В голове у Насти возникали все новые и новые
вопросы.
Почему солидная фирма, которая платит своим сотрудникам часть зарпла-
ты в долларах и имеет неплохую репутацию в деловых кругах, держит на ра-
боте недисциплинированную и пьющую секретаршу? Не может ли быть, что оз-
наченная секретарша шантажирует руководство фирмы, обеспечивая тем самым
себе необременительную работу и стабильный валютный доход? И не это ли
послужило причиной ее смерти?
Почему любовник погибшей кинулся ее искать только 27 октября, в сре-
ду, хотя, судя по информации, полученной от знакомых Вики, ее никто не
видел и не слышал, начиная с субботы, 23 октября? В пятницу, 22 октября,
Еремина была на работе, это подтверждают все сотрудники фирмы, в 17.00
рабочий день был официально окончен, и все собрались в небольшом банкет-
ном зале для дружеского закрепления удачной сделки с иностранными парт-
нерами. После "банкета" Вика уехала домой, ее повез в своей машине один
из фирмачей. Довез он ее, судя по всему, вполне благополучно, потому что
около одиннадцати вечера в тот же день Вика разговаривала по телефону со
своей приятельницей, договорилась с ней встретиться в воскресенье и ни-
каких планов, связанных с возможным отъездом из Москвы, не строила. Была
ли она в этот момент одна в квартире? Бизнесмен, отвозивший ее домой,
утверждает, что он пытался напроситься на чашку кофе, но девушка сосла-
лась на усталость и пообещала пригласить его в гости в следующий раз, с
чем он и уехал, проводив даму до лифта и поцеловав ей ручку. Лжет или
нет? Как проверить?
После 23 часов пятницы наступает полное молчание. Виктория Еремина
никому из знакомых не звонит, не появляется в местах, где ее могут уз-
нать, но и дома ее нет, так как на звонки по телефону она не отвечает. А
если она все-таки была дома, но к телефону не подходила, то почему? И
где она пропадала целую неделю, с 23 до 30 октября? Неужели была в таком
глубоком запое, что никому не позвонила, ни на работу, ни любовнику?
Когда Настя "вынырнула" из своих размышлений и созерцания бумаг, было
почти восемь вечера. Она позвонила по внутреннему телефону Гордееву.
- Виктор Алексеевич, кто занимается делом Ереминой?
- Ты.
Ответ был настолько неожиданным, что Настя чуть не выронила трубку.
За все годы, что она проработала в отделе у Гордеева, она занималась
почти исключительно аналитической работой, но зато по всем делам, по ко-
торым работали гордеевские сыщики. Это они бегали, стаптывая ботинки и
натирая мозоли, в поисках свидетелей и доказательств, это они осу-
ществляли хитроумные операции, внедрялись в преступные группировки,
участвовали в задержаниях опасных уголовников. Но всю информацию, добы-
тую в таких вот бегах, они, подобно муравьям, добросовестно тащили в ка-
бинет Каменской и, устало выдохнув, сваливали прямо у порога: Настасья
сама разберется, что к чему, какой факт на какую полочку положить и ка-
кой ярлычок к нему приклеить; она сама оценит весомость каждого кусочка
информации, надежность ее и достоверность, прикинет, нужна ли эта инфор-
мация для какого-нибудь дела, по которому сейчас работают, или ее можно
отложить "про запас", а если нужна, то можно ли ей доверять и как ее
проверить. Настасья включит свой компьютер, который работает у нее не от
электросети, а от кофе и сигарет, и завтра, ну, в крайнем случае после-
завтра расскажет, какие версии могут быть построены, кого нужно опро-
сить, что еще в процессе такой беседы выяснить и т.д. Каждый месяц Настя
изучала все дела об убийствах, тяжких телесных повреждениях и изнасило-
ваниях и составляла для Гордеева аналитическую справку. Благодаря этим
справкам Виктор Алексеевич видел не только типичные ошибки и промахи в
раскрытии тяжких преступлений, но и новые и оригинальные методы и приемы
сбора улик и изобличения виновных, а также, что было самым главным, все
новое в совершении самих преступлений: организацию, способы и даже моти-
вы.
Задачей Анастасии Каменской была кропотливая аналитическая работа, и,
спрашивая начальника о том, кто занимается делом об убийстве Виктории
Ереминой, она готовилась услышать два-три имени своих коллег, с которыми
она этим же вечером созвонилась бы. Она готова была услышать что угодно,
только не "ты".
- Можно к вам зайти? - спросила она.
