Каждый раз, когда в комнате родителей кто-то начинал двигаться на кровати, ее пружины снова начинали скрипеть. Потом снова раздался голос отца:
– У меня сегодня был очередной кошмар о том мужчине в машине…
– Я так и подумала…
– Я смотрел на него в той машине, на его лицо, изуродованное до неузнаваемости, и на его шею, перетянутую струной. Я видел наручники на его запястьях и татуировку на плече. Машина погружалась вниз, вниз, а потом.., потом его глаза открылись… Я вздрогнул. Я сумел представить себе все это, а голос отца стал почти прерывистым от нехватки воздуха.
– Он посмотрел на меня. Прямо на меня… Вода заливалась внутрь его глаз. Он открыл рот, и его язык оказался таким же черным, как голова змеи, а потом он сказал: “Идем со мной…”
– Не думай об этом, – прервала его мама. – Просто закрой глаза и попытайся расслабиться и отдохнуть.
– Я не могу расслабиться, я не могу отдыхать, – я мысленно нарисовал себе тело отца, который лежал знаком вопроса на кровати, в то время как мама массировала ему сведенные мышцы спины. – Это просто кошмарный сон, – продолжал он. – Мужчина из автомобиля протянул руку и схватил меня за запястье. Ногти у него оказались синими. Его пальцы впились в мою кожу, и он сказал: “Идем со мной, вниз, в темноту”. Машина… Машина начала погружаться быстрее и быстрее, и я попытался освободиться, но он не захотел меня отпустить и опять сказал: “Идем со мной, идем со мной, вниз, в темноту… “ А потом озеро сомкнулось над моей головой, и я не смог выбраться из него и открыл рот, чтобы закричать, но в него стала литься вода. О Боже, Ребекка. О, Боже мой.
– Это все не настоящее. Слушай меня! Это всего лишь страшный сон, но теперь все в порядке.
– Нет, – ответил отец. – Не все в порядке. Это гложет меня, и от этого мне становится все хуже. Я думал, что смогу избавиться от всего этого. Я хочу сказать… Боже мой, я видел раньше мертвецов. Совсем рядом с собой. Но это… Это совершенно другое. Та струна вокруг шеи, наручники на запястьях; лицо, такое, словно кто-то бил по нему, пока оно не превратилось в кровавую кашу… Это совершенно другое. Я не знаю даже, кто он, кем он был, вообще не знаю ничего о нем.., но это гложет меня день за днем, ночь за ночью…
– Это пройдет, – ответила мама. – Именно так ты сам успокаивал мои страхи по поводу бородавок от прикосновения к лягушке. Да брось, говорил ты, пройдет…
– Может, и пройдет. Я надеюсь, что с Божьей помощью это пройдет. Но сейчас оно находится у меня в голове и я не могу выбросить его из моей жизни. Но самое худшее, Ребекка: это подтачивает меня изнутри, гложет меня. Кто бы ни сделал это, он или они наверняка были местными. Должны были быть местными. Тот, кто сделал это, отлично знал о глубине озера и о невозможности отыскать труп на его дне. Он отлично знал о том, что, если автомобиль утонет, то навсегда исчезнет и тело. Ребекка.., ведь это может быть один из тех самых людей, которым я развожу заказы. Это может быть кто-нибудь из тех, кто сидит на одной с нами скамье в церкви. Кто-то, у кого мы покупаем бакалею или одежду. Кто-то, кому известно все о нас и о нашем образе жизни и который.., узнал, что мы стали всему свидетелями. Это пугает меня так, как никогда ничто меня не пугало. И ты знаешь, почему? – Он помолчал некоторое время, и я смог себе представить, как кровь забилась в его висках. – Потому что если нельзя чувствовать себя в безопасности здесь, то нельзя чувствