Напоследок я непростительно бесчувственно расцеловалась с Надей, Володькой и Юлией, поскольку могла думать только о том, что ждет меня дома. Придется сказать ему «уходи» прямо с порога и объяснить про неисправную телефонную связь.
Так получилось, что к остановке маршрутных такси мы шли с работы вместе с Коньковым.
– Говорят, вы уходите… – то ли спросил, то ли констатировал он.
– Да, – ответила я. Что можно было еще ответить?
– Что так?
– Обстоятельства… – На дежурный безразличный вопрос я дала такой же безликий дежурный ответ.
Я понимала, что Конькова интересует вовсе не моя скромная персона, а женщина-икебана Альбина Александровна Дюбарева. Так оно и оказалось.
– Как поживает Сонечка? – спросил он, будто бы между прочим.
– Спасибо, хорошо. А как ваш Даниил?
– Тоже, знаете, не жалуюсь, – ответил он. Потом вдруг перекрыл своим телом дорогу к маршруткам и сказал: – Вы, конечно, понимаете, что на самом деле я хочу спросить об Альбине Александровне?
– Конечно, понимаю, – согласилась я.
– И что вы можете сказать?
– Вы сначала что-нибудь спросите.
Коньков потоптался на месте. Я с глубоким удовлетворением отметила, что моя маршрутка отчалила от остановки, и значит, мое появление в собственном доме очень удачно откладывается. И главное, по уважительной причине. Но Константин Ильич думал недолго:
– Как вы считаете, у меня совсем нет никаких шансов?
– Я думаю, есть. Альбина Александровна очень долго привыкает к людям. Честно говоря, за то время, что я ее знаю, она так ни к кому и не привыкла, кроме меня.
– А этот ее… бывший муж… Он так и ходит к ней?
– Ходит. Но с ее стороны его прием на дому – это нечто вроде благотворительной акции оказания дружественной помощи малым народам ближнего зарубежья.
– Это как? – изумился Коньков.
– Когда добьетесь благосклонности Альбины Александровны, тогда расскажу.
– Как же я добьюсь, если она, кроме вас, ни к кому привыкнуть не может.
– Того, что «не может», я не говорила. – Это я ему уже крикнула, стоя у дверцы очередной своей маршрутки, которую решила все-таки не пропускать.
Как вы догадываетесь, попасть ключом в замочную скважину мне так и не удалось, как когда-то ложкой в кофейную банку. Руки тряслись, а ключ скользил в мокрых от волнения руках. Беспрозванных, конечно, услышал мое царапанье в дверь и вынужден был открыть ее сам. Еле перебирая опять ослабевшими конечностями, я осторожно вошла в свою квартиру, как в гости к чужим злым людям.
Я никогда не видела Валеру в рубашке. Даже летом он носил застиранные бесформенные футболки. Сейчас же передо мной стоял любимый мужчина в светлой рубашке в легкую полоску с расстегнутым на несколько пуговиц воротом. Как же ему шел этот расстегнутый ворот! Как мне хотелось уткнуться лицом в обнажившуюся ямочку между ключицами. И вместо того, чтобы сказать «уходи», я таки в нее и уткнулась. Более того – я, как слепой котенок или щенок, начала тыкаться носом и губами ему в шею, щеки, губы и безуспешно пыталась выговорить его дурацкое имя – подарок безработным логопедам: – Варе… Вале… Варера…
В конце концов, я назвала его просто любимым (без всякого имени) и вдруг осознала, что он никак не реагирует на мою экзальтацию – стоит бесчувственным столбом. Я отстранилась. Где-то в районе желудка стало холодно. Холод начал подниматься кверху, грозя перекрыть мне дыхание навсегда. Я положила дрожащую руку себе на горло, чтобы хоть как-то его согреть. Наше молчание затянулось и грозило перелиться в замогильное безмолвие. Я решительно подняла на Валеру глаза, чтобы весь этот ужас побыстрее закончился. Он смущенно улыбался. Я хотела заплакать, но опять не смогла.
– Я боялся, что ты не придешь, – сказал он.
– Но это же моя квартира… – ответила я.
– Ты могла переночевать у Альбины, чтобы дать мне понять, что…
– Но я же не позвонила с работы…
– Ты могла передумать уже по пути домой.
– Я не передумала…
– Ты мне веришь?
Я смотрела на него во все глаза и все отчетливей понимала: он больше никогда ни к кому от меня не уйдет. Данило-мастер освободился от чар Хозяйки Медной горы. Каменный цветок готов и оставлен ей в подарок. Я воровато оглянулась, не шуршат ли где-нибудь рубиновоглазые ящерки. Их не было.
