Ты заметила, что их задавали вполне осознанно, с какой-то целью? А по­том последовала дурацкая вспышка гнева — этого, как его, — брата Уилтона. А почему у них нет детей? Ты не знаешь?
— Не знаю. А ведь это действительно странно. Может быть, их где-то прячут? Не разрешают видеться с чужаками?
— Ага, в погребе выращивают. Как гри­бы. Такое ощущение, что у этих «родствен­ников» родственные связи вообще отсутству­ют. Ни намека на нормальные человеческие отношения. А знаешь что совсем странно? Помнишь фотографии, которые мы рассматривали сегодня в магазине, в Стивстоне? Ну те, еще тридцатых годов? Клянусь, некото­рые из этих лиц я видел сегодня за обеден­ным столом, — Фокс сунул в рот пару се­мечек. Ему страшно хотелось пощелкать се­мечек на протяжении нескольких последних часов, но он не был уверен, что его привычка не вызовет проповеди об оскорблен­ных чувствах или разврате внешнего мира. Проповедей Молдер наслушался сегодня лет на пять вперед. Даже голова разболелась и начинала кружиться от любого резкого дви­жения.
— Видимо, эти люди долгие годы всту­пают в брак только между собой, и опреде­ленные внешние черты передаются из поко­ления в поколение... — Скалли, как всегда, пыталась объяснить любую странность рационально.
— Может быть. Может быть, я в это даже поверю — если ты мне покажешь хотя бы одного местного ребенка. А может быть, не все такое черно-белое, как это кажется на первый взгляд. — Молдер прикрутил винт, удушив язычок пламени.
— Что ты делаешь? — ошарашенно спро­сила Скалли.
— Между прочим, собак у них тоже нет. А сторожевых лошадей я пока не встречал. Так что я хочу вернуться и немножко поподглядывать.
Фокс поставил тяжелое керосиновое со­оружение на землю и двинулся обратно. Скалли, проклиная про себя все на свете, особенно любителей черно-белой расцветки и любознательных профессионалов-напарни­ков, погасила свой фонарь и бегом бросилась следом.
Между прочим, Молдер и Скалли находи­лись всего в трехстах метрах от того места, где была найдена первая жертва таинствен­ного убийцы. Но почему-то и мельком не вспомнили о преступлении годичной давно­сти. Возможно, виной тому были бесконеч­ные проповеди, вымотавшие обоих агентов до изнеможения. А возможно — легкое го­ловокружение и странная рассеянность, за­ставлявшая обоих сосредоточиваться даже на самых простых, конкретных действиях, не отвлекаясь на воспоминания.
Окрестности Стивстона, штат Массачусетс
Год назад
Тогда, год назад, тоже была осень, и сухие листья устилали землю вперемешку с сосно­выми иголками. Тому Шайрентону, препода­вателю труда стивстонской школы, редко вы­давалось время побродить по окрестностям города, и сегодня он искренне наслаждал­ся прогулкой, а главное — тишиной, нару­шаемой только его собственными хрусткими шагами.
Когда он понял, что не один в лесу, пер­вым его желанием было уйти: Но любопыт­ство возобладало. Молодая женщина, кото­рую он заметил, когда она перебегала между деревьями, была одета в глухое черное пла­тье и уродливый капор, вышедший из моды еще в позапрошлом веке. «Родственница». В Стивстоне, конечно, привыкли к соседству секты отшельников, но ничего про них тол­ком не знали. И эта женщина следила за ним, несомненно!
Шайрентон подошел поближе к сосново­му стволу, за которым угадывался темный силуэт:
— Эй! Я тебя видел.
Молодая сектантка шагнула навстречу без малейшего смущения:
— Мне было интересно,— объяснила она.
— Молодые леди так себя не ведут, — наставительно произнес Том, некстати вспом­нивший, что работает в школе. Хотя... почему некстати? Неплохое начало для разговора.
— А как ведут себя молодые леди? — бесхитростно спросила она.
— Хочешь, я тебе расскажу? — Прогул­ка, похоже, могла обернуться забавным при­ключением. — Меня зовут Том.
Он протянул молодой незнакомке руку. Она сначала растерялась, но, помедлив, улыб­нулась и робко коснулась его ладони.
Оба они в тот момент даже не подозрева­ли, что коротким рукопожатием подписали Тому Шайрентону смертный приговор.
Община «родственников»
Третий день
Поздний вечер
Пригибаясь, федералы по очереди перебежа­ли от деревьев к изгороди. Пусто. Ни единого человека. Ни единого светящегося окна.
