Но слишком уж много лет этот образ и утешает меня, и тревожит.
Мысли об Одиссее преследуют меня повсюду: во время редких прогулок по берегу моря и по пыльным улицам Итаки в сопровождении моей верной Эвриклеи, в садах, окружающих город, куда я хожу каждую осень во время заготовки фруктов на зиму и винограда для вина. Когда я смотрю, как прессы выжимают оливки и амфоры наполняются зеленоватым душистым маслом, мне всегда кажется, что за мной стоит тень Одиссея. В погребах, где выдерживают и хранят вино, крестьяне всегда угощают меня суслом, которого я не люблю, но всякий раз мне приходится ободрять их и хвалить за труды, как это сделал бы Одиссей.
Крестьяне так рады моим приходам и потом еще долго обсуждают их. Они разглядывают мои одежды, считают морщинки на моем лице, вспоминают и повторяют мои слова. Я их царица и не могу вечно сидеть взаперти в своих покоях, я должна показываться своим подданным, говорить с ними, раздавать мелкие подарки.
Однажды я даже была в горах, где живет пастух Эвмей, которого я вижу иногда во дворце, когда он пригоняет свиней для пиров; он встретил меня со слезами. Говорить со мной он не осмеливается, но я узнала от няни Эвриклеи, что Эвмей хранит верность своему царю и ненавидит женихов, пожирающих животных, за которыми он так заботливо ухаживает. Весь домашний скот на острове принадлежит Одиссею, а в его отсутствие — мне и Телемаху, но женихи ежедневно забивают и крупную и мелкую скотину, не платя за это ни единой монетки. Я однажды говорила об этом с Ктесиппом, самым богатым из всех женихов, и он ответил, что намерен со временем рассчитаться со мной. Но наступит ли это время?
Долгими одинокими вечерами, когда из горящего очага душистый дым от ветвей оливкового дерева и кипариса достигает моих покоев, меня вдруг охватывает желание поговорить об Одиссее, но я не знаю с кем. И тогда я, как безумная, целую ночь напролет твержу его имя. Но я не безумная, нет, не безумная, хоть и терзаюсь горькими мыслями. Безумие — роскошь, которую я не могу себе позволить.
А теперь еще явился этот бродяга, который, кажется, был вместе с Одиссеем под стенами Трои: он так долго странствовал по морю и по суше, что, возможно, и слышал какие-нибудь последние новости. Так говорит наш добрый Эвмей, приютивший его у себя дома в горах.
Я сомневалась, не знала, позвать ли мне этого человека сюда, в свои покои, чтобы втайне от всех услышать от него что-нибудь об Одиссее, но Эвриклея не посоветовала делать этого, прежде всего потому, что не приличествует царице приводить в свои покои нищего, к тому же она опасается, как бы он не стал рассказывать всякие небылицы, хитростью заставив меня оказать ему гостеприимство.
— Все они, эти бродяги, такие: напускают на себя таинственность и утверждают, будто им известно все — и прошлое, и настоящее, и будущее, а сами обирают тех, кто попадается на их удочку, — сказала мне старая няня.
— В отличие от женихов, — сказала я, — которые все берут только у Пенелопы.
Не понимаю я Телемаха. С чего это он, едва вернувшись на остров, оделяет защитой и дружбой первого встречного попрошайку. Странное, легкомысленное поведение, недостойное сына хитроумного и подозрительного царя Итаки. Разве что этот бродяга действительно благородного происхождения и в такое состояние его привела злосчастная судьба, если верить словам Эвмея и Телемаха. Лишь в подобном случае он заслуживает нашего внимания, так как, возможно, побывал в тех местах и знает тех людей, которые нас интересуют.
Эвриклея твердит, что неприлично приводить нищего в мои покои, но чьего осуждения мне опасаться? Уж конечно не Антиноева, который, говорят, побил несчастного, нарушив тем все законы гостеприимства. Но что я говорю? Выходит, что я уже считаю Антиноя хозяином во дворце? Лишь от большой усталости я могла приписать право принимать гостей в моем доме самому злобному и наглому из самозваных женихов. Таким образом я принижаю себя самое, собственное свое достоинство, память об Одиссее, положение Телемаха, добрых духов, помогавших мне все эти годы. Нет, Антиной не имеет никакого права оказывать кому бы то ни было гостеприимство. Этот дом не его и никогда не будет ему принадлежать.
Я прислушалась к совету Эвриклеи и решила встретиться с бродягой в большом зале, но не в присутствии женихов. Если он что-нибудь знает, пусть услышу об этом я, не они.
