Я поставил его на место. Потом вдруг понял: я, конечно же, ошибся. Она неловко ударилась о ванну и просто потеряла сознание. И ничего больше. Сейчас она очухается и снова начнет меня бранить на чем свет стоит.
Итак, я возвратился в ванную, осторожно встал на колени и приложил ухо к ее груди, ожидая услышать удары сердца. Но не услышал ничего. Жуткое молчание.
И снова я в спальне. Взял в руки фужер. Поставил. Сел на край постели, поднял телефонную трубку. Услышал гудки. Длинные гудки. Прошла секунда, другая. Нужно было набрать ноль и вызвать полицию. Сказать: мне очень жаль, я лишь слегка толкнул ее, – и вот оно как вышло. Я положил трубку и вытер вспотевшие ладони о покрывало. Думай, дьявол тебя побери! Стряхни с себя хмель, думай! Она мертва. Конечно: нет ее. Есть только оболочка. Труп. То, что перевозят в катафалке, что обмывают и гримируют, а потом под органную музыку… Выбор за тобой, Джеймсон. Зови полицию, надейся на справедливость, милосердие и минимум три года за решеткой – за убийство по неосторожности. Или же уничтожь все следы и попробуй выбраться отсюда невредимым.
А что будет с деньгами, спрятанными там, под штабелем дров? А.., а что если тебя будут расспрашивать о Винсенте, о твоем фронтовом друге? Спокойно, Джеймсон. Сохраняй выдержку, постарайся быть объективным и не теряй логики. Обдумай все с разных сторон.
Кусок мыла на полу. Намылить ее ступни. Провести мылом длинный след по кафельному полу. Открыть кран под раковиной. И уйти. Организовать себе железное алиби. Вернуться. И «найти» ее.
Но у этих наверняка будут свои соображения: под каким углом она должна была упасть, поскользнувшись, где и сколько могло остаться мыла и так далее. Попытаться бы можно было, если бы не царапины. Они извлекут у нее из под ногтей обрывки кожи, найдут кровь – немного, но им хватит сделать анализ. Или – сегодня же ночью отправиться в путь? Взять деньги и – подальше отсюда? Но тогда уже совершенно точно они начнут охотиться за мной. Нет, с этим нужно покончить как-то иначе. И без того сложностей хватает. Лучше было бы убрать ее, вот что. Я начал крутить эту мысль так и этак, обкатывать, осторожно пробовать, подойдет ли? Подошла.
История с Винсентом. Измена. Скандал. Она поцарапала меня в разгаре ссоры. Потом они оба сели в машину и уехали. Так все сходилось: и правда (неполная), и прошлое Винса, и ее репутация. Только ничего нельзя в этом случае делать наполовину. Сесть, обдумать, даже набросать план, испытать его на прочность.
И по мере того как ко мне возвращалась уверенность, вырисовывался один поворот, нечто такое, что могло стать этакой недостающей точкой над «i». Да-да, правильно. Если только я ничего не путаю. Но похоже, что нет.
Когда-то, в первые годы нашего брака, когда наши споры еще были наполнены живым чувством и я страдал, слыша от нее злые слова, задолго до того, как все эти сцены обратились в тягостную рутину, случилась одна безобразная сцена. Я уж и не помню, почему она тогда решила навсегда расстаться со мной. Придя домой, я обнаружил записку. Она нацарапала ее на титульном листе первой попавшейся книги, и раскрытый том оставила посреди комнаты, на ковре. Я увидел книгу, войдя в комнату, почти сразу. Теперь я вспомнил: после того как Мы тогда помирились, она хотела вырвать из книги этот лист, но я решил его сохранить. Может быть, рассчитывал использовать как оружие в следующий раз?
Теперь я отыскал эту книгу, поднес ее к свету, раскрыл. Наклонным, крупным почерком школьницы, – вместо точек над «i» она почему-то ставила маленькие кружочки, – она написала тогда: «Джерри, это все потеряло всякий смысл. Я ухожу, совсем, окончательно. Не пытайся меня разыскивать. Я никогда не вернусь». Вместо подписи стояла буква «Л», бумага в этом месте была прорвана насквозь.
Кажется, я никогда и ни при ком не упоминал о существовании этой записки. Конечно, есть способы определить возраст чернил. Этим исполнилось шесть лет, но выглядели они только что просохшими.
На веранде послышались шаги. Я захлопнул книгу и вернул на полку, на прежнее место. Сердце мое бешено колотилось.
Я подошел к дверям. Свет не выключил. Я почувствовал некоторое облегчение, разглядев при свете наружного фонаря женский силуэт.
– Джерри?