— Может, они пошли в кино? — предположил Молдер.
Скалли тяжело вздохнула: умеет же ее напарник выбрать время и место для шуточек
И вдруг Фокс уловил что-то:
— Ты слышишь? — спросил он Дэйну.
— А-а-аха, — отозвалась она. Воздух наполняло чуть слышное гудение голосов, похожее на звучание органа. Агенты двинулись на звук. Вот оно — большой са­рай, ангар-конюшня, на которую днем они почти не обратили внимания, хотя она стояла невдалеке от Главного дома общины. Во всю высоту стены зиял сейчас мерцающий крас­новатыми отблесками прямоугольный про­вал. И гудящая толпа «родственников» мед­ленно втягивалась внутрь.
Напарники переглянулись. И помчались вдоль забора к таинственному сараю. Теперь, когда они приблизились, стало заметно одно странное обстоятельство: с потолка сарая не­прерывно что-то капало — даже нет, словно влажные куски чего-то тягучего, белого ва­лились с потолка на голову людям в черном, но те, не реагируя, шли и шли внутрь, пока не вошел последний, и тогда створки сомкну­лись, отрезав от внешнего мира и мерное гу­дение, и пурпурный мерцающий свет...
В ту же секунду Фокс сорвался с места. Скалли следом.
Когда федералы добежали до дощатой сте­ны, гудение снова стало слышимым. Да и странный свет беспрепятственно пробивался сквозь многочисленные щели между досками. К одной такой щели, пошире, тут же приникли оба агента ФБР. Оба. Совершен­но позабыв о необходимости страховать друг друга.
Впрочем, Молдер был абсолютно уверен, что все до единого «родственники» находят­ся сейчас по ту сторону стены. А Скалли... Скалли абсолютно ничего не соображала. Утреннее происшествие не прошло для нее бесследно, а сюрреалистическая мистерия в конюшне просто доконала.
Огромную конюшню, как оказалось, ис­пользовали в качестве молитвенного зала. Или огромный молитвенный зал использова­ли — чтобы помещение не пропадало зря — для содержания лошадей.
Сейчас по залу, топча устланную соломой землю, плотной толпой медленно шествовала группа «родственников». Судя по всему, они провожали в последний путь того самого, задохнувшегося в столовой здоровяка. Тело покойного несли на носилках и удерживали так низко, что оба агента ясно видели мерт­вое лицо с вертикальной белой полосой, прочерченной поперек лба покойника. На головы скорбящих падали крупные капли вязкой жидкости, оставляя белесые пятна и потеки.
Лошадь, переступавшая у той стены, за которой прятались Молдер и Скалли, нервно заржала. Трое или четверо «гробовщиков» оглянулись на шум. Агенты невольно отпря­нули назад. Хотя они понимали, что их не­возможно разглядеть, неприятный холодок обжег обоих, ибо «родственники» смотрели словно сквозь стену.
Призрак снова приник к щели. Странный обряд продолжался. Некоторые продолжали оглядываться, но нарушения в ходе процеду­ры были, вероятно, категорически запреще­ны. Если сначала толпа в черных пальто, как единый гудящий организм, втянулась в зияющий вход большого погреба, то теперь при­мерно половина этих психов разом разверну­лась и двинулась в обратном направлении. Остальные бесследно исчезли в створе по­греба. Через минуту в помещении никого не осталось.
Эндрю почувствовал ее присутствие еще тогда, когда закрывали врата храма. Но сде­лать ничего не мог. Хорошо хотя бы то, что на сегодняшней церемонии ему отвели место провожающего к порогу и его обязанности занимали не так много времени. Не будь он все еще наказан, он по праву стоял бы среди тех, кто должен был укутать тело брата Аа­рона в символические погребальные пелены для ухода за грань мира.
Кроме неотбытого наказания была и дру­гая причина: прикосновение к обнаженному телу — пусть даже сквозь изолирующий слой глины — по-прежнему могло вызвать некон­тролируемое превращение.
Нарушать церемонию категорически запре­щалось. Ее ход оставался неизменным уже более сотни лет. Положенные сорок стихов. Скорбный путь к порогу — провожающие должны двигаться шаг в шаг, плечо к плечу. Передача печальной ноши. И — прочь, не оглядываясь, быстро, но не сбиваясь с об­щего ритма, ибо оглядывающиеся, усомнив­шиеся или забывшие о ближнем недостойны любви Всевышнего.
