А. Мень
Сын Человеческий.
Иконография Христа
В наши дни все чаще можно встретить изображение Иисуса Христа с черной кожей
или сидящего в индийской позе "лотоса". У народов Африки, Азии, Океании
зародилось христианское искусство, непривычное на взгляд европейца, но
отвечающее стилю "молодых церквей" третьего мира. Это наглядное доказательство
наступления новой эпохи, когда христианство перестает быть "религией белых",
когда вселенский дух Евангелия воплощается в национальных афро-азиатских
культурах.
Разумеется, если японский или индонезийский художник придает Спасителю черты
своих соплеменников, он вовсе не думает, что в действительности Христос
выглядел именно так. Но прием, используемый мастером, вполне оправдан, и
ведет он свое начало от искусства Византии, средневекового Запада, Древней
Руси. Ведь лик на мозаике, фреске, иконе - только знак, который указывает
на реальность Христа, вечно пребывающего в мире. И знак этот должен
соответствовать особенностям каждого народа. Отсутствие же достоверного
портрета Иисуса всегда давало простор для подобных модификаций.
Тем не менее многим христианам естественно хотелось бы знать, как выглядел
Сын Человеческий в те годы, когда Он жил на земле.
Но можно ли составить об этом представление, если евангелисты не говорят ни
слова о Его внешности?
Этот вопрос мы и попытаемся рассмотреть.
Начнем с того, что хотя бы приблизительно известно: с характера одежды Христа.
Для этого нужно отрешиться от представлений, навеянных западными живописцами.
Почти все они, за редкими исключениями, изображали Иисуса и апостолов с
непокрытой головой и без обуви. Однако по каменистым дорогам Палестины люди,
как правило, ходили в башмаках или прочных сандалиях, а в силу обычая и из-за
климата редко снимали головной убор. Последний был трех видов: невысокая
шапка типа фригийского колпака (наиболее древняя форма, принятая в эпоху
царей), чалма и судхар, покрывало, которое нередко стягивали на голове
шерстяным шнуром (современное арабское куфье).
Платье израильтян римской эпохи отличалось однообразием покроя. У мужчин это
был прежде всего кетонет или хитон - просторная туника с широким поясом,
ниспадающая почти до земли. Согласно Ин 19,23 Иисус имел кетонет не сшитый,
а "тканый целиком с самого верха". Такая одежда ценилась; поэтому палачи Христа
бросили жребий - кому она достанется. Кетонет бывал голубым, коричневым или
полосатым; некоторые экзегеты видят в Мк 9,3 намек на белый цвет.
Поверх туники носили симлу, плащ из грубой шерсти. Он обычно служил и
подстилкой на ночь; в связи с этим закон повелевал возвращать человеку плащ
до захода солнца, даже если тот отдал его в залог. При распятии Христа
солдаты разрезали верхнюю одежду Христа на части.
Благочестивые люди, следуя предписанию, пришивали к краям плаща голубые
кисти, "канафы". Из Евангелия мы знаем, что были они и на одежде Спасителя.
Во время молитвы Иисус, по иудейскому обычаю, надевал на плечи таллит
(таллиф) - особый продолговатый плат с полосами. Иногда концы его
закидывались за спину. Без сомнения, таллит был на Христе во время
Тайной Вечери.
Если одежду Иисуса мы в целом можем представить, то о Его лице, сложении
и росте нет никаких данных. Это объясняется не только тем, что в Иудее
изображения находились под запретом. Само Писание почти никогда не
останавливается на внешних чертах людей. Правда, о Давиде вскользь
упомянуто, что он был "рыжеволос, с красивыми глазами и приятным лицом", но
это - редкое исключение.
Новозаветные авторы следуют литературной традиции Ветхого Завета, и потому
мы не найдем у них описания облика Иисуса. О Нем стали задумываться лишь
христиане греко-римского мира, но тогда уже не сохранилось воспоминаний,
которые могли бы дать ориентир художникам.