– Верю, – ответила я.
ЧАСТЬ 2
Я – Альбина…
Моя подруга Наташа вам уже рассказывала обо мне. Да-да! Вы правильно поняли. Я – Альбина, и хочу кое-что уточнить в ее рассказе. Мне кажется, что люди, даже очень близкие, понимают друг друга не до конца. Да это, наверно, и невозможно – понять человека до самой сути. А может быть, даже и не нужно. У каждого должно оставаться за душой что-то свое, потаенное, о чем никто не знает. Нет-нет, я не про вынашивание тайных планов и не про извращенные желания. Я про самобытный внутренний мир. Я про успокоение, отдохновение и умиротворение внутри себя.
Не знаю, понимаете ли вы, что я пытаюсь сказать… Ну… вот иногда, бывает, произойдет со мной что-нибудь ужасное, и я сначала, конечно, мучаюсь и плачу, а потом как бы застываю в пространстве… Чаще всего в моем воображении возникают (даже летом) зимние деревья в снегу. С их веток сыплется снег, а я иду по белой аллее и даже будто слышу тихую печальную музыку. Может быть, свирель, а может быть, какой-нибудь не существующий в нашей жизни инструмент.
Я умею населять свое воображение образами, звуками и, вы не поверите, некой вязью слов, чем-то вроде стихов… или не стихов, а каких-то фраз, молитв или мантр… Вот, например:
Столбиком солнечных часов
могу я указать другое время.
Кто согласится в нем существовать?
Если бы Наташа это прочитала или услышала, она долго смеялась бы и наверняка сочинила какую-нибудь пародию, где обязательно сравнила бы меня с песочными часами (из-за тонкой талии) или вообще с какой-нибудь древней клепсидрой, намекая на консервативность и косность моего мышления. Наташа вообще не знает, что я иногда сочиняю. Если бы я ей сказала, она обязательно принесла бы мне почитать парочку детективов, чтобы занять мое праздное сознание хотя бы простенькой дедукцией. Когда мозг решает задачу, кто убил, не до самокопаний и молитв.
Она считает меня засушенной божьей коровкой, а я просто человек другой, чем она, внутренней организации и темперамента. Наташа – сангвиник, периодически переходящий в холерика. У нее в руках все горит, она все время куда-то бежит и очень часто что-нибудь меняет в своей жизни. Например, она часто переставляет в квартире мебель. Представьте, сама, без всякого постороннего участия. Подкладывает под ножки кружки сырого картофеля и катает шкафы по линолеуму взад-вперед. Никогда не знаешь, идя к ней в гости, где найдешь диван или телевизор.
Когда она решила развестись с Филиппом, я нисколько не удивилась. Честно говоря, я удивлялась тому, как надолго она возле него задержалась. Ее душа жаждет постоянных перемен. Я в ее жизни – исключение из правил. Наша дружба не поддается никаким переменам. Не поверите, но мы, такие разные, никогда по-настоящему не ссорились. Может быть (во всяком случае, я очень надеюсь на это), вторым исключением из правил для нее станет и второй муж.
Да, она снова вышла замуж. Почему я надеюсь, что он станет исключением? Потому что Наташа даже взяла его фамилию, хотя она не из благозвучных и ей не нравится – Беспрозванных. Ну вы же знаете их историю. Там такая любовь… Она не должна закончиться! Она может перейти в иное качество, потому что люди не в состоянии всю жизнь дрожать от страсти, но она будет жить долго. Хорошо бы столько же, сколько будут жить они сами.
Наташа ненавидит моего бывшего мужа Романа, изощряясь в обидных прозвищах, весьма редко повторяясь. То он у нее новгородский даугавпилсец, то даугавпилский новгородец, то паленый прибалт, то бледная спирохета. Я не обижаюсь. Она ничего про нас с ним не понимает. Она утверждает, что наша любовь произошла из хаоса, а она произошла… из поцелуя. Выросла из него, как цветок.
Наташе кажется, что только у нее все такое особенное и неповторимое, особенно их с Валерой чувства друг к другу. Он кажется ей невероятным красавцем. На самом деле, это ее любовь наделила его красотой. Вообще-то он очень обыкновенный, средний мужчина, взгляд на нем особенно не задерживается. Это я говорю к тому, что Роман в этом смысле если и не лучше, то уж никак не хуже ее мужа.
Мы учились в одном классе: я, Наташа и Рома. Я расскажу вам, как родилась наша любовь с Дюбаревым.