- Я позвоню, - коротко ответил Гордеев, из чего Настя поняла, что в
кабинете у него кто-то был.
Когда она наконец дождалась приглашения и вошла в кабинет начальника,
тот стоял, отвернувшись к окну и задумчиво постукивая по стеклу монет-
кой.
- Беда у нас, Стасенька, - произнес он, не оборачиваясь. - Кто-то из
наших ребят нечестен. А может быть, их даже несколько. А может, и все.
Кроме тебя.
- Откуда вы знаете?
- Я твоего вопроса не слышал.
- А я его и не задавала. Я имею в виду: почему кроме меня? За что та-
кое доверие?
- Это не доверие, а расчет. У тебя нет возможности быть нечестной, ты
не работаешь непосредственно с людьми. Ты можешь оказаться недобросо-
вестной, но это не спасет того, кто даст тебе взятку. Пусть ты якобы не
додумаешься до чего-то, не заметишь что-то важное, существенное для де-
ла. Где гарантия, что опер, который ведет дело, тоже не додумается и не
заметит? Нет, деточка, ты опасна тем, что делаешь. А бездействие твое,
даже умышленное, роли не играет. Для взяткодателя ты не фигура.
- Ну, спасибо, - криво усмехнулась Настя. - Выходит, вы мне верите по
расчету, а не по любви. Что ж, ладно.
Гордеев резко повернулся, и Настя увидела его лицо, искаженное такой
болью, что ей стало неловко.
- Да, я верю тебе по расчету, а не по любви, - жестко сказал он. - И
до тех пор, пока мы со своей бедой не справимся, я должен забыть, какие
вы все у меня хорошие и как я вас всех люблю. Мне непереносима мысль,
что кто-то из вас двурушничает, потому что каждый из вас мне дорог и
близок, потому что каждого я лично брал на работу, обучал, воспитывал.
Вы все - мои дети. Но я должен вычеркнуть все это из своей души и зани-
маться только расчетом, чтобы любовь или просто хорошее отношение не
затмили мне свет и не застилали глаза. Уйдет беда - вернется любовь. Не
раньше. Теперь о деле.
Виктор Алексеевич медленно отошел от окна и сел за стол.
Был он невысок ростом, широкоплеч, с выпирающим животиком, круглой,
почти совсем лысой головой. Подчиненные любовно звали его Колобком, при-
чем прозвище это накрепко приклеилось к Гордееву лет тридцать назад и
бережно передавалось его коллегами, а потом и преступниками из поколения
в поколение. Настя глядела на него и думала, что сейчас он совсем не со-
ответствует своему ласковому прозвищу, сейчас он весь налит болью и
свинцовой тяжестью.
- В свете того, что я тебе сказал, я никому не хочу поручать дело об
убийстве Ереминой, кроме тебя. Поэтому я рад, что ты прерываешь отпуск.
Дело отвратительное, пахнет дурно аж за километр. Фирма, доллары, бан-
кет, иностранные партнеры, красотка секретарша, которую находят задушен-
ной и со следами истязаний, какой-то богемный любовник - все это мне не
нравится. Пока я не выясню, кто из наших берет деньги у преступников за
нераскрытие убийств, делом Ереминой будешь заниматься ты. Если ты его не
раскроешь, я, по крайней мере, буду уверен, что сделано все возможное.
Завтра с утра поезжай в горпрокуратуру к Ольшанскому, посмотри материалы
дела и приступай.
- Виктор Алексеевич, я одна ничего не смогу сделать. Вы что, шутите?
Где это видано, чтобы по убийству работал одинединственный оперативник?
- Кто сказал, что ты будешь одна? Есть уголовный розыск ГУВД области,
есть милиция по месту жительства Ереминой, где и завели розыскное дело.
Есть сотрудники нашего отдела, которым можно давать поручения через ме-
ня, не открывая карт. Соображай, крутись. Голова у тебя хорошая, а опыта
пора набираться.
В этот день, 11 ноября, Настя Каменская, выйдя с работы в десятом ча-
су вечера, решила поехать ночевать в квартиру родителей, которая находи-
лась от Петровки, 38, гораздо ближе, чем ее собственное жилье. Заодно
она рассчитывала на вкусный горячий ужин, ибо ее отчим, Леонид Петрович,
которого Настя за глаза называла просто Леней, был человеком, в отличие
от нее самой, неленивым и хозяйственным, и длительная загранкомандировка
жены, профессора Каменской, никак не повлияла ни на чистоту и порядок в
квартире, ни на наличие в ежедневном меню питательных и хорошо приготов-
ленных блюд.