Некоторые раннецерковные писатели, ссылаясь на пророчество о Слуге Господнем,
полагали, что уничтожение Христа относилось и к Его внешности. Св.Иустин,
Климент Александрийский и Тертуллиан утверждали, будто Иисус был невзрачен
лицом. Этот взгляд использовал в своей полемике Цельс. "Раз в теле Христа, -
писал он,- был Дух Божий, то оно должно было резко отличаться от других
ростом, красотой, силой, голосом, способностью поражать и убеждать...
Между тем оно ничем не отличалось от других и, как говорят, не выделялось
ростом, красотой, стройностью".
С III и особенно IV веков, вероятно, под воздействием античных
представлений о красоте распространилась противоположная точка зрения.
"Само сияние и величие скрытого Божества,- говорит о Христе бл. Иероним,-
при первом виде Его могли привлекать к себе смотрящих на Него". Однако
в этих словах чувствуется скорее догадка, чем знакомство с твердой
традицией. Примерно в то же время бл. Августин отрицал существование
подобной традиции. Впрочем, еще около 180 г. св. Ириней Лионский вынужден
был прямо признать, что "плотский образ Иисуса неизвестен".
Из двух догадок вторая представляется более правдоподобной. Если бы у Христа
были какие-то телесные недостатки, они сделались бы предметом насмешек Его
врагов. Из Евангелий можно заключить, что Иисус вызывал расположение у людей
с первого вгляда. "Строго говоря,- замечает Альбер Ревиль,- некрасивая
внешность может служить препятствием к этому чувству, если только прекрасная
душа не заставляет забывать о некрасивых и грубых чертах лица. Но в таких
случаях нужно все-таки некоторое время для того, чтобы преодолеть первое
впечатление; в отношении же Иисуса в этом, по-видимому, не было необходимости".
Совершенно неосновательное мнение, будто Христос был хрупок и слаб от природы.
Он многие годы занимался физическим трудом, немало странствовал, провел
сорокадневный пост. "Под палящими лучами солнца,- пишет Карл Адам,- по
тропинкам, ничем не затененным, через дикое нагромождение скал Он должен был
в шестичасовом переходе совершить восхождение более чем на 1000 метров. И
самое удивительное - Иисус не был утомлен. В тот же самый вечер Он принимает
участие в пиршестве, приготовленном для Него Лазарем и его сестрами.
Значительнейшая часть общественного служения Иисуса протекает вообще не в
домашнем уюте, а в открытой природе, подверженной всем превратностям погоды...
Нет сомнений, что Иисус сотни раз ночевал под открытым небом и отчасти потому
так близко знал лилии в полях и птиц в небе. Только в корне здоровое тело
могло соответствовать всем этим требованиям. К тому же эта жизнь странника
была полна трудов и необычных напряжений".
Мы уже говорили, какие человеческие черты Христа проглядывают в Евангелиях.
Однако полной характеристики Его личности там нет. Апостолы, безусловно ,
ощущали дистанцию, отделявшую их от Учителя. "Евангелия,- пишет современный
экзегет Джон Л.Маккензи,- это объективные повествования; они говорят нам о
том, что можно было видеть и слышать. В них нет ни внутренних монологов,
ни психологических мотивировок, которые так любят нынешние романисты... Его
личность затрагивается лишь постольку, поскольку она проявлялась вовне. Иисус
не был чрезмерно откровенным. Он не был экстравертом, который открывает
глубину своего сердца первому встречному... И эта сдержанность сочеталась с
величайшей доступностью и дружелюбием. У Него были человеческие чувства, Он
не скрывал их, но ученики видели, что Его чувства, в отличие от их собственных,
всегда остаются под контролем. Он обладал редкостным достоинством и
авторитетом. Но несмотря на сдержанность, слова и поведение Его были всегда
искренними; ни в уловках, ни в дипломатии Он не нуждался".
Итак, очевидно, что апостольское предание смогло сохранить память о духовном
облике Христа, хотя сделать это было куда труднее, чем запомнить Его лицо...
