Лариса Миронова
Детский дом и его обитатели
(записки воспитателя)
Посвящается Вадиму Барскому,
активному пропагандисту моих трудов
Предисловие
Описывай, не мудрствуя лукаво, всё то, чему свидетель в жизни будешь!
«Борис Годунов»А.С. Пушкин
Повесть «Детский дом» впервые была опубликована в 1987 году в журнале «Урал» (№ 6) с большими сокращениями. Затем повесть была издана в Москве – отдельной книгой в издательстве «Современник» и в издательстве «Молодая гвардия» (журнальный вариант, в двухтомнике «Тёплый дом», ред. А. Лиханов). Книга «Современника» издавалась в формате: Библиотека «В начале жизни», поэтому текст повести вынужденно претерпел определённые «форматные» изменения, хотя и не очень существенные – добавились некоторые дидактические рассуждения, также был опущен ряд рассуждений, которые в то время воспринимались как спорные.
Данное издание свободно от прежних форматных рамок и является наиболее полным, максимально соответствующим авторскому рукописному тексту. Кроме того, в книгу включены опубликованные в периодике в 1987-90 годах рецензии известных критиков на повесть «Детский дом», т. к. в них содержится много интересных, оригинальных рассуждений, существенно расширяющих рамки затронутой автором темы.
В сборник, помимо повести «Детский дом и его обитатели», включены также: притча «Рим – мир наоборот» (2007), статья «Когда прошлое течёт в будущее» (1997), биография автора и аннотация к последним книгам (2003-07 г.г.) – пять романов, рассказы.
Глава 1. Две копейки дайте!
Был конец лета, на редкость жаркого, изнуряющего. Оставался ещё маленький хвостик отпуска. Ехать куда-то (всего-то несколько дней!) бессмысленно. И я, безвыездно запечатанная в раскалённых стенах по-летнему суматошного города, была счастливо предоставлена самой себе. Вот брела по незнакомой мне улице на окраине рабочего квартала – и вдруг… кто-то дергает сзади за рукав и говорит что-то полушёпотом… жалобно так смотрит и канючит: «Тёинькаааа… две копейки дайте, а? Чтоб позвонить»… Девочке было на вид лет семь. Я пошарила в кармане.
– Вот гривенник, им тоже можно…
Девочка взяла монетку и, тут же забыв обо мне, отошла прочь. Их было трое – маленьких христарадниц – кучно стоявших поодаль. Ссыпав в горсть собранные монетки, они их громко пересчитывали. Одеты все одинаково – вельветовые платья в горох, кеды на босу ногу. Две коротко пострижены, одна с косичкой, в платке…
Ночью бессонница. Наутро в телефонной книге стала искать адреса детских заведений – что-то типа исправительных колоний для малолетних нарушителей. Я и подумать не могла, что в нашем городе есть детские дома! И что вообще они где-то есть…
Когда-то в детстве я видела детдомовских детей, но это были настоящие сироты. Их родители погибли на войне. Детдомовцев водили по выходным в кино, а мы, уличная компания домашних, бежали за ними вслед и кричали:
Открывайте ворота,
Едет пан сирота.
Дети бывают удивительно жестоки в своей очаровательной непосредственности… Но эти – то откуда? Конечно, никаких адресов в справочнике я не нашла. Поехала на то самое место, где вчера встретила безнадзорных малышек, бродила-бродила и, наконец, набрела на унылую кирпичную коробку в пять этажей с огромной пугающей вывеской «Детский дом». Застучало в висках. Откуда?! Прямо на ступеньках столкнулась нос к носу со вчерашними девчушками.
– Жаловаться идёшь, тётька-мотька? – прыгая на одной ножке, задиристо выкрикивала девочка, обнаружив солидную недостачу передних зубов. Остальные весело засмеялись. Преодолев смущение, я решительно дернула дверь и… чуть не загремела со ступенек – с виду тяжелая, она едва держалась на петлях. (Потом я уже узнала – дверь регулярно высаживали «бывшие», так здесь называли выпускников.) Вошла, озираюсь – нет ли поблизости вахтера или дежурного. Однако, никого, кроме снующей «взад-назад» малышни, на первом этаже не обнаружилось. Дети же на мои расспросы ничего вразумительного сказать не могли. Долго бы мне пришлось блуждать по этажам, если бы на моё счастье вдруг не наткнулась на очень серьёзного и сравнительно молодого человека с кистью в руках.
