Мы получили соответствующие распоряжения, нас оповестили о предстоящем прибытии высокого начальства. Я не замедлил воспользоваться первым же удобным моментом и попросить, чтобы мне разрешили взять на себя все, что связано с освещением этого дела в прессе. Фиш засомневался. Я немного умаслил его и увидел, что он склоняется на мою сторону. Ноэль ушла. Народ начал распадаться на маленькие группки. Фиш и доктор отвели меня в сторонку. Я объяснил, как намерен действовать.И неожиданно посмотрел поверх плеча доктора.Пытаясь объяснить это себе самому, я пришел к выводу, что во мне есть что-то ведущее свой отсчет с незапамятных времен — примитивное, атавистическое. Снова и снова говорю себе, что это было настолько же машинально, как отдернуть руку, нечаянно коснувшись горячей плиты. Это движение нельзя контролировать. Смелость или ее отсутствие тут ни при чем. Это просто рефлекс. Вот так тогда и было. Какую-то секунду я смотрел и видел это, а в следующую уже бежал как угорелый в противоположном направлении. Я проскочил в дверь так стремительно, что при повороте руки мои с силой хлопнули по стене коридора. И остановился я только у себя в комнате. Остановился и прислушался.Я снова и снова убеждаю себя, что это была просто инстинктивная реакция. И никто не издевался надо мной по этому поводу. На меня просто смотрели как-то странно, но никто не посмеялся надо мной, хотя подозреваю, как они потом растрезвонили об этом. Ну, вы знаете, как это бывает. Неплохая история для файф-о-клока. Ну и черт с ними!А самому мне хотелось бы перестать об этом думать. Только это все равно всплывает в памяти в самый неподходящий момент, особенно когда мне нужно сосредоточиться на том, что я делаю.У меня неплохая работа, и я хотел бы ее сохранить. А если я буду филонить, возвращаясь мыслями туда, вспоминать о том, как я бежал, то обязательно что-нибудь напортачу, как вчера, когда я перепутал время, встречая поезд. Так можно и потерять эту работу.А она действительно неплохая — сеть из двенадцати кинотеатров. Но сейчас у мистера Уолша возникла идея, что я должен вырядиться как чертов марсианин и прогуливаться туда-сюда перед залом на Таймс-сквер, зазывая зрителей на стереоскопический ужастик. Я ему все время говорю, что это работа для швейцара или помощника менеджера, а он знай себе твердит: но ведь ты рекламный агент, разве нет?Да, это все равно что отдернуть руку от горячей плиты. Вы ведь не останавливаетесь, чтобы сначала все обдумать, правда?Я бы еще поспорил, но все думаю о том воскресном утре.А вы? Глава 13Уоллас Дорн — до того Еще много лет назад я занял твердую позицию и стою на своем. Не в том дело, что я не люблю Флоренс. Флоренс — моя жена. Она выносила и произвела на свет моих детей. Но мне пришлось запретить ей присутствовать на каких-либо светских мероприятиях, связанных с должностью, которую я занимаю в «Ферн энд Хоуи».Я не мог должным образом выполнять мои функции, когда ждал, объятый ужасом, что она засунет ногу в рот. А она всегда это делала. Постоянно.Не то чтобы я запер ее в комнате. У нас есть свой круг друзей, и, слава богу, никто из них не имеет никакого отношения к рекламному и издательскому делу или к искусству. Это самые обыкновенные люди, без колючек и без всякого там умничанья. И я очень рад, что в большинство вечеров мне удается поспеть на поезд, отправляющийся в 5.22 с вокзала Гранд-Сентрал.Флоренс — уютная женщина. Конечно, было время, до того как мы поженились и еще где-то в течение года после этого, когда я считал ее необыкновенно волнующей женщиной. Сейчас легко увидеть, что меня ввела в заблуждение ее неуемная энергия. Волосы у нее рыжие, а кожа очень белая, и внешность ее быстро поблекла. За каких-то несколько месяцев она превратилась из девушки на выданье в тяжеловесную матрону. Но хотя я в то время и был разочарован, мне не хотелось бы чего-то иного. Флоренс знает, чего я хочу. Она содержит дом в чистоте и порядке, хорошо готовит, добродушна и очень заботится о детях. У нас здоровые дети.Флоренс — неумная женщина. У нее есть определенная природная проницательность, но никакого интеллектуального багажа для того, чтобы соответствующим образом обходиться с людьми, с которыми мне приходится иметь дело каждый день. Я — глава семьи. Я позаботился о том, чтобы в этом не возникало никаких сомнений. Кто-то должен командовать. А иначе начинаются суматоха и беспорядок.