– Хелло, Манди.
– Лоррейн дома?
– Нет, ее нет дома.
– Наш паршивый телефон опять сломался, третий раз за месяц! Ты не знаешь, где она сейчас?
– Она не сказала, куда собирается. Машина на месте, так что наверняка где-нибудь по соседству.
– Ну, искать ее по всей округе я не собираюсь. Если она придет до десяти, пусть позвонит, а если телефон все еще будет барахлить, – может, она заглянула бы к нам на минутку? Намекни, что она не пожалеет.
– Я ей скажу.
– Спасибо большое, Джерри.
Я посмотрел, как она сбегает по ступенькам крыльца. Потом поспешно вернулся в гостиную, достал книгу с полки, поднялся с нею наверх, бритвенным лезвием вырезал титульный лист. Записку я положил на туалетном столике в спальне. Выглядела она очень убедительно. И не обманывала. Ведь Лоррейн действительно никогда не вернется. Я спустился в подвал, в кладовку, где мы хранили садовую мебель. Она была накрыта парусиновой тканью. В двух местах парусина была порвана, и пятен на ней хватало. Но для моей цели сгодится. Я сложил кусок ткани в несколько раз. Отыскал там же, в углу, крепкий бельевой шнур. Все это отнес в ванную. Включил свет. Почему-то я ждал, что Лорри теперь будет выглядеть по-другому, но нет, в ней ничего не изменилось, она была такая же, как и перед тем. Я расстелил ткань на кафельном полу рядом с ней. Опустился на корточки, вытер мокрые ладони о брюки. Что-то мешало мне прикоснуться к мертвой Лоррейн. Но что уж теперь… Я взялся за ее плечи и бедра и перекатил ее на расстеленную парусину. Тело еще не успело окоченеть, но не ощущалось уже в нем и тепла, свойственного человеку при жизни. Она была ни теплой, ни холодной – нечто среднее, ненатуральное и неприятное. Я перевернул ее еще раз, теперь покойница лежала на спине. Я сложил ее руки вдоль туловища, ноги прижал одну к другой. Потом загнул верхний и нижний края ткани, закрыв таким образом лицо и ноги. Затем то же самое повторил с правого бока и с левого. Продел шнур снизу и крепко перевязал получившийся пакет – вокруг лодыжек, колен, бедер, талии, груди, шеи. Когда я поднялся, колени мои дрожали. Только теперь я сообразил, что во время всей этой процедуры я ни разу не взглянул на нее.
Кое-как я поднял длинный сверток. Говорят, человек после смерти весит больше, чем при жизни. Не знаю. Она не показалась мне тяжелей, чем когда-то, при тех нередких случаях, когда мне приходилось тащить ее домой на себе – по той простой причине, что она не держалась на ногах. Я прислонил ее к стене. И это мне уже приходилось делать когда-то, – пригнулся, подставил правое плечо под ее живот, ухватил за колени, поднялся. Верхняя часть туловища теперь перевешивалась мне за спину. Когда я до конца распрямился, из ее горла вырвался чудовищный хрип. Холодный пот выступил на всем моем теле. Я стоял с этой своей ношей на плече и убеждал себя, что это просто вышел воздух, остававшийся в ее легких. Так оно и было, конечно. По темной лестнице я снес ее вниз и осторожно опустил на пол. Я запер все три наружные двери и снова взбежал наверх. Вытер пол в ванной. Потом сделал все, чтобы царапины на моей щеке не бросались в глаза. Я использовал крем, который Лоррейн употребляла, замазывая случайные прыщики.
Едва я покончил с этим занятием, зазвонил телефон.
– Алло!
– Джерри, это опять Манди. Прости, что беспокою. Лоррейн уже дома?
– Еще нет.
– Ах так. Ну, тогда хотя бы скажу тебе, что наш телефон уже в порядке.
– Я… Мне нужно уехать, Манди. Вернусь, должно быть, поздно. Но я ей оставлю записку.
– Может, мне прийти и позаботиться о твоем друге, ведь он все-таки болен, а вас обоих не будет дома? Поверь, мне это было бы совсем нетрудно.
– Спасибо большое, но не нужно. Винс спит. Благодарю тебя, Манди.
– Как он, кстати, насчет блондинок?
– О, это он всегда готов. Равным образом и насчет брюнеток и рыжих.
– А ты? Ты случайно к рыженьким не питаешь слабости, а, Джерри?
– Не понимаю.
– Ну, я тут краем уха слышала, что ты.., что вы с одной нашей общей подругой имели весьма приятный тет-а-тет, вы еще сидели в креслах-качалках в саду, а потом оба разом исчезли. И ни один из вас вроде бы не жалел об этом.