– До конца по коридору. Потом направо. Резиденция там, и всё начальство в ассортименте – и директор, и завуч, и даже завхоз. Триумвират в полном составе, – забавно картавя, произнес он.
– А остальные педагоги… где?
– Все при деле, надо понимать, – уже начиная раздражаться, ответил он. – Да и я вот, как видите…
Не очень вежливо махнув перед моим носом кистью, с которой жирно стекала белая эмаль, он протяжно вздохнул, что могло, вполне возможно, означать следующее: «Здравствуйте-приехали, ещё одна на нашу голову…»
– О, простите, ради бога! – горячо прошептала я, хватая его за рукав. – И в мыслях не было вам мешать! Но согласитесь – всё же странно: в таком огромном доме, буквально кишащем маленькими детьми, я до сих пор не встретила ни единого взрослого!
– Понял. Вы боитесь заблудиться. И вы правы – здесь настоящие джунгли.
Положив кисть на тряпку, он почти с отвращением начал, загибая пальцы, объяснять, что: дети всего как три дня из лагеря; у воспитателей дел по горло (проверить, что из одежды сохранилось, а что – получить из бэ-у; подобрать учебники по комплектам); ну и всё такое. Я уже раскрыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но он, приложив палец к моим губам, назидательно сказал:
– Любопытство – не порок, но и не украшение, мадам, – и гордо удалился.
Я рванулась за ним – тысячи «почему» тревожно роились в мозгу, но человек с кистью уже скрылся за поворотом в одном из многочисленных мрачноватых переходов. Вместе с ним скрылась за горизонтом разумного надежда разузнать хоть что-нибудь об этом странном месте, я, наконец, набрела на кабинет директора.
Глава 2. А не пойти ли вам на отряд?
В кабинете я обнаружила приятную, округлых форм женщину лет сорока. Очень милая… – с надеждой и даже как-то радостно подумала я – совершая, тем самым, первую жестокую ошибку. На краю большого дубового стола стояла пузатая ваза с полуголыми тётями на выпуклой серединке. Букет ирисов, уже порядком подвявший, издавал пряный резкий запах. Она машинально выдергивала из вазы сухие прозрачные листья, так же машинально скручивала их в жгутики и бесконечно наматывала на указательный палец. Доброжелательно прищурившись и внимательно выслушав мой сбивчивый рассказ, директриса, с утвердительной интонацией, вдруг сказала:
– А не пойти ли вам на отряд?
Я, лишившись дара речи от приятной неожиданности, тупо трясла головой.
– Так. Поставлю на первый. Это старшие. У них как раз уходит воспитатель. С документами не спешите… пока… готовьте детей к школе, – раздумчиво добавила она и тут же занялась своими делами, давая понять, что аудиенция закончена – уже шелестит пачками накладных, какова!
– Так познакомьте же меня с детьми! – взмолилась я, совершенно сбитая с толку и потрясённая столь стремительным развитием грозивших стать эпохальными событий – не шило ведь на мыло меняем…
– Пойдёмте, – пожав плечами, сказала она со странной улыбочкой «а ля Джоконда» на ярко накрашенных полных карминных губах. В отрядной никого не оказалось. Пустая комнатёнка на пятом этаже. Мебели совсем никакой, если не считать нескольких колченогих стульев в углу, нахально выпятивших распотрошённые внутренности. Да, весёленькое начало… Мы поднялись на третий этаж, где были спальни детей. Обитательницы комнаты лежат в одежде и обуви на свежих покрывалах. На кедах глина. Обсыхая, она щедро сыплется на постель.
– Опять наляпали? Сейчас же снять! – выкрикнула Людмила Семеновна, указывая перстом на стенку.
Картинки из журналов – синеглазый Делон, знойный Боярский… Она уже совсем не та, что была недавно в кабинете. Куда девалась её представительность, радушная улыбка! В полном смятении и страхе я внезапно бойко выпалила:
– Добрый день, девочки!
– А что, правда? – сказала одна из них, обращаясь к своей подружке.
– Я теперь буду вашей воспитательницей. Меня зовут Ольга Николаевна…
Не успела я произнести эту запоздалую дань вежливости, как одна из девочек, лихо цыкнув зубом, коротко и категорично выдала:
– Пшшшла вон.
Я вздрогнула, всё нутро моё тревожно заныло. Бегом, бегом отсюда, из этого вертепа! Пока живьём не слопали.