Их группе полагалось слиться в совмест­ной молитве при свете звезд, но на околице Эндрю, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал: «Я должен!» — и зашагал обратно. Оставшиеся никак не реагировали. Ни один из них не чувствовал в себе зова долга и не стал бы потому поступать ина­че, нежели предписано. Конечно, брат Энд­рю мог и солгать. Но в этом случае ему пред­стояло ответить перед главой общины. А не перед рядовыми членами, которым и ход к алтарю успокоения был заказан.
Эндрю инстинктивно пошел широким зиг­загом — чтобы проще было засечь источник запаха. Маленький человеческий нос — не слишком хороший прибор для определения направления. Она находилась где-то рядом с храмом. Это было плохо, но не слишком: находясь на земле, ничего запретного она ви­деть не могла. Хуже было другое. Ее спут­ника Эндрю не учуял. А разговаривать с женщиной хотел только наедине. Он знал, что это опасно, но... У него было наготове полдесятка разумных объяснений, зачем нужен этот разговор наедине, — и все они бы­ли ложью. Правда и разум редко уживаются вместе, а сейчас правда укладывалась в три слова: он так хотел.
Молодой человек замотал головой и приостановился. Несколько раз глубоко вздох­нул. Не помогало. И тогда он обратился к испытанному средству: стал вполголоса рас­сказывать самому себе притчу собственного же сочинения:
«Жили некогда два мальчика. Их все лю­били, ибо они были младше своих соплемен­ников и появились на свет ради великой цели — познания, и пришли на смену стар­шим. Им было многое дано и многое позволено. Они росли и радовали ближних своих успехами. Прошло много лет радости и по­знания. И вот однажды решили они постичь и еще новое, и для того нарушили извечный запрет, и коснулись друг друга, и испытали неведомое прежде запретное наслаждение. Стыд и поругание были им за то карой, но не сразу два мальчика постигли тяжесть своего проступка. Однако наслаждение схлынуло, а стыд и поругание длились и длились. Ибо новая жизнь должна рождаться в муках, и никому не позволено нарушать эту заповедь. Ибо сподобившиеся достигнуть Воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не вы­ходят, и умереть уже не могут, ибо они рав­ны Ангелам и суть сыны Божий и братья друг другу. Ибо тот, для кого наслаждение сильней стыда и боли, причиняет боль брату своему...»
— Что ты думаешь? — растерянно спро­сила Скалли после долгого молчания. У нее самой думать не получалось.
Молдер сосредоточился. Сердце билось уча­щенно, он то и дело непроизвольно облизывал пересохшие губы.
— Я думаю, что хочу посмотреть, что там, внизу, находится.
И Фокс растворился в темноте. Дэйна, тяжело дыша, приникла к щели. На сцене появился Призрак. Он сбросил с себя пальто, швырнул его в угол, за кипу сена, взял один из фонарей, оставленных участни­ками похоронной процессии, и, пригнувшись, скользнул вниз, в квадратный створ погреба.
В этот момент кто-то коснулся плеча Дэйны. Она обернулась, нащупывая пистолет. И сразу расслабилась — над ней склонился тот самый молодой помощник кучера.
— Идемте со мной. Я смогу дать вам кое-какую информацию.
Молдер с фонарем в руках, согнувшись в три погибели, пробирался по узкому округ­лому в сечении проходу. Ощущения были — как у Ионы во чреве кита, только кит был скорее легендарным левиафаном или миро­вым змеем — длинным и тонким, как великанская пожарная кишка. Или кишечник. Молдер словно пробирался по извилистой брюшной полости, а над головой, примыкая к невидимому изнутри костяку, образовыва­ли свод бесчисленные, тоже плохо различи­мые изнутри тонкие ребра, между которыми была натянута скользкая, влажная на ощупь ткань. Когда Молдер впервые коснулся ее рукой, ему показалось, что ткань мягко по­далась под рукой. Потом он понял, что это иллюзия. Да и красным стены отблескива­ли только из-за обманчивого керосинового света...
Впереди показался освещенный проем, от­куда неслось уже знакомое гудение. Фокс опустил фонарь пониже, прикрутил фитиль. Что же там, черт подери, происходит? Он осторожно вытянул шею, заглядывая за край неровного — как жаберная дуга — обвода.
Первое, что он увидел, были очертания шля­пы с широкими полями и пальто с поднятым воротником.
Парень привел Скалли в Главный дом, на самый верх, в мансарду. Открыл перед жен­щиной дверь, пропустил, вошел следом и за­пер изнутри.
