.. и что, не было у него баб?.. Он вспомнил, как его рука скользила по бедру, большому и плотному... "Дурак, дурак..." И вдруг волна жалости к себе и обиды нахлынула на него так, что дышать стало тяжело. Что за жизнь! Никогда с ним не случалось ничего яркого и увлекательного, а теперь уж никогда, никогда не случится - он будет стареть все быстрей, теряя интерес ко всему на свете, пока его, совершенно равнодушного и покорного, не опустят в яму, не закопают... А кто виноват?.. Сегодняшняя мелкая, по сути, история отошла на задний план, и за ней он увидел всю свою жизнь, которая представилась ему ничтожным копанием в чем-то сером, вязком и противном. Ни разу он не возмутился, не протестовал, не сказал ни одного живого слова - молчал как пень. Сидел, как идиот в чулане... Он заплакал, прислонившись к фонарю, не дававшему света. Он был один в глухом переулке, дома равнодушно смотрели на него полуспящими окнами, за которыми томились сонные, у телевизоров, люди...
Он стоял долго, не замечая времени. Окна одно за другим погружались в темноту. Стало холодно. Постепенно его охватывало спокойствие и равнодушие. Он вспомнил, как говорил его приятель - "жизнь так коротка, что можно и потерпеть..." Острая боль прошла и спасительная оболочка восстанавливалась. Хорошо, что так само собой получилось, она никогда не простит ему это - и хорошо, хорошо, хорошо... И можно никогда больше не встречать ее... Что это ты взбесился?.. А она-то, она хороша, как на шею бросается... Да и трудно было бы Люське смотреть в глаза, хоть бы пару дней прошло. За пару дней, конечно, бы рассосалось... Надо было в командировке, сразу, с налету... но этого он не умел никогда - и что теперь жалеть...
Он приближался к дому, чувствуя, как устал за день, и как хорошо будет привычным движением впихнуть ноги в теплые домашние туфли, потом прилечь на диван... Он вдруг поймал себя на том, что шепотом повторяет - "всяк сверчок... всяк сверчок..." Посмотрел наверх - в этот момент зажгли свет в кухне. Он представил себе как там уютно и тепло, вздохнул - и вошел в подъезд.
Старая история
У входа она шутливо осведомилась - "а денег-то хватит?.." Он сделал вид, что не обиделся, хлопнул себя по карману - "Ну!.." "Небось, десятки две-три, - насмешливо подумала она, - вот и много... Бедняга, каким был, таким и остался..." Они пили шампанское в глубине ресторана, похожего на его институтскую столовую, только почему-то помятые скатерти на столах и кое-где салфетки. Провинциальный городишко. Она не боялась встретить знакомых - "мы в военном городке, полчаса езды... муж в командировке, в Сибири..." Десять лет тому назад она предпочла лейтенанта этому, тогда аспиранту - и уехала. Потом все пошло не так, как она ожидала. Муж оказался пьяницей, застрял на старшем лейтенанте и теперь мечтал о спокойном месте военпреда на одном из сибирских заводов... Она посмотрела на "этого" худой, в джинсах и мятой рубашке, в стоптанных кедах... Говорит, что доктор... такой же, небось, ни кола ни двора... Развелся... Но что-то теплое шевельнулось в ней, потому что тогда они были молоды, и он говорил, что любит... Он надолго потерял ее из виду, и только два года тому назад, заехав в их старый город, зашел к ее матери, долго и хвастливо рассказывал о своих успехах, как защитил и сколько теперь получает. Он взял адрес, оказалось, что она живет в трех часах езды от его теперешнего жилья - и вот приехал, позвонил на работу, и они встретились...
Денег хватило, и они вышли в парк. Он вспомнил, как они ходили, сидели на скамейках почти в таком же парке. Взял ее за плечи и притянул к себе. Она спокойно подалась к нему, выжидающе смотрела снизу вверх. Так же, как тогда, в первый раз... он вспомнил свое радостное изумление... И глаза все такие же, спокойные, выжидающие. Никогда он не мог вывести ее из равновесия, никогда...
- Ко мне нельзя...- она чуть задумалась, - подруга уезжает на следующей неделе, ты звони...
И губы у нее были все те же...