– Тут какое-то недоразумение.
– Может быть, может быть. Так не забудешь оставить записку, Джерри?
– Не забуду.
Я положил трубку. Сошел вниз, в гостиную, присел к письменному столу и написал: «Лорри, позвони, пожалуйста, Манди, как только придешь. Наш больной спит. Я удаляюсь. Когда вернусь, не знаю. Твоя угроза действует мне на нервы. Я все еще надеюсь, что это сгоряча и ты так не думаешь».
Я подписался. Положил записку в кухне на стол, придавив ее тяжелой солонкой. Я посмотрел на сверток, лежавший на полу перед дверью, и произнес, обращаясь прямо к нему:
– Ты должна позвонить твоей подруге Манди, мое сокровище.
И засмеялся. И оборвал смех. Это был чертовски несимпатичный смех – хриплый, истеричный, мерзкий.
Я пошел в гараж, взял и забросил в багажник моей машины короткую лопату. Настал ее черед. Когда я запихивал тюк в багажник, голова глухо стукнулась о металл. Я взялся за ноги и пристроил их рядом с лопатой. Форма свертка могла вызвать подозрения, и я положил сверху старое армейское одеяло, всегда тут лежавшее. Но и теперь этот странный продолговатый пакет мог бы навести кого-то на нежелательные размышления. Я снял одеяло, уложил лопату наискосок поверх длинного тюка, а затем накрыл одеялом лопату и все остальное.
Я замкнул парадные двери, уселся в машину, поехал. В город. Остановился в тихой боковой улочке возле отеля «Верной» и запер машину. Прошел в бар. Вечер был тихий, спокойный, мирный. Четыре-пять парочек и трое мужчин у стойки. Я взобрался на сиденье-вертушку. Тимми подошел и сказал:
– Вечер добрый, мистер Джеймсон.
– Не такой уж и добрый, – проворчал я в ответ мрачно и нарочито невнятно. – Устрой-ка мне «бурбон», Тимми. И не скупись: чем крепче, тем лучше.
Я положил на стойку доллар. Когда он забирал бумажку, я сказал:
– До чего хреновый мир нам достался, а, Тимми? С бабами никакой жизни нет, и без баб тоже не жизнь. Скажешь нет?
– М-м, да, так оно и выглядит иной раз, мистер Джеймсон.
Лоррейн частенько заявлялась в этот бар, и Тимми, похоже, сочувствовал мне не только на словах.
– Будь я проклят, если пойду домой. Сниму номер, хотя бы прямо тут, у вас а, Тимми?
– Что уж, всякое бывает, – сказал он не совсем впопад.
Я влил в себя спиртное и дал ему еще один доллар на чай. Теперь он меня запомнил. Выходя, я задел плечом дверной косяк. Потом быстро нырнул в машину и поехал к нашему строительному участку на Парк Террас. Теперь я благословлял Э. Д, за его упрямство. Давно уже я уговаривал его нанять ночного сторожа. Я убеждал его, что стайка юнцов из озорства способна нанести нам ущерб, который в несколько раз превысит все затраты на сторожа. А воры стащат что-нибудь – ищи их потом! Но он неизменно возражал, что рабочие обязаны запирать все инструменты и материалы в вагончиках и в сараях, а детям так и так не воспретишь стащить какую-нибудь там чурку, болванку или доску.
Я знал, что завтра утром точно по графику передвижные бетономешалки зальют раствором фундаменты десяти домов и будущие стоянки для автомашин. Формы были уже приготовлены. Я остановился за высоким штабелем полых кирпичей. Постоял, пока глаза привыкли к темноте. Нужно было убедиться, что стройплощадку не облюбовала какая-нибудь парочка. Ближайшие жилые дома находились за четверть мили отсюда. Где-то неподалеку голосами младенцев орали две кошки.
Я достал лопату, переступил через шнур и через дощатую перегородку – границу будущей бетонированной площадки. Еще три шага. Здесь. Основная масса раствора сбрасывается на середину, а уж затем разравнивается. Я выбрал дом, расположенный на покатом склоне, так что здесь для будущей автостоянки мы подсыпали землю. Я рассчитывал, что копать тут будет легче.
Легче, да. Но не так уж легко, потому что мне приходилось спешить. Я запыхался, спина и плечи уже болели. Нужно было бы копать еще глубже, но я остановился на четырех футах.
