- Мамуля, ну потерпи, я прошу тебя, - монотонно талдычил он в трубку, стараясь не сорваться на крик, - здесь жуткие пробки, я ничего не, могу с ними сделать.
Наконец в районе метро "Динамо" движение стало посвободнее - многие машины сворачивали с Ленинградки, чтобы попасть на Третье транспортное кольцо. И все равно дорога от аэропорта до дома заняла у Риттера два с половиной часа вместо обычных сорока минут.
Дверь квартиры распахнулась, едва он вышел из лифта: мать нетерпеливо ждала его, сидя в просторном холле. Валерий с тоской подумал, что Нина Максимовна заняла эту стратегическую позицию неспроста. Она готовилась бежать из дома, если Ларка все-таки... Господи, даже подумать об этом страшно.
- Где она? - быстро спросил он, коротко обняв мать.
- В гостиной. Распахнула все окна и балконную дверь.
Чувствуешь, как тянет холодом? А ей тепло!
Не обращая внимания на дрожащие в глазах матери слезы, Валерий рванул по длинному коридору в сторону самой просторной комнаты. Так и есть! Лариса стояла в длинном шелковом пеньюаре на подоконнике и задумчиво смотрела в небо, совершая при этом плавные, изумительно красивые, но совершенно недвусмысленные движения руками.
Широкие рукава то съезжали к плечам, то опускались, закрывая тонкие кисти. Еще мгновение - и она полетит!
Валерий на цыпочках подкрался к жене, ловко обхватил обеими руками и поставил на пол.
- С ума сошла? - сердито проговорил он, переводя дыхание. - Ты что вытворяешь?
- Ой, Лерочка, - глупо и радостно улыбаясь, запела, заголосила Лариса, - Лерочка моя приехала, Лерочка моя золотая, серебряная, бриллиантовая!
Он терпеть не мог это дурацкое "Лерочка", и жена знала об этом, но, находясь под воздействием препаратов, пренебрегала всем, в том числе и желаниями и просьбами мужа.
Валерий ласково взял ее за голову, приподнял лицо, заглянул в глаза. Зрачки - как крохотные булавочные головочки. Губы сухие. Щеки бледные до синюшности. Он не мог ненавидеть ее, как ни старался. Он очень ее любил. Очень.
И твердо верил, что она одумается, возьмет себя в руки, что все наладится, как только придет настоящий успех, как только она перестанет терзаться мыслями о собственной никчемности. Лариса знает, что талантлива, и Валерий это тоже знает, но ведь она - женщина и, в отличие от многих мужчин-творцов, нуждается в признании. Мужчины (не все, конечно, но многие) умеют долгие годы жить в статусе непризнанных гениев, для них неважно мнение окружающих, им вполне достаточно самим осознавать собственную гениальность. С женщинами не то. Они (опять же не все, но многие) нуждаются во внешних оценках. Им нужно со стороны слышать, как хорошо они выглядят, как удачно подстриглись, как замечательно смотрится на них новый костюмчик, как они умны и талантливы. Если они не получают подтверждения извне, то быстро начинают сомневаться и в собственной красоте, и в собственном уме. И, разумеется, в таланте.
Нет, не мог Валерий Риттер злиться на жену. Он делал все, что мог, чтобы ее талант получил признание, чтобы о ней заговорили, чтобы ее дарование не вызывало ни у кого сомнений. Но, вероятно, того, что он предпринимал, пока было недостаточно, потому что нужной степени признания Лариса не получала. Какой именно "нужной"? А такой, чтобы она успокоилась, перестала комплектовать по поводу своей бездарности и прекратила то и дело принимать наркотики, при помощи которых глушила черные мысли о бессмысленности собственного существования.
- Ну что ты на меня так смотришь? - звонко щебетала Лариса, прижимаясь к мужу и стараясь спрятать лицо. - Не смотри на меня так...
- Как?
- Как инквизитор. Со мной все в порядке. Честное слово.
Это тянулось уже два года - все два года с момента свадьбы, и Валерий хорошо усвоил, что бессмысленно даже пытаться устраивать скандалы и выволочки человеку, который "в кайфе". Он все равно ничего не поймет и не усвоит, только силы зря терять. Поэтому он не начал выговаривать Ларисе все, что думал о ее пристрастии к наркотикам, не пытался взять с нее очередное обещание "больше так не делать", не лез к ней с идиотскими вопросами о том, зачем она опять.., ведь в прошлый раз она обещала.., и ему казалось, что она все поняла.., а она...