Помимо ужина, Настя преследовала еще одну цель. Она решилась наконец
на непростой и очень деликатный разговор с отчимом, которого, сколько
себя помнила, называла папой и искренне любила. Начать разговор, однако,
оказалось не легче, чем решиться на него в принципе. Настя оттягивала
момент, медленно поглощая жаркое, потом тщательно заваривала чай, долго
и методично мыла посуду, оттирая накипь с кастрюль и сковородок. Но Лео-
нид Петрович знал падчерицу достаточно хорошо, чтобы понять, что пора
прийти ей на помощь.
- Что тебя гложет, ребенок? Давай выкладывай.
- Папуля, тебе не кажется, что у нашей мамы в Швеции кто-то есть? -
выпалила Настя, не глядя на отчима.
Леонид Петрович долго молчал, прохаживаясь по комнате, потом остано-
вился и спокойно взглянул на нее.
- Кажется. Но еще мне кажется, что, во-первых, это не должно тебя ка-
саться, а во-вторых, в этом нет никакой трагедии.
- То есть?
- Я объясню. Твоя мама рано вышла замуж, если ты помнишь, за своего
одноклассника. Ей тогда только-только исполнилось восемнадцать. Они по-
женились, потому что должна была родиться ты. Этот брак был обречен с
самого начала. Мама развелась с твоим отцом, когда тебе еще двух лет не
было. Двадцатилетняя студентка с малышкой на руках! Пеленки, детские бо-
лезни, отличная учеба, аспирантура, кандидатская диссертация, собствен-
ное направление в науке, статьи, конференции, командировки, докторская
диссертация, монографии... Не многовато ли для одной женщины? От меня
помощи было мало, я работал в уголовном розыске, уходил рано, приходил
поздно, а нас с тобой надо было кормить и обихаживать. Даже когда ты
стала достаточно большой, чтобы помогать матери по дому, она не застав-
ляла тебя ходить в магазин, чистить картошку и пылесосить ковры, потому
что видела, с каким удовольствием ты читаешь и занимаешься математикой и
иностранными языками, и считала, что дать ребенку возможность трениро-
вать мозги куда важнее, чем приучать к ведению хозяйства. Ты когда-ни-
будь задумывалась о том, какую жизнь прожила твоя мать? Сейчас ей
пятьдесят один год, она по-прежнему красавица, хотя один Бог знает, как
ей при такой жизни удалось сохраниться. Когда ей предложили поработать в
Швеции, она наконец-то получила возможность пожить спокойно и, если хо-
чешь, красиво. Да-да, красиво, не морщись, пожалуйста, ничего зазорного
в этом нет. Я знаю, ты расстроилась, когда мама согласилась продлить
контракт и осталась за границей еще на год. Ты думаешь, что она нас с
тобой не любит, о нас не скучает, и тебя это обижает. Настенька, ребенок
мой дорогой, да она просто устала от нас. Мы ей немножко надоели. Конеч-
но, в большей степени это относится ко мне. Но все равно, пусть она от-
дохнет от нас. Она это заслужила. И даже если у нее роман - пусть. Она и
это заслужила. Я был ей всегда хорошим мужем, но никудышным возлюблен-
ным. Твоя мама уже лет двадцать не видела от меня ни цветов, ни внезап-
ных подарков, я не мог предложить ей поездку в какое-нибудь интересное
место, потому что свободное время у нас с ней практически никогда не
совпадало. И если сейчас там, в Швеции, все это у нее есть - я рад. Она
достойна этого.
- И что же, ты совсем не ревнуешь?
- Ну почему, ревную, конечно. Но в разумных пределах.
Видишь ли, мы с мамой очень дружны. Да, в наших отношениях нет роман-
тики, но мы прожили вместе двадцать семь лет, так что сама понимаешь...
Мы друзья, а это в нашем возрасте намного важнее. Ты боишься, что наша
семья развалится?
- Боюсь.
- Ну, что ж... Либо мама получит то, чего ей так недостает, и вернет-
ся домой, либо выйдет замуж в Швеции, разведясь со мной. Что изменится
лично для тебя? Мамы не будет в Москве? Так ее и сейчас здесь нет, и со-
вершенно непонятно, когда она захочет вернуться. И потом, положа руку на
сердце, признайся: неужели ты так сильно нуждаешься в мамином при-
сутствии? Прости, ребенок, я знаю тебя так давно, что имею право коечто
сказать. Тебе не так уж и нужно, чтобы мама жила в Москве, просто тебя
задевает, что она готова жить вдали от тебя. А что касается нас с тобой,
то ты же не перестанешь приходить ко мне только потому, что я больше не
являюсь мужем твоей матери, верно?
