– Скажите! – заговорила она чуть приглушенным, теплым голосом. – Еще три недели – и Пасха! Разве вы не счастливы?
Счастливы?! Ну, мы были, конечно, довольны. Но эта восхищенная девушка, лежащая на солнце, сощурив глаза, что ожидала она? "Конечно, – думал я, – какой-то радости, не похожей на наши школярские удовольствия, не имеющей ничего общего с ними, – радости, приближение которой наполняло воздухом легкие, заставляя биться сильнее сердце". Она не скрывала своих чувств, мы смотрели на нее улыбающуюся и все-таки смущались, ощущая себя невольно подглядывающими. Радости? Только радости она ждала? Но вот улыбка ее угасла, она убрала руки с затылка и, задержав их на мгновение в воздухе, положила на живот. Мы отвели глаза.
– Слишком рано вести скот обратно. Пошли зайдем в дом.
Было около пяти часов пополудни. Солнце золотило верхушку дома, а за пристройкой уже сгустились зеленые сумерки.
Девушка засунула руку под ставень и удивленно обернулась.
– Под дверью… – сказал Баско с непринужденным видом.
– А, вы нашли тайник!
И уже беря ключ из-под двери:
– Ну хотя бы не меняйте больше места, хорошо? Она медленно вошла в комнату, как будто ничего не замечая.
– Я не была здесь с самого Рождества.
И шепотом:
– Нет, с Нового года.
– С Нового года? Так ведь снегу больше метра нанесло!
– Да! Вот это был снег! С ледяной коркой, блестящий! А ветер! С ног сбивал!
И мечтательно продолжила:
– Было красиво…
Затем она заметила пепел в камине:
– Вы часто приходите сюда?
– Да нет, всего два или три раза заходили, по четвергам…
– Послушайте, – она внезапно посерьезнела (казалось, она собралась нас упрашивать), – не приводите сюда никого.
– Да что вы! – воскликнул Баско. – Это же пустыня, она принадлежит только нам.
– Пустыня?
Но Баско осекся, рассердившись на себя за то, что нас выдал. Жанни мягко спросила меня:
– О чем он говорит? Какая пустыня? И зачем ее защищать от других?
– Гм! – и тут уже я свалял дурака. – Пустыня Зели.
Она продолжала смотреть на меня, а я ничего не видел, кроме белого шрама на ее щеке, смущавшего меня все больше.
Мой товарищ подтолкнул меня локтем:
– Ну ладно! Расскажи!
– Сам говори, ты ведь начал…
– Я начал?!
Она взяла нас за руки, посадила на лавку возле себя и, вопросами помогая преодолеть некоторую застенчивость, наше хихиканье и косноязычие, узнала историю нашей пустыни.
После нашего рассказа воцарилась тишина. Ее нарушил Баско.
– Здесь ужасно холодно, – проворчал он. Девушка, казалось, его не слышала:
– Какая красивая история!
Она не иронизировала, не улыбалась даже, и можно было подумать, что ее целиком захватило наше приключение. В этот момент родилась наша дружба. Тем не менее мой товарищ счел нужным добавить:
– Это же только чтобы веселей было!
– Как это красиво! – повторяла Жанни. – Пустыня… Пустыня Зели…
Затем, будто боясь насмешек, Жанни осторожно сказала:
– Вы знаете, а ведь, может, это и моя пустыня.
– Пустыня Жанни… – Баско произносил имя девушки грубо: «Жа-ни», что, по-моему, ранило такое нежное красивое имя.
И опять наступила тишина, до того тяжелая и гнетущая, что мы не решались пальцем пошевелить. И так как девушка сидела ссутулившись, не отрывая взгляда от потухших углей в камине, Баско за ее спиной скорчил гримасу. Я посмотрел на него с укоризной. Конечно, в Жанни было что-то, что нам было ново и непонятно.
– Ну вот! Кажется, я заснула! Может быть, сыграем в загадки?
Изменчивость ее настроения была нам уже знакома, и мы, забыв про неловкость, поддались ее внезапному порыву. Загадки! А ведь мы их мало знали!
– Первая: "Черен днем, а ночью бел". Кто это?
– Ну, это для малышей! Кюре, конечно!
– Да. А вот эту:
Две жемчужинки,
Два фонтана
и Дыра.
– Не догадываетесь? Нет? Глаза, нос и рот, если у вас насморк!
– Хорошая загадка! – сказал мой товарищ.
– Подождите, вот вам еще одна загадка, но она сложная, предупреждаю. Мне ее загадал заезжий торговец книгами:
Горластый
будит Полумертвого,
Полумертвый встает,
одевшись, стучит в дверь своего Брата.