Стефан Цвейг
Эрик Мореплаватель
Чудотворны бывают в истории мгновения, когда гений отдельного человека
вступает в союз с гением эпохи, когда отдельная личность проникается
творческим томлением своего времени. Среди стран Европы была одна, которой
еще не удалось выполнить свою часть общеевропейской задачи,- Португалия,
в долгой героической борьбе освободившаяся от владычества мавров. Теперь,
когда добытые оружием победа и самостоятельность закреплены, великолепные
силы молодого пылкого народа пребывают в вынужденной праздности. Все
сухопутные границы Португалии соприкасаются с Испанией, дружественным,
братским королевством, следовательно для маленькой бедной страны была
возможна только экспансия на море посредством торговли и колонизации. На
беду, географическое положение Португалии по сравнению со всеми другими
мореходными нациями Европы является - или кажется в те времена - наиболее
благоприятным. Ибо Атлантический океан, чьи несущиеся с запада волны
разбиваются о португальское побережье, слыл, согласно географии Птолемея
(единственного авторитета среди веков), беспредельной недоступной для
мореплавания водной пустыней. Столь же недоступным изображается в
Птолемеевых описаниях Земли и южный путь - вдоль африканского побережья:
невозможным считалось обогнуть морем эту песчаную пустыню, дикую,
необитаемую страну, якобы простирающуюся до антарктического полюса и не
отделенную ни единым проливом от "terra australis". По мнению старинных
географов, из всех европейских стран, занимающихся мореплаванием,
Португалия, не расположенная на берегу единственного судоходного моря -
Средиземного, пребывала в наиболее невыгодном положении.
И вот жизненной задачей одного португальского принца становится это мнимо
невозможное превратить в возможное, отважно попытаться, согласно
евангельскому изречению, последних сделать первыми. Что, если Птолемей,
этот великий географ, этот непогрешимый авторитет землеведения, ошибся?
Что, если этот океан, могучие западные волны которого нередко выбрасывают
на португальский берег обломки диковинных, неизвестных деревьев (а ведь
где-нибудь они да росли), вовсе не бесконечен? Что, если он ведет к новым,
неведомым странам? Что, если Африка обитаема и по ту сторону тропиков? Что,
если премудрый грек попросту заврался, утверждая, будто этот неисследованный
материк нельзя обогнуть, будто через океан нет пути в индийские моря? Ведь
тогда Португалия, лежащая западнее других стран, стала бы подлинным трамплином
всех открытий - через Португалию прошел путь в Индию. Тогда бы Португалия не
была заперта океаном, а напротив, больше других стран Европы призвана к
мореходству. Эта мечта сделать маленькую, бессильную Португалию великой
морской державой и Атлантический океан, слывший доселе неодолимой преградой,
превратить в водный путь, стала целью всей жизни инфанта Энрике,
заслуженно и в то же время незаслуженно именуемого в истории Генрихом
Мореплавателем. Незаслуженно, ибо за вычетом непродолжительного морского похода
в Сеуту Энрике ни разу не ступил на корабль, не написал ни одной книги о
мореходстве, ни одного навигационного трактата, не начертил ни одной карты.
И все же история по праву присвоила ему это имя, ибо единственно мореплаванию
и мореходам отдал этот португальский принц всю свою жизнь и все свои богатства.
Уже в юные годы отличившийся при осаде Сеуты, один из самых богатых
людей в стране, этот сын португальского и племянник английского королей мог
удовлетворить свое честолюбие, занимая самые блистательные должности:
европейские дворы наперебой зовут его к себе. Англия предлагает ему пост
главнокомандующего. Но этот странный мечтатель всему предпочитает
плодотворное одиночество. Он удаляется на мыс Сагреш, некогда священный
Sacrum, мыс древнего мира, и там в течение без малого пятидесяти лет
подготавливает морскую экспедицию в Индию и тем самым - великое наступление на
Mare inkognitum''.
Что дало этому одинокому и дерзновенному мечтателю смелость наперекор величайшим
космографическим авторитетам того времени, наперекор Птолемею и его
продолжателям и последователям защищать утверждение, что Африка отнюдь не
примерзший к полюсу материк, что обогнуть ее возможно и что там-то и пролегает
искомый морской путь в Индию? Эта тайна вряд ли когда-нибудь будет раскрыта.