– Это не вам, – сказала девочка, обратив, наконец, и ко мне своё безразличное лицо.
Скользнув взглядом в мою сторону, Людмила Семёновна неуклюже засуетилась и поспешила на выход.
– Вы уж тут сами… Ещё две комнаты на втором этаже. Трудные дети, трудные… – скороговоркой произнесла она над моим ухом и тут же исчезла за дверью.
Теперь я почувствовала себя увереннее – по крайней мере, не будет лишних свидетелей моего позора. Девочки молчали, молчала и я. Присев на край тумбочки, украдкой разглядываю своих будущих воспитанниц. Мои будущие воспитанницы, однако, не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Молчание становилось непереносимым, угнетающим, и я, усевшись удобнее и набрав в грудь побольше воздуха, вознамерилась уже произнести лихой экспромт на педагогическую тему – лишь бы не молчать, как та, что лежала на постели, счастливо предотвратила это позорное действо, решительно развернувшись ко мне лицом. Я замерла с открытым ртом, подавившись так и не рожденной речью. Положение моё становилось просто катастрофическим, это было уже совершенно ясно. Да, надо честно признать – мадам, вы потерпели полное фиаско… Да… Моя педагогическая карьера стремительно и весьма постыдно завершалась, так и не успев начаться. Однако я не вылетела вон, чего мне в этот момент более всего хотелось, а почему-то, вопреки логике и здравому смыслу, продолжала сидеть на тумбочке и молчать в пень. Тяжело отлепившись от кровати, девочка села и молча посмотрела на меня. Я подумала, что сидеть вот так будет совсем уж глупо, встала, подошла к ней и хотела уже погладить её по растрёпанным волосам. Но…
– Не протягивай руки, – дернувшись от меня, резко, неприятным голосом сказал она.
– А то протянешь ноги, – подала, наконец, голос вторая обитательница спальни…
Я перестала дышать. Снова зависла томительная пауза. Я отчетливо понимала, что счастливый момент моего спасения безвозвратно упущен – теперь уже просто так сбежать, позорно ретироваться, невозможно ни по каким причинам. За нами всё-таки Москва…
Я снова села на тумбочку и продолжала смотреть на неё, мою мучительницу, в упор – прямым, тяжёлым встречным взглядом. Я знала, это мало приятно, когда вот так противно смотрят. И она сдалась.
– Так ты кто? – врастяжку произнося слова, спросила девочка – в её тоне прозвучали едва уловимые нотки смущения. – Оль Николавна говоришь? А если по-простому – Оля? Так можно? Садись, чё стоишь. Больше всё равно не вырастешь. Сколько лет-то? Я сперва подумала, что к нам новенькую привели. А это воспиталка! Прикинь… Гы…
Последние слова были произнесены сквозь смех и адресовались её товарке. Та тоже гыкнула-рыкнула, короче, засмеялась…. В развязном тоне, во всей её позе, небрежной и наглой, было очевидно одно – желание оскорбить. Но – поздно! Я уже вполне овладела собой. Смущение оттого, что в моём присутствии оскорбили, обидели грубым окриком ребенка, а потом ещё поставили в неловкое положение перед незнакомым человеком взрослого – директрису, уже, слава богу, прошло. Адреналин, бушевавший в моей крови, настойчиво диктовал совсем иную стратегию и тактику. Готовясь дать достойный отпор наглым девулям и едва сдерживая переполнявшее меня нервное возбуждение, я всё же успела периферийным сознанием обмозговать одну-единственную, но вполне разумную мысль: передо мной дети, несчастные дети, и они совсем не виноваты в том, что они – такие… Подействовало, однако. Мгновенно усмирив гордыню (явилась – не запылилась), я почувствовала прилив успокоения, и, как и положено мудрому педагогу, не стала спорить с детьми и примирительно сказала:
– Если нравится – Олей, то, пожалуйста.
Теперь их ход. Я – отдыхаю.
– А нашу воспиталку зовут Валя.
Похоже, моя оппонентка оправдывается. Или мне волшебные нотки в её милом баритональном голосочке просто пригрезились? Смотрю на них как можно дружелюбнее, ищу и не нахожу ну ровным счётом ничего, что хоть как-то располагало бы к сочувствию. Ленивые, сытые лица, чёлки, из-под которых не видно глаз… Разглядываю комнату. На стульях бельё и расчумазые куртки – всё в одной куче. На подоконнике тарелка с остатками засохшей каши. На полу кастрюля с кефиром. Проследив мой взгляд, девочка вполне уже добродушно спросила:
– Кефирчик будешь?