Многое за эти дни изменилось под небом Итаки. Кажется, будто горизонт внезапно расширился, он уже не ограничен стенами, окружающими дворец, и глаза мои вглядываются в даль в надежде заметить луч доброй надежды. Телемах возвратился из своего путешествия и говорит, что где-то за морем Одиссей еще жив. Если верить слухам, таким туманным, словно их занесло к нам ветром, Одиссей отчалил от острова феаков. где его приняли как почетного гостя, и теперь плывет к Итаке.
А что, если, как сказал нам один финикийский торговец, он влюбился в дочь царя феаков Навсикаю? Или сама Навсикая влюбилась в него? В обоих случаях это беда.
На протяжении многих лет рассказы об осаде Трои тревожили нас, но до сих пор никто еще не приносил достоверных вестей о скором возвращении Одиссея, и слышали мы одни лишь сказки о сиренах, колдуньях, морских чудовищах, сказки, которые рассказывают по вечерам у горящего очага. Надо все же послушать этого старика, приплывшего на Итаку из далеких стран. Если он сообщит мне добрые и правдивые вести, я обязательно щедро вознагражу его и дам все, что он попросит. Но если я замечу, что он плетет всякие небылицы, лишь бы доставить мне удовольствие и воспользоваться моим гостеприимством и дарами, как подозревает Эвриклея, то я сумею, не ведая жалости, прогнать его: пусть никто не думает, будто можно устраивать забаву из моего горя.
Никогда еще, как сейчас, когда Телемах вернулся на Итаку, я так не мечтала о возвращении Одиссея и о его мести ненасытным женихам, которые каждый день режут быков и свиней, так что дым от мяса, жарящегося на вертелах, поднимается до самого неба, а запасы вина в наших погребах и вовсе подходят к концу.
Мое отвращение к Антиною, который, судя по всему, избран главным претендентом на мою руку, объясняется не его внешним видом — надо признать, он хорош собой, — а его наглыми и злобными выходками. Как-то ночью я проснулась от шума, долетавшего снизу; подкравшись на цыпочках к лестнице и глянув вниз, я увидела, как он, пьяный и совершенно голый, пляшет посреди большого зала, а все остальные хлопают в ладоши. Пляшущий голый мужчина -отвратительное зрелище.
Одиссей
Я попросил Телемаха сделать так, чтобы моя встреча с Пенелопой состоялась не при женихах, а после захода солнца, когда все они вместе с голыми рабынями в масках отправятся на праздник бога Диониса, который устраивают при луне в заброшенной палестре. Кто знает, какие мысли пришли бы в голову женихам, если бы им стало известно, что какой-то жалкий нищий удостоился беседы с царицей. Уже одно то, что Телемах вернулся, их очень обеспокоило, и когда он появился в большом зале, они встретили его холодно, почти как чужака, о чем-то стали переговариваться и обмениваться многозначительными взглядами.
Но была и другая причина моей просьбы: я надеялся, что в слабом свете лампад меня труднее будет узнать. И хоть я напялил отрепья нищего и мне — еще не старому — удавалось прикидываться глубоким стариком, я боялся, что Пенелопа узнает меня или у нее возникнет какое-то подозрение. У женщин вообще глаз наметанный, но когда перед ними мужчина — старый или молодой, богатый или бедный, — они видят его насквозь и даже читают в его сердце. Женщины существа опасные, а Пенелопа, несмотря на кажущееся простодушие, еще опаснее других.
К сожалению, произошел случай, из-за которого пошли прахом все мои намерения молча сносить любые унижения, лишь бы ни у кого не возникло подозрений относительно того, кто я в действительности. Попрошайка по имени Ир, клянчащий милостыню на дорогах и в предместьях города, каким-то образом заполучил право побираться и во дворце. Увидев мою суму, набитую объедками со стола женихов, он решил, что его авторитет главного нищего Итаки подорван.
— Пошел вон, грязный старик, — крикнул он, увидев меня сидящим на пороге дворца, — не то я вытащу тебя отсюда за ноги! В этом месте с разрешения моих щедрых покровителей имею право находиться только я.
— Злеешь, под портиком, мы могли бы сидеть оба, не мешая друг другу, — возразил я ему, — но тебе, видно, не терпится, чтобы я отделал тебя как следует, жалкая тварь, не гляди, что я старик по сравнению с тобой.
