— Устала я сегодня, мамочка. И не надо за меня беспокоиться. — Обойдя стол, она поцеловала мать. — Никогда не сделаю ничего такого, за что тебе бы пришлось краснеть.— Ты хорошая девочка, Энджи. Но я все равно за тебя волнуюсь. Дьявол подстерегает на каждом шагу. Парень наговорит сладких слов; если им поверишь, тут же окажется, что на уме у него одно — уложить тебя на спину и творить с тобой те мерзости. Таков уж мир с тех пор, как нас изгнали из рая. Я не эгоистка. Сто раз говорила тебе: лучше обойдусь без внучат, лишь бы тебе не пришлось терпеть постыдные супружеские обязанности, когда жена вообще не имеет никаких прав, а какой-то мерзавец превращает ее в сосуд скверны для своих животных потребностей. А она из ночи в ночь засыпает в слезах, оттого что он ее опозорил и осквернил.— Тебе нечего опасаться, мамочка. Я готова лучше умереть.— Ты моя милочка, Энджи.Приняв душ и натянув пижаму, Энджи скользнула в постель. Минут через пятнадцать встала и, тихонько прошмыгнув к приоткрытой двери материнской спальни, с минуту слушала громкое, раскатистое храпенье. Постояла у дверей отца, но оттуда не доносилось ни звука. Вернувшись в свою комнату, быстро надела серый, в полоску комбинезон, синие теннисные туфли. Волосы стянула повязкой, сунула в карман нитяные перчатки и вылезла через окно наружу. Осторожно стянула вниз поднятые жалюзи. Чтобы попасть на Тайлер-стрит, ей нужно было только перебежать через школьную площадку.Пригнувшись, она перемахнула через открытое пространство, остановилась, прислушиваясь. Убедившись, что вокруг безлюдно и тихо, подошла к качелям и, охватив одну стальную опору, сделав глубокий вдох, быстро перебирая руками и ногами, полезла вверх. Достигнув вершины, сделав рывок, правой рукой ухватилась за вторую опору и перенесла туда все тело. Несколько секунд провисела, ощущая упругость, силу каждой мышцы. Затем скользнула вниз, посидела на корточках, обретая равновесие.Она встала, распрямила плечи, положив руки на бедра. Снова стала сама собой, могучей и неуязвимой. Чувствовала себя Орлеанской Девой — с ее улыбкой, копьем, латами, в отблесках пламени. И к этому чувству примешивались ощущение красной кобылицы, и она выгнула спину, отставив зад: у нее крепкие копыта, чтобы рассекать траву в поле, мелкий, приятный пот от усилий, и она способна напрячь любую клеточку гнедого тела, чтобы отдаться безудержному бегу.Джес припарковался у тротуара рядом с обгоревшим скелетом мебельного магазина. Сам стоял возле темной машины — она видела красную точку его сигары. Энджи неслышно подошла к нему сзади, постояла, разглядывая его, а потом дотронулась до плеча. С глухим блеяньем тот подскочил и повернулся, воскликнув:— Черт побери!Энджи сурово произнесла:— Извинись перед Господом небесным.— Что?— Ты выругался, Джес.— Ах да. Верно, сожалею.— Скажи это не мне.— Господи, прости. Аминь. Правду сказать, Энджи, у меня чуть сердце не разорвалось.Увидев издалека проезжавшую запоздалую машину, Энджи пригнулась за Джесовым авто.— Что с тобой, Энджи?— Я же тебе сказала. Представь, если кто-нибудь донесет мистеру Сэму, что я с тобой встретилась поздно вечером.— Представляю. Как ты с ним ладишь? Он-то ведь чертыхается через слово.— Только не при мне. Никогда. Знает, что меня это расстраивает.— Ты говорила, что мы поездим по городу...— Думаю, можно поговорить и здесь, так даже лучше. Давай пройдемся.Вдали за перекрестком сквозь придорожные кусты мелькали огни машин, проносящихся по шоссе номер двадцать семь. У задней стены обгоревшего здания высилась груда досок, прикрытых толем, высотой около полутора метров. Легко вскочив на нее и усевшись, она протянула Джесу руку. Упершись ногой в угол кадки, он вскарабкался наверх и, вздохнув, сказал:— Я тебе прямо скажу, Энджи, впервые в жизни чувствую себя настолько паршиво. Понимаешь, всегда у меня были только деловые отношения, ничего личного. Но после этих пяти лет появилось чувство, что помимо бизнеса сложилась и более крепкая связь. С тех пор как кончил школу, никто не осмеливался поднять на меня руку, и после того шока я весь день не могу прийти в себя. Понимаю, какая трагедия на него свалилась, но все равно он мог бы вести себя... с большим тактом, не при тебе и постороннем человеке.