– Свежий. Третьего дня не прошло. Кастрюлю приворотили, никак вот не выпьем, – пояснила, лениво поглаживая живот, вторая.
…Пробыла я у них долго – пока не позвали на обед. Слово за слово, завязался разговор. Одну девчуру звали Лиля, вторую, что клеила картинки, – Кира.
– А фамилия у меня артистическая, щегольнула она, разглаживая слегка помятое лицо лучезарного Брондо из «Советского экрана». – Юматова. Может, слышали? Есть такой артист.
– Это замечательно, – вежливо сказала я, благоразумно воздерживаясь от комментариев.
В лагерь они, как выяснилось, не ездили, лето проводили у родственников. Из комнаты сейчас стараются надолго не выходить – «бывшие шмонают».. Сегодня-завтра приедут остальные обитатели детского дома, вот тогда жизнь и начнется. Девча что надо… Про пацанов из отряда ничего толком сказать не могут – мелюзгой не интересуются. А всех старших после восьмого вывели в «путягу». Да только они детдом не забывают, хотя «дирюге» этого и не надо… Такие хохмы откалывают! Полный отпад и конский ржач… Я вдруг поймала себя на том, что уже дико хохочу вместе с ними – тоже громко и… в меру нагло. И сижу – в такой же нахальной позе…
– Ладно, – неожиданно серьёзно сказала Кира. – Обед скоро. Ольга Николаевна…
Получив некоторое, хотя и смутное представление о прекрасной половине своего отряда, я храбро решила обойти спальни мальчиков, (в отрядной по-прежнему было пусто).
Но и там никого!
Зашла в столовую. У входа встречаю своих старых знакомых – Киру и Лилю. Обедать явились в том же виде!
– Вон, смотрите, старперша хавает в углу. Так и садитесь за тот стол. Это воспитательский.
– Я мальчиков вообще-то ищу, – сказала я строго.
– Так здесь и ждите, в столовку точно придут, – сказала Лиля, вытягивая шею и забавно шевеля ноздрями. – Что жрать подают? Опять узбекский сблёв? Ой, сорри… бэээээ… Плов.
– А где ваши столы? Где отряд обедает?
– Какой отряд? – фыркнула Кира. – Где займем, там и сядем.
И, подгоняемая Лилей, лихо ринулась к раздаточному окну. В столовой становилось всё многолюдней и шумней. Сидели, стояли, толкались, чертыхались, когда горячий суп проливался на чью-то голову, сновали от раздачи к столам за добавкой, короче – обедали обитатели детского дома… Но вот внезапно нестройный гул голосов, грохот стульев, позвякивание ложек о тарелки – весь этот характерный «столовский» шум вдруг перекрыл душераздирающий надсадный вопль:
– А ну, отвали! Жрать хачччуууу-у!
Я протиснулась к воспитательскому столу и намеревалась уже присоединиться к обедающей коллеге, как случилось вот что. Оттеснив от входной двери медсестру, тщетно пытавшуюся проверить несуществующую чистоту рук воспитанников, в столовую ворвалась буйная компания – мальчишки лет двенадцати – тринадцати по виду. Впереди – всклокоченный, донельзя измазюканный, неряшливо одетый обладатель луженой глотки.
– Не удивляйтесь и не расстраивайтесь, – успокоила меня старшая пионервожатая (дама в красном галстуке и со значком на груди), перехватив мой ошеломлённый взгляд. – Кушайте, потом пойдем знакомиться с этими «Чингачгуками».
– Спасибо, – благодарно кивнула я, почти с восхищением глядя на мою добровольную помощницу и вполне искренне радуясь новому знакомству с опытным человеком – столь уверенно и ровно она держалась!
– Я здесь старшая по пионэрам, – сказала она, манерно протягивая руку с высоко поднятым локтем через стол. Меня зовут Татьяна Степановна.
В столовой снова кто-то истошно завопил: «Котлету отдай! Кому грят? Харэ мой компот лопать!»
Элегантная пионервожатая по-прежнему была невозмутима. Её блистательная внешность вполне соответствовала отменным манерам – броская, холёная женщина, вполне знающая себе цену.