Правда, в ту пору еще не заглохло (упоминаемое Геродотом и Страбоном) предание,
будто в покрытые мраком дни фараонов финикийский флот, выйдя в Красное море,
два года спустя, ко всеобщему изумлению, вернулся на родину через Геркулесовы
столбы (Гибралтарский пролив). Быть может, инфант слыхал от
работорговцев-мавров, что по ту сторону Пустынной Ливии - песчаной
Сахары - лежит "страна изобилия" - bilat ghana. Итак,
возможно, что Энрике благодаря опытным разведчикам лучше был осведомлен о
подлинным очертаниях Африки, нежели ученые географы, непреложной истиной
считавшие только сочинения Птолемея и в конце концов объявившие пустым вымыслом
описания Марко Поло и Ибн-Баттуты. Но подлинно высокое значение инфанта
Энрике в том, что одновременно с величием цели он осознал и трудность ее
достижения; благородное смирение заставило его понять, что сам он не увидит, как
сбудется его мечта, ибо срок больший, чем человеческая жизнь, потребуется
для подготовки такого гигантского предприятия. Как было отважиться в те
времена на плавание из Португалии в Индию без знания этого моря, без настоящих
кораблей? Ведь невобразимо примитивны были в эпоху, когда Энрике приступил к
осуществлению своего замысла, познания европейцев в географии и мореходстве.
В страшные столетия духовного мрака, наступившие вслед за падением Римской
империи, люди средневековбя почти полностью перезабыли все, что финикийцы,
римляне, греки узнали во время своих смелых странствий; неправдоподобным
вымыслом казалось в ту эпоху пространственного самоограничения, что некий
Александр достиг границ Афганистана, пробрался в самое сердце Индии;
утеряны были превосходные карты и географические описания римлян, в запустение
пришли их военные дороги, исчезли верстовые камни, отмечавшие путь в глубь
Британии и Вифинии''', не осталось следа от образцового римского
систематизирования политических и географических сведений; люди разучились
странствовать, страсть к открытиям угасла, в упадок пришло искусство
кораблевождения. Не ведая далеких дерзновенных целей, без верных компасов, без
правильных карт опасливо пробираются вдоль берегов, от гавани к гавани,
утлые суденышки в вечном страхе перед бурями и не менее грозными пиратами.
При таком упадке космографии, со столь жалкими кораблями еще не время было
усмирять океаны, покорять заморские царства. Долгие годы лишений потребуются
на то, чтобы наверстать упущенное за столетия долгой спячки. И Энрике - в
этом его величие - решился посвятить свою жизнь грядущему подвигу.
Лишь несколько полуразвалившихся стен сохранилось от замка, воздвигнутого на
мысе Сагреш инфантом Энрике и впоследствии разграбленного и разрушенного
неблагодарным наследником его познаний Френсисом Дрейком. В наши дни сквозь
пелену и туманы легенд почти невозможно установить, как инфант Энрике
подготовлял свои планы завоевания мира Португалией. Согласно, быть может,
романтизирующим сообщениям португальских хроник, он велел доставить себе книги
и атласы со всех частей света, призвал арабских и еврейских ученых и
поручил им изготовление более точных навигационных приборов и таблиц.
Каждого моряка, каждого капитана, возвратившегося из плавания, он призывал к
себе для подробных расспросов. Все эти сведения тщательно хранились в
секретном архиве, и в то же время он снаряжал целый ряд экспедиций. Неустанно
содействовал инфант Энрике развитию караблестроения; за несколько лет прежние
barkas - небольшие открытые рыбачьи лодки, команда которых состоит из
восемнадцати человек,- превращаются в настоящие naos - устойчивые корабли
водоизмещением в восемьдесят, даже сто тонн, способные и в бурную погоду
плавать в открытом море. Этот новый, годный для дальнего плавания тип корабля
обусловил и возникновение нового типа моряков. На помощь кормчему является
"мастер астрологии" - специалист по навигационному делу, умеющий разбираться
в портуланах'''', определять девиацию компаса, отмечать на карте меридианы.
Теория и практика творчески сливаются воедино, и постепенно в этих экспедициях
из простых рыбаков и матросов вырастает новое племя мореходов и исследователей,
дела которых завершатся в грядущем. Как Филипп Македонский оставил в наследство
сыну Александру непобедимую фалангу для завоевания мира, так Энрике для
завоевания океана оставляет своей Португалии наиболее совершенно оборудованные
суда своего времени и превосходнейших моряков.