Брат встает, одевается,
вступает в свою Мать,
и ест Отца своего.
– Ну что? А? Не можете догадаться? Так слушайте: Горластый – это петух, рано утром он будит звонаря.
Звонарь, который спит на ходу, будит пастора, а пастор входит в церковь и причащается. Мать – это церковь, понимаете? А причащаться – значит есть тело Господа Бога – Отца нашего. Скажите, ведь хорошая загадка?
– Черт возьми! – не выдержал Баско, – она просто отличная, замечательная! Петух – Горластый и Брат, Брат – монах!
– И Матерь Божья!
– И Отец Всевышний! Это уже не загадка, а латынь просто!
Мы рассмеялись. Вдруг Жанни, хохотавшая почти до слез, повернулась к порогу и прошептала:
– Ну вот…
В дверном проеме мы увидели силуэт молодого мужчины, черты лица которого были скрыты сумерками.
– Вот что я имела в виду, – также шепотом продолжила Жанни, – когда говорила, что иногда встречаю людей… – И, обращаясь к вошедшему, сказала:
– Вы пришли к нам с визитом?
Я узнал обстоятельный медлительный голос, который, казалось, извинялся отвечая:
– Я здесь был недалеко по делу…
Это был голос Ришара, здоровяка Ришара Блезона.
– Далековато забрались от школы! – обратился он к нам. Подойдя к девушке, он приподнял шляпу:
– Добрый вечер, Жанни!
Когда длинные пальцы юноши сжали руку девушки, мне показалось, что Жанни слишком поспешно постаралась ее освободить.
– Я поздно пришел: мне нужно было подковать лошадь…
– А вас никто и не ждал, – сказала Жанни.
– Это я знаю. Но вы мне сказали…
– Что я вам сказала? Вы поинтересовались, когда я буду здесь пасти коров. Я вам ответила, что, может быть, в четверг, может, и в другой день… Это не я решаю, хозяину казалось, что еще недостаточно тепло…
– Как бы там ни было, – подвел итог юноша улыбаясь, – вы здесь – это все, что нужно.
Улыбка освещала его скуластое широкое лицо с большим носом и ртом, углы которого очень смешно поднимались, когда Ришар улыбался, а его очень светлые глаза неотрывно смотрели на вас, и начинало казаться, что они видят вас насквозь и все понимают.
– Влюбленные редко ходят одни, – прошептал Баско.
А девушке, кажется, не нравилось присутствие Ришара, настойчивость его улыбки и упорное желание завести с ней беседу.
Раздраженная, но никак не настроенная враждебно, Жанни, уклоняясь от беседы, явно щадила его…
– Я вам помешал… Вы разговаривали…
– Мы в загадки играли, – ответил я ему.
– А! Я в этом не силен, конечно, но почему бы не попробовать?
Нам очень нравился Ришар; года два назад он был школьным тренером, и довольно часто, когда он ехал за хворостом или сеном, отвозил на вокзал фрукты и овощи, он катал нас на своей повозке, но загадывать ему загадки… Он почувствовал наше замешательство и заговорил с нами о школе… Можно было подумать, что присутствие Жанни при этом не бралось в расчет, если бы Ришар иногда не бросал на нее, стоявшую в стороне прислонившись к каминной полке, взгляды, призывая ее в свидетели нашего дружеского согласия. Этим он добился того, что девушка вскоре оттаяла, сделала сначала шаг по направлению к нам, затем другой и, хотя и не стала садиться, прислушалась к нашему разговору. Конечно, в нем не чувствовались первоначальная свобода, игра и смех, но все же эта беседа была очаровательна. Никто в деревне не смог снискать большего доверия у детей, чем Ришар; конечно, он был не ребенком, но и не был похож на взрослого: мы понимали его без труда. Раз или два за то время, что мы болтали, я перехватил взгляд Жанни, направленный на молодого человека; я прочел в нем какую-то трогательную признательность и, конечно, уважение, но вместе с тем непонятное мне сожаление и, может статься, даже некоторый страх…
Корова потерлась мордой о дверной косяк и тихо промычала. Комната уже наполнилась сумерками, с выгона поднимался влажный теплый воздух.
– Пора возвращаться: животные могут замерзнуть.
– Если вы хотите, я могу помочь вам отогнать их назад, на ферму, – вызвался Ришар.
– О! Они знают дорогу, да и я тоже.
Она держалась в тени, вполоборота к нам, но нам показалось, что она уходит отсюда не без сожаления, что наполнило всех троих необычайной радостью. Она поинтересовалась, придем ли мы на выгон в следующий четверг. Хороший вопрос! Жанни вроде бы не обращалась к Ришару, но он протянул руку: – Итак, до скорого?
