Откуда же ты знаешь, есть бог или нет, Алексей Ченцов? Когда-нибудь ты задумывался над этим? Ты ведь сейчас подумал о боге оттого, что отчаялся, оттого, что жизнь загнала тебя в лузу, как бильярдный шар. И ты, как многие слабые духом, даже не веря, на всякий случай, готов воздеть глаза к небу и просить: «Если ты есть, господи, сделай, чтобы все было хорошо, сделай, сделай». Ты бессилен, поэтому ждешь чуда. Ну что ж, произнеси эти слова, проси у бога милости, Алексей. Может быть, он есть – бог. Откуда ты знаешь, что нет бога? Тебе сказали в школе, что нет, и ты поверил, в комсомоле сказали, и ты опять поверил, в армии сказали, и ты снова поверил. Ты верил на слово, но сам никогда не задумывался над этим. Попроси у бога милости, Алексей, попроси, может быть, он услышит, а не услышит, никто и знать не будет о минутной твоей слабости. Смирись и скажи: «Верую, господи». Ну, скажи, ведь это тебе ничего не стоит, это совсем не трудно.
«Скажу! Но какого бога просить, чтобы не ошибиться? Их там много на небесах, они уже приложили ладошки к ушам, чтобы услышать мою молитву, и каждый небось кричит: «У меня проси, я сильней».
Их сотни там, на небесах, богов, они бессмертны, поэтому там собрались давно забытые безработные боги – Митра, Осирис, Зевс. Им уже делать нечего, они тоскуют от скуки много бесконечных веков. Может быть, у них попросить милости? Или не надо: они забыли свое ремесло, они давно ушли на пенсию, предоставив управлять миром тем, кто помоложе, – Аллаху, Христу, Будде? Может быть, у этих просить помощи? Но кто из них сильнее, кто главнее? Ведь они ссорятся друг с другом из-за власти, ведь каждый из них считает истинным богом себя и всем, кто не верит в него, пророчит страшные муки в загробном мире. Всем. И тем, кто не верит ни в какого бога, и тем, кто поклоняется другим богам. Какому же богу молиться, у кого просить, чтобы не ошибиться? Или богов не выбирают? Или боги даются при рождении человека по цвету его кожи? Только потому, что он, Алексей Ченцов, родился в России, он должен верить и безропотно служить Христу? Но ему противен этот бог. Он противен Алексею жалкой своей проповедью непротивления злу насилием, своим чрезмерным честолюбием, требующим от человека лишь одного – бездумного подчинения, рабства. На земле бесчисленное множество богов, а человек должен служить себе самому.
Ссорьтесь, боги! Никто из вас не изменит того, что должно случиться, потому что вам не подвластны ни жизнь, ни смерть.
– Ксения… – сказал он.
Василий Тимофеевич сидел спиной к двери, он вздрогнул, испуганно вскочил со стула, встал между Алексеем и Ксенией.
– Чего тебе, голубок? – спросил он. – Не беспокой ее…
Алексей молча отстранил его. Ксения закрыла голову руками, зашептала:
– Не подходи, не подходи…
– В чем же я виноват перед тобой, Ксюша? Встань!
– Изыди, сатана! – закричал Василий Тимофеевич. Он вертелся вокруг Алексея, а подойти боялся. – Берегись, сестра, дьявол тебя испытывает!
– Идем отсюда, Ксеня, – говорил Алексей, – слышишь, заклинаю тебя любовью нашей.
– Не любит она тебя, не любит! – кричал Василий Тимофеевич. – Сгинь, сатана, будь ты проклят, антихрист! Скажи ему, сестра, скажи…
Ксения подняла голову, она ничего не видела сейчас – ни Василия Тимофеевича, ни Алексея, холодный туман стоял перед глазами.
– Ты антихрист, – сказала она, – я просила тебя: «Ищи бога», – а ты и меня хотел искусить. Я отрекаюсь от тебя, а от Христа не отрекусь…
– С ума сошла! – закричал Алексей. – У-у, черт старый, сморчок, гнида! Я знаю, кто ты! Это твоя работа! Сердца у тебя нет, кровопиец…
– Не ори, чего орешь? – осмелев, спокойно сказал Василий Тимофеевич. – Проваливай отсюда…
«Господи, что я наделала!» – с ужасом подумала Ксения.
Утром приехал Михаил. Он вымок под дождем, кашлял, дрожал и все время старался отлепить со лба и глаз мокрые волосы, но они будто приклеились.
Ксения только что проснулась, она лежала на кровати, смотрела на Михаила без страха, без отвращения, с одним лишь любопытством. Он перехватил ее взгляд, губы его дрогнули, еще более несчастным стало лицо. Он подошел к ней, проговорил:
– Сестра, прости! – и заплакал.
– Уйди, дай одеться мне, – сказала Ксения.