Поправив пальцем с длинным маникюром темные «хамелеоны» в квадратной роговой оправе и аккуратно откинув со лба прядь пепельного кудрявого парика, она пристально и весьма бесцеремонно стала меня разглядывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Детский дом и его обитатели
(записки воспитателя)
Посвящается Вадиму Барскому,
активному пропагандисту моих трудов
Предисловие
Описывай, не мудрствуя лукаво, всё то, чему свидетель в жизни будешь!
«Борис Годунов»А.С. Пушкин
Повесть «Детский дом» впервые была опубликована в 1987 году в журнале «Урал» (№ 6) с большими сокращениями. Затем повесть была издана в Москве – отдельной книгой в издательстве «Современник» и в издательстве «Молодая гвардия» (журнальный вариант, в двухтомнике «Тёплый дом», ред. А. Лиханов). Книга «Современника» издавалась в формате: Библиотека «В начале жизни», поэтому текст повести вынужденно претерпел определённые «форматные» изменения, хотя и не очень существенные – добавились некоторые дидактические рассуждения, также был опущен ряд рассуждений, которые в то время воспринимались как спорные.
Данное издание свободно от прежних форматных рамок и является наиболее полным, максимально соответствующим авторскому рукописному тексту. Кроме того, в книгу включены опубликованные в периодике в 1987-90 годах рецензии известных критиков на повесть «Детский дом», т. к. в них содержится много интересных, оригинальных рассуждений, существенно расширяющих рамки затронутой автором темы.
В сборник, помимо повести «Детский дом и его обитатели», включены также: притча «Рим – мир наоборот» (2007), статья «Когда прошлое течёт в будущее» (1997), биография автора и аннотация к последним книгам (2003-07 г.г.) – пять романов, рассказы.
Глава 1. Две копейки дайте!
Был конец лета, на редкость жаркого, изнуряющего. Оставался ещё маленький хвостик отпуска. Ехать куда-то (всего-то несколько дней!) бессмысленно. И я, безвыездно запечатанная в раскалённых стенах по-летнему суматошного города, была счастливо предоставлена самой себе. Вот брела по незнакомой мне улице на окраине рабочего квартала – и вдруг… кто-то дергает сзади за рукав и говорит что-то полушёпотом… жалобно так смотрит и канючит: «Тёинькаааа… две копейки дайте, а? Чтоб позвонить»… Девочке было на вид лет семь. Я пошарила в кармане.
– Вот гривенник, им тоже можно…
Девочка взяла монетку и, тут же забыв обо мне, отошла прочь. Их было трое – маленьких христарадниц – кучно стоявших поодаль. Ссыпав в горсть собранные монетки, они их громко пересчитывали. Одеты все одинаково – вельветовые платья в горох, кеды на босу ногу. Две коротко пострижены, одна с косичкой, в платке…
Ночью бессонница. Наутро в телефонной книге стала искать адреса детских заведений – что-то типа исправительных колоний для малолетних нарушителей. Я и подумать не могла, что в нашем городе есть детские дома! И что вообще они где-то есть…
Когда-то в детстве я видела детдомовских детей, но это были настоящие сироты. Их родители погибли на войне. Детдомовцев водили по выходным в кино, а мы, уличная компания домашних, бежали за ними вслед и кричали:
Открывайте ворота,
Едет пан сирота.
Дети бывают удивительно жестоки в своей очаровательной непосредственности… Но эти – то откуда? Конечно, никаких адресов в справочнике я не нашла. Поехала на то самое место, где вчера встретила безнадзорных малышек, бродила-бродила и, наконец, набрела на унылую кирпичную коробку в пять этажей с огромной пугающей вывеской «Детский дом». Застучало в висках. Откуда?! Прямо на ступеньках столкнулась нос к носу со вчерашними девчушками.
– Жаловаться идёшь, тётька-мотька? – прыгая на одной ножке, задиристо выкрикивала девочка, обнаружив солидную недостачу передних зубов. Остальные весело засмеялись. Преодолев смущение, я решительно дернула дверь и… чуть не загремела со ступенек – с виду тяжелая, она едва держалась на петлях. (Потом я уже узнала – дверь регулярно высаживали «бывшие», так здесь называли выпускников.) Вошла, озираюсь – нет ли поблизости вахтера или дежурного. Однако, никого, кроме снующей «взад-назад» малышни, на первом этаже не обнаружилось. Дети же на мои расспросы ничего вразумительного сказать не могли. Долго бы мне пришлось блуждать по этажам, если бы на моё счастье вдруг не наткнулась на очень серьёзного и сравнительно молодого человека с кистью в руках.