В выпускном классе на вечеринке по случаю чьего-то дня рождения мы играли в фанты. Я вытянула ужасное задание. Мне надо было изобразить нашу биологичку, которая очень смешно произносила слово сегодня – «сиво-о-оня» и всегда говорила о себе только в третьем лице, например: «Почему вы не слушаете, что Элла Борисовна вам рассказывает?» или: «Несите ваш дневник, Элла Борисовна поставит вам двойку!»
Изображать из себя ни Эллу Борисовну, ни кого другого я не могла. Я вообще не способна к лицедейству. Однажды на литературе классе в седьмом нам задали выучить и подготовить в лицах какой-нибудь диалог из «Ревизора». Мы с Наташей выучили, как перебраниваются про наряды Марья Антоновна и Анна Андреевна. Дома у нас получалось здорово. В классе, стоя у доски перед одноклассниками, я не смогла выдавить из себя ни слова. Наташа все подавала и подавала мне первую реплику, а весь класс подсказывал по книге вторую, но я так ничего и не выдавила, расплакалась и выбежала из класса. Не в моих силах было изобразить и биологичку, а ребята, конечно, настаивали. Тогда вдруг Дюбарев и говорит:
– Предлагаю тебе, Альбинка, обмен. Я изображаю Эллочку, а тебе за это придется выполнить мое задание.
Я была так напугана выпавшей мне долей, что даже не подумала о том, что дюбаревский фант может оказаться еще хуже. Рома очень смешно изобразил не только биологичку, но еще и чертежника, который говорил рублеными, отрывистыми фразами, напоминающими немецкие команды из фильмов про войну. Я смеялась вместе со всеми, потому что не знала, что мне предстоит. Когда же развернула Ромину бумажку, чуть не свалилась в обморок. Там было написано: «Кого-нибудь поцеловать в губы». Я в ужасе озиралась по сторонам, напрасно ища спасения, и Дюбарев тогда сказал:
– Раз уж я тебя спас от Эллочки, ты просто обязана поцеловать меня.
Одноклассники одобрительно зашумели.
Конечно, я снова расплакалась бы и убежала от них, как от диалога из «Ревизора», но Рома и тут оказал мне (если в данном случае уместно подобное выражение) дружескую помощь. Она заключалась в том, что он поцеловал меня сам. И все… мы с ним пропали… мы не могли оторваться друг от друга. Ребята даже начали хохотать. Они думали, что Рома специально меня, недотрогу, мучает, потому что даже покрикивали:
– Так ее, Ромка!
– Пусть знает наших!
– Это ей не Эллочку изображать!
А мне и самой не хотелось отрываться от его губ. Когда мы наконец разомкнули объятия, я уже знала, что выйду за него замуж. И он об этом знал. Не думайте, что мы сразу начали встречаться и целоваться на каждом шагу. Нет! Это знание просто поселилось в нас. Мы лишь иногда поглядывали друг на друга особыми взглядами, значение которых понимали только вдвоем. Я тогда писала:
Я и ты – одно,
Мы все знаем друг о друге.
В этом знании – тайна
и вечная ее непостижимость.
Если вы спросите о той детской вечеринке Наташу, то она, я думаю, о ней и не вспомнит. А если что-нибудь и всплывет в ее памяти, то только не наш затяжной, как прыжок с парашютом, поцелуй с Дюбаревым.
Второй раз мы поцеловались с ним только на выпускном вечере. И Рома сразу спросил, хотя в его голосе гораздо больше было утвердительной интонации:
– Ты ведь будешь моей женой?
– Разумеется, – ответила я.
Мы ни разу не сказали друг другу «люблю». Но даже молчали о наших чувствах мы не так, как Наташа с Филиппом. Они были веселы и беспечны. Мы – ошеломлены. Не названная словом любовь охватила нас плотным облаком, коконом, за пределами которого шла какая-то своя жизнь: развивались определенные международные события, происходили природные катаклизмы, люди рождались и умирали… Мы тоже вынуждены были что-то делать, куда-то ходить, с кем-то разговаривать, даже умудрились поступить в институты, но главным в нашей тогдашней жизни было другое – полное растворение друг в друге.
Мне казалось, что мне будет больно, если он уколет палец. Он говорил, что чувствует, когда я засыпаю, находясь в собственной квартире на расстоянии квартала от его дома. Я верила. Я тоже постоянно ощущала его присутствие рядом с собой.