В этом не было смысла. В этом не было и не могло быть цели. Риттер понимал, что сейчас, пока Лариса, мягко говоря, не вполне адекватно воспринимает реальность, сделать ничего невозможно. Ей хорошо, она радуется жизни, и даст какие угодно обещания, и будет отрицать любые факты вплоть до самых очевидных. Потом, когда "это" пройдет, она кинется в мастерскую и станет работать как в угаре - день и ночь, иногда по несколько дней подряд не появляясь дома. Потом творческий угар пойдет на спад, Лара по-прежнему будет работать, но уже не так оголтело, ночевать будет, как и положено примерной жене, в супружеской постели, спать до полудня, долго пить кофе, а вечером возвращаться из мастерской как с работы - в семь часов. Потом в пять. Потом в четыре. Потом, в один прекрасный день, она вообще перестанет выходить из дома, и тогда в течение ближайшей недели наступает "это". Оно может длиться два-три дня, но может и пару недель.
В перерывах между приступами "этого" (Валерий не мог Придумать подходящего термина и ограничивался местоимением) Лариса была прелестным шаловливым котенком, влюбленным в живопись и в процесс создания картин, но совершенно не приспособленным к жизни и не имеющим ни малейшего представления о том, как решаются самые простые житейские и бытовые проблемы. Она была в полном смысле слова неземным существом - воздушным, тонким, чистым и очень, очень далеким от реальности.
Хрупкая, с чуть смугловатой кожей, с тонюсенькой талией и маленькой грудью, Лариса походила на стеклянную статуэтку, с которой можно только осторожно смахивать пыль специальной пушистой метелочкой, но ни в коем случае не брать в руки и не переставлять с места на место. Сам Валерий, широкоплечий, коренастый, с могучими ручищами, казался себе рядом с женой если не слоном, то по крайней мере медведем. Она такая нежная, такая беззащитная, такая молоденькая и такая талантливая! И кто же защитит ее, поддержит и выведет в большой мир, если не он, удачливый и богатый владелец известной на всю Москву и далеко за ее пределами консалтинговой фирмы Валерий Риттер.
Двадцатипятилетняя Лариса была на восемь лет младше мужа и казалась ему совершенным ребенком, которому надо помогать, но которого нельзя наказывать.
Мать накрыла ужин в столовой, сама расставила приборы и принесла из кухни фарфоровую супницу с чихиртмой - грузинским супом из баранины. Валерий понял, что домработницу Римму она отпустила, как только поведение невестки стало выглядеть сомнительным. Нина Максимовна всегда так поступала, в ней необыкновенно сильны были невесть откуда взявшиеся барские замашки, не позволяющие считать помощницу по хозяйству членом семьи.
Римма - прислуга, низший слой. Не хватало еще, чтобы она узнала, что молодая жена хозяина - наркоманка! Хозяева в глазах прислуги должны быть божествами, существами высшего порядка, живущими в башне из слоновой кости. У них, то есть у хозяев, должны быть непонятные прислуге, сложные и возвышенные проблемы, а вовсе не такие, с какими сталкивается любой обычный человек.
Лариса, как и всегда при "этом", от ужина отказалась, под действием таблеток у нее напрочь пропадал аппетит.
- Лерочка, я пойду почирикаю, ладно? Ты не обижаешься?
- Конечно, иди.
Второй особенностью "этого" была наплывающая волнами необыкновенная общительность, чередующаяся с периодами сонливой молчаливости. Лариса могла часами висеть на телефоне, болтая с приятельницами о какой-то чепухе, и точно так же могла часами молча и неподвижно сидеть на полу в кабинете Валерия, прислонив голову к его коленям и подремывая, пока он занимался делами, разбирал бумаги, набрасывал схемы, обсуждал по телефону рабочие вопросы.
На данный момент, по-видимому, имел место период общительности, и Лариса упорхнула в другую комнату чирикать по телефону.
- Валерий, сколько еще это будет продолжаться? - спросила мать, сидя напротив него за овальным обеденным столом. - Лариса нуждается в лечении, а ты ничего не предпринимаешь.
Она говорила мягко и негромко, но Валерий не обманывался: мать вне себя, и только хорошее воспитание удерживает ее от истерики.