– До конца по коридору. Потом направо. Резиденция там, и всё начальство в ассортименте – и директор, и завуч, и даже завхоз. Триумвират в полном составе, – забавно картавя, произнес он.
– А остальные педагоги… где?
– Все при деле, надо понимать, – уже начиная раздражаться, ответил он. – Да и я вот, как видите…
Не очень вежливо махнув перед моим носом кистью, с которой жирно стекала белая эмаль, он протяжно вздохнул, что могло, вполне возможно, означать следующее: «Здравствуйте-приехали, ещё одна на нашу голову…»
– О, простите, ради бога! – горячо прошептала я, хватая его за рукав. – И в мыслях не было вам мешать! Но согласитесь – всё же странно: в таком огромном доме, буквально кишащем маленькими детьми, я до сих пор не встретила ни единого взрослого!
– Понял. Вы боитесь заблудиться. И вы правы – здесь настоящие джунгли.
Положив кисть на тряпку, он почти с отвращением начал, загибая пальцы, объяснять, что: дети всего как три дня из лагеря; у воспитателей дел по горло (проверить, что из одежды сохранилось, а что – получить из бэ-у; подобрать учебники по комплектам); ну и всё такое. Я уже раскрыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но он, приложив палец к моим губам, назидательно сказал:
– Любопытство – не порок, но и не украшение, мадам, – и гордо удалился.
Я рванулась за ним – тысячи «почему» тревожно роились в мозгу, но человек с кистью уже скрылся за поворотом в одном из многочисленных мрачноватых переходов. Вместе с ним скрылась за горизонтом разумного надежда разузнать хоть что-нибудь об этом странном месте, я, наконец, набрела на кабинет директора.
Глава 2. А не пойти ли вам на отряд?
В кабинете я обнаружила приятную, округлых форм женщину лет сорока. Очень милая… – с надеждой и даже как-то радостно подумала я – совершая, тем самым, первую жестокую ошибку. На краю большого дубового стола стояла пузатая ваза с полуголыми тётями на выпуклой серединке. Букет ирисов, уже порядком подвявший, издавал пряный резкий запах. Она машинально выдергивала из вазы сухие прозрачные листья, так же машинально скручивала их в жгутики и бесконечно наматывала на указательный палец. Доброжелательно прищурившись и внимательно выслушав мой сбивчивый рассказ, директриса, с утвердительной интонацией, вдруг сказала:
– А не пойти ли вам на отряд?
Я, лишившись дара речи от приятной неожиданности, тупо трясла головой.
– Так. Поставлю на первый. Это старшие. У них как раз уходит воспитатель. С документами не спешите… пока… готовьте детей к школе, – раздумчиво добавила она и тут же занялась своими делами, давая понять, что аудиенция закончена – уже шелестит пачками накладных, какова!
– Так познакомьте же меня с детьми! – взмолилась я, совершенно сбитая с толку и потрясённая столь стремительным развитием грозивших стать эпохальными событий – не шило ведь на мыло меняем…
– Пойдёмте, – пожав плечами, сказала она со странной улыбочкой «а ля Джоконда» на ярко накрашенных полных карминных губах. В отрядной никого не оказалось. Пустая комнатёнка на пятом этаже. Мебели совсем никакой, если не считать нескольких колченогих стульев в углу, нахально выпятивших распотрошённые внутренности. Да, весёленькое начало… Мы поднялись на третий этаж, где были спальни детей. Обитательницы комнаты лежат в одежде и обуви на свежих покрывалах. На кедах глина. Обсыхая, она щедро сыплется на постель.
– Опять наляпали? Сейчас же снять! – выкрикнула Людмила Семеновна, указывая перстом на стенку.
Картинки из журналов – синеглазый Делон, знойный Боярский… Она уже совсем не та, что была недавно в кабинете. Куда девалась её представительность, радушная улыбка! В полном смятении и страхе я внезапно бойко выпалила:
– Добрый день, девочки!
– А что, правда? – сказала одна из них, обращаясь к своей подружке.
– Я теперь буду вашей воспитательницей. Меня зовут Ольга Николаевна…
Не успела я произнести эту запоздалую дань вежливости, как одна из девочек, лихо цыкнув зубом, коротко и категорично выдала:
– Пшшшла вон.
Я вздрогнула, всё нутро моё тревожно заныло. Бегом, бегом отсюда, из этого вертепа! Пока живьём не слопали.
– Это не вам, – сказала девочка, обратив, наконец, и ко мне своё безразличное лицо.