Наташа тогда говорила мне, что я сошла с ума, потому что таких Дюбаревых в моей жизни будут еще миллионы, что не стоит кидаться на первого встречного, который соизволил обратить на меня внимание. Она не понимала… Я была не в силах даже предположить, что смогу так врасти еще в кого-нибудь. Мы с Ромой с трудом дождались восемнадцатилетия.
Свадьба была скромной. Нам ничего не надо было, кроме того, что после регистрации мы будем всегда вместе, и на законных основаниях. «Люблю» он впервые сказал мне, когда у нас родилась Сонечка. И тогда будто прорвало плотину: мы говорили и говорили друг другу слова любви. Я, наверное, могла бы только ими и питаться, если бы не надо было кормить крошечную дочку.
Потом, через три года, случилось несчастье – я потеряла второго ребенка. Наша счастливая жизнь рухнула. Наташа винит во всем Романа, но я-то знаю, что сама виновата. Окружающим казалось, что я заледенела от горя, до того меня ничто не интересовало. Никто не мог даже подумать, что у меня был свой интерес, ужасный и всепоглощающий: холить и лелеять свое горе, упиваться им, думать о нем ежечасно и ежеминутно. Я тогда даже к Сонечке охладела. Еще бы! Она жива, здорова и весела, а тот, крошечный и беззащитный… Где он? В каких астральных слоях и переплетениях? Кто знает? Кто видел? Кто передаст весточку?
Впереди – ничего нет.
Позади – слабое эхо.
Отзвучит и растает.
Река жизни не потечет вспять.
Ветер стихнет.
Памяти волны улягутся.
Рома пытался растопить мое заледеневшее сердце. Он, желая утешить, говорил мне, что у нас еще будут дети, но мне его слова казались кощунственными. Зачем нам какие-то другие дети, если я хочу думать только об этом погибшем ребенке. Я шарахалась от мужа, как от больного дурной болезнью.
Наташа утверждает, что он сразу «пошел по бабам». Ничего подобного, не сразу. Я не буду называть сроки. Я их не помню, потому что для меня они неважны. Я сама оттолкнула от себя Романа. Однажды он не пришел ночевать, а утром вернулся слегка пьяным и стал утверждать, что у него теперь есть другая женщина, которая не держит его за бесчувственного чурбана и не отпихивается от него, как от прокаженного.
Я, знаете, сейчас думаю, что ту первую женщину он себе придумал, чтобы меня как-то расшевелить, пробудить во мне хотя бы ревность. Мы ведь любили друг друга! Мне бы тогда очнуться, но я не смогла скрыть своей радости от того, что мой муж завел себе любовницу. Еще бы! Он ведь теперь оставит меня в покое со своими притязаниями и сексуальными домогательствами, и я смогу полностью погрузиться в свое, уже не горькое, а по-настоящему сладкое горе.
Наверное, мне надо было тогда обратиться к врачу или хотя бы рассказать о своем состоянии Наташе. Уж она бы придумала, как меня вытащить из этой затягивающей черной дыры. Впрочем, вряд ли: мне тогда не хотелось избавления.
Мои астральные скитания в поисках потерянного ребенка закончились одномоментно, когда заброшенная мной Сонечка упала с нашего широкого подоконника, на котором любила играть в куклы, и получила тяжелое сотрясение мозга. Я будто вынырнула из тяжелой свинцовой воды, вдохнула обжигающе сухой воздух жизни, приняла в глаза белый свет дня и по-бабьи заголосила по Сонечке.
С этого момента я снова начала жить обычной человеческой жизнью. За заботами о болеющей дочке горе как-то притупилось, отошло на второй план, а потом совсем истончилось и почти полностью стерлось из памяти. Все-таки я не видела нерожденного ребенка, а потому не могла вспоминать его лицо, милые младенческие ужимки, тяжесть прижатого к груди тельца. Все надуманное и рожденное воспаленным воображением ушло в тот астрал, в котором я черпала силы для поддержания горя.
А Романа было уже не остановить. Когда я готова была пасть перед ним на колени и просить прощения, ему это было уже не нужно. Он вошел во вкус и скитался по женщинам, как я по воображаемым мирам. Я предложила развод. Он сразу согласился и через пару месяцев женился на женщине пятью годами старше его. Мы с ним поженились совсем юными и неискушенными и в сексе ни о чем, кроме классической миссионерской позы, не могли даже подумать. Потом было не до сексуальных изощрений ввиду моей беременности и младенчества Сонечки, потом опять из-за беременности и того, о чем я только что рассказала.
Будущая вторая жена Романа предложила ему такой широкий спектр возможностей извлечения наслаждений из соития двух тел, что мои слабые анемичные объятия утратили для него былую притягательность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23