Всхлипывая, Михаил покорно побрел в сени.
Когда Ксения вышла поздороваться со всеми, Василий Тимофеевич растроганно обнял ее, поцеловал в лоб и поздравил с приездом Михаила. Он и Михаила поцеловал, а потом, соединив их руки, сказал:
– Ну, поцелуйтесь же на радостях, дети мои, и пусть мир и любовь согласно живут между вами!
Дикими глазами взглянула Ксения на Михаила и будто остолбенела. Он осторожно, почти виновато прикоснулся холодными губами к ее губам.
Весь день шел дождь. Он глухо ворчал за окнами, бился в стекла. Ветер прижимал к земле тяжелые тучи. В избе стояла полутьма, пахло мокрой одеждой и портянками. Умиротворенная радость была написана на лицах сектантов, разговаривали они шепотом, двигались медленно, торжественно и улыбались друг другу многозначительно, ласково. Приехал из города брат Федор. Усталый, мокрый, он ввалился в сени, долго отряхивался от дождя, смотрел на всех недобрыми глазами, но в конце концов и его коснулось общее праздничное настроение, и он тоже обмяк. Закинув за спину руку, почесав горб, он подозвал Ксению и вытащил из кармана влажный кулек со слипшимися медовыми пряниками.
– Покушай, сестра.
Однако общая радость не тронула ни Ксению, ни Михаила. Оба они были печальны, растерянны, оглушены. Их старались оставлять одних, но они, сидя в разных углах комнаты, отвернувшись друг от друга, молчали.
– Сестра, – наконец с тоской спросил Михаил, – ты простила меня?
– А чего тебе от моего прощения, – ответила Ксения, – тебя бог простил…
Он вздохнул, помолчал.
– Нехорошо говоришь… А я люблю тебя знаешь как… Я добрый, я для тебя все сделаю… Скажи – на руки возьму и буду нести, сколь пожелаешь!
– Надорвешься, – ответила Ксения.
– Нет, Ксень, нет, – торопливо сказал Михаил, – в жизнь не устану.
Неожиданно Ксения вспомнила то, что произошло так недавно и уже так давно на сеновале, и с ужасом подумала: «Господи, неужто и впрямь он люб мне станет?!»
Она шарахнулась от него, и Михаил, словно поняв ее мысли, опустил голову, вздохнул горестно:
– Не любишь ты меня, зачем же замуж соглашаешься? Что это за жизнь будет?
Столько отчаяния, столько тоски было в его голосе, что Ксения чуть не заплакала от жалости к нему, к себе самой. Он был так же несчастен, как и она.
– А ты зачем на мне женишься, коли знаешь, что не люблю? – спросила она.
– Мила ж ты мне.
– Другую бы поискал…
– Так нету более невест… В миру-то их эвон сколько…
– Поищи, найдешь…
– Эх, сестра, сестра, жестока ты сердцем… Нет, не оставил тебя сатана… Господи, неужто любви промеж нами так и не будет?
– Не бери ты меня, брат, – торопливо, отчаянно прошептала Ксения, – откажись! Не будет у нас жизни, – сердцем чую. Откажись! Упади родителям в ноги, поклонись Василию Тимофеевичу… Хошь, я поцелую тебя, хошь? Только сделай это.
– Что ты, сестра, что ты, опомнись, – тоже шепотом испуганно сказал Михаил, – как я могу… Разгневается брат Василий.
– Ты попробуй, а? – с надеждой попросила Ксения, обернув к нему умоляющее, помолодевшее лицо.
– Не могу, боюсь, – отведя глаза в сторону, ответил он, – я лучше помолюсь: пусть господь поскорее наградит тебя любовью ко мне. Ты не смущай меня.
– Эх ты, баба! – сказала Ксения, встала и отошла к окну.
Михаил долго молчал, сопел, наконец испуганно проговорил:
– Ладно… Пойду.
Он поднялся, направился к двери, но остановился, прошептал:
– А поцелуешь?
– Иди…
– Сейчас поцелуй.
Она подошла, ткнулась, зажмурившись, носом в его щеку.
Ксения знала: эта затея ни к чему не приведет – и все же надеялась на что-то, на чудо какое-то.
Прислонясь плечом к стене, она слушала, что говорит дрожащим голосом Михаил:
– Мы не созданы друг для дружки… Простите меня, не могу… Что это будет за жизнь – горе одно… Не хочу я, отказываюсь.
Вскрикнула Прасковья Григорьевна, что-то упало на пол – кастрюля или крышка, – кто-то испуганно сказал: «Бес одолел», – кто-то взвыл, и поднялся такой шум в сенях, что Ксения уже не слышала голоса Михаила. Но неожиданно громко засмеялся Василий Тимофеевич, сказал:
– Не галдите, тише, – и весело спросил: – Ай разлюбил? Ведь говорил, пуще жизни ее любишь? Она, что ль, настропалила?