Она ушла, не ответив, и мы вернулись в деревню. Долго еще в ушах у нас стоял топот стада в лесу, а иногда чистый журящий или ласкающий голос, который, казалось, уже так давно нам знаком.
II
Маленькая сухонькая седая женщина с острым взглядом, презрительно поджатыми губами и властным подбородком, с тщательно причесанными на пробор волосами, в высоких дамских ботинках, очень аккуратно одетая, однако без излишнего кокетства – вот портрет Колетт Блезон, вдовы Блезон – матери Ришара; мог ли кто-нибудь из незнакомых с ней сказать, что этот ласковый, большой и нескладный юноша – ее сын? Она, казалось, сама больше других удивлялась, глядя на него. Тревожась и волнуясь по пустякам, она не переставала следить за ним; когда он куда-нибудь уезжал, хоть и ненадолго, она беспокоилась и готовилась к худшему. А Ришар? Где он находил столько терпения и внимания? Дети в нашей деревне не жаловали своих родителей особым почтением, и для меня всегда было удивительно наблюдать отношение Ришара к матери. Уходя или возвращаясь, он обнимал ее: "Мамочка…"; выше ее на голову, иногда он обращался с ней как старший брат и восхищался ее почти детской хрупкостью. Она сопротивлялась, смущенно и натянуто улыбаясь: "Ради бога! Да отпустишь ты меня наконец?" – слегка раздраженная, но и безмерно счастливая.
К ней обращались «мадам», во-первых, наверное, потому, что она приехала из соседнего городка, где ее отец служил секретарем в суде, а во-вторых, еще и потому, что она была женой оптового виноторговца. О своем муже, умершем несколько лет назад, она никогда не говорила, и все остерегались затрагивать эту тему. Этот весельчак завел в близлежащих деревнях с полдюжины романов. Он и умер во время одного из своих похождений; многие вспоминали тот зимний вечер, когда огромное тело, уложенное на повозку, в последний раз возвращалось к семейному очагу. Новоявленная вдова с сухими глазами и непроницаемым лицом попросила перенести тело в кухню на складную кровать, где ее установили специально для этого. Все было готово: лампа, распятие, самшитовая ветвь в святой воде, даже кюре и могильщик были предупреждены. Мадам Блезон поблагодарила, заплатила и захлопнула дверь.
В то время Ришар учился в сельскохозяйственной школе. Находясь на грани разорения, она решила забрать его оттуда. "В конце концов, – говорила она, – Ришар знает уже достаточно, чтобы обрабатывать нашу десятину…"
Чего она не говорила, но что замечал каждый: жизнь началась для нее как бы заново; и она не хотела бы ее упустить. Теперь она имела опыт, знала слабости мужчин и обычные их соблазны. Когда какая-нибудь из соседок восклицала: "Вы такая счастливая – ваш мальчик такой умница! Он не то что наши – делом занимается, а не дурака валяет!" – она отвечала тихо: "Все мужчины одинаковы".
Наверное, она опасалась, как бы мягкость Ришара не сделала его легкой добычей. Я не знаю почему, но по какой-то странной логике она бывала раздосадована всякий раз, когда начинали хвалить его образцовое поведение.
Впрочем, молодой человек без видимого усилия над собой подчинялся причудам матери, страхи которой только веселили его. Никто не видел его вместе с девушками; он нигде и не бывал, лишь иногда по воскресеньям ходил с товарищами в деревенский кабачок. Но он уже достиг того возраста, когда юноши по-иному обращают на себя внимание девушек и их родственников. А скоро, через несколько месяцев, предстояли и служба в армии, и соблазны города, и сомнительные компании… Никогда раньше вдова не выказывала такого недовольства и подозрительности.
И вот однажды, спустя примерно неделю после нашей встречи в пустыне, Жанни пришла на двор Блезонов. Я был рядом с Ришаром, который, сидя у погребка, связывал спаржу в пучки. В бело-голубом воскресном платье, с распущенными волосами, держа в руке кошелку, Жанни остановилась посреди двора и улыбаясь смотрела на нас.
– Ришар, Ришар! – позвал я.
Он поднял голову:
– А?!
И, резко выпрямившись, застыл на мгновение в молчании и радостном удивлении. Сполоснув руки в лохани и тщетно пытаясь найти, обо что бы их вытереть, подошел к девушке, протянул было руку, но тут же отдернул ее:
– Простите, я не ждал вас так рано.
– Меня послали в лавку, и вот заодно я решила…
– Вот и хорошо, Жанни! Мама будет довольна получить мед! Да проходите, проходите!.. – засуетился Ришар и закричал, уже взбегая по ступенькам крыльца, – мама, мама, к нам пришли!