1 2
Сын Человеческий.
Иконография Христа
В наши дни все чаще можно встретить изображение Иисуса Христа с черной кожей
или сидящего в индийской позе "лотоса". У народов Африки, Азии, Океании
зародилось христианское искусство, непривычное на взгляд европейца, но
отвечающее стилю "молодых церквей" третьего мира. Это наглядное доказательство
наступления новой эпохи, когда христианство перестает быть "религией белых",
когда вселенский дух Евангелия воплощается в национальных афро-азиатских
культурах.
Разумеется, если японский или индонезийский художник придает Спасителю черты
своих соплеменников, он вовсе не думает, что в действительности Христос
выглядел именно так. Но прием, используемый мастером, вполне оправдан, и
ведет он свое начало от искусства Византии, средневекового Запада, Древней
Руси. Ведь лик на мозаике, фреске, иконе - только знак, который указывает
на реальность Христа, вечно пребывающего в мире. И знак этот должен
соответствовать особенностям каждого народа. Отсутствие же достоверного
портрета Иисуса всегда давало простор для подобных модификаций.
Тем не менее многим христианам естественно хотелось бы знать, как выглядел
Сын Человеческий в те годы, когда Он жил на земле.
Но можно ли составить об этом представление, если евангелисты не говорят ни
слова о Его внешности?
Этот вопрос мы и попытаемся рассмотреть.
Начнем с того, что хотя бы приблизительно известно: с характера одежды Христа.
Для этого нужно отрешиться от представлений, навеянных западными живописцами.
Почти все они, за редкими исключениями, изображали Иисуса и апостолов с
непокрытой головой и без обуви. Однако по каменистым дорогам Палестины люди,
как правило, ходили в башмаках или прочных сандалиях, а в силу обычая и из-за
климата редко снимали головной убор. Последний был трех видов: невысокая
шапка типа фригийского колпака (наиболее древняя форма, принятая в эпоху
царей), чалма и судхар, покрывало, которое нередко стягивали на голове
шерстяным шнуром (современное арабское куфье).
Платье израильтян римской эпохи отличалось однообразием покроя. У мужчин это
был прежде всего кетонет или хитон - просторная туника с широким поясом,
ниспадающая почти до земли. Согласно Ин 19,23 Иисус имел кетонет не сшитый,
а "тканый целиком с самого верха". Такая одежда ценилась; поэтому палачи Христа
бросили жребий - кому она достанется. Кетонет бывал голубым, коричневым или
полосатым; некоторые экзегеты видят в Мк 9,3 намек на белый цвет.
Поверх туники носили симлу, плащ из грубой шерсти. Он обычно служил и
подстилкой на ночь; в связи с этим закон повелевал возвращать человеку плащ
до захода солнца, даже если тот отдал его в залог. При распятии Христа
солдаты разрезали верхнюю одежду Христа на части.
Благочестивые люди, следуя предписанию, пришивали к краям плаща голубые
кисти, "канафы". Из Евангелия мы знаем, что были они и на одежде Спасителя.
Во время молитвы Иисус, по иудейскому обычаю, надевал на плечи таллит
(таллиф) - особый продолговатый плат с полосами. Иногда концы его
закидывались за спину. Без сомнения, таллит был на Христе во время
Тайной Вечери.
Если одежду Иисуса мы в целом можем представить, то о Его лице, сложении
и росте нет никаких данных. Это объясняется не только тем, что в Иудее
изображения находились под запретом. Само Писание почти никогда не
останавливается на внешних чертах людей. Правда, о Давиде вскользь
упомянуто, что он был "рыжеволос, с красивыми глазами и приятным лицом", но
это - редкое исключение.
Новозаветные авторы следуют литературной традиции Ветхого Завета, и потому
мы не найдем у них описания облика Иисуса. О Нем стали задумываться лишь
христиане греко-римского мира, но тогда уже не сохранилось воспоминаний,
которые могли бы дать ориентир художникам.
Некоторые раннецерковные писатели, ссылаясь на пророчество о Слуге Господнем,
полагали, что уничтожение Христа относилось и к Его внешности. Св.Иустин,
Климент Александрийский и Тертуллиан утверждали, будто Иисус был невзрачен
лицом. Этот взгляд использовал в своей полемике Цельс. "Раз в теле Христа, -
писал он,- был Дух Божий, то оно должно было резко отличаться от других
ростом, красотой, силой, голосом, способностью поражать и убеждать...