Женихи, уже в масках в честь бога Диониса, стали науськивать нас друг на друга, надеясь увидеть бесплатное представление; они были уверены, что Ир легко со мной справится.
Почувствовав поддержку женихов, он стал осыпать меня новыми оскорблениями, не предполагая, что под рубищем нищего скрывается настоящий Одиссей.
— Да я тебя сейчас изобью до смерти, — вопил обнаглевший Ир, — вышибу тебе все зубы! Я моложе и сильнее тебя, попробуй ударь, раз ты такой храбрый, посмотришь, что будет.
В предвкушении спектакля больше всех оживился Антиной.
— Сейчас мы увидим редкое зрелище, — сказал он громко, чтобы слышали остальные. — Зрелище, которое не смогут показать нам даже мимы в театре.
Привлеченные его словами женихи стали в круг и начали подстрекать нас к драке.
Ир принял бойцовскую позу, а я, подойдя к нему, сбросил с себя свои лохмотья. В первую минуту он испугался, увидев, что я крепок и мускулист, но его жалкий умишко не способен был оценить это по достоинству. Он сделал шаг вперед и ударил меня кулаком в плечо. В ответ я нанес ему внезапный удар в челюсть, да так, что кости у него хрустнули и изо рта потекла кровь. Ир рухнул на пол, стеная и дрыгая ногами, к тому же он сильно прикусил зубами язык. Я взял его за ноги и выволок наружу, а женихи, удивленно и весело смеясь, захлопали в ладоши. Бросив его у порога, я сунул ему в руку посох и сказал на прощанье:
— Ступай сторожить дворец, отгоняй от него бездомных псов!
Разве мог я снести такие оскорбления и позволить какому-то попрошайке выгнать меня из дворца? Он хотел вышвырнуть меня на улицу, но это нарушило бы мои с Телемахом планы. Женихи убедились, что я не так слаб, как казалось с виду, но это их не тревожило, им не приходило в голову, что мое присутствие может помешать их вольготной жизни. К тому же я их развлек, сокрушив одним ударом своего соперника, присутствие которого им и самим, как видно, надоело.
Когда солнце зашло и женихи отправились в палестру, уведя с собой нескольких служанок, чтобы предаться разнузданной оргии в честь Диониса при свете луны, мы с Телемахом остались одни, и я помог ему вынести из зала все оружие. Он сказал присутствовавшим при этом рабыням, что от дыма очага все оружие почернело и пора его очистить от копоти. Свое объяснение Телемах адресовал главным образом Меланфо, самой вредной из всех служанок, которая наряжалась в маскарадный костюм, чтобы присоединиться к остальным, уже ушедшим в палестру. Эта шпионка обязательно донесла бы обо всем женихам.
Когда я нес пучок стрел в кладовую, Меланфо подошла ко мне, выставив напоказ обнаженную грудь.
— Уберешься ты наконец отсюда со своими вшами или будешь вечно мозолить всем глаза!
Меланфо — злобная шлюха, но я сдержал себя, хотя ее ядовитый язык еще сильнее распалил во мне жажду мести.
По приказанию Телемаха слуги вновь развели огонь в большом каменном очаге, где еще тлели угли, на которых недавно жарилось мясо. Вскоре языки пламени охватили кипарисовые поленья, уложенные на бронзовых решетках, и большой зал озарился красноватым светом, отбрасывавшим пляшущие блики на стены.
От потрескивающих дров по всему дому распространился пьянящий запах кипарисовой смолы.
Пенелопа
До сих пор добрые духи благоволили ко мне, но обман с саваном, который я ткала днем и распускала ночью, теперь раскрыт Меланфо, и она, конечно, уже поведала обо всем Антиною. Он с недавних пор и впрямь стал еще нахальнее, чему, вероятно, есть причина. Похоже, что Меланфо часто проводит ночи в постели с Антиноем, где и рассказывает ему обо всем. И я еще должна принимать ухаживания этого циничного развратника?
Когда Меланфо явилась в мои покои в маске и бесстыдно обнаженная — скорее всего для того, чтобы стащить какой-нибудь браслет или ожерелье, как она это делала уже не один раз, — я сказала ей:
— Берегись, оставь свои грязные интриги! Молись богам, чтобы царица не рассердилась на тебя, не то плохо тебе придется, когда к нам возвратится царь Одиссей. Но даже если он погиб в море на пути в Итаку, есть еще Телемах. Он уже взрослый и сумеет примерно наказать тебя. Ты пронюхала, что я хочу поговорить с тем бродягой и узнать у него что-нибудь об Одиссее, и попыталась убрать его отсюда. Не забывай, жизнь человеческая хрупка: один удар меча — и покатится в пыль твоя голова, полная злобных замыслов. Запомни хорошенько: заступничество Антиноя не спасет тебя.
