Людмила Кулагина
Да будет день!

Предисловие

Поэзия – самый надёжный способ вырваться из повседневной житейской лжи в небесные просторы высочайшей Правды. Именно поэтому пафосная, лживая поэзия просто невозможна. Если она всё—таки бывает, то это подделка под поэзию, её видимость, может быть, даже талантливая. Впрочем, нет, подделка талантливой быть не может. А всякая Правда, вырвавшаяся в поэзию, изначально талантлива.
И вот перед нами – истинный поэтический сборник, вырвавшаяся в Поэзию Правда. Его автор ещё неизвестен как поэт. Это его первый опыт, но опыт достаточно трудный и ёмкий. Очень интересный, богатый фактами и мыслями. Он, безусловно, должен выйти на простор и найти себе читателя, потому что читателю нужен такой собеседник, спутник, человек, во многом похожий на него самого.
Автор сборника, названного «Да будет день!» – женщина. Немолодой её не назовёшь, хотя она постоянно подчёркивает свой зрелый возраст и некоторые особенности этого жизненного периода. Это – не просто ещё молодой человек, это панхронически молодая особа, глубоко чувственная, абсолютно честная, смелая, видевшая в лицо смерть и испытавшая немало жизненных радостей. Прямо скажем – счастливая! Счастливая, несмотря ни на что!
Ей есть, что сказать, может быть, даже «в лицо ударить». И она это делает, уча так же поступать других. Катарсис (очищение) от чтения стихов Людмилы Кулагиной – необыкновенный, зовущий, вызывающий слёзы и смех, желание найти в себе созвучия пережитого автором. И это свидетельство подлинной поэтичности сборника «Да будет день!».
Что заставляет автора писать стихи и стремиться издать написанное? Думается, это то, что описывается вот так:
«…И, может быть, кто—то, немного похожий,
Узнав, как по жизни металась душа,
В такой же апрельский денёк непогожий,
О жизни задумается, не спеша…».
Да. Если можно сказать что—то важное, нужное, полезное для другого человека, нужно сказать… И о дочери, живущей так далеко, и о брате Жене, погибшем в родном городе так нелепо и жутко, и о хлопотах насчёт пенсии, которая до ужаса минимальна, хотя человек (автор) работал усердно и долго, и о стране, которая не слишком заботлива и справедлива, и о возрасте, который так некстати и не вовремя пришёл на место кипучей страсти, и о Боге, от которого нельзя ни на секунду отдалиться: кроме Бога нет у нас, у нашего народа, страны, никого и ничего.
Словарный запас у поэтессы богат до бесконечности. Иногда мысль рождает слово, а иногда слово – целый каскад рассуждений, завёрнутых в изящные, полупрозрачные ткани поэтем – затейливых образов (аллитераций, тропов, паронимов). Всё это чудесно! От стихов госпожи Кулагиной не устаёшь. Их даже не хватает, хотя сборник весьма напряжён по объёму и, ясно, обойдётся автору в копеечку, потому что издаёт его автор сам, на свою минимальную пенсию, сэкономив на том да на сём, вовсе не лишнем.
Когда—нибудь стихи Людмилы Кулагиной будут печатать дорогие издатели. Поди, ещё перессорятся из—за рукописей и прав их издавать. А пока – почти самиздат, правда, с надлежащими метками (на случай плагиатов). С нас и этого хватит. Мы бы и ещё заплатили, если нужно. Жизнью! Другого ничего нет!
Доктор филологических наук, Владимир Георгиевич Руделёв профессор, заслуженный работник Высшей школы, член Союза российских писателей

Себе, когда грущу и жизнь едва тащу

Воспеть сиюминутность, повседневность, —
Вы скажете, – заслуги в этом нет.
Когда тоскую, обижаюсь, даже гневаюсь,
Про лотерейный забываю я билет,
Который, будучи действителен, играет.
И лишь поэтому ещё пока живу,
Но, может быть, на самом жизни крае,
И день назначен с Богом рандеву.
Нам не дано знать это время, дату,
И день сегодняшний последним может стать.
Подумаю об этом я когда—то.
Пока же буду календарь листать,
Где каждый день покажется мне чудом:
Ведь и его уже могло не быть.
И жизнь моя – лишь высших сил причуда.
И дай мне, Бог, об этом не забыть!
   