В небольшой комнатке обстановка, как и ожидала Скалли, была аскетическая: голые стены, простенькая занавеска на окне, стул и старомодная полутораспальная кровать с бе­лыми столбиками спинки, украшенными за­остренными шишечками и соединенными изо­гнутыми металлическими прутьями. Кровать стояла изголовьем к двери, и мальчишка тут же пристроил на нее фонарь и шляпу.
Потом повернул голову и угрюмо посмот­рел на женщину. Глаза из-под расчесанной надвое челки горели мрачным огнем.
— Я знаю, кто это сделал.
— Вы хотите сказать, вы знаете, кто убий­ца? — переспросила Скалли, чтобы избежать недоразумения. Она была готова к тому, что­бы услышать короткий ответ — «я». Но не верила в такую возможность.
— Вы слышали наши молитвы, вы виде­ли, как мы живем, вы знаете нашу веру. Я хочу, чтобы вы нашли этого убийцу. Ради меня нашли. Он был моим лучшим другом.
Парень отвел взгляд, и черты его смягчи­лись горем.
— Как его зовут? — Скалли не позволяла себе отвлечься.
— Брат Мартин. Я называл его Марта, — слабая улыбка пробежала по губам.
Община « родственников »
Три года назад
— Марти, что мы натворили! — заикаясь, выговорило перепуганное, но очень краси­вое полуодетое создание, сползая с кровати на пол.
Длинные каштановые волосы волной скольз­нули по простыне на плечи. Девушка вцепи­лась в собственную шевелюру, всхлипнула и закрыла лицо руками, не выпуская волос.
На кровати завозились.
— Что мы натворили... — невнятно про­скулила девушка снова.
Человек на кровати свесил руку, пошарил в воздухе, коснулся склоненной головы и хо­тел было погладить, но девушка, вздрогнув, отстранилась.
— Не дергайся, Эндрю. Сейчас ничего не будет. Должно пройти какое-то время.
С этими словами человек сел на кровати, а затем гибким движением опустился рядом с подругой.
Две девушки сидели на полу бок о бок, обе небольшого роста, обе в белых мужских ру­бахах слишком большого размера, обе длин­новолосые, только у второй вьющиеся волосы были чуть короче и отдавали в рыжину.
Эта вторая и нарушила долгое молчание:
— Я думал, будет больнее, — сказала она. — Эндрю, ты как?
Та, которую называли «Эндрю», наконец-то отняла руки, удивленно посмотрела на них, перевернула ладонями вниз... Потом — видимо, успокоившись — разделила спутав­шиеся пряди примерно поровну и откинула назад.
— Теперь я понимаю, — тихо сказала она, — почему это запрещено. Это слишком хорошо, чтобы принадлежать человеку.
— Эндрю, ты идиот, — беззлобно ответи­ла вторая. — Как бы иначе мы узнали, что это такое?
— Мы и так знали.
— Ерунда. Я и представить такого не мог. И ты тоже, не ври.
— Марти, ты как ребенок. Теперь нам придется пройти через Воскресение живыми. И оставаясь в сознании. Мы оба знаем, что никто еще не проходил через это дважды. Как ты думаешь, на практике и в теории это отличается примерно так же, как то... что мы только что испытали?
В дверь постучали. Вторая девушка оска­лилась. Стук повторился. Она натянула брю­ки и побрела открывать. Штанины, ставшие слишком длинными, путались в ногах и ме­шали идти. Первая, Эндрю, перетекла на ко­лени и так и застыла, низко опустив голову.
Община «родственников»
Третий день
Поздний вечер
Молдер тяжело вздохнул, но делать было нечего: с того места, где он прятался, по­чти ничего не было видно. Уже в следующее мгновение — чтобы не слишком долго думать о возможных последствиях — Фокс метнулся на противоположную сторону коридора и нырнул в складку стены. Странная белая поверхность бугрилась сложными наростами, выпячивалась неровными пластами и впади­нами. Кое-где были заметны застывшие сле­ды пальцев.
Теперь Молдер отчетливо видел, как под унылое мерное бубнение: «Ушед из этого ми­ра да пребудь в мире, брат Аарон... И всякий живущий и верующий в Меня не умрет во­век; Я есмь Воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет... И в третий день восстал...» — один из «родственников» зачерпнул глиняной чашей какую-то жид­кость и поднес к телу. Остальные тотчас окружили труп.
1 2 3 4 5 6 7