- Нинуля, - вздохнул он, - я понимаю, как тебе тяжело бывает с Ларой, но я уже тысячу раз объяснял тебе: от наркомании невозможно вылечиться насильственно. Пока человек сам не захочет, с ним никто ничего не сделает, ни самый лучший врач-нарколог, ни шаман, ни экстрасенс.
Это всем известная истина, об этом даже в газетах пишут.
Для того чтобы Лара захотела вылечиться, нужно убрать источник душевной боли, потому что именно эта боль заставляет ее пить таблетки и нюхать всякую дрянь. Я делаю все, что могу, поверь мне, ты же сама видишь, сколько сил и денег я вкладываю в то, чтобы раскрутить Лару. И не моя вина, что не все получается, как я хочу. Или ты считаешь, что я виноват?
- Ну что ты, сынок, - мать тепло улыбнулась, - ты ни в чем не виноват. Просто я подумала, что, может быть, посоветоваться со специалистами по раскрутке художников.
Может быть, есть какие-то особенности, которых ты не знаешь, и потому у тебя не получается так быстро, как тебе бы хотелось? Ты вкладываешь в Лару огромные деньги, но, может быть, ты вкладываешь их как-то не так? Или не в то?
Не проходило дня, чтобы Риттер хотя бы раз не подумал о том, как ему повезло с матерью. Чего стоит только это троекратно повторенное "может быть"! И всего в четырех фразах. Нина была вся в этом. Она никогда не навязывала сыну своего мнения, даже когда он был совсем маленьким.
Она предоставляла ему полную свободу принятия решений, предварительно на понятном ребенку языке разложив по полочкам все возможные последствия того или иного выбора. Она объясняла, что, переусердствовав с мороженым, он может заболеть ангиной, и тогда они не пойдут в воскресенье в зоопарк, но если он откажется от очередной порции, то не получит вожделенного сладкого удовольствия, зато зоопарк ему гарантирован. Выбор же оставался за ним.
Нина Риттер, молодая и третья по счету жена известнейшего художника Станислава Риттера, имела высшее педагогическое образование и возможность не работать. И то, и другое она обратила на пользу делу воспитания сына Валерия, всегда была рядом и стала его первым другом, первым учителем и первым помощником. Между женой и мужем лежала пропасть длиною в тридцать лет, между матерью и сыном этих лет было всего двадцать, и в их семье никогда не было троих. Двое и один - вот как расставились силы. С одной стороны - светский, высокомерный, знаменитый и обласканный властями отец, с другой - молодая жена и маленький сынишка.
- Валерий, - и в этом тоже была вся мать, которая никогда не называла сына всякими уменьшительными "Валерочками" и тем более так ненавистным ему именем "Лерочка", - я хотела бы поговорить с тобой о твоей сестре.
Ты как? Может быть, ты устал? Тогда поговорим завтра.
И это тоже было в характере Нины Максимовны: никогда не заводить серьезных разговоров, не поинтересовавшись предварительно, настроен ли ее сын эту проблему обсуждать.
- Зачем же завтра? - Валерий промокнул губы накрахмаленной салфеткой и поднялся из-за стола. - Поговорим сейчас. Пойдем в кабинет. Мне нужно сделать несколько срочных звонков.
- Иди, - Нина Максимовна улыбнулась, - я пока уберу со стола. Сделаешь свои звонки, и возвращайся.
Холеные руки матери с тщательно наманикюренными пальцами запорхали над столом, собирая посуду. Нина прекрасно умела все делать сама и с молодости была отменной кулинаркой, однако сколько Валерий себя помнил, столько в доме была домработница. Он даже не задавался вопросом: зачем, если мама все умеет, тем более что мама не работает и свободного времени у нее более чем достаточно. Домработница была, потому что была, и все. Так было положено. Так было принято.
Валерий вошел в кабинет и увидел давно ставшую привычной картину: Лара спала, сидя на полу и положив руки и голову на мягкий диванчик. Тут же на полу, рядом с ней, валялась телефонная трубка. Жена обожала "чирикать" не в спальне, а именно в его кабинете, который сама же и декорировала и обставляла сразу после свадьбы. "Я вложила сюда столько души, - говорила Лариса, - что для меня твой кабинет теперь самое уютный уголок во всей квартире. Спальня - слишком интимное место для трепа с подружками, висеть на телефоне в гостиной - манерно, а в кабинете - в самый раз. Я здесь как будто к себе возвращаюсь". Валерий не совсем понимал, почему беседовать по телефону с приятельницами, сидя в гостиной, жена считала манерным, но в целом объяснение принимал и не возражал. Нравится ей у него в кабинете - и слава богу, пусть хоть часами щебечет, лишь бы была счастлива.