Услышав это, худшая из моих служанок испуганно втянула голову в плечи и молча вышла из покоев.
Я оделась, умастилась душистыми снадобьями, приколола к волосам купленный у заезжего торговца нежный цветок мака из красного египетского льна, чтобы принять старика бродягу со всеми почестями, приличествующими особе княжеского рода. Судя по всему, он и впрямь из княжеского рода, как говорит Телемах, хотя злая судьба превратила его в нищего попрошайку. Не знаю уж, кому верить. Многие из женихов тоже похваляются благородным происхождением, а в действительности они вышли из семей неотесанных лесорубов, как, например, Ктесипп, или волопасов, как Амфином.
Как бы ни была я удручена, я все же царица Итаки и должна выглядеть, как подобает в моем положении всегда, но в особенности перед чужеземцем. Не хочу, чтобы он, покинув остров и вновь пустившись в странствия по белу свету, говорил всем, будто царица Итаки появляется перед чужестранцами, не блюдя приличий, диктуемых священным долгом гостеприимства.
Одиссей
По правде говоря, Пенелопа не выглядит такой уж страдающей и изможденной, какой рассчитывал увидеть ее я. Послушав Эвмея, да и Телемаха, я был уверен, что глаза ее все еще прекрасны, но поблекли от слез, а на красивом лице — следы горестных переживаний. Признаюсь, я предпочел бы увидеть ее менее привлекательной и цветущей и таким образом убедиться, что мое долгое отсутствие оставило какой-нибудь заметный след в складках у рта, во взгляде, в дрожи и неуверенности голоса. Ничего подобного! Странно, но мое положение побуждает меня желать, чтобы женщина, которую я люблю всей душой, была менее соблазнительной.
Пенелопа вошла в зал с большим красным цветком в волосах, в белой легкой льняной тунике, под которой угадывались совершенные линии молодого еще тела. Ее лицо затмевает по красоте образ, который я сохранил в своей памяти. Меня просто поразили ее строгий профиль и гладкая, как мрамор, кожа. Мужчины не знают, какой профиль у их женщин, они почти никогда не смотрят на них в профиль. Им известна каждая черточка лица, которое они видят прямо перед собой, цвет и блеск глаз, форма губ, румянец щек, линия волос надо лбом, а вот на профиль они редко обращают внимание.
Теперь я понимаю, что женихи засели во дворце и пытаются завладеть не только богатствами моего царства, но и вниманием такой красивой и привлекательной женщины. А этот красный цветок из тонкого льна, который Пенелопа приколола к волосам? Кто ей его подарил? Быть может, Антиной или кто-то другой из претендентов на ее руку? Мне бы радоваться, что я нашел Пенелопу такой уверенной в себе, такой горделивой, а я, наоборот, страдаю и терзаюсь сомнениями.
Пенелопа предложила мне сесть на скамью перед своим креслом, придвинутым по такому случаю к очагу. Вопреки моим ожиданиям, она не стала сразу же расспрашивать меня об Одиссее, а пожелала узнать все обо мне — откуда я прибыл, каково мое происхождение и какие путешествия я совершил, прежде чем судьба выбросила меня, отчаявшегося бродягу, на берег Итаки. И тут я повторил долгий рассказ о своей юности, прошедшей на Крите, о жизни во дворце в окружении прислуги, о морских приключениях, о годах, проведенных у стен Трои, — нарочно не упоминая при этом об Одиссее, — о путешествии в Египет и о бедах, которые навлекло на нас неразумное поведение моих товарищей, и, наконец, о возвращении на финикийском разбойничьем судне и побеге с него во время стоянки у берегов Итаки.
Пенелопа слушала мой рассказ, и ей даже в голову не пришло, что она видит перед собой самого Одиссея.
— Я восхищен, о царица, — сказал я в заключение, — твоей красотой, изяществом и силой духа, позволяющей тебе держаться с таким достоинством.
Мановением руки Пенелопа прервала мои комплименты, сочтя их знаком благодарности за оказанную мне честь, и сказала, что с тех пор, как Одиссей уехал вместе с ахейцами на Троянскую войну, на Итаке все изменилось и остров сегодня процветал бы и славился, если бы она не осталась одна перед натиском женихов, заполонивших и разоряющих ее дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16