Я задумался. Да-да, был у меня «Альбом». Сразу после того, как ввели универсальные личные карты. В России их окрестили «личками», у французов появился термин «carte-monnaie». Проще всего было американцам, которые называли эту карточку «e-driver's license»: она была похожа на главное американское удостоверение личности тем, что ассоциировала человека с его машиной… только не с авто, а с компьютером.
С появлением личек многие старые документы стали не нужны. Но я не торопился выбрасывать их. Я и раньше не выбрасывал отслужившие корочки, и за долгие годы у меня накопился целый мешок пропусков и удостоверений. Был там и вручную запаянный в целлофан ученический, и ярко-красный комсомольский, и международный студенческий в зеленую полоску. Были читательские нескольких библиотек, бэджи с международных конференций и липовые проездные, и много еще чего. Перед тем как бросить в тот же мешок самые последние, уже ненужные после введения личек паспорт и университетский пропуск, я решил немного поностальгировать. Вывалил на пол все остальные документы и стал раскладывать их по возрасту. А потом пошел и отсканировал фотографии с этих корочек. Все фотки были почти одинакового формата, на всех я глядел прямо в объектив — так я и выложил их в Сеть «стопкой»: в каждый момент на страничке была одна фотография, а кнопки «Вперед-Назад» заменяли ее на следующую или предыдущую.
Потом мои студенты решили пошутить и анимировали «Альбом». В коротеньком мультфильме мое лицо быстро взрослело, плавно проходя за несколько секунд все стадии, от школьника до профессора. Еще через месяц «динамическое фото» стало очередным писком моды среди Новых Нетских. Оля Лялина кусала локти.
Стало быть, то, что я вижу сейчас — следующий кадр «Альбома». Словно все мои прошлые фотографии были точками на плоскости, по которым компьютер построил кривую и показал, куда эта кривая должна пойти дальше.
И точно так же возможно, что разговариваю я сейчас вовсе не с человеком. Действительно, почему нет? Программа-психозеркало, вторая сторона сомнительной монеты под названием AI, как любил говорить старина Чарли Хопфилд. К первой стороне он относил разработки искусственного интеллекта по «восходящему принципу», призванные смоделировать микроуровень работы мозга. Именно они привели от перцептронов, нейронных сетей и игры «Жизнь» к цифровому наркотику-диоксиду. В то же время сторонники «нисходящего» направления сконцентрировали внимание на макроописаниях мыслительных процессов, пытаясь перевести на машинный язык алгоритмы общения, формирования знаний и принятия решений. Этот подход породил первые экспертные системы и шуточную диалоговую программу «Элиза», от которой произошло целое семейство психозеркал. «Клевая Подруга», «Случайный Знакомый», «Любознательный Малыш», «Доктор Фромм» и прочие «хомячки для взрослых» заполнили страницы сетевых магазинов, сделав их похожими на каталоги для взыскательных рабовладельцев.
Самой удивительной чертой этой моды оказался ужасный примитивизм наиболее популярных программ-психозеркал. Они лишь немного отличались в лучшую сторону от тех «Элиз», которыми развлекались первые адепты искусственного интеллекта. Все дело было в среде, в точке отсчета. Шуточные диалоговые системы 60-х были лишь игрушкой интеллектуалов, доказывавших друг другу на простых примерах, что компьютерному разуму еще очень далеко до человеческого. Теперь, когда те же самые боты стали достоянием масс, точка отсчета сдвинулась, да еще как! Выяснилось, что диалог через Сеть с самым тупым ботом зачастую получается умнее, чем весь тот хаос безграмотных и бессвязных реплик, который городят среднестатистические носители человеческого интеллекта в обычном чате типа «Кроватки». Отдельные скептики по-прежнему вспоминали тест Тьюринга — но кому он нужен, этот тест, если у тысяч болтающих через Интернет людей даже не возникает мысль его применить?
В конце концов дошло до того, что знаменитый тест развернулся на ровно на 180 градусов: подозрение в нечеловеческой природе сетевого собеседника гораздо чаще возникало в тех случаях, когда он оказывался слишком эрудированным и выдавал слишком свежие анекдоты. Теперь разработчикам приходилось притуплять свои творения для достижения «естественной потертости».