Теперь Лара крепко спала, периоды возбуждения сменялись торможением, и это тоже стало привычным. Валерий осторожно поднял с пола трубку, уселся за письменный стол, включил компьютер, просмотрел почту. Позвонил своему первому заму, отдал неотложные распоряжения, даже не особо стараясь понижать голос - Лара все равно ничего не слышит: насколько острым бывало ее возбуждение от наркотиков, настолько же глубоким был сон. Пушкой не разбудишь.
Он помнил, что мать ждет его для какого-то разговора, но все сидел и сидел за столом, не сводя глаз со спящей жены. Что он делает не так? Чего недодумывает, не просчитывает? Почему все его усилия до сих пор не принесли желаемого результата, и Лара продолжает отчаянно глушить свою боль таблетками и чем там еще, потому что не может заставить людей, а главное - саму себя поверить в свой талант? Валерий вернулся из поездки, во время которой занимался не только своим бизнесом, но и нашел двух ценителей живописи, чье слово имело весьма существенный вес в среде галерейщиков и специалистов. Договорился с ними о том, что каждый из них купит по одной картине Ларисы, денег дал на покупку. От них требовалось только одно: делать рекламу полотнам молодой художницы. Уж если эти люди купили картины, значит, они того стоят. Подобные операции Риттер проделывал уже не в первый раз, он и галерейщикам платил немалые суммы, чтобы те выставляли в своих салонах работы Лары. Платил критикам и журналистам, чтобы писали хвалебные статьи. Платил организаторам выставок, директорам фондов. Платил, платил, платил... Ему казалось, он все продумал. Но результата пока не было. Разумеется, Риттер был в своем деле далеко не новичком и отчетливо понимал разницу между музыкой, литературой и живописью. Музыканта и писателя можно раскрутить быстро, за полгода-год, с художниками все не так, ведь живопись - искусство особое, самое сложное для восприятия, и на то, чтобы вокруг какого-нибудь имени возник ажиотаж, нужно очень много времени. Очень много.
Но у него времени не было. Каждый новый период "этого" наносил вред здоровью Ларисы, ее психике, угрожал ее жизни. Ждать слишком долго Валерий не мог.
Оторвавшись от своих грустных мыслей, он вышел к матери, которая ждала его в гостиной. Крупная, царственная, красивая, ухоженная, в свои пятьдесят три года выглядящая хорошо если на сорок пять, а то и меньше (при хорошем макияже), она после смерти мужа даже и не помышляла о новом браке, хотя от претендентов на руку и сердце отбоя не было. "Мы с тобой богатые наследники, - с усмешкой объясняла она сыну, - и теперь и за тобой, и за мной будет идти настоящая охота. Мы должны быть очень осторожны, чтобы не попасть в глупое положение".
- Я закончил с делами, - объявил Валерий, садясь в кресло напротив матери. - Так что там с Анитой? Какие-то проблемы?
- Боюсь, что да, - вздохнула Нина. - Ты не заметил, что она в последнее время стала будто бы избегать нас?
- Разве? - он удивленно вскинул брови. - Нет, не заметил. Тебе, верно, показалось.
- Я не совсем точно выразилась. - В голосе Нины Максимовны заметно проступила неуверенность, словно она боялась подобрать неверные слова. - Анита избегает бывать у нас в присутствии Лары. Она не говорит об этом прямо, но я-то заметила. И если ты напряжешься и припомнишь последние несколько месяцев, ты не сможешь со мной не согласиться.
Валерий нахмурился. Да, кажется, мать не так уж и не права. Если вспомнить... Вот Анита у них дома, они пьют чай втроем - он, Нина и сестра, звонит Лара из мастерской и сообщает, что закончила работать и минут через тридцать будет дома, Анита посматривает на часы, делает вид, что торопится, и ровно через двадцать минут уходит.
А ведь до звонка Ларисы даже и речи не было о том, что Аните нужно куда-то по делам.
Вот Анита договаривается с ним о встрече, но, узнав, что брат придет с женой, тут же словно внезапно вспоминает о чем-то неотложном, и встреча переносится на другое время.
Вот Анита пришла поздравить Нину с днем рождения, а Ларисы не было в тот момент.
1 2 3 4 5 6 7