Между тем оно ничем не отличалось от других и, как говорят, не выделялось
ростом, красотой, стройностью".
С III и особенно IV веков, вероятно, под воздействием античных
представлений о красоте распространилась противоположная точка зрения.
"Само сияние и величие скрытого Божества,- говорит о Христе бл. Иероним,-
при первом виде Его могли привлекать к себе смотрящих на Него". Однако
в этих словах чувствуется скорее догадка, чем знакомство с твердой
традицией. Примерно в то же время бл. Августин отрицал существование
подобной традиции. Впрочем, еще около 180 г. св. Ириней Лионский вынужден
был прямо признать, что "плотский образ Иисуса неизвестен".
Из двух догадок вторая представляется более правдоподобной. Если бы у Христа
были какие-то телесные недостатки, они сделались бы предметом насмешек Его
врагов. Из Евангелий можно заключить, что Иисус вызывал расположение у людей
с первого вгляда. "Строго говоря,- замечает Альбер Ревиль,- некрасивая
внешность может служить препятствием к этому чувству, если только прекрасная
душа не заставляет забывать о некрасивых и грубых чертах лица. Но в таких
случаях нужно все-таки некоторое время для того, чтобы преодолеть первое
впечатление; в отношении же Иисуса в этом, по-видимому, не было необходимости".
Совершенно неосновательное мнение, будто Христос был хрупок и слаб от природы.
Он многие годы занимался физическим трудом, немало странствовал, провел
сорокадневный пост. "Под палящими лучами солнца,- пишет Карл Адам,- по
тропинкам, ничем не затененным, через дикое нагромождение скал Он должен был
в шестичасовом переходе совершить восхождение более чем на 1000 метров. И
самое удивительное - Иисус не был утомлен. В тот же самый вечер Он принимает
участие в пиршестве, приготовленном для Него Лазарем и его сестрами.
Значительнейшая часть общественного служения Иисуса протекает вообще не в
домашнем уюте, а в открытой природе, подверженной всем превратностям погоды...
Нет сомнений, что Иисус сотни раз ночевал под открытым небом и отчасти потому
так близко знал лилии в полях и птиц в небе. Только в корне здоровое тело
могло соответствовать всем этим требованиям. К тому же эта жизнь странника
была полна трудов и необычных напряжений".
Мы уже говорили, какие человеческие черты Христа проглядывают в Евангелиях.
Однако полной характеристики Его личности там нет. Апостолы, безусловно ,
ощущали дистанцию, отделявшую их от Учителя. "Евангелия,- пишет современный
экзегет Джон Л.Маккензи,- это объективные повествования; они говорят нам о
том, что можно было видеть и слышать. В них нет ни внутренних монологов,
ни психологических мотивировок, которые так любят нынешние романисты... Его
личность затрагивается лишь постольку, поскольку она проявлялась вовне. Иисус
не был чрезмерно откровенным. Он не был экстравертом, который открывает
глубину своего сердца первому встречному... И эта сдержанность сочеталась с
величайшей доступностью и дружелюбием. У Него были человеческие чувства, Он
не скрывал их, но ученики видели, что Его чувства, в отличие от их собственных,
всегда остаются под контролем. Он обладал редкостным достоинством и
авторитетом. Но несмотря на сдержанность, слова и поведение Его были всегда
искренними; ни в уловках, ни в дипломатии Он не нуждался".
Итак, очевидно, что апостольское предание смогло сохранить память о духовном
облике Христа, хотя сделать это было куда труднее, чем запомнить Его лицо...