- Конечно, папуля. Ты мне как родной отец. Я тебя очень, очень люблю,
- грустно сказала Настя.
- И я люблю тебя, ребенок. А маму не осуждай. И меня, кстати, тоже.
- Я знаю, - кивнула Настя. - Ты меня с ней познакомишь?
- А надо? - засмеялся Леонид Петрович.
- Интересно же!
- Ладно, если интересно - познакомлю. Только дай слово, что не будешь
расстраиваться.
Уснуть Насте удалось только ближе к утру. Она все пыталась осмыслить
то, что услышала от своего начальника Гордеева. Милиция, купленная мафи-
ей, - не новость. Но до тех пор, пока это случалось с другими, в другом
подразделении, в другом городе, это воспринималось как факт объективной
реальности, с которым надо считаться и который следует принимать во вни-
мание при анализе информации и принятии решений. А когда это случается
рядом с тобой, в твоем отделе, с твоими друзьями, то из служебно-анали-
тической проблема становится нравственно-психологической, не имеющей од-
нозначного решения. Как работать дальше? Как себя вести с коллегами? Ко-
го подозревать? Всех? И тех, кого недолюбливаешь, и тех, кому симпатизи-
руешь, и тех, к кому искренне привязана? И если заметишь что-то, вызыва-
ющее подозрение, в поведении когонибудь из сотрудников отдела, то что с
этим делать? Бежать к Колобку доносить? Или таить в себе, внутренне заж-
мурившись и повторяя, что ничего такого не было? А может быть, самоуст-
раниться, сказав себе, что предавать друзей нельзя, даже если они не
правы, и пусть с ними разбираются враги? Тогда кто же здесь враг? Инс-
пекция по личному составу? Или все-таки тот, кто оказывает услуги прес-
тупникам вопреки интересам правосудия? Господи, как много вопросов! И ни
одного ответа...


Глава вторая

В кабинет к следователю городской прокуратуры Константину Михайловичу
Ольшанскому Настя попала впервые. Они знали друг друга давно, но встре-
чались только на Петровке, где Ольшанский частенько бывал. Он был умным
человеком и опытным следователем, грамотным, добросовестным, мужествен-
ным, но Настя его почему-то недолюбливала. Она не раз пыталась разоб-
раться в своем отношении к нему, но причин нелюбви к Ольшанскому так и
не поняла. Более того, она знала, что очень многие относились к нему
точно так же неприязненно, хотя открыто признавали его профессионализм и
высокую квалификацию.
Внешне Константин Михайлович производил впечатление недотепы-неудач-
ника: смущенный взгляд, мятый пиджак, на любом галстуке - непременно ка-
кое-то постороннее пятнышко непонятного происхождения, далеко не всегда
вычищенные ботинки, очки в чудовищно старомодной оправе. Кроме того,
Ольшанский отличался весьма живой мимикой и тем, что совершенно не сле-
дил за лицом, особенно когда занимался писаниной. Сторонний наблюдатель
с трудом удерживался от смеха, видя эти невероятные гримасы и высунутый
кончик языка. Вместе с тем следователь бывал резок и невежлив, хотя и не
часто, и, как ни странно, в основном с экспертами. Он был помешан на
криминалистике, читал всю новейшую литературу, вплоть до диссертаций и
материалов научно-практических конференций, и во время осмотра места
происшествия буквально стоял над душой у экспертов, предъявляя им ка-
кие-то немыслимые требования и ставя перед ними самые неожиданные вопро-
сы.
Кабинет Ольшанского был довольно точным отражением своего хозяина: на
полированной поверхности приставного стола - круги от горячих стаканов,
рабочий стол захламлен донельзя, пластмассовый абажур настольной лампы
померк под вековым слоем пыли, из ярко-зеленого превратившись в туск-
ло-серый. Короче, кабинет Насте не понравился.
Ольшанский встретил ее дружелюбно, но тут же спросил про Ларцева.
Владимир Ларцев вместе с Михаилом Доценко первые девять дней, с 3 по 11
ноября, выполняли поручения следователя по делу об убийстве Виктории
Ереминой, и Константин Михайлович ожидал увидеть кого-то из них.
1 2 3 4 5 6 7