Я подогнал машину с погашенными фарами задним ходом почти вплотную к месту. Открыл багажник. Снял парусину. Потянул ее за ноги, привел в сидячее положение, после чего опять взвалил через плечо. Яма оказалась слишком тесной, и в длину, и в ширину места только-только хватило. Я пытался вообще не думать о том, что я делаю, забрасывая могилу землей. Но потом землю нужно было утрамбовать. Я утаптывал ее, а сам видел, как она лежит в бикини у плавательного бассейна, греясь на солнце. Видел ее в вечернем платье. Я видел ее шагающей, бегущей, смеющейся.
Земли оставалось в излишке меньше, чем я предполагал. Она заняла там совсем немного места. Оставшееся я разметал широкими взмахами лопаты. Потом парусиновой тряпкой тщательно загладил следы, которые я оставил, утаптывая почву.
Одиннадцать. Время поджимало. Я поехал домой, убрал лопату. Открыл встроенный шкаф в верхнем коридоре, достал оттуда оба дорожных чемодана. Я не поленился набить их доверху вещами, которые она захотела бы взять с собой. Все лучшее, все самое новое. Костюмы, юбки, блузы, туфли, драгоценности, духи, косметику. Я собирал это все так же лихорадочно и поспешно, как и она собирала бы. Я оставил открытыми пару ящиков и кое-что из тряпок уронил почти нечаянно, – пусть валяются в шкафу и на полу, так естественней.
Я был почти готов, когда зазвонил телефон. Пусть звонит. Одиннадцать раз проверещала проклятая машинка, прежде чем звонивший догадался повесить трубку. Я снес чемодан вниз и уложил в багажник медного «порше», туда же я сунул ее норковую накидку. Как обычно, она оставила ключ в зажигании. Я возвратился в дом и вышел оттуда в теннисных туфлях, в штанах, в которых я ездил когда-то на охоту, темной шерстяной рубахе. Я нес ее сумочку, при мне был также пистолет, автоматический, двадцать второго калибра, девятизарядный, к которому я не прикасался по меньшей мере три года. Все девять патронов были в обойме.
Как в прошлый раз, с Винсом, я обогнул полгорода, пока не выехал на ту же дорогу № 167. Здесь я повернул на север. Приземистая, прямо-таки стелющаяся по земле машина ввинчивалась все дальше в горы. Мне везло, дорога была пуста. Проезжая Бринделл, что в двух милях от озера, я особенно опасался, что кто-то заметит меня. Но нет, и тут было пусто, если не считать дюжины тусклых домов. В середине деревни я свернул на проселок. Ночь была так тиха, что Винс мог бы и проснуться, если бы я подъехал чересчур близко. Поэтому я выключил мотор где-то за четверть мили от дома и предоставил «порше» катиться по инерции, покуда деревья, окружавшие летний дом Мэлтонов, темными глыбами не выросли перед глазами. Здесь я нажал на тормоз.
Казалось совершенно невероятным, что я был здесь еще сегодня днем. Представлялось, что это было давным-давно, много суток назад. Я вставил обойму, но оставил палец на предохранителе – на случай, если вдруг споткнусь в темноте.
Между деревьями месяц освещал дорогу, и я мог прибавить шагу, не боясь налететь на ветку или камень. Дальше пришлось опять быть осторожнее: сухая листва устилала здесь землю, и мне приходилось думать, куда поставить ногу, чтобы не задеть пенек или сухую ветку, утонувшую в листьях. Камень-голыш вылетел из-под ноги и ударился о другой такой же. Я стоял, затаив дыхание, прислушивался. Кровожадная мошкара пировала на мне. Я слышал, как вода плещет внизу о скалу. За спиной ухала сова – звук не из самых веселых. Далеко-далеко залаяла собака.
То, что я здесь делал, требовало своеобразной школы, и я ее когда-то прошел. Одолев наконец последний промежуток, я опустился на колени, ощупывая глазами черную массу дома, высившуюся передо мной на фоне посеребренной месяцем воды и неба, битком набитого звезда ми. Я решил, что он обосновался в спальне, находящейся в юго-восточном углу дома. Там было всего удобнее, и огромная двуспальная кровать должна была его устроить. Я набрал в руку с полдюжины камушков величиной с земляной орех. Сладковатый запах оружейного масла бил в нос. Быстро и бесшумно я пересек освещенный месяцем подъездной путь и распластался, прижавшись к шероховатой стене здания, замер. – Через минуту я опять двинулся вдоль дома, покуда не оказался под окном той самой спальни. Теперь я мог слышать его дыхание, медленное и глубокое. Я немного отошел от стены и бросил камушек в кусты. С шумом задел он ветку и свалился. После второго броска я прислушался. Теперь его дыхания не было слышно. Я кинул третий камень и ждал. Вот скрипнула, вернее, крякнула кровать. Потом под тяжестью его тела вздрогнула половица. Я положил палец на курок и на шаг передвинулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Итак, я возвратился в ванную, осторожно встал на колени и приложил ухо к ее груди, ожидая услышать удары сердца. Но не услышал ничего. Жуткое молчание.