Возможно поэтому наиболее популярными искусственными собеседниками стали не бестелесые виртуальные персонажи, а механические зверушки-айболиты, потомки первой японской робособаки Айбо. Уже cам вид маленького зверька предполагал некоторую глуповатость собеседника, и когда дети требовали купить им айболита, родители зачастую делали это с большим удовольствием, так как сами были не прочь потрепаться с электронной кошкой или собакой. Семейный робозверек постепенно становился «хранителем очага».
Но мозг айболита — все та же программа-психозеркало. С каждой репликой человека пополняется база знаний хитроумной экспертной системы, где копятся и обычные факты, и незаметные для самого говорящего мелочи: повторы слов, оговорки, скачки интонации, вкрапления сленгов и диалектов… А на выходе, в диалоге, все это возвращается, как отражение в кривом зеркале. И кажется, что разговариваешь с кем-то другим, а не с самим собой.
Подобные интеллектуальные программы использовали и мы с Жиганом при создании наших виртуальных големов. Ничего удивительного, что сапожник в конце концов получил в лоб сапогом.
— Очень похоже, правда же? — электронный двойник явно наслаждался произведенным впечатлением. — Кстати, если ты вдруг помрешь, я могу продолжить за тебя лекции читать. Никто и не заметит. Ты свисти, если что.
Ну и шуточки у него, подумал я. Но вслух не сказал, потому что знал ответ. «У тебя, а не у меня!», скажет чудовище и будет еще больше веселиться.
— Впрочем, лекции неудобно, — продолжал мой двойник. — Для псевдо-интеллектуальных диалоговых систем — как раз о них ты сейчас морщишь лоб, верно? — для них, брат, есть более удобный жанр. Сам знаешь, какой.
— Сказки?
— Приятно иметь дело с человеком, который мыслит аналогично! Именно, сказки. Сам посуди: всего и делов, что пропустить проблему клиента через эдакий шифратор, подбирающий аллегории и гиперболы. Тебе как литератору это должно быть хорошо знакомо. Навеять сон золотой и все такое. Впрочем, иногда тебя вдруг увлекают противоположные идеи — дешифрация, взлом… М-да, ты сложный объект для моделирования. Но сам ты все равно не осознаешь, что дает тебе эта сложность.
— Почему же, осознаю. Я могу напиться и бросить в тебя бутылкой, а ты этого не можешь, тебе пить нечего, — пробурчал я.
Разговаривать с двойником становилось все противнее. Действительно, Сеть давно может всех нас моделировать. Ведь мы столько выбалтываем в нее, столько души в нее изливаем! Сидим перед ней как белки на задних лапках, стучим передними по клавишам, и рассказываем, рассказываем о себе этому мусорщику в надежде на то, что он бросит нам свои неведомые орешки…
Но самое ужасное — не возможность моделирования разума, а возникновение вот таких вот эмоций по отношению к умным машинам. Казалось бы, развитие искусственного интеллекта должно заставить самого человека как-то «подтянуться» в интеллектуальном плане — кто захочет быть глупее своего унитаза? Но оказывается, тут-то человек и проявляет неведомые компьютеру свойства. Зачем подтягиваться, если гораздо проще испытывать к интеллектуальному унитазу различные эмоции, которые подправляют гармонию личного мировоззрения без лишних затрат! Можно боготворить умный унитаз, дружески с ним трепаться. Или коситься с испугом, чувствовать неприязнь, как делаю сейчас я.
А ведь именно на этом эмоциональном механизме держалась и сетевая популярность моих виртуальных героев! Натурально, наступил на грабли, которые сам же и разбросал для других.
Мне стало совсем грустно. Нет, Мэриан не программа. Я не хочу верить, что это программа!
— Ладно-ладно, не напрягайся, Вольный Стрелок! Я пошутила. — Мэриан снова стала пантерой и заговорила своим голосом. — То, что я тебе рассказывала про Голос, это старая сетевая сказка. Я случайно откопала ее в «Хромом Ангеле», был раньше в Сети такой странный архив.