***

Я думаю о том, кому нужна стихия
Стихов, их рифм и ритма плен?
Зачем сама—то, собственно, пишу стихи я?
Ведь то, что живо, – будет завтра тлен.
Пытаясь избежать забвенья смерти,
Не исчезай, прошу, миг жизни, задержись!
В бессмысленной нелепой круговерти
Стихами словно удержать пытаюсь жизнь.
Но жизнь течёт, течёт водой сквозь пальцы.
И что останется от нас, когда умрём?..
Но в будущее наше, сколь ни пялься,
Ты даже точку не рассмотришь в нём.
Что за шаманство – стихо—сотворенье?
Зачем тома стихов, где сонм теней?
Но я пишу, пишу стихотворенья,
Чтоб после жизни всё ж остаться в ней.
   

Путь к себе. Призвание. Судьба

***

Когда—то выбирала я свои пути—дороги,
Не к тем прислушиваясь сердцем голосам.
Мне диктовали: долг, необходимость и тревоги, —
Казались значимей они судьбы весам,
Чем жалкие потуги вдохновенья:
И ум ещё не развит был, и опыт мал,
Влиянье на меня имели чьи—то мненья,
И дух мой сам себя тогда не знал.
Одна лишь страсть, о коей не жалею
(И этот грех от ближних нынче не таю:
Запойным чтением я с юности болею),
Мне помогла сквозь мрак нести мечту мою.
Теперь, мне кажется, я знаю, что от жизни
Мне нужно, чтобы в ней счастливой стать:
Жизнь внутреннюю отражать свою, как в призме,
А это значит – мыслить, чувствовать, писать.
Не так существенно, на выходе что будет —
Стихи иль проза, публицистика, роман.
Надеялась на память лет, что не забудет
Она весь этот чувствами расцвеченный обман.
Откладывала вновь и вновь я срок призванья
И занималась чуждым духу ремеслом,
В своём боясь быть гостем самозваным,
Гребла то вкривь, то вкось одним веслом.
Меня, скажу по совести, и заносило:
То в грусти омут, то в отчаянья затон.
Распутав водоросли и собравшись с силой,
Плыла опять я в мир идей, где был Платон.
Предполагаю, промыслительно то было —
Сомненье, выжиданье. Долгу дань
Я отдала профессией, легко её забыла. —
Судьбы моей уже скудеет длань.
Теперь, как никогда, к своей судьбе причастна, —
Её программа не простит мне больше сбой, —
Я только—только постигаю это счастье:
Позволить наконец—то быть собой.
   

***

Зарытому таланту и кумирам,
Атлантам, звёздам, жизни «чёрным дырам»
Кариатидою смотрю на вас, атланты,
И умиленья не скрываю больше слёз.
Господь и мне когда—то дал таланты,
Но я зарыла их на сорном поле грёз.
Теперь откапывать хожу я их ночами —
На кухне собственной, орудуя пером,
Отмаливая грех стихами и свечами,
Пока не подогнал свою ладью Харон.
Господь наш щедр, рабы его ленивы.
Рассеян взор был мой, соблазн в себе тая.
Я что—то сеяла, но так скудны поливы.
Сегодня урожай свой собираю я:
Художник из меня не получился.
Не вышел от науки кандидат.
Фотограф был, но, видно, отлучился.
Поэт – неискушённый, как примат.
Но всё ж я ремесло свое не брошу.
Пишу, годам и мненьям вопреки.
Теперь не надо быть ни для кого хорошей.
Симпатий нет у Стикса, у реки.
Она уносит всех равно бесстрастно.
И не исчезнет в ней бесследно лишь атлант.
А я пишу – «о жизни тленной и прекрасной»,
Вернуть трудом пытаясь преданный талант.
   