И снова я в спальне. Взял в руки фужер. Поставил. Сел на край постели, поднял телефонную трубку. Услышал гудки. Длинные гудки. Прошла секунда, другая. Нужно было набрать ноль и вызвать полицию. Сказать: мне очень жаль, я лишь слегка толкнул ее, – и вот оно как вышло. Я положил трубку и вытер вспотевшие ладони о покрывало. Думай, дьявол тебя побери! Стряхни с себя хмель, думай! Она мертва. Конечно: нет ее. Есть только оболочка. Труп. То, что перевозят в катафалке, что обмывают и гримируют, а потом под органную музыку… Выбор за тобой, Джеймсон. Зови полицию, надейся на справедливость, милосердие и минимум три года за решеткой – за убийство по неосторожности. Или же уничтожь все следы и попробуй выбраться отсюда невредимым.
А что будет с деньгами, спрятанными там, под штабелем дров? А.., а что если тебя будут расспрашивать о Винсенте, о твоем фронтовом друге? Спокойно, Джеймсон. Сохраняй выдержку, постарайся быть объективным и не теряй логики. Обдумай все с разных сторон.
Кусок мыла на полу. Намылить ее ступни. Провести мылом длинный след по кафельному полу. Открыть кран под раковиной. И уйти. Организовать себе железное алиби. Вернуться. И «найти» ее.
Но у этих наверняка будут свои соображения: под каким углом она должна была упасть, поскользнувшись, где и сколько могло остаться мыла и так далее. Попытаться бы можно было, если бы не царапины. Они извлекут у нее из под ногтей обрывки кожи, найдут кровь – немного, но им хватит сделать анализ. Или – сегодня же ночью отправиться в путь? Взять деньги и – подальше отсюда? Но тогда уже совершенно точно они начнут охотиться за мной. Нет, с этим нужно покончить как-то иначе. И без того сложностей хватает. Лучше было бы убрать ее, вот что. Я начал крутить эту мысль так и этак, обкатывать, осторожно пробовать, подойдет ли? Подошла.
История с Винсентом. Измена. Скандал. Она поцарапала меня в разгаре ссоры. Потом они оба сели в машину и уехали. Так все сходилось: и правда (неполная), и прошлое Винса, и ее репутация. Только ничего нельзя в этом случае делать наполовину. Сесть, обдумать, даже набросать план, испытать его на прочность.
И по мере того как ко мне возвращалась уверенность, вырисовывался один поворот, нечто такое, что могло стать этакой недостающей точкой над «i». Да-да, правильно. Если только я ничего не путаю. Но похоже, что нет.
Когда-то, в первые годы нашего брака, когда наши споры еще были наполнены живым чувством и я страдал, слыша от нее злые слова, задолго до того, как все эти сцены обратились в тягостную рутину, случилась одна безобразная сцена. Я уж и не помню, почему она тогда решила навсегда расстаться со мной. Придя домой, я обнаружил записку. Она нацарапала ее на титульном листе первой попавшейся книги, и раскрытый том оставила посреди комнаты, на ковре. Я увидел книгу, войдя в комнату, почти сразу. Теперь я вспомнил: после того как Мы тогда помирились, она хотела вырвать из книги этот лист, но я решил его сохранить. Может быть, рассчитывал использовать как оружие в следующий раз?
Теперь я отыскал эту книгу, поднес ее к свету, раскрыл. Наклонным, крупным почерком школьницы, – вместо точек над «i» она почему-то ставила маленькие кружочки, – она написала тогда: «Джерри, это все потеряло всякий смысл. Я ухожу, совсем, окончательно. Не пытайся меня разыскивать. Я никогда не вернусь». Вместо подписи стояла буква «Л», бумага в этом месте была прорвана насквозь.
Кажется, я никогда и ни при ком не упоминал о существовании этой записки. Конечно, есть способы определить возраст чернил. Этим исполнилось шесть лет, но выглядели они только что просохшими.
На веранде послышались шаги. Я захлопнул книгу и вернул на полку, на прежнее место. Сердце мое бешено колотилось.
Я подошел к дверям. Свет не выключил. Я почувствовал некоторое облегчение, разглядев при свете наружного фонаря женский силуэт.
– Джерри?
– Хелло, Манди.
– Лоррейн дома?
– Нет, ее нет дома.