Он ясно увидел последний их вечер, в ее комнате, в большой коммунальной квартире. Ее позвали в коридор к телефону. Он знал, что появился какой-то лейтенант, который влюблен и хочет жениться, но в ответ на его вопросы она только смеялась, и была с ним, и он не принимал всерьез намеки приятелей. Она не подозревала, или забыла, что здесь все слышно. Это было время, когда из огромной общей кухни жильцы отхлынули в свои убежища, унося кастрюли и чайники, и ничто не могло заглушить ее голосок, а может он услышал бы ее везде, в любой толпе... И вот во тьме коридора она договорилась о встрече, через полчаса! Сомнений быть не могло, она произнесла имя, а он его знал. Он стоял посредине комнаты с тяжело стучащим сердцем, держа в руке чайник, который сразу стал ненужным. "Что она скажет, как обманет?.." С наивным изумлением он думал, что это совершенно невозможно, ведь он здесь, и они не собирались расставаться сегодня... Она пришла и спокойно сказала: "Знаешь, сегодня не получится, мне надо к Марине, она просит, умоляет, чтобы я с ней позанималась - завтра у нее зачет..." Посмотрела на чайник - "чай мы успеем выпить, спешить некуда..." Они выпили по чашке чая, он вышел с ней, проводил до угла и пошел к себе. С тех пор они не встречались. Она, правда, звонила - "что с тобой?.." - но тут же из его молчания что-то поняла...
- ... а муж приезжает через месяц...
- Муж ...- он усмехнулся, видел его как-то с ней, в кино. Солдафон, оловянные глазки... тупой, тупой мужик... Она заметила усмешку и была задета - "Пунин теперь майор, четыре сотни..." Он мучительно думал - "что я в ней нашел... глупо, бессмысленно возвращаться к этой истории..." И вдруг неожиданно для себя сказал:
- А помнишь... тогда...
- Ты обиделся чего-то... не приходил...
- Я слышал, как вы говорили по телефону.
Она чуть задумалась, усмехнулась:
- А, вот оно что... Знаешь, лучше не звони, нудный ты тип, как был, так и остался...
- Ах, ты так! - он схватил ее за плечи и стал трясти, в бешенстве:
- Никогда не прощу, никогда, ах ты, дрянь, дрянь, дрянь...
Она не пыталась вырваться, только выгибалась назад и по-прежнему смотрела на него серыми насмешливыми глазами... Он оттолкнул ее и зашагал в темноту, в сторону вокзала. Он шел, натыкаясь на редких прохожих и не замечая, что по-прежнему время от времени говорит вслух - дрянь... ах ты дрянь... Ему было горько и стыдно, что он, взрослый, почти пожилой человек, по-прежнему страдает из-за этой старой истории... и что эта женщина сохранила власть над ним... Он вспоминал ее убогие рассуждения о жизни, и мелкий житейский ум, и хитрости... "Ведь еще чай пили... чай!.. Зачем приехал... Нет, правильно, пусть знает, что я знал..." Но он понимал уже, что ни от чего не избавился, как раз наоборот. "Надо не приезжать, не звонить..." - он говорил себе шепотом, но знал, что не сможет...
Она еще долго стояла под фонарем, поправила прическу, достала зеркальце, всмотрелась - "еще ничего..." Вспомнила, как он тряс ее, а лицо кривилось, губы прыгали... "Сумасшедший... такой и остался... Как было тогда хорошо и спокойно. Нет, просто молодые были... И все-таки помнит, еще придет..." Она вспомнила, что дома муж, спит со вчерашнего дня, пьяный, белый, распухший. Дочь делает уроки, на ковре котенок, серый, приблудный... "Командировка... как же..." - она горько усмехнулась и вдруг заплакала, краска тонкими полосками поползла по щекам. Она пошла в свою сторону и по дороге постепенно успокаивалась, и стала думать, что не все уж так плохо, и какой у нее был любовник два года тому назад - на черной Волге... и что ее звал к себе один режиссер из Москвы, который снимал фильм недалеко от ее дома.
Толстый и Тонкий
Приходит время - я осторожно продвигаюсь к краю кровати и спускаю вниз ноги, прямо в старые войлочные туфли. Это деликатная работа. Кровать скрипит и угрожает развалиться. Я - Толстый. И не стесняюсь признаться в этом - я Толстый назло всем. И я копошусь, встаю не зря - у меня гость будет. Мне не нужно смотреть на часы-я чувствую его приближение. Слава Богу, столько лет... И не было дня, чтобы он пробегал мимо. Он - мой лучший недруг, мой самый дорогой враг. Он - Тонкий. Синева за окнами еще немного сгустится, - и я услышу мерный топот. Это он бежит. Он возвращается с пробежки. Мой сосед, дома ему скучно - один, и после бега он выпивает у меня стаканчик чая. Он поужинал давно - бережет здоровье, а мой ужин впереди. Я ем, а он прихлебывает теплую несладкую водичку. Для начала у меня глазунья из шести глазков с колбаской и салом. Он брезгливо смотрит на глазки - называет их бляшками... готовые склеротические бляшки... А, по-моему, очень милые, сияющие, желтенькие, тепленькие глазочки. Нарезаю толстыми ломтями хлеб, черный и белый, мажу маслом - сантиметр-два... перчик, соль и прочие радости - под рукой...