– Сам я, сам, она ничего…
– Ну и не глупи… Иди к ней…
Михаил вернулся в комнату. Красный от смущения, он виновато глянул на Ксению. Она отвернулась.
Улыбаясь, вошел Василий Тимофеевич, повернул Ксению за плечи лицом к себе, проговорил ласково:
– Молодые вы, необъезженные. Ай не поделили чего? Милые ссорятся – только тешатся. Весело мне на вас смотреть, счастья своего не знаете. Не сержусь, ибо знаю, Ксюша, без зла уже твое сердце… Ты-то не знаешь еще, а я знаю… А уж у него-то кротость одна в душе. Большая любовь будет между вами.
– Не будет, не будет, не будет… – беззвучно шептала Ксения.
Она ждала чуда. Ждала постоянно, и только эта надежда поддерживала ее.
К ночи гости разъехались. Остался лишь Василий Тимофеевич, он укладывался спать в сенях. Там же, в сенях, легли отец и Михаил. За занавеской долго возилась мать, вздыхала, но наконец тоже утихла.
И тогда Ксения сползла с кровати, забилась в угол и стала молиться. Наверно, никогда еще не молилась она с такой надеждой, так самозабвенно, как в эту ночь. Она ждала чуда. И сама не замечала, что ждала чуда еще и потому, что искала подтверждения всемогуществу бога. Она то смиренно просила господа послать свою милость, то упрекала его:
– Я все отдала тебе, господи, ты один в моем сердце, я отреклась от грешной своей любви, за что же ты казнишь меня?..
Иногда Ксения со страхом понимала, что ведет счет с богом, и, плача, просила прощения:
– Прости, сама не ведаю, что говорю, прости, не оставляй меня! Покажи силу свою, господи, укрепи меня, избавь от мучений, отврати от меня Михаила… Пусть сейчас свершится чудо, сделай так, господи!..
А под утро, изнемогая от слез, от головной боли, она воскликнула в отчаянном порыве:
– Ты все можешь, господи, всели веру в Алексея, докажи свое могущество!
Уже все проснулись, мать выгнала корову, ушла на ферму. Михаил давно слонялся по двору, заглядывал в окна, а Ксения все молилась, все ждала чуда. Наконец она поднялась с колен. Василий Тимофеевич похвалил ее за усердие, поцеловал в лоб. А потом она стояла во дворе, ждала машину, которая должна была отвезти ее и Михаила в город на собрание общины.
Засунув в карманы пальто озябшие руки, Ксения прижималась спиной к сырой стене избы. Рядом переминался с ноги на ногу Михаил; его новые черные ботинки почему-то чавкали, будто полны были воды. С крыши капало Ксении на плечи, одна капля упала ей на щеку. Ветер протащил по земле желтый лист, ударил о калитку, и лист приклеился там.
На дороге отец и Василий Тимофеевич ловили попутные грузовики. Грузовиков было много, но ни один не останавливался, все проезжали мимо.
Из соседних изб выглядывали люди, подошел Петька Селезнев с баяном, постоял, хотел что-то сыграть, но раздумал, аккуратно положил баян на скамеечку возле изгороди, сел, стал смотреть на отца Ксении и Василия Тимофеевича. Скоро на противоположной стороне улицы уже образовалась целая кучка людей, они стояли, молча смотрели. Злясь, Василий Тимофеевич озирался на них, оглядывался на Ксению и старался изобразить на лице улыбку: вот, мол, неудача.
Но один грузовик все же остановился. Шофер неторопливо обошел машину, ударяя носком сапога по тугим, залепленным грязью скатам. Отец семенил за ним, лицо у него было жалким, заискивающим и в то же время измученным, несчастным.
– Нет, папаша, – услышала Ксения голос шофера, – не нужна мне твоя сотня… Ты не надейся, никто тебя не повезет…
Он уехал.
Люди на противоположной стороне улицы стояли, смотрели. Василий Тимофеевич покосился на них, крикнул то ли Ксении, то ли Михаилу:
– Мы на большак сходим!
Отец, опустив голову, побрел за ним.
– Стыд-то какой! – простонав, сказал Михаил с таким отчаянием, будто готов был сейчас заплакать. – За что же такое наказание? Пойдем в избу, Ксень. Ну, чего они стоят, глядят?
Он переступил с ноги на ногу, и ботинки его снова грустно зачавкали. Ксения не шевелилась. Михаил махнул рукой, ушел.
На куче хвороста стояла курица, ветер раздувал перья на ее шее. Капли с крыши глухо стучали о Ксенино плечо, плечо давно промокло, Ксения хотела отодвинуться, но не отодвинулась.
