философии предавался каким-то философским изысканиям, то касались они исключительно его собственного восхождения на вершину германской науки, на эту «Фудзияму славы и духа».
Выпускник берлинского Университета Фридриха-Вильгельма (того же, что и научно-технический руководитель Пенемюнденского Центра тридцатитрехлетний барон Вальтер фон Браун), он уже со второго курса углубленно увлекался аэродинамикой. А затем благодаря своему отцу, начальнику Секретного отдела Берлинской высшей технической школы, познакомился с сутью работ специалиста по ракетным двигателям профессора Гельмута Вальтера и специалиста по расчетам ракетных траекторий доктора Эрнста Штулингера; с изысканиями алхимика из группы ракетного топлива концерна «ИГ Фарбениндустри» доктора Фрица Гаевского и некоторыми техническими проектами инженера Эберхарда Рееса, которого совершенно недавно Браун назначил директором Пенемюнденского ракетного завода.
Это отец, оберштурмбаннфюрер СС Максимилиан Шернер, опытный инженер-авиатор из благородного рода саксонских маркграфов Шернеров, ненавязчиво сводил его с нужными людьми, популяризировал научные взгляды и первые научные публикации сына, а главное, никогда не скупился во время застолий в кругу военно-технической элиты.
1 2 3 4 5 6 7 8