Скользнув взглядом в мою сторону, Людмила Семёновна неуклюже засуетилась и поспешила на выход.
– Вы уж тут сами… Ещё две комнаты на втором этаже. Трудные дети, трудные… – скороговоркой произнесла она над моим ухом и тут же исчезла за дверью.
Теперь я почувствовала себя увереннее – по крайней мере, не будет лишних свидетелей моего позора. Девочки молчали, молчала и я. Присев на край тумбочки, украдкой разглядываю своих будущих воспитанниц. Мои будущие воспитанницы, однако, не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Молчание становилось непереносимым, угнетающим, и я, усевшись удобнее и набрав в грудь побольше воздуха, вознамерилась уже произнести лихой экспромт на педагогическую тему – лишь бы не молчать, как та, что лежала на постели, счастливо предотвратила это позорное действо, решительно развернувшись ко мне лицом. Я замерла с открытым ртом, подавившись так и не рожденной речью. Положение моё становилось просто катастрофическим, это было уже совершенно ясно. Да, надо честно признать – мадам, вы потерпели полное фиаско… Да… Моя педагогическая карьера стремительно и весьма постыдно завершалась, так и не успев начаться. Однако я не вылетела вон, чего мне в этот момент более всего хотелось, а почему-то, вопреки логике и здравому смыслу, продолжала сидеть на тумбочке и молчать в пень. Тяжело отлепившись от кровати, девочка села и молча посмотрела на меня. Я подумала, что сидеть вот так будет совсем уж глупо, встала, подошла к ней и хотела уже погладить её по растрёпанным волосам. Но…
– Не протягивай руки, – дернувшись от меня, резко, неприятным голосом сказал она.
– А то протянешь ноги, – подала, наконец, голос вторая обитательница спальни…
Я перестала дышать. Снова зависла томительная пауза. Я отчетливо понимала, что счастливый момент моего спасения безвозвратно упущен – теперь уже просто так сбежать, позорно ретироваться, невозможно ни по каким причинам. За нами всё-таки Москва…
Я снова села на тумбочку и продолжала смотреть на неё, мою мучительницу, в упор – прямым, тяжёлым встречным взглядом. Я знала, это мало приятно, когда вот так противно смотрят. И она сдалась.
– Так ты кто? – врастяжку произнося слова, спросила девочка – в её тоне прозвучали едва уловимые нотки смущения. – Оль Николавна говоришь? А если по-простому – Оля? Так можно? Садись, чё стоишь. Больше всё равно не вырастешь. Сколько лет-то? Я сперва подумала, что к нам новенькую привели. А это воспиталка! Прикинь… Гы…
Последние слова были произнесены сквозь смех и адресовались её товарке. Та тоже гыкнула-рыкнула, короче, засмеялась…. В развязном тоне, во всей её позе, небрежной и наглой, было очевидно одно – желание оскорбить. Но – поздно! Я уже вполне овладела собой. Смущение оттого, что в моём присутствии оскорбили, обидели грубым окриком ребенка, а потом ещё поставили в неловкое положение перед незнакомым человеком взрослого – директрису, уже, слава богу, прошло. Адреналин, бушевавший в моей крови, настойчиво диктовал совсем иную стратегию и тактику. Готовясь дать достойный отпор наглым девулям и едва сдерживая переполнявшее меня нервное возбуждение, я всё же успела периферийным сознанием обмозговать одну-единственную, но вполне разумную мысль: передо мной дети, несчастные дети, и они совсем не виноваты в том, что они – такие… Подействовало, однако. Мгновенно усмирив гордыню (явилась – не запылилась), я почувствовала прилив успокоения, и, как и положено мудрому педагогу, не стала спорить с детьми и примирительно сказала:
– Если нравится – Олей, то, пожалуйста.
Теперь их ход. Я – отдыхаю.
– А нашу воспиталку зовут Валя.
Похоже, моя оппонентка оправдывается. Или мне волшебные нотки в её милом баритональном голосочке просто пригрезились? Смотрю на них как можно дружелюбнее, ищу и не нахожу ну ровным счётом ничего, что хоть как-то располагало бы к сочувствию. Ленивые, сытые лица, чёлки, из-под которых не видно глаз… Разглядываю комнату. На стульях бельё и расчумазые куртки – всё в одной куче. На подоконнике тарелка с остатками засохшей каши. На полу кастрюля с кефиром. Проследив мой взгляд, девочка вполне уже добродушно спросила:
– Кефирчик будешь?