— Ты его страшно разозлил, Джес.— Это деловая операция, а он все перевел на личности. Не представляю, с чего ты решила, будто сможешь смягчить его.— А если не получится, что будешь делать?— Не знаю, Энджи. В конце концов должен ведь я подумать и о себе. Как я удержусь в своей профессии, если все знают, как обошелся со мной Сэм? Я еще как последний идиот спустился вниз, весь в крови, напрочь оглушенный, и объяснял направо и налево, что произошло. Полгорода уже в курсе. И как я теперь взгляну в глаза остальным клиентам? Что мне остается говорить? Только одно: Сэм потребовал, чтобы я сжульничал в его налоговом конфликте, а когда я отказался, он меня вышвырнул.— Это же все неправда, Джес.— Я должен защищать свой бизнес. А с чего мне защищать человека, выбросившего меня за дверь? Я должен оберегать и свои джэксонвиллские связи. Могу хорошо потрудиться к выгоде своих клиентов, но только если они меня уважают. Ему следовало об этом помнить, когда распускал руки. Если тебе удастся наладить наши отношения, выгадает и Сэм, и я.— Есть у меня кое-какие мысли, но сначала мне нужно побольше узнать, из-за чего, собственно, вы поругались?Джес откусил кончик новой сигары, выплюнув его в темноту.— Он хотел, чтобы я провернул для него отличную операцию, а сам кое-что скрыл от меня, мне пришлось самому выяснять. Вот он и взбесился. Что она — принцесса или еще кто?— Джес, мистер Сэм сердился потому, что думал: раз ты догадался, то, наверно, кому-нибудь рассказал?— Честное слово, я ему поклялся, даже пальцем не... Пораженный, он повернулся к ней:— Ты, похоже, что-то об этом знаешь?— Возможно, у меня есть свои способы догадываться.— Например?— Например, меня заинтересовало, почему ты столько времени посвящал тем старым досье. Из канцелярии их не брал, а работал с ними тогда, когда мистер Сэм был в отъезде. Делал вид, что занимаешься этим конфликтом с налогами, но проверял документы прошлых лет. И не забирал к себе, в свою контору. Это выглядело странно, Джес. Все свои записки с цифрами, расчетами комкал и бросал в мою корзинку. Я даже подумывала, не поговорить ли об этом с мистером Сэмом. Джес, ты действительно поступал нечестно.— Я только делал свою работу.— Те листочки, бумажки я собирала, они меня удивили, а потом все встало на свои места. Ты подсчитал все доходы мистера Сэма, отбросил налоги и его текущие расходы, сравнил с остатками на счету и понял: оставалась сумма, о которой ты ничего не знал.— Ты сообразительная девушка, Энджи.— А знаешь, вряд ли я догадалась бы, если б ты с месяц назад не сказал нечто странное. Вроде бы в шутку, но потом так внимательно следил за мной, так что это ведь была не шутка?— Что я тебе сказал?— Но, Джес, ты должен помнить! Сказал, что я так же надежна, как банк, только налогов не требую. Я ни сном ни духом не ведала, что ты имеешь в виду. А позже эти слова натолкнули меня на мысли о наличности, и мне показалось, что именно такие деньги ты искал, но не знал, где они. При первой возможности я обыскала квартиру мистера Сэма, и знаешь, что нашла? В шкафу стоял тщательно уложенный чемодан. А ведь он никуда не собирался ехать. Там были все необходимые вещи, Джес. Но никаких денег. И еще кое-что меня испугало.— Что?— Паспорт с его фотографией, но на другое имя. И всякие деловые бумаги на то же имя. И долговые расписки на тридцать пять тысяч долларов. И кожаная зеленая чековая книжка без имени, с французской печатью, на двадцать тысяч фунтов в цюрихском банке.— Значит, я был прав.— Но никаких денег. А на другой день я тебя спросила, нет ли у мистера Сэма серьезных неприятностей.— Я сказал тебе правду, Энджи, — если его обвинят в мошенничестве, не знаю, как он вывернется. По-моему, такое обвинение было бы ошибкой. Но любой процесс таит неожиданности, и всегда оставалась опасность, что его засадят на год. Но, как оказалось, все прошло очень гладко.— Эту опасность мистер Сэм никогда не принимал всерьез. Когда за ним пришли бы, его уже давно бы тут не было. Но если ты обо всем этом донесешь, его опять прижмут, и намного сильнее.— Как только появится надежда уладить наши отношения — никому ни слова.