Я взял за правило не упоминать о ней, или факте моей женитьбы, или о детях при коллегах. Соответственно, многие из них приходят в изумление, когда узнают, что я женат. Пытаются включить ее в число приглашенных. Я обычно говорю, что ей нездоровится. Это, конечно, вранье. Флоренс здорова как лошадь.Думаю, я ей хороший муж. Жалованье мое постоянно растет, хотя оно никогда не было и, вероятно, никогда не станет умопомрачительным. Если не брать в расчет Феррис, заказы, которыми я занимался в «Ферн и Хоуи», — мелкие. Дома я веду себя ровно. Довольно щедро выдаю Флоренс деньги на карманные расходы. И хотя я ей неверен, считаю эти прегрешения эдаким неизбежным побочным продуктом моей профессиональной деятельности и ставлю себе в заслугу, что эпизоды эти совсем немногочисленны. Кажется, их было не более девяти за шестнадцать лет нашей семейной жизни.Каждое утро жена отвозит меня на нашу маленькую сельскую станцию, я сажусь на поезд и во время сорокаминутной поездки настраиваю себя на работу, предстоящую в этот день, готовлю лицо, которую явлю миру. Я обязуюсь проживать каждый день с чинным достоинством, с максимально возможной честностью, учтивостью и пониманием проблем других людей.С тем же настроем я приехал к Уилме Феррис на Лейк-Вэйл. Но, несмотря на все зароки, иногда человек оказывается в ситуации, когда ему отказано в достоинстве и чести. Я презираю всех таких людей, за исключением разве что Пола Докерти. У него сохраняются некоторые инстинкты джентльмена. Хотя еще через несколько лет он тоже потеряет себя. Только я могу сохранить себя, потому что у меня есть отдушина. Каждый вечер я могу отправиться к себе домой, к моему креслу, трубке и халату, к расслаблению, достигаемому при помощи крошечной дозы отличного виски, к спокойной беседе, к шахматной партии с соседом.Я, конечно, знал, что Уилма настроила мистера Хоуи против меня. И знал, что, приглашая меня, она, несомненно, замышляет еще более неприятные вещи. Даже подозревал, что она хотела сообщить мне, что передает свой заказ какой-нибудь другой фирме, возможно, каким-нибудь нахальным выскочкам, начисто лишенным того достоинства, которое характеризовало деятельность «Ферн и Хоуи» с момента учреждения агентства в 1893 году мистером Детуэйлером Ферном-старшим. Но я не мог позволить себе всерьез думать о такой возможности. Последствия будут ужасны: хотя мистер Хоуи, я верю в это, человек чести, боюсь, он сочтет, что следует сурово покарать меня за потерю выгодного заказа от Феррис.И хотя собравшаяся компания не вызывала у меня особого восторга, я радовался возможности поиграть в разные игры. Это отвлекало от постоянной проблемы — как мне поступить, если Уилма сделает то, что, по моим расчетам, она вполне могла сделать. Игра в слова едва ли требует таких уж значительных интеллектуальных усилий. Тут начисто отсутствует чистая гармония и последовательность шахмат. Я обнаружил, что Докерти и Джона довольно туго в ней соображают, и выиграл как нечего делать.Когда я пожелал спокойной ночи Уилме, ее игра в кункен — занятие для инфантилов — в этот момент подходила к концу, и она нацелила на меня взгляд, такой же проницательный, чуждый и пронзающий, как у змеи. Он заставил меня похолодеть. Я все еще чувствовал озноб, когда лег в постель. В чем я провинился перед ней? Мне ничего не нужно, кроме уверенности в том, что я сохраню мою работу. Разве я плох в своем деле? «Дурбин бра-зерс», «Мэсси», «Грюнвальд», «Стар», «Би-Содиум» и «Тикнор инструмент» всегда оставались довольны. Все до одного.Игра в крокет на следующий день была почти приятной. И была бы гораздо более приятной, если бы остальные сосредоточились на состязании. Похоже, они вовсе не горели желанием победить. Все нелепо кривлялись, и я начисто разочаровался в Поле Докерти, после того как он так упился. Я оценивал позицию, просчитывал наиболее выигрышные ходы, играл решительно и точно, первым проходя свой путь, но не ударяя по колышку, оставляя за собой возможность пересечь поле в обратном направлении и по мере сил помочь неповоротливым членам моей команды. В какой-то момент Уилма подошла близко ко мне и совершенно выбила меня из колеи, шепнув:— Потом потолкуем с тобой, Парень.