– Наш паршивый телефон опять сломался, третий раз за месяц! Ты не знаешь, где она сейчас?
– Она не сказала, куда собирается. Машина на месте, так что наверняка где-нибудь по соседству.
– Ну, искать ее по всей округе я не собираюсь. Если она придет до десяти, пусть позвонит, а если телефон все еще будет барахлить, – может, она заглянула бы к нам на минутку? Намекни, что она не пожалеет.
– Я ей скажу.
– Спасибо большое, Джерри.
Я посмотрел, как она сбегает по ступенькам крыльца. Потом поспешно вернулся в гостиную, достал книгу с полки, поднялся с нею наверх, бритвенным лезвием вырезал титульный лист. Записку я положил на туалетном столике в спальне. Выглядела она очень убедительно. И не обманывала. Ведь Лоррейн действительно никогда не вернется. Я спустился в подвал, в кладовку, где мы хранили садовую мебель. Она была накрыта парусиновой тканью. В двух местах парусина была порвана, и пятен на ней хватало. Но для моей цели сгодится. Я сложил кусок ткани в несколько раз. Отыскал там же, в углу, крепкий бельевой шнур. Все это отнес в ванную. Включил свет. Почему-то я ждал, что Лорри теперь будет выглядеть по-другому, но нет, в ней ничего не изменилось, она была такая же, как и перед тем. Я расстелил ткань на кафельном полу рядом с ней. Опустился на корточки, вытер мокрые ладони о брюки. Что-то мешало мне прикоснуться к мертвой Лоррейн. Но что уж теперь… Я взялся за ее плечи и бедра и перекатил ее на расстеленную парусину. Тело еще не успело окоченеть, но не ощущалось уже в нем и тепла, свойственного человеку при жизни. Она была ни теплой, ни холодной – нечто среднее, ненатуральное и неприятное. Я перевернул ее еще раз, теперь покойница лежала на спине. Я сложил ее руки вдоль туловища, ноги прижал одну к другой. Потом загнул верхний и нижний края ткани, закрыв таким образом лицо и ноги. Затем то же самое повторил с правого бока и с левого. Продел шнур снизу и крепко перевязал получившийся пакет – вокруг лодыжек, колен, бедер, талии, груди, шеи. Когда я поднялся, колени мои дрожали. Только теперь я сообразил, что во время всей этой процедуры я ни разу не взглянул на нее.
Кое-как я поднял длинный сверток. Говорят, человек после смерти весит больше, чем при жизни. Не знаю. Она не показалась мне тяжелей, чем когда-то, при тех нередких случаях, когда мне приходилось тащить ее домой на себе – по той простой причине, что она не держалась на ногах. Я прислонил ее к стене. И это мне уже приходилось делать когда-то, – пригнулся, подставил правое плечо под ее живот, ухватил за колени, поднялся. Верхняя часть туловища теперь перевешивалась мне за спину. Когда я до конца распрямился, из ее горла вырвался чудовищный хрип. Холодный пот выступил на всем моем теле. Я стоял с этой своей ношей на плече и убеждал себя, что это просто вышел воздух, остававшийся в ее легких. Так оно и было, конечно. По темной лестнице я снес ее вниз и осторожно опустил на пол. Я запер все три наружные двери и снова взбежал наверх. Вытер пол в ванной. Потом сделал все, чтобы царапины на моей щеке не бросались в глаза. Я использовал крем, который Лоррейн употребляла, замазывая случайные прыщики.
Едва я покончил с этим занятием, зазвонил телефон.
– Алло!
– Джерри, это опять Манди. Прости, что беспокою. Лоррейн уже дома?
– Еще нет.
– Ах так. Ну, тогда хотя бы скажу тебе, что наш телефон уже в порядке.
– Я… Мне нужно уехать, Манди. Вернусь, должно быть, поздно. Но я ей оставлю записку.
– Может, мне прийти и позаботиться о твоем друге, ведь он все-таки болен, а вас обоих не будет дома? Поверь, мне это было бы совсем нетрудно.
– Спасибо большое, но не нужно. Винс спит. Благодарю тебя, Манди.
– Как он, кстати, насчет блондинок?
– О, это он всегда готов. Равным образом и насчет брюнеток и рыжих.
– А ты? Ты случайно к рыженьким не питаешь слабости, а, Джерри?
– Не понимаю.
– Ну, я тут краем уха слышала, что ты.., что вы с одной нашей общей подругой имели весьма приятный тет-а-тет, вы еще сидели в креслах-качалках в саду, а потом оба разом исчезли. И ни один из вас вроде бы не жалел об этом.
– Тут какое-то недоразумение.