***

Я постигала звукопись стихов.
Они ко мне приходят тайно ночью.
А поутру, освободясь от сна оков,
Я собираю их осколки, клочья,
Чтобы сложить в причудливую быль
И незеркально отразить реальность,
Пока мой мозг реакций не забыл
На форс—мажор и просто на банальность.
Как бусы нижутся, к словам слова
Подходят иль меняются местами,
Их извлекает из шкатулки голова,
А я нижу безмолвными устами.
Останется замочком их скрепить —
Метафорой или нежданным словом,
К чьему—нибудь вниманью прикрепить,
Чтоб заиграли смыслы блеском новым.
   

Программное

Пора б у жизни взять тайм—аут —
К едрёне—фене все долги!
Они добьют меня, нокаут
Не за горами. И не лги,
Что изменить судьбу сумеешь
Потом, свой быт послав к чертям,
Страх перемен преодолеешь.
Вот Рубикон – твоя черта.
Брось всё, чтоб жизнь начать с начала,
С того, столь памятного сна,
Где, невесомая, летала,
Держась за краешек листа.
Там текст печатный был, я помню,
То ли стихи, а то ль роман,
Я улетала от погони,
Внизу оставив жизнь—обман
С её иллюзией свободы,
Мгновеньем счастья, бездной бед.
Пора взлетать – проходят годы
В бескрылой суетности лет.
Пора подняться мне над бытом,
Удрать с сизифовых работ,
Пока не выросли копыта,
В совсем иной водоворот,
Где мысли о насущном хлебе
Не превращают в жвачный скот,
Где белой чайкой в синем небе
Отмечен будет их полёт,
Где свежих ветров дуновенье
Развеет сонную печаль.
На лёгких крыльях вдохновенья
Ты воспаришь в родную даль,
Ту, что во внутреннем пространстве,
В твоей душе заключена.
Прощай же, рабье окаянство,
Судьба моя предрешена.
Писать! Прислушиваясь к сердцу.
Все сроки вышли, так спеши!
Но помни, в мир открывши дверцу:
Ведь он – лишь зеркало души.
   

***

Мои стихотворения —
Причуды настроения,
Мечты и упования
И разочарования.
Они приходят строчками,
Цепляются крючочками
За душу и сознание.
Они – моё призвание,
Как выяснилось – раннее,
Да выявилось ранами,
Мне жизнью нанесёнными,
К смертельным отнесёнными.
По—новому, воскресшая,
Сквозь мрак свой крест пронесшая,
Пою теперь о жизни я —
Возвышенной и низменной,
О грусти, лете—радости,
О вере в Бога, старости,
О том, как солнце всходит,
О том, что всё проходит.
   

***

О, волшебство поэзии, где слово превращает
В кристаллы образов унылое житьё,
И райское блаженство обещает,
И горя прошлого дарует забытьё!
И тянется душа вослед за словом
К возвышенным чертогам неземным,
Дни жизни озаряя светом новым
И смыслом наполняя их иным.
   