– Свежий. Третьего дня не прошло. Кастрюлю приворотили, никак вот не выпьем, – пояснила, лениво поглаживая живот, вторая.
…Пробыла я у них долго – пока не позвали на обед. Слово за слово, завязался разговор. Одну девчуру звали Лиля, вторую, что клеила картинки, – Кира.
– А фамилия у меня артистическая, щегольнула она, разглаживая слегка помятое лицо лучезарного Брондо из «Советского экрана». – Юматова. Может, слышали? Есть такой артист.
– Это замечательно, – вежливо сказала я, благоразумно воздерживаясь от комментариев.
В лагерь они, как выяснилось, не ездили, лето проводили у родственников. Из комнаты сейчас стараются надолго не выходить – «бывшие шмонают».. Сегодня-завтра приедут остальные обитатели детского дома, вот тогда жизнь и начнется. Девча что надо… Про пацанов из отряда ничего толком сказать не могут – мелюзгой не интересуются. А всех старших после восьмого вывели в «путягу». Да только они детдом не забывают, хотя «дирюге» этого и не надо… Такие хохмы откалывают! Полный отпад и конский ржач… Я вдруг поймала себя на том, что уже дико хохочу вместе с ними – тоже громко и… в меру нагло. И сижу – в такой же нахальной позе…
– Ладно, – неожиданно серьёзно сказала Кира. – Обед скоро. Ольга Николаевна…
Получив некоторое, хотя и смутное представление о прекрасной половине своего отряда, я храбро решила обойти спальни мальчиков, (в отрядной по-прежнему было пусто).
Но и там никого!
Зашла в столовую. У входа встречаю своих старых знакомых – Киру и Лилю. Обедать явились в том же виде!
– Вон, смотрите, старперша хавает в углу. Так и садитесь за тот стол. Это воспитательский.
– Я мальчиков вообще-то ищу, – сказала я строго.
– Так здесь и ждите, в столовку точно придут, – сказала Лиля, вытягивая шею и забавно шевеля ноздрями. – Что жрать подают? Опять узбекский сблёв? Ой, сорри… бэээээ… Плов.
– А где ваши столы? Где отряд обедает?
– Какой отряд? – фыркнула Кира. – Где займем, там и сядем.
И, подгоняемая Лилей, лихо ринулась к раздаточному окну. В столовой становилось всё многолюдней и шумней. Сидели, стояли, толкались, чертыхались, когда горячий суп проливался на чью-то голову, сновали от раздачи к столам за добавкой, короче – обедали обитатели детского дома… Но вот внезапно нестройный гул голосов, грохот стульев, позвякивание ложек о тарелки – весь этот характерный «столовский» шум вдруг перекрыл душераздирающий надсадный вопль:
– А ну, отвали! Жрать хачччуууу-у!
Я протиснулась к воспитательскому столу и намеревалась уже присоединиться к обедающей коллеге, как случилось вот что. Оттеснив от входной двери медсестру, тщетно пытавшуюся проверить несуществующую чистоту рук воспитанников, в столовую ворвалась буйная компания – мальчишки лет двенадцати – тринадцати по виду. Впереди – всклокоченный, донельзя измазюканный, неряшливо одетый обладатель луженой глотки.
– Не удивляйтесь и не расстраивайтесь, – успокоила меня старшая пионервожатая (дама в красном галстуке и со значком на груди), перехватив мой ошеломлённый взгляд. – Кушайте, потом пойдем знакомиться с этими «Чингачгуками».
– Спасибо, – благодарно кивнула я, почти с восхищением глядя на мою добровольную помощницу и вполне искренне радуясь новому знакомству с опытным человеком – столь уверенно и ровно она держалась!
– Я здесь старшая по пионэрам, – сказала она, манерно протягивая руку с высоко поднятым локтем через стол. Меня зовут Татьяна Степановна.
В столовой снова кто-то истошно завопил: «Котлету отдай! Кому грят? Харэ мой компот лопать!»
Элегантная пионервожатая по-прежнему была невозмутима. Её блистательная внешность вполне соответствовала отменным манерам – броская, холёная женщина, вполне знающая себе цену.
Поправив пальцем с длинным маникюром темные «хамелеоны» в квадратной роговой оправе и аккуратно откинув со лба прядь пепельного кудрявого парика, она пристально и весьма бесцеремонно стала меня разглядывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9