Из всех имен, какими она могла бы меня назвать, она расчетливо выбрала то, которое сильнее всего меня травмировало. Это имя совершенно лишено достоинства. Все еще напряженный и обеспокоенный из-за нее, я играл плохо, у меня перехватили шар и забросили в воду. Я достал его, установил в парковочной зоне, одним ударом восстановил утраченные позиции, а следующим твердым ударом попал по колышку, после того как увидел, что мои дальнейшие усилия не помогут моим товарищам по команде. Мне было приятно видеть, что мы победили.Уилма встретилась со мной в своей комнате перед ленчем. Предложила сесть. Она курила сигарету и расхаживала взад-вперед, от двери к туалетному столику, расхаживала молча, и мое напряжение нарастало.— Миссис Феррис, я...— Помолчи, пожалуйста, Парень. Я думаю.Это типично для нее. Никаких манер, никакой учтивости. Расхаживает себе взад-вперед, рыщет, как большая кошка в клетке, в этом своем пляжном костюме, в котором она как будто голая, длинные мышцы на ногах растягиваются и напрягаются при каждом ее шаге, а темные волосы развеваются.Наконец она остановилась и, повернувшись ко мне, посмотрела на меня сверху вниз.— Ладно, я решила, что высказать тебе это в мягкой форме не получится. Докерти выполняет свою работу, как может, но это паршивое агентство, на которое вы работаете, — мертвый груз.— "Ферн энд Хоуи" — одно из...— Помолчи. Тебе никогда не приходило в голову ничего удачного, оригинального. Ты просто преподносил мне, со множеством разных финтифлюшек, мои же собственные идеи. Как правило, в разжиженном виде. Я дала тебе столько возможностей! Думала, что, несмотря на людей, у которых ты работаешь, в конце концов из тебя что-то получится. Но, Дорн, за пятнадцать лет у тебя не появилось ни одной собственной идеи. Так что ты — дорогостоящая роскошь. Мне нужно более молодое, голодное агентство. Кто-то с огоньком и воображением. Вы там у себя решили, что занимаетесь чем-то немного похожим на банковское дело. Костюмы от «Брук бразерс», панели темного дерева, разговоры вполголоса... Вы на меня тоску наводите.— Миссис Феррис, я...— А ты — скучнейший тип из всех, кто когда-либо попадался мне на глаза. Суррогатный англичанин из Индианы. Что ты пытаешься сделать? Внушить доверие? Я не прониклась, Дорн. В понедельник, когда буду в городе, я позвоню этому елейному мистеру Хоуи, распрощаюсь с ним и подберу себе что-нибудь новенькое. Можешь сворачивать всю эту бодягу, над которой они там трудятся и которую в шутку называют рекламной кампанией. Господи, да хватит на меня таращиться! Ты знаешь, я смогу это сделать.— Будет жаль, если вы не передумаете, — слабо проговорил я.— Я это уже делала. Слишком много раз, — отреагировала она.Я посмотрел на нее. Никто не знал этого, кроме Уилмы и меня.Пока еще. Мне представлялось, как я сижу по другую сторону стола от мистера Хоуи, и его глаза — словно маленькие мечи.Мне хотелось, чтобы она упала замертво. Просто чтобы рухнула на пол. А я в величайшем расстройстве отправился бы в офис и рассказал бы мистеру Хоуи про то, как она сообщила мне о своем решении увеличить финансирование рекламной кампании, но умерла, так и не успев предпринять каких-либо шагов.Я посмотрел на ее шею. Увидел, как на ней пульсирует жилка. Медленно встал. Я не мог позволить этой взбалмошной и нелепой женщине положить конец моей ровной, вполне успешной и честной профессиональной карьере. Реклама стала респектабельным занятием. Я — почтенный человек. Она вытворяет это со мной, потому что ей вечно неймется, потому что для нее в этом есть что-то такое, что ее заводит. Мои руки налились тяжестью и силой. Уилма повернулась ко мне спиной и подошла к туалетному столику. Я сделал один бесшумный шаг с приподнятыми руками. А она завела свои за спину этим грациозно-неуклюжим женским движением и занялась застежкой лифчика. Затем проговорила глухим, усталым голосом, лишенным эмоций:— А теперь сбегай поиграй во что-нибудь, Дорн, — и расстегнула лифчик, сняла его и села.Я уронил руки вдоль туловища. В них ощущалась тяжесть, но силы уже не было. Я почувствовал себя старым. У меня появилось ощущение, будто меня шатает при ходьбе, а голос стал надтреснутым и дрожащим.