Коротко о себе

Не Анна, не Марина я, а Люда.
Изысков не найдёт в моих стихах гурман.
Простое, незатейливое блюдо
На полдник жизни приготовлю вам.
Образованье – высшее. Партийность – никакая.
Свободе духа массовость претит.
Лишь настроению минуты потакая,
Пишу стихи. А кто мне запретит?
Работала психологом когда—то.
В себе самой чуть—чуть разобралась.
Духовной брани мы нестойкие солдаты.
Лишь к власти над собой всегда рвалась.
Читала много. – «Чтоб не мыть посуду».
Вклад не вносила в чистоту рядов страны.
Любила жизнь. Кляла её, паскуду,
Когда беда грозила с каждой стороны.
Ждала чудес. – Ну, обчиталась в детстве сказок.
Они и были, да ждала совсем не те.
Но сверху светлых не было на то указов.
А потому жила в душевной темноте.
Но не совсем. Надежда—то светила,
Хоть свет её был слаб, чуть не угас.
Фортуна колесом как накатила, —
Немолодой уже, явился мне Пегас.
Мы с ним на пенсию одну мою, однако,
Ох, сомневаюсь, ничего, мол, проживём.
Чужую плюс кормлю ещё собаку,
Платя за гуманизм своим рублём.
Друзья—подруги – им свои стихи читаю, —
Мне говорят: пора публиковать.
Я соглашаюсь, а в уме себе считаю,
Кто сколько раз взаймы мне мог бы дать.
Вслух не прошу. – Ишь, гордая какая!
Ну, и сиди себе, не знаема никем.
Уж лучше так, чем жить в долгах, икая.
От славы в двух шагах. А, может, вдалеке.
   

***

Бывают состояния такие иногда,
Что строчки сочиняются, рифмуясь сами,
Загадочной вдруг кажется вода,
И миг отмерен вечности весами.
И надоедный лай собаки за окном
Становится иным по форме и по смыслу,
И пыльный угол посетит волшебный гном,
И изменяется теченье чувств и мыслей.
Но тонкая материя мгновения хрупка.
Вот ход часов её прервал, и он – реальность,
Хоть не было ни жеста, ни хлопка,
Мгновенно изменившего ментальность.
Во мне два мира существуют врозь.
В одном всё ясно: здесь часы, собака
Настойчиво выпрашивает кость,
Труся за женщиной до мусорного бака.
Здесь голубь никакой не символ ничего,
Здесь голубь – просто голубь и не боле.
И можно семечками покормить его
И посочувствовать нелёгкой птичьей доле.
Всё в этом мире есть: и звуки, и цвета,
И чувства есть, и славные мгновенья, —
Есть жизнь, но всё равно она – не та,
Какой её представит вдохновенье.
Не по случайности, его основа – вдох,
На выдохе – другие ощущенья.
И не сказать, чтоб мир, как таковой, был плох,
Но в нём – опасность скуки пресыщенья.
Лишь отстранясь на время от себя,
Утратив столь привычную пристрастность,
Ничей учитель, и ничей судья,
Иную к жизни чувствуешь причастность.
И невещественное что—то там, внутри.
В том месте, что душой у нас зовётся,
Взывает к жизни, рвётся – отвори! —
И успокоится, коль в слово облечётся.
   

***

От добра добра не ищут.
Есть и кров над головой,
И хоть скромная, но пища,
И луга с цветком—травой.
Есть ещё подруги—книги,
Телефон для срочных слов,
Когда душу гнут вериги,
Словно вьюки у ослов.
Тяжела своя поклажа,
А чужая, словно пух.
Жив пока, кустится лажа,
А помрёшь – в репьях лопух.
Всё чего—то улучшаем —
Внешность, статус, ум и быт.
Суетимся, поспешаем,
Пыль летит из—под копыт.
Рвёмся выбиться мы в люди,
За границы улизнуть.
Сколько сыграно прелюдий,
В эпилоге чтоб уснуть.
От добра добра не ищут,
А что есть – то берегут.
От добра стихов не пишут,
В них от хаоса бегут.
   

***

Кто пережил смертельную опасность,
Тот ежедневную хвалу возносит Богу,
Благодаря за боль, и день ненастный,
Туманом, тьмой покрытую дорогу.
Кто в суете и ложных попеченьях
Не слышал гласа своего призванья,
Своей души постигнет назначенье
И вверит Богу поздние признанья.
И оживут дремавшие таланты,
И с верой теплота души не стынет.
И выйдут балериной на пуантах
Из закулисья радости простые:
Весна, тепло, трав и деревьев зелень,
И вдохновенья плод в стихах и прозе,
Предчувствие чудес и сказочных везений,
И вновь бутон на засыхавшей было розе.
   