Отец и Василий Тимофеевич не возвращались. И чем дольше они не возвращались, тем сильнее чувствовала Ксения уверенность в том, что чудо, которого она так ждала, должно произойти.
Наконец к воротам подъехала полуторка, из кабины выполз торжествующий брат Василий, побежал в избу за Михаилом. Отец из кузова звал Ксению. Но она не двигалась, она смотрела, как лениво поднялся со скамейки Петька Селезнев и, вынимая на ходу папиросы, вразвалочку направился к грузовику. Он попросил у шофера прикурить и потом так же лениво вернулся к своему баяну.
Натягивая пальто, пробежал к калитке Михаил. Василий Тимофеевич остановился возле Ксении, что-то сказал, сердясь, но его слов она не расслышала, зато хорошо слышала, как шофер прокричал отцу:
– Уважаемый, слезай, нам не по дороге!..

Михаил, уже было поднявший руки, чтобы ухватиться за борт грузовика, застыл на мгновение и, сгорбившись, пошел обратно.
Грузовик уехал. Отец обернулся к Петьке Селезневу, ко всем, кто был на той стороне улицы, сказал хрипло, скорее виноватым, чем рассерженным голосом:
– Нехорошо… Зачем вы так?..
Но никто ему не ответил, и он пошел во двор.
– Нет, так не будет, – вскрикнул Василий Тимофеевич, – я в город пойду, я оттуда пригоню! Тыщу заплачу, а пригоню…
И, почему-то сердито взглянув на Ксению, словно это она была во всем виновата, легко, не по-стариковски зашагал по дороге.
У Ксении разламывало затылок, боль давила на глаза, и Ксения закрыла их и долго стояла так.
А когда снова открыла, увидела Алексея. И поняла, что ждала его. Он входил в калитку решительно, как к себе, и весело улыбался, будто нес ей радость. Она смотрела ему в лицо, не опуская глаз. Он был уже совсем близко, она отступила назад и уперлась спиной в стену избы. Он подходил, а Ксения плотнее прижималась к стене.
– Мы сейчас уедем, – сказал он твердо, – машина у колодца. Уедем совсем. Пошли.
А Ксения вдруг задрожала вся и медленно сползла на землю, не видя и не слыша ничего…
…Очнулась она не скоро. Открыла глаза, почувствовала, как заныл затылок, и застонала. Она сначала не узнала комнаты, в которой лежала на мягком, прикрытом ковром диване, и первая ее мысль была, что чудо все же произошло. Ксения подобрала онемевшие, тяжелые ноги, села. Она увидела тумбочку с радиоприемником, клетки с птицами, увидела на окне большой зеленый аквариум и поняла, что находится в доме брата Василия. И снова легла.
Она, наверно, заснула, потому что не слышала, как вошел в комнату Василий Тимофеевич, как осторожно присел около и долго беспокойно смотрел ей в лицо. Ксения открыла глаза только тогда, когда почувствовала, как он погладил ее по голове.
– Голубка моя, – он схватил ее руку, припал губами и всхлипнул, – дитя, страдалица…
Он утирал платком сухое лицо, и хотя Ксения видела, что нет у него на глазах слез, все же сказала:
– Не плачьте, брат.
– Помнишь пророчество брата Федора? – спросил Василий Тимофеевич. – «Не сразу дьявол оставит тебя, долго ты будешь мучиться»… Далеко видит господь… Все сбывается… Но как жаль мне тебя! – Он махнул рукой и ушел.
А когда снова вернулся, то лицо его было чисто вымытым, свежим, он улыбался.
– Ксюша, ты поживешь у меня денек-другой, отдохнешь… Нечего там, в Репищах, делать. Мы и свадьбу твою тут справим…
Значит, чуда не произошло, значит, Михаил будет ее мужем. Ксения ничего не ответила, только до боли закусила губы.
И все же она верила, что бог услышит ее молитву, что чудо произойдет, произойдет, может быть, в самый последний момент. Верила даже тогда, когда на следующий день ехала в городской загс, верила, когда ставила свою подпись рядом с подписью Михаила, верила, когда на собрании общины брат Василий благословлял их союз, верила и потом, когда в доме Василия Тимофеевича справляли унылую ее свадьбу.
Ночью их оставили одних в комнате. Ксения забилась за диван, сказала дрожащему от нетерпения Михаилу:
– Не трожь меня… Не знаю, что сделаю… Не трожь…
– Это как же понимать? Ты теперь не имеешь права, ты жена. По всем законам. Знаешь заповедь господню… – возмутился было Михаил и даже по-хозяйски нагнулся, схватил ее за плечи, но Ксения так царапнула его ногтями, что он отскочил.
Четыре дня прожила Ксения у брата Василия, четыре долгих, томительных дня. Четыре ночи она не спала, чутко дремала, забившись в угол, сторожа каждое движение Михаила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11