Стефан Цвейг
Эрик Мореплаватель
Чудотворны бывают в истории мгновения, когда гений отдельного человека
вступает в союз с гением эпохи, когда отдельная личность проникается
творческим томлением своего времени. Среди стран Европы была одна, которой
еще не удалось выполнить свою часть общеевропейской задачи,- Португалия,
в долгой героической борьбе освободившаяся от владычества мавров. Теперь,
когда добытые оружием победа и самостоятельность закреплены, великолепные
силы молодого пылкого народа пребывают в вынужденной праздности. Все
сухопутные границы Португалии соприкасаются с Испанией, дружественным,
братским королевством, следовательно для маленькой бедной страны была
возможна только экспансия на море посредством торговли и колонизации. На
беду, географическое положение Португалии по сравнению со всеми другими
мореходными нациями Европы является - или кажется в те времена - наиболее
благоприятным. Ибо Атлантический океан, чьи несущиеся с запада волны
разбиваются о португальское побережье, слыл, согласно географии Птолемея
(единственного авторитета среди веков), беспредельной недоступной для
мореплавания водной пустыней. Столь же недоступным изображается в
Птолемеевых описаниях Земли и южный путь - вдоль африканского побережья:
невозможным считалось обогнуть морем эту песчаную пустыню, дикую,
необитаемую страну, якобы простирающуюся до антарктического полюса и не
отделенную ни единым проливом от "terra australis". По мнению старинных
географов, из всех европейских стран, занимающихся мореплаванием,
Португалия, не расположенная на берегу единственного судоходного моря -
Средиземного, пребывала в наиболее невыгодном положении.
И вот жизненной задачей одного португальского принца становится это мнимо
невозможное превратить в возможное, отважно попытаться, согласно
евангельскому изречению, последних сделать первыми. Что, если Птолемей,
этот великий географ, этот непогрешимый авторитет землеведения, ошибся?
Что, если этот океан, могучие западные волны которого нередко выбрасывают
на португальский берег обломки диковинных, неизвестных деревьев (а ведь
где-нибудь они да росли), вовсе не бесконечен? Что, если он ведет к новым,
неведомым странам? Что, если Африка обитаема и по ту сторону тропиков? Что,
если премудрый грек попросту заврался, утверждая, будто этот неисследованный
материк нельзя обогнуть, будто через океан нет пути в индийские моря? Ведь
тогда Португалия, лежащая западнее других стран, стала бы подлинным трамплином
всех открытий - через Португалию прошел путь в Индию. Тогда бы Португалия не
была заперта океаном, а напротив, больше других стран Европы призвана к
мореходству. Эта мечта сделать маленькую, бессильную Португалию великой
морской державой и Атлантический океан, слывший доселе неодолимой преградой,
превратить в водный путь, стала целью всей жизни инфанта Энрике,
заслуженно и в то же время незаслуженно именуемого в истории Генрихом
Мореплавателем. Незаслуженно, ибо за вычетом непродолжительного морского похода
в Сеуту Энрике ни разу не ступил на корабль, не написал ни одной книги о
мореходстве, ни одного навигационного трактата, не начертил ни одной карты.
И все же история по праву присвоила ему это имя, ибо единственно мореплаванию
и мореходам отдал этот португальский принц всю свою жизнь и все свои богатства.
Уже в юные годы отличившийся при осаде Сеуты, один из самых богатых
людей в стране, этот сын португальского и племянник английского королей мог
удовлетворить свое честолюбие, занимая самые блистательные должности:
европейские дворы наперебой зовут его к себе. Англия предлагает ему пост
главнокомандующего. Но этот странный мечтатель всему предпочитает
плодотворное одиночество. Он удаляется на мыс Сагреш, некогда священный
Sacrum, мыс древнего мира, и там в течение без малого пятидесяти лет
подготавливает морскую экспедицию в Индию и тем самым - великое наступление на
Mare inkognitum''.
Что дало этому одинокому и дерзновенному мечтателю смелость наперекор величайшим
космографическим авторитетам того времени, наперекор Птолемею и его
продолжателям и последователям защищать утверждение, что Африка отнюдь не
примерзший к полюсу материк, что обогнуть ее возможно и что там-то и пролегает
искомый морской путь в Индию? Эта тайна вряд ли когда-нибудь будет раскрыта.