— Да я и не напрягаюсь… Знавал я одно такое «психозеркало», которое тоже всех уверяло, что оно — всего лишь программа искусственного интеллекта, всего лишь разговор с самим собой. Называлась эта игрушка «Монах Тук», ее очень любили секретарши крупных фирм. У таких девочек, как правило, имеется особый зуб на шефа, да и на других сотрудников… Вот бедняжки и исповедовались Монаху Туку, скачав его на свой комп из Сети. И попутно сообщали ему очень много полезной информации. Все равно ведь это лишь программа-игрушка, чего от нее скрывать? Правда, потом в этих фирмах почему-то начинались кадровые перестановки, увольнения, разводы… Да и деньги со счетов куда-то пропадали…
— Видать, не такой уж безмозглой и одинокой «программой» был Монах Тук! — Мэриан-пантера заливалась смехом. — А ты, я вижу, не одной только литературой пробавляешься, профессор!
— Сильная литература всегда оказывала сильное влияние на реальность, — произнес я голосом профессионального лектора. — Достопочтенный монах Тук вскоре после упомянутых событий оставил работу… хм-м… духовника заблудших секретарш. И основал скромную секту «Свидетели Явления Ошибки». С тех пор в своих пламенных проповедях отец Тук частенько приводит в качестве примера следующий случай, описанный в средневековом арабском сочинении «Аджаиб ад-дунйа». Пророк Мухаммед однажды сказал своим людям: «Когда придет на мою кафедру некто Муавия, примите его!» Веление его было записано, но случайная муха посадила над буквой «ба» две точки, так что вместо «примите» получалось «убейте». Войско пророка размежевалось на две партии: одни стояли за то, чтобы Муавию принять, другие — за то, чтобы убить. В битвах за эти мушиные точки погибло сто тринадцать тысяч мужей.
— Ага, отсюда ясно, что лучшие писатели — мухи!
Мэриан сделалась мухой и закружилась у меня перед носом. Я отмахнулся.
— Может и мухи. Моему приятелю Франческо они даже картину написали.
— Как это?
— Он жил над мясным магазином, и летом у него было множество мух. Они ужасно мешали ему работать — он вообще-то художник. И когда Франческо совсем на них разозлился, и нарисовал русалку. Только она была невидимая, потому что нарисована была сахарным сиропом. А дальше ее мухи дорисовывали, отдавая свои маленькие жизни на липкий алтарь искусства.
— Ужас какой! Не хочу быть мухой! — передо мной снова прохаживалась пантера.
— Правильно. Будь лучше таинственной незнакомкой.
— Ой, брось подлизываться, профессор! Сам небось знаешь, что женщины подчас хуже мух. Между прочим, в середине двадцатого века тоже была история с неправильной точкой. Только точка была в программе на Фортране. А вместо мухи была дура-секретарша, которая эту программу перепечатывала. Из-за ее опечатки американский космический корабль промахнулся мимо Венеры. Восемьдесят лимонов баксов улетели нафиг. Видишь, что из-за таинственных незнакомок случается? Не забудь рассказать об этом своему другу-монаху, который поклоняется ошибкам. А я лучше Багирой пока побуду.
— Ты прошлый раз говорила, тебя Мэриан зовут.
— Смотря куда зовут. Считай, что это мое прошлое воплощение. Был Маугли — была и Багира.
— В каких же джунглях ты его нашла?
— В том же городе, где ты живешь. Это Сеть была для него Книгой Джунглей. Он рано потерял родителей, его воспитывали в основном обучающие программы и виртуалы-хакеры. В определенном смысле он был дикарь: есть очень много вещей, о которых не написано в Сети.
— Неужели? Что же это за тайны человечества?
— Не тайны, наоборот — само собой разумеющиеся вещи. Представь обычный кулинарный рецепт, где написано «обжарьте лук», но не написано «очищенный и нарезанный». Такое в Сети на каждом шагу. Знания о человеке, которые можно почерпнуть из Сети, искажены еще сильнее, чем то, что киплинговский Маугли узнавал от волков. Зато сами сетевые джунгли мой Маугли знал, как свои пять пальцев. Мог просто посвистеть в телефонную трубку — на том конце линии модем сгорал. Когда ему было пятнадцать, он пошел устраиваться программистом в банк. По объявлению. Его послали подальше — мол, зеленый еще, да и подстрижен хреново. Через час после того, как он ушел, в этом банке началось светопреставление: мониторы всех машин погасли, а винчестеры, наоборот, закрутились. Да так закрутились, что из их совместного визга сложилась пинк-флойдовская «Money». Никто даже не врубился сначала — звучало как настоящий симфонический оркестр. А винчи доиграли до конца и снова начали. И так три с половиной раза все ту же «Money» пилили, пока их не обесточили.