– Может быть, может быть. Так не забудешь оставить записку, Джерри?
– Не забуду.
Я положил трубку. Сошел вниз, в гостиную, присел к письменному столу и написал: «Лорри, позвони, пожалуйста, Манди, как только придешь. Наш больной спит. Я удаляюсь. Когда вернусь, не знаю. Твоя угроза действует мне на нервы. Я все еще надеюсь, что это сгоряча и ты так не думаешь».
Я подписался. Положил записку в кухне на стол, придавив ее тяжелой солонкой. Я посмотрел на сверток, лежавший на полу перед дверью, и произнес, обращаясь прямо к нему:
– Ты должна позвонить твоей подруге Манди, мое сокровище.
И засмеялся. И оборвал смех. Это был чертовски несимпатичный смех – хриплый, истеричный, мерзкий.
Я пошел в гараж, взял и забросил в багажник моей машины короткую лопату. Настал ее черед. Когда я запихивал тюк в багажник, голова глухо стукнулась о металл. Я взялся за ноги и пристроил их рядом с лопатой. Форма свертка могла вызвать подозрения, и я положил сверху старое армейское одеяло, всегда тут лежавшее. Но и теперь этот странный продолговатый пакет мог бы навести кого-то на нежелательные размышления. Я снял одеяло, уложил лопату наискосок поверх длинного тюка, а затем накрыл одеялом лопату и все остальное.
Я замкнул парадные двери, уселся в машину, поехал. В город. Остановился в тихой боковой улочке возле отеля «Верной» и запер машину. Прошел в бар. Вечер был тихий, спокойный, мирный. Четыре-пять парочек и трое мужчин у стойки. Я взобрался на сиденье-вертушку. Тимми подошел и сказал:
– Вечер добрый, мистер Джеймсон.
– Не такой уж и добрый, – проворчал я в ответ мрачно и нарочито невнятно. – Устрой-ка мне «бурбон», Тимми. И не скупись: чем крепче, тем лучше.
Я положил на стойку доллар. Когда он забирал бумажку, я сказал:
– До чего хреновый мир нам достался, а, Тимми? С бабами никакой жизни нет, и без баб тоже не жизнь. Скажешь нет?
– М-м, да, так оно и выглядит иной раз, мистер Джеймсон.
Лоррейн частенько заявлялась в этот бар, и Тимми, похоже, сочувствовал мне не только на словах.
– Будь я проклят, если пойду домой. Сниму номер, хотя бы прямо тут, у вас а, Тимми?
– Что уж, всякое бывает, – сказал он не совсем впопад.
Я влил в себя спиртное и дал ему еще один доллар на чай. Теперь он меня запомнил. Выходя, я задел плечом дверной косяк. Потом быстро нырнул в машину и поехал к нашему строительному участку на Парк Террас. Теперь я благословлял Э. Д, за его упрямство. Давно уже я уговаривал его нанять ночного сторожа. Я убеждал его, что стайка юнцов из озорства способна нанести нам ущерб, который в несколько раз превысит все затраты на сторожа. А воры стащат что-нибудь – ищи их потом! Но он неизменно возражал, что рабочие обязаны запирать все инструменты и материалы в вагончиках и в сараях, а детям так и так не воспретишь стащить какую-нибудь там чурку, болванку или доску.
Я знал, что завтра утром точно по графику передвижные бетономешалки зальют раствором фундаменты десяти домов и будущие стоянки для автомашин. Формы были уже приготовлены. Я остановился за высоким штабелем полых кирпичей. Постоял, пока глаза привыкли к темноте. Нужно было убедиться, что стройплощадку не облюбовала какая-нибудь парочка. Ближайшие жилые дома находились за четверть мили отсюда. Где-то неподалеку голосами младенцев орали две кошки.
Я достал лопату, переступил через шнур и через дощатую перегородку – границу будущей бетонированной площадки. Еще три шага. Здесь. Основная масса раствора сбрасывается на середину, а уж затем разравнивается. Я выбрал дом, расположенный на покатом склоне, так что здесь для будущей автостоянки мы подсыпали землю. Я рассчитывал, что копать тут будет легче.
Легче, да. Но не так уж легко, потому что мне приходилось спешить. Я запыхался, спина и плечи уже болели. Нужно было бы копать еще глубже, но я остановился на четырех футах.
Я подогнал машину с погашенными фарами задним ходом почти вплотную к месту. Открыл багажник. Снял парусину. Потянул ее за ноги, привел в сидячее положение, после чего опять взвалил через плечо. Яма оказалась слишком тесной, и в длину, и в ширину места только-только хватило. Я пытался вообще не думать о том, что я делаю, забрасывая могилу землей. Но потом землю нужно было утрамбовать. Я утаптывал ее, а сам видел, как она лежит в бикини у плавательного бассейна, греясь на солнце. Видел ее в вечернем платье. Я видел ее шагающей, бегущей, смеющейся.