***

Моя проснулась летаргическая муза,
Почуяв, что пора, что впереди – закат.
То ли уздцы ослабли, то ли – узы,
То ль осознала безвозвратность я утрат…

***

Мой дом в пыли, совсем заброшен.
Здесь паутина по углам
Развешена, как будто броши,
И беспорядок, и бедлам.
Меня на чтенье лишь хватает
И на стихи, что по утрам,
Когда на кухне сумрак тает,
Пишу – настала их пора.
Они теперь мне слаще мёда.
Всю жизнь к стихам своим я шла.
Своё взяла в годах природа, —
В навозе жемчуг я нашла.
Пылятся всюду книги, вещи,
И хаос в кухне на столе…
А я пишу – мне сон был вещий, —
Чтоб наверстать бесплодность лет.
   

Подражание А.С.Пушкину

Навеянное Пушкиным
Между мытьём и сушками,
Меж штопками и глажками
«Головке с таракашками»
Мне Шестикрылый Серафим
На перепутье не являлся,
То ль разминулися мы с ним,
То ль он в потёмках обознался,
Не мне сказал: «Глаголом жги
И восставляй сердца из пепла.
Не бойся, не проси, не лги.
А чтоб душа твоя окрепла,
Ты верь – с тобою я всегда
Неразлучимо рядом буду»…
Так рассуждала я, когда
На кухне стала мыть посуду,
Колонки газовой боясь,
Что вдруг от ветхости взорвётся,
И на соседа слева злясь:
Сосед стучит. Водичка льётся,
А я опять в плену у рифм,
Остановить поток безвластна.
Гори, колоночка, гори,
Ты, как и жизнь моя, опасна.
Придёт на ум одна строка,
И я – к листочкам от посуды,
Но не додумалась пока,
Строка пришла ко мне откуда.
Быть может, Ангел мой шепнул,
А, может, и другая сущность,
Тогда кричите: «Караул!» —
Та вряд хорошему «наущит».
Но всё ж, нескромная, я льщу
Себя обманчивой надеждой:
Когда болею иль грущу,
Незримый, в к?пенных одеждах
Со мной мой Ангел. Мой обман
Во тьме мне скрашивал дорогу.
Храни меня, мой талисман, —
Мой Ангел, приданный мне Богом.
   

Не спится, но пишется

Я расскажу тебе, как пишутся стихи.
О, творческий процесс своеобразен очень.
К больным суставам приложила на ночь лопухи,
Намеревалась спать сегодняшней я ночью.
Но после трёх Петрович разбудил,
Перелезая через сонную меня, мослами
Мои он кости хрупкие едва не раздавил.
А дальше ночь опять к Морфею нас послала.
Он лёг и захрапел, себе не дуя в ус
(Их нет, усов, и потому он в них не дует).
Лежу, но признаков бессонницы уже боюсь,
Встаю, беру блокнот и в кухоньку иду я.
И там сижу себе до птичьих голосов,
И дням прошедшим сочиняю эпитафию.
Не отношу себя к бессонной группе «сов»,
Но дорога мне дней минувших биография.
И вот уже – да здравствует рассвет!
С мешками в зеркало глядит физиономия.
Расставлены зато и многоточья все,
Да и в снотворных тоже будет экономия.
   

***

Я умерла и заново воскресла.
Теперь с трудом я понимаю тех,
Кто держится за деньги, власть и кресла,
За дым сиюминутности утех.
Открылась мне сермяжность правды жизни —
Живём СЕГОДНЯ мы – воистину лишь день.
А память и мечты, по сути, эвфемизмы,
ВЧЕРА и ЗАВТРА – жизни только тень.
1 2 3