— Не представляю, Джес, как ты собираешься их уладить. Ведь если бы ты не начал действовать у него за спиной и не ляпнул ту глупую шутку, я бы не догадалась ни о тех деньгах, ни о том, у кого они. Когда я с ней говорила, чтобы проверить свою догадку, она была убеждена, что об этом мне сказал ты. И похоже, ты, сам не сознавая, сделал это.— Ты с ней разговаривала?!— И обманула ее, но с добрыми намерениями. Как-то вечером случайно зашла к ней, и она меня впустила — вся в шелку и кружевах, надушенная. Я сказала: мне известно, что те деньги у нее, и она призналась — да. Я ее обозвала бесстыдной распутницей, а потом выложила свое вранье. Сказала, будто ты собираешься донести на Сэма, чтобы изъять налоги с той суммы, но Сэму ничего нельзя говорить — он может сотворить какую-нибудь ужасную глупость и вызвать новые осложнения. Потом говорю: ты мне обещал немного подождать, а пока я думаю, как заставить тебя молчать, но мне, вероятно, понадобится ее помощь, я дам ей знать.Джес изумленно уставился на нее. В слабом ночном свете его лицо выглядело светлым пятном, на котором четко выделялась оправа очков.— Конечно, ему не пришлось бы скрываться, ни в коем случае, — продолжала она. — Я храню этого человека и телом и душой. Не допущу, чтобы, пока жив, нанесли ему вред. Ничто и никто.Заметив, что Джес потихоньку сдвигается к краю штабеля, нащупывая одной ногой опору, она быстро добавила:— Значит, она и сегодня была бы жива, если б ты не действовал у него за спиной, и поэтому, думаю, мистер Сэм уже никогда к тебе не переменится.Джес дернулся вниз, но она, перевернувшись на живот и вытянув длинные ноги, охватила щиколотками его грудь и одну руку. Джес стоял на земле, шатаясь, он мог стащить ее со штабеля вниз. Опустив лицо, она ухватилась руками за верхние доски. Джес, задыхаясь, царапал слабыми пальцами плотную ткань ее комбинезона, а она постепенно усиливала нажим, чувствуя, как мускулы на ее длинных, гладких ногах твердеют, словно мрамор.Джес внезапно бессильно обмяк. Подержав его еще с минуту, она разжала ноги, позволив телу упасть. Не торопясь, сползла со штабеля вниз и, встав над ним, натянула бумажные перчатки. Склонившись над телом, положила руку на горло, ощущая его быстрое, прерывистое дыханье. Выпрямив его вялые, бессильные ноги, она резким рывком вскинула его колени на плечо. Стала продвигаться мелкими шажками, придерживая на груди колени, чувствуя, как мужская рука при каждом шаге легко касается ее бедра сзади. Подойдя к машине, левой рукой открыла дверцу со стороны водителя и, сбросив тело, втиснула на сиденье перед рулем. Падая, он чуть не нажал локтем на клаксон, и это напугало ее: склонив голову, она внимательно осмотрела все вокруг, прислушалась. Затем, пригнувшись, поставила тяжелые ступни на педали, попробовала выпрямить тело за рулем. Джес сидел, сгорбясь, уткнувшись подбородком в грудь, и слабо хрипел.Присев перед дверцей, она стащила перчатку с правой руки, а левой рукой придержала его правое плечо, чтоб не падал. Твердыми, расставленными пальцами правой руки зарылась в мягкую диафрагму слева, выше ноздреватой точки пупка, точно под дугой последнего ребра. Ей мешала рубашка. Расстегнув и распахнув ее, она опять погрузила пальцы глубоко в мягкую плоть, стараясь проникнуть за край ребер. Вялость Джеса вызывала отвращение, но она, напрягаясь, старалась просунуть руку поглубже. Пришлось опереться локтем, и наконец что-то поддалось, внутренние ткани стали мягко разрываться. Джес Гейбл издал стон и пошевелился.— Ну-ну, — зашептала она. — Сейчас все кончится, вот-вот. Подушечки ее пальцев упирались в твердые ребра, рука — глубоко в теле скрюченного мужчины. Она ощутила, как пульсирует горячая мышца, величиной в два кулака, ударяется, упругая, как резина, о кончики указательного и среднего пальцев.