Я тихонько притворил за собой дверь. До меня доносился запах еды. Слюна хлынула в рот от внезапного приступа тошноты.Я пошел в свою комнату. К тому времени, когда я добрался до ванной, тошнота прошла. Но лицо мое было потным. Я вытер его полотенцем. Посмотрел на свое лицо, обычно внушающее доверие, в зеркало. Флоренс говорит, что по выражению лица легко распознается характер. Сейчас я был бледен, но цвет постепенно восстанавливался, сгущаясь до обычного здорового румянца. Один мой ус слегка разлохматился. Я достал из саквояжа ножницы, маленькую расческу и аккуратно его подрезал. Потом отошел назад и улыбнулся себе. Обычно это меня успокаивает, теперь — не помогло. Потому что я не знал, что мне делать. Не знал, куда мне податься. На следующий год мне стукнет пятьдесят. С учетом обычных премиальных я зарабатываю почти восемнадцать тысяч долларов в год.И я снова подумал о том, что мне хотелось сделать с ней. С каким звериным, острым наслаждением я вонзал бы пальцы в ее мягкую, пульсирующую шею и держал бы до тех пор, пока ее лицо не потемнеет.И при этой мысли тошнота вернулась. Вероятно, потому, что я — брезгливый человек. Тошнота, потливость и бледность... А как вы поступаете, когда у вас хотят отнять все? Когда вас хотят изничтожить, перемолоть? Почему в глазах Уилмы я — комическая фигура? Что во мне такого смешного? Вот Хайес и Хесс — они действительно смешные люди. Я не выпрашивал этот заказ. Они дали его мне, потому что знали, что с Уилмой Феррис трудно иметь дело. Мистер Хоуи дал его мне, потому что боялся сам им заниматься. Она подготовила его к этому, настроив против меня. Так что в последнее время я испытывал неуверенность, когда разговаривал с ним. Это несправедливо.Внезапно, почти без предупреждения, меня стошнило. После я почувствовал слабость. Я вымыл лицо, прополоскал рот и лег на кровать....Джордж, ты просто обязан что-то сделать с этими ужасными мальчишками. Сегодня они снова гнались за Уолласом от школы до дома. Он кричал от страха, когда взбежал на крыльцо. Они били его по голове книгами. Могли серьезно его поранить. Он мог оглохнуть из-за них. Джордж. Джордж! Положи газету и послушай меня....Нет, Джордж. Это неправильно. Ты неправильно к этому относишься. Уоллас никогда не был силен физически. Он не похож на этих мальчишек. Он чувствительный и деликатный. Джордж Дорн, послушай меня! Я этого так не оставлю. Уоллас рассказал мне, кто они такие. И у меня есть список имен их и адреса, и ты сейчас встанешь из этого кресла, наденешь свой пиджак, и мы сходим к этим людям....Да не станет Уолласу от этого еще хуже. Ты можешь дать им ясно понять, что, если это случится снова, ими займется полиция. А если ты будешь и дальше называть его плаксой, я разозлюсь на тебя по-настоящему, Джордж.И, лежа там, все еще ощущая кисловатый привкус в горле, я вспомнил про маленького мальчика, съежившегося на верхних ступеньках, прислушивающегося. И то, как я крался обратно в свою комнату. Мама обо всем позаботится. Она заставит моего чертова папашу что-нибудь предпринять. И я надеялся, что полиция засадит этих ребят в тюрьму.Как мама нужна мне сейчас! Но она давно уже ушла от меня, оставив меня одного в мире, в котором у меня нет никакой защиты. Они не оставляют тебе достоинства и чести. Они бегут за тобой, колотят по голове книгами, глумятся над тобой, как будто ты — никто. * * * Дело уже близилось к вечеру, когда я покинул мою комнату. Было очень тихо. Кто-то дремал. Кто-то исходил истомой на причале, под недвижным солнцем, над зеркальной водной гладью. Где-то в глубине моего сознания зарождалось такое чувство, будто мои глаза — трубки, через которые я смотрю. Они служили мне боковым зрением, так что теперь мне приходится медленно поворачивать голову, чтобы изменять направление своего взгляда. И я пошел обратно в свою комнату. На плохо сгибающихся ногах. Скорчившийся где-то в глубине сознания.У меня было такое чувство, будто я дожидался темноты. Словно темнота могла дать мне какой-то неведомый ответ. Я снова лег на кровать и попробовал прибегнуть к игре, в которую часто играю на сон грядущий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22