Правда, в ту пору еще не заглохло (упоминаемое Геродотом и Страбоном) предание,
будто в покрытые мраком дни фараонов финикийский флот, выйдя в Красное море,
два года спустя, ко всеобщему изумлению, вернулся на родину через Геркулесовы
столбы (Гибралтарский пролив). Быть может, инфант слыхал от
работорговцев-мавров, что по ту сторону Пустынной Ливии - песчаной
Сахары - лежит "страна изобилия" - bilat ghana. Итак,
возможно, что Энрике благодаря опытным разведчикам лучше был осведомлен о
подлинным очертаниях Африки, нежели ученые географы, непреложной истиной
считавшие только сочинения Птолемея и в конце концов объявившие пустым вымыслом
описания Марко Поло и Ибн-Баттуты. Но подлинно высокое значение инфанта
Энрике в том, что одновременно с величием цели он осознал и трудность ее
достижения; благородное смирение заставило его понять, что сам он не увидит, как
сбудется его мечта, ибо срок больший, чем человеческая жизнь, потребуется
для подготовки такого гигантского предприятия. Как было отважиться в те
времена на плавание из Португалии в Индию без знания этого моря, без настоящих
кораблей? Ведь невобразимо примитивны были в эпоху, когда Энрике приступил к
осуществлению своего замысла, познания европейцев в географии и мореходстве.
В страшные столетия духовного мрака, наступившие вслед за падением Римской
империи, люди средневековбя почти полностью перезабыли все, что финикийцы,
римляне, греки узнали во время своих смелых странствий; неправдоподобным
вымыслом казалось в ту эпоху пространственного самоограничения, что некий
Александр достиг границ Афганистана, пробрался в самое сердце Индии;
утеряны были превосходные карты и географические описания римлян, в запустение
пришли их военные дороги, исчезли верстовые камни, отмечавшие путь в глубь
Британии и Вифинии''', не осталось следа от образцового римского
систематизирования политических и географических сведений; люди разучились
странствовать, страсть к открытиям угасла, в упадок пришло искусство
кораблевождения. Не ведая далеких дерзновенных целей, без верных компасов, без
правильных карт опасливо пробираются вдоль берегов, от гавани к гавани,
утлые суденышки в вечном страхе перед бурями и не менее грозными пиратами.
При таком упадке космографии, со столь жалкими кораблями еще не время было
усмирять океаны, покорять заморские царства. Долгие годы лишений потребуются
на то, чтобы наверстать упущенное за столетия долгой спячки. И Энрике - в
этом его величие - решился посвятить свою жизнь грядущему подвигу.
Лишь несколько полуразвалившихся стен сохранилось от замка, воздвигнутого на
мысе Сагреш инфантом Энрике и впоследствии разграбленного и разрушенного
неблагодарным наследником его познаний Френсисом Дрейком. В наши дни сквозь
пелену и туманы легенд почти невозможно установить, как инфант Энрике
подготовлял свои планы завоевания мира Португалией. Согласно, быть может,
романтизирующим сообщениям португальских хроник, он велел доставить себе книги
и атласы со всех частей света, призвал арабских и еврейских ученых и
поручил им изготовление более точных навигационных приборов и таблиц.
Каждого моряка, каждого капитана, возвратившегося из плавания, он призывал к
себе для подробных расспросов. Все эти сведения тщательно хранились в
секретном архиве, и в то же время он снаряжал целый ряд экспедиций. Неустанно
содействовал инфант Энрике развитию караблестроения; за несколько лет прежние
barkas - небольшие открытые рыбачьи лодки, команда которых состоит из
восемнадцати человек,- превращаются в настоящие naos - устойчивые корабли
водоизмещением в восемьдесят, даже сто тонн, способные и в бурную погоду
плавать в открытом море. Этот новый, годный для дальнего плавания тип корабля
обусловил и возникновение нового типа моряков. На помощь кормчему является
"мастер астрологии" - специалист по навигационному делу, умеющий разбираться
в портуланах'''', определять девиацию компаса, отмечать на карте меридианы.
Теория и практика творчески сливаются воедино, и постепенно в этих экспедициях
из простых рыбаков и матросов вырастает новое племя мореходов и исследователей,
дела которых завершатся в грядущем. Как Филипп Македонский оставил в наследство
сыну Александру непобедимую фалангу для завоевания мира, так Энрике для
завоевания океана оставляет своей Португалии наиболее совершенно оборудованные
суда своего времени и превосходнейших моряков.
1 2