- Спешишь умереть?..
Я сосредоточенно жую - с аппетитом пережевываю оставшееся мне время...
- А ты его... время... запиваешь пустым чайком... вот убожество...
Он не обижается - насмешливо смотрит на мой живот. Что смотреть живот спокоен - лежит на коленях и никого не трогает.
- Понимаю, зачем ты бегаешь... Думаешь - долго буду жить - перебегу в другое время... Пустое дело... и никакого удовольствия... Не жрешь... без слабительного давно засорился бы...
Клизма на ночь...- он довольно кивает...- зато я чист и легок, и все вижу ясно.
- А что тут видеть, что?.. расхлебываем, что наворотили...
Он не спорит, сидит прямо, смотрит в угол светлыми усталыми глазами. "Что у тебя там..." Он каждый раз это спрашивает.
- Что-что... икона. Забыл, что такое?..
- Грехи отмаливаешь?..
- И рад бы, да не у кого...
И каждые раз он изрекает - "это не для интеллигентного человека..."
Я не спорю - с грустью прощаюсь с яичницей и с надеждой берусь за котлеты. Я готовил их с утра и вложил в них всю душу. Если она существует. Если да, то сейчас она переселилась в котлеты. Я снова поглощаю ее, и она, как блудная дочь, возвращается в родное чрево... Котлетки... они долго томились, бедняжки, в кастрюле, под периной, у меня в ногах. Я чувствовал их жар весь день, когда лежал на одеяле под пледом. Постепенно охлаждалось мое тело - и пришла бы смерть, если бы не котлетки под ногой...
- Не отведаешь?..
Он с отвращением качает головой - "ты же знаешь..."
- Может, одумался?
Он дергает плечом - "с ума сошел?.."
Еще бы, котлеты напоминают ему бляшки в стадии распада - побуревшие глазки, изрытые трещинами... Ну что скажешь - псих. Мы старики. Нам вместе сто сорок лет. Одному человеку столько не прожить, ни толстому, ни даже тонкому.
- Что там на улице нового?.. - Я давно ничего не читаю и не слушаю мне довольно того, что он говорит.
- Переливают из пустого в порожнее.
- А как же - расхлебываем. Душу отменили - и в рай лететь нечем. Вот и решили строить башню до небес -войти своими ногами.
- Ты-то что волнуешься, при твоем весе вообще надеяться не на что...
- Вот и хорошо, хорошо-о... Исчезну, вот только дожую свое время. Буду лежать и жрать... потому что презираю...
- И себя?..
- И себя... а тело, подлец, люблю, как свинья - свое свинское тело, жалею, холю и питаю...
- Юродивый ты...
- А что... Если видишь, что мир безумен - как по-другому? Надо стать свиньей - и жрать, жрать, жрать...
- Надо бегать - силы сохранять... и спокойствие...
- О-о, эта история надолго - не ври самому себе.
После котлеток - компот, после него - чай с пряниками мятными и шоколадными... И халва!
- Откуда золото?.. Или деньги печатаешь?..
Он думает, что я ем каждый час. А я целый день жду его, сплю или дремлю. Мне жаль его - совсем высох, а не ест, носится по вечерам. "Может, соблазнишься?.." После долгих раздумий он нерешительно берет пряник, откусывает кусочек - "ну, разве что попробовать..." Я исподтишка торжествую... Нет, откусил - и выплюнул - "сладко". Сейчас пробьет девять и он уйдет. У него остались - клизма, душ и постель. Мне осталось доесть пряники и тоже постель. Утром поплетусь в магазин. Я иду по весенней улице в теплом пальто, в валенках с галошами. Пусть смотрят - толстый старый урод, не вписывается в преддверие рая...
Но иногда среди дня выпадает несколько светлых часов. Сажусь за машинку - и живу, где хочу и как хочу... Потом взбираюсь на кровать. Она податлива, вздыхает под привычной тяжестью. Теперь я буду лежать, пока не сгустятся тени и. не раздастся за окном знакомый топот... Тонкий бежит...