Земли оставалось в излишке меньше, чем я предполагал. Она заняла там совсем немного места. Оставшееся я разметал широкими взмахами лопаты. Потом парусиновой тряпкой тщательно загладил следы, которые я оставил, утаптывая почву.
Одиннадцать. Время поджимало. Я поехал домой, убрал лопату. Открыл встроенный шкаф в верхнем коридоре, достал оттуда оба дорожных чемодана. Я не поленился набить их доверху вещами, которые она захотела бы взять с собой. Все лучшее, все самое новое. Костюмы, юбки, блузы, туфли, драгоценности, духи, косметику. Я собирал это все так же лихорадочно и поспешно, как и она собирала бы. Я оставил открытыми пару ящиков и кое-что из тряпок уронил почти нечаянно, – пусть валяются в шкафу и на полу, так естественней.
Я был почти готов, когда зазвонил телефон. Пусть звонит. Одиннадцать раз проверещала проклятая машинка, прежде чем звонивший догадался повесить трубку. Я снес чемодан вниз и уложил в багажник медного «порше», туда же я сунул ее норковую накидку. Как обычно, она оставила ключ в зажигании. Я возвратился в дом и вышел оттуда в теннисных туфлях, в штанах, в которых я ездил когда-то на охоту, темной шерстяной рубахе. Я нес ее сумочку, при мне был также пистолет, автоматический, двадцать второго калибра, девятизарядный, к которому я не прикасался по меньшей мере три года. Все девять патронов были в обойме.
Как в прошлый раз, с Винсом, я обогнул полгорода, пока не выехал на ту же дорогу № 167. Здесь я повернул на север. Приземистая, прямо-таки стелющаяся по земле машина ввинчивалась все дальше в горы. Мне везло, дорога была пуста. Проезжая Бринделл, что в двух милях от озера, я особенно опасался, что кто-то заметит меня. Но нет, и тут было пусто, если не считать дюжины тусклых домов. В середине деревни я свернул на проселок. Ночь была так тиха, что Винс мог бы и проснуться, если бы я подъехал чересчур близко. Поэтому я выключил мотор где-то за четверть мили от дома и предоставил «порше» катиться по инерции, покуда деревья, окружавшие летний дом Мэлтонов, темными глыбами не выросли перед глазами. Здесь я нажал на тормоз.
Казалось совершенно невероятным, что я был здесь еще сегодня днем. Представлялось, что это было давным-давно, много суток назад. Я вставил обойму, но оставил палец на предохранителе – на случай, если вдруг споткнусь в темноте.
Между деревьями месяц освещал дорогу, и я мог прибавить шагу, не боясь налететь на ветку или камень. Дальше пришлось опять быть осторожнее: сухая листва устилала здесь землю, и мне приходилось думать, куда поставить ногу, чтобы не задеть пенек или сухую ветку, утонувшую в листьях. Камень-голыш вылетел из-под ноги и ударился о другой такой же. Я стоял, затаив дыхание, прислушивался. Кровожадная мошкара пировала на мне. Я слышал, как вода плещет внизу о скалу. За спиной ухала сова – звук не из самых веселых. Далеко-далеко залаяла собака.
То, что я здесь делал, требовало своеобразной школы, и я ее когда-то прошел. Одолев наконец последний промежуток, я опустился на колени, ощупывая глазами черную массу дома, высившуюся передо мной на фоне посеребренной месяцем воды и неба, битком набитого звезда ми. Я решил, что он обосновался в спальне, находящейся в юго-восточном углу дома. Там было всего удобнее, и огромная двуспальная кровать должна была его устроить. Я набрал в руку с полдюжины камушков величиной с земляной орех. Сладковатый запах оружейного масла бил в нос. Быстро и бесшумно я пересек освещенный месяцем подъездной путь и распластался, прижавшись к шероховатой стене здания, замер. – Через минуту я опять двинулся вдоль дома, покуда не оказался под окном той самой спальни. Теперь я мог слышать его дыхание, медленное и глубокое. Я немного отошел от стены и бросил камушек в кусты. С шумом задел он ветку и свалился. После второго броска я прислушался. Теперь его дыхания не было слышно. Я кинул третий камень и ждал. Вот скрипнула, вернее, крякнула кровать. Потом под тяжестью его тела вздрогнула половица. Я положил палец на курок и на шаг передвинулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17