Вот она — суть и основа Джесова бытия. Передохнув, она вдруг вновь представила себя Жанной Орлеанской, стоящей среди вздымающихся языков пламени, и опять примешивались ощущения красной кобылицы. От напряжения руку схватила судорога, но она переждала ее. Джес шевельнулся. С усилием превозмогая себя, она отделила один палец и резко воткнула его в сердце — оно дрогнуло, затрепетало, но палец продолжал давить, пока мышца не затихла. Джеса охватила долгая дрожь, из горла вырвался слабый звук, похожий на позыв рвоты. А ее заливали волны сладостного обжигающего чувства, лишающего сил. Вытащила руку из глубокой ямки, которая тут же исчезла. Ей пришлось на минутку присесть — закрыв глаза, глубоко задышала ртом, а затем, натянув правую перчатку, ловко застегнула и заправила рубашку на трупе. Захлопнув дверцу и обойдя машину, уселась с другой стороны и, прижавшись вплотную к Джесу, завела мотор. Поставила передачу на малые обороты, и машина тихонько стронулась с места. Она направилась вниз по Тайлер-стрит, зажгла фары и на увеличивающейся скорости выпрыгнула из машины, захлопнув дверцу. Добежав до школьного двора, встала в тень, следя за авто, которое начало сворачивать налево. Колеса перевалились через край тротуара, а Энджи, пробежав несколько метров, затаив дыхание, прислушалась: машина с треском продиралась сквозь кусты, потом раздался глухой удар — шум ломаемых веток утих, но мотор продолжал работать. * * * Она была уже в постели, когда раздался звук сирены, сменившийся шумом мотора, затихшего неподалеку, — цель была достигнута. Энджи вспомнила про синяк, но если его заметят, подумают, что он от удара о руль. И если, сжимая его ногами, она повредила ребра, что ж, объяснение напрашивается то же самое.Убедившись, что полиция отбыла, забрав добычу, она встала в темноте. Комната ее была маленькой и скромной. Из нижнего ящика письменного столика достала плоскую шкатулку с крупными деревянными четками. Откинув крышку, поставила ее у окна. Высоко закатав пижамные брюки, встала коленями на цветные четки, постепенно перенося вес, потом выпрямилась, соединив ладони, в типичной позе молящегося. Боль и одержимость нарастали, она отдавалась горячей волне, ожидая освобождения. Когда боль стала непереносимой, перед закрытыми глазами заплясали знакомые туманные клубки, застыли губы. Дыхание стало медленнее и глубже, веки затрепетали. Боль исчезла — теперь ее колени упирались в легчайший пух.Ей не требовалось подыскивать, выдумывать слова — они стояли перед закрытыми глазами:— Я Твой покорный воитель, Господи, твой благородный, карающий меч справедливости. Дай мне силы, смирение и послушание, чтобы исполнить Твои веления. Я взяла жизнь у Иуды и стяжателя, как Ты велел. Но я не столь бесповоротна, как святая Жанна. Мне пришла в голову еще одна мысль, но не знаю, праведная ли. Помоги мне. Исполнение Твоих велений не должно бы доставлять такое бурное, безмерное наслаждение. Это дерзость. Мне следует действовать с холодной головой и печалью в сердце, с молитвой об их душах. Но я забываю о молитве. Испытай меня. Возьми меня. Наставь на путь истинный. Прости меня.Медленно подняв расставленные, ладонями вверх руки, запрокинула голову назад. В чернейшей тьме страстно ждала наступления полной отрешенности. Сначала застыли, затвердели и потеряли чувствительность пальцы, онемение распространялось вниз, и ее дыхание стало замедляться. Уже деревенеют плечи, спина, живот — все волокна мышц твердеют, как камень, бедра, внутренности, все ткани превращаются в неподвижную скалу.Когда стало неметь лицо, прежде чем окунуться в чернейшую тьму, быстро сказала себе тонким внутренним голоском: “Один час”. * * * Выбираясь из темноты, почувствовала, как одновременно расслабляются все мышцы. Руки ее упали, и она встала. Чувствовала себя одурманенной и слабой, но отдохнувшей и освеженной. Убрав шкатулку с четками и улегшись в постель, спустила пижамные штанины. На коленях от долгого, нечеловеческого давления отпечатались глубокие ямки, но боли не ощущалось. Научилась этому в двенадцать лет, тогда она читала про Орлеанскую Деву, и плакала, и сама пробовала держать руку над пламенем свечи. Когда не выдерживала боли, плакала снова — из-за своей слабости. Но пробовала опять и опять и, наконец, однажды вечером положила руку высоко над пламенем и медленно-медленно опускала ее — со скоростью минутной стрелки. И в тот вечер открыла тайну, как призывать на помощь тьму, как превратить пламя в нежный поцелуй, а запах горелого мяса в цветочный аромат — это было таинство святой Жанны. Но приходилось скрывать слишком много ожогов, затвердевших белых шрамов на правой руке от кисти до локтя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19