Еще только Жанни появилась во дворе, в кухонном окне чуть-чуть отодвинулась занавеска.
– Мама! – еще раз позвал Ришар, входя вместе с нами в прихожую.
Кухонная дверь открылась, и появилась мадам Блезон, пристальный взгляд которой, казалось, насквозь пронзил Жанни.
– Мадемуазель Жанни принесла тебе мед, – сказал Ришар, – тот, что я попросил для тебя на ферме у Морона.
И обращаясь к Жанни:
– Еще с осени у мамы болит горло, никакие лекарства не помогают, а вот мед, мед…
Вдова буквально сверлила глазами Жанни, и мы заметили, как смуглое лицо девушки медленно начало краснеть. Мадам Блезон стояла неподвижно у дверей и, похоже, совсем не была настроена впускать Жанни. Наконец явно не без сожаления она отступила:
– Ну что ж, входите… Большое вам спасибо. Последнее было произнесено с видимым усилием.
И так как Жанни уже вошла на кухню, мадам Блезон добавила:
– Вы уж извините, я еще не убиралась, служанок у нас нет.
– Вы пришли так издалека и не присядете?
– Ришар пытался загладить холодный прием, оказанный матерью. – Сколько же отсюда до фермы? Четыре, пять километров?! Ну, уж никак не меньше пяти! Представляешь, мама, больше лье! Вы ничего не хотите?.. Может, черносмородинной наливки?.. Мама сама ее готовит. Нет?
Жанни, потупив глаза, покачала головой.
– Может быть, ей предложить стаканчик вина?
– поинтересовалась мать.
– Я не пью вина.
– Вы не пьете вина? У вас слабый желудок? Стоя у плиты, она следила за молодыми людьми.
И каждый знак внимания, оказываемый Ришаром девушке, вызывал на лице мадам Блезон ироничную и язвительную усмешку.
– И давно вы там живете как прислуга? – спросила она.
– Но, мама, ты же знаешь, Жанни почти всегда жила в Мороне.
– Вот как!.. И что это вы надели такое прелестное платье, прямо как на смотрины собрались!
– Не правда ли, у нее очень красивое платье? Вы знаете, Жанни, мама в этом разбирается, наверное, не было в ее время девушки более кокетливой…
Но он напрасно тараторил, делая наивно-непринужденный вид: его добрые намерения и торопливость лишь усугубляли оскорбление. Он понял это, смутился и сел немного в стороне от Жанни. А девушка чувствовала себя как в ловушке; на ее лице отражались сожаление, стыд и раздражение оттого, что она попалась. Вскоре Жанни успокоилась, хотя, может, мне это только показалось? В ней открылось что-то или высвободилось. И очень спокойным голосом с вежливо-равнодушным тоном она начала задавать вопросы – о соседях, скоте, о полевых работах. И мадам Блезон оставила свой агрессивный тон:
– Наверно, тяжело жить вот так, вдали от людей?
– Да нет, – ответила Жанни, – привыкаешь. Люди не так уж и необходимы.
– Я знаю, но все-таки, все-таки…
Ришар из своего угла подмигнул мне: возможно, все наконец устроилось?
– Послушайте, Жанни, хотя бы стакан воды? – спросил Ришар.
И открывая банку с медом:
– Смотри, мама, какой прекрасный мед, чувствуешь, как пахнет, ну понюхай, а?!
– Мед из цветов акации, – ответила мать, – самый лучший… Ну и все-таки, – ласковым голосом продолжила она, – время от времени вы, конечно, приходите в деревню?
– Да, время от времени, за покупками и на праздники.
– На праздники? А, вспомнила! Вы случайно не приходили на рождественскую мессу? Я уж и не вспомню, кто мне об этом и говорил-то. На рождественскую мессу, из Морона, пять километров?! Это точно, Ришар, не меньше пяти?
Столько вкрадчивой мягкости было в голосе у мадам, и этот взгляд, изучавший Жанни, бледную и дрожащую… Я почувствовал, что надвигается удар.
– Но вы, кажется, были не одна? Что же мне говорили? Бог мой, я и не вспомню. Ах да! Мне, кажется, говорили, что вы были с кем-то не нашим, студентом на каникулах, по-моему, кузеном барыни из замка?!.. Пришли вместе и, конечно, вместе возвращались… Чтобы вам не было страшно?! Такой длинный путь!
Повернувшись к сыну, она добавила:
– Больше лье, подумай только, Ришар, больше лье! – Затем она взяла банку с медом и поставила ее в шкаф. – Хороший мед! Буду беречь. Когда еще такой у меня будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10