— Такой парень наверняка не пропадет в наше время…
— Увы, нет. Слишком стерильны были его джунгли. Чем ближе он знакомился с реальностью, тем хуже чувствовал себя в ней. Ну и нарушил какой-то дурацкий закон. Его арестовали и предложили на выбор: либо в тюрьму, либо в армию. Вторая Черноморская война как раз только началась. Он выбрал войну. Больше я о нем не слышала.
Мэриан вздохнула. Я тоже помолчал, представляя себе юность сетевого Маугли и последующее столкновение с «цивилизацией».
— Ты ему тоже рассказывала сказки?
— Одну сказку. Но не ту, что тебе. У каждого человека — своя сказка.
— Между прочим, в прошлый раз ты меня замечательно усыпила. Я уже сквозь сон подумал — чаю-то я себе налил, да так и не попил!
— А-а, так ты все проспал!
— Нет-нет, я слушал внимательно до конца. И хотя у тебя очень колыбельный голос, я ни за что не хотел отключаться. Как раз из-за того, что в этой истории говорилось про обрывы связи. Но когда ты сказала «спокойной ночи», я первым расконнектился. Я это отметил перед тем, как уснуть, и твердо решил, что в следующий раз дождусь, когда ты сама дашь «отбой».
— Если я звоню, значит, первым трубку должен класть ты.
— Какая тут связь?
— Никакой. Это закон. Я только что его придумала.
— Но сегодня я позвонил — значит, ты кладешь трубку первой?
— А ты торопишься? Тебе хочется, чтобы я закруглялась побыстрее?
— Нет, что ты! Просто… в общем, ты опять меня поймала и запутала, сдаюсь.
— Тогда молчи, моя очередь рассказывать.


Клетка 14. ГОЛОС-III

Мы не знаем, что случилось дальше с банкиром, мозг которого Голоc занял во время «затмения». Но сам Голос наутро опять был дома, в проводах мировой телефонной сети. После этого он провел две недели, кочуя между Японией и Европой: слишком сильно его напугали Штаты, и он отдыхал подальше от них, наведываясь даже в Россию, где телефонные линии не отличались качеством, зато разговоры были самыми длинными и интересными.
Именно в это время, после нью-йоркской истории, он всерьез задумался о Постоянном Носителе. Как мы говорили раньше, он считал себя чьим-то потерянным голосом. Предположение, что он родился таким, какой есть, без Носителя, ему совершенно не нравилось, и он старался отогнать эту мысль подальше.
Но вредить голосам людей, захватывая их носители, не хотелось. Кроме того, после случая с пьяным банкиром Голос понял, что человеческий мозг ему вообще не подходит — он был совершенно другим существом. И тогда он начал искать, пробуя все, к чему имел доступ.
Он начал с компьютеров — их в то время как раз стали соединять друг с другом через телефонные провода. Голос легко научился превращаться в текст и вступать в дискуссии в конференциях и электронных чатах. Но говорить не голосом, а текстом было для него… ну, все равно как для человека — пытаться рассказывать что-то с завязанным ртом. Да и разговоров тогда в сетях велось маловато, а ответы в них зачастую приходили с большим опозданием.
Потом он нашел несколько интересных военных проектов, однако там многослойная система секретности исключала свободное переключение с одного разговора на другой. Да и о многом ли поговоришь с военными или через военных, будь у тебя даже самый хороший Носитель?
Что касается телевидения — у Голоса были проблемы с изображением. Если тексты казались ему слишком простым и медленным языком, то телеизображение, наоборот, было языком сложным и вообще иностранным. К тому же и тут было больше монологов, чем разговоров.
На радио дело обстояло значительно лучше. Голосу даже удалось сымитировать небольшую, но веселую радиостанцию, для которой он подыскал специальный телефон. Аппарат находился в подсобке одного института —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39