Договор
Когда-то старая анатомичка называлась - Анатомикум, и сюда приходили студенты-корпоранты в разноцветных шапочках, звучала немецкая речь и латынь. От того времени остались только стертые подошвами ступени и два старика - профессор и служитель анатомички Хуго, огромного роста человек с маленькой головкой черепахи. У него светлые, глубоко запавшие глаза, нос крючком, длинный выступающий подбородок, коричневая шея со свисающими складками сухой стертой кожи - и весь он как из темного металла - бронзы... а ходит и двигается медленно, но неуклонно, как, может быть видели, идет по своим делам черепаха-гигант... Профессор - маленький розовый старичок, суетится, размахивает руками на круглой площадке внизу, амфитеатром карабкаются вверх скамейки, и студенты смотрят сверху на трупы, скелеты и одного живого человека среди них, как раньше зрители наблюдали за гладиаторами на арене.
Время от времени профессор останавливается и призывно кричит - "Хуго!" Медленно открывается дверь и из коридора в зал протискивается огромная фигура служителя. Он стоит у порога, наклонив голову, - ждет приказа. "Перенеси вот этого повыше... и свет..." Хуго медленно, раскачивая длинными руками, подходит к скелету или человеческому телу, превращенному в мумию с обнаженными нервами и сосудами, поднимает и ставит как нужно... немного ждет и идет к себе. В коридоре его каморка со столом, железной кроватью и древним шкафом с мутным голубым зеркалом. Он живет здесь много лет, в тепле и при деле. Когда-то еще подростком он ушел из деревни, пришел в город и затерялся. Он работал грузчиком, кочегаром, начал пить, пристрастился к "ликве" - смеси спирта с эфиром, и понемногу спивался. Однажды ему сказали, что в Анатомикуме можно продать свое тело - дают немного, но ведь ни за что... И он пришел продавать себя. Служители восхищенно качали головами и щупали его мышцы. Вышел маленький человек, молодой, но уже лысеющий, оглядел его, спросил - "откуда такой?..." - а, узнав, поднял брови "земляк... ну, пойдем".
О чем они говорили до самой темноты, и был ли подписан договор - никто не знал, но с тех пор Хуго стал служителем Анатомикума и верным слугой профессору. Он выпивал, конечно, но не так, как раньше. Теперь он был уважаемым и нужным человеком, и дело свое изучил до тонкостей. Никто лучше его не знал, как выварить череп так, чтобы мясо легко отделилось от костей, а поверхность осталась чистой и гладкой. "Хуго, принеси вон того..." Он наклонял голову - "а профессор велел?.." "Да, да..." - и только тогда он делал, что его просили. После занятий он переходил через двор в квартиру профессора, готовил ужин и делал все, чтобы поддержать нехитрое холостяцкое хозяйство. Потом шел к себе, ел в сумерках, не зажигая света, резал колбасу длинным ножом, набрасывал толстые ломти на хлеб, неторопливо жевал, запивал холодным кофе - и ложился спать. Раз в месяц он надевал черный парадный костюм и спускался в город в единственный ресторан. Он шел медленно и важно, в цилиндре, с белым шелковым шарфом на мощной шее. Здесь уже ждали его... "Хуго гуляет..." Но утром он снова был на месте. "Хуго" - он слышит из зала, откладывает газету и идет на зов. "Молодые люди учатся... профессор в порядке... все хорошо..."
Шли годы, прокатились войны и революции, а два этих человека как жили, так и живут. Один учит, а другой ему помогает. Профессор кричит - "Хуго!" и Хуго тут как тут. "Хуго, покажи этому бездельнику тройничный нерв..." "Хуго, куда подевалось внутреннее ухо?.." И студенты к нему - "Хуго Петрович, как держать скальпель?.." Он берет костистой лапой скальпель "вот так, парень, вот так..."
По вечерам два старика ужинают вместе. Профессор кричит, размахивает руками:
- А помнишь, Хуго, как ты пришел продавать себя?
Хуго усмехается:
- Я только тело продавал, Ханс, а не себя...
- И мы хорошо поработали с тобой... ах, Хуго, наша жизнь прошла...
Хуго улыбается впалым ртом, ставит на стол электрический самовар.
- Мы еще поживем... сегодня будем, как русские, пить чай...
Они пьют чай, два старых холостяка, включают телевизор и до глубокой ночи смотрят, как по-новому говорят и прыгают люди на земле.
- А в наше время...
Хуго качает головой:
- И в наше время было по-разному...
Потом он собирается к себе:
- Ты что-то кашляешь, Ханс, вот второе одеяло.
- А ты все дуришь - давно переехал бы сюда.
Хуго не согласен - "привык, и там я всегда на месте..."
Он идет к себе, через темный двор, под высокими тревожно шумящими деревьями, останавливается и глубоко вдыхает прохладный осенний воздух. Внизу под горой притаился, спит городок, за спиной темные окна Анатомикума. Он видит - в профессорской спальне гаснет свет - "давно пора, завтра лекции..."
А утром знакомый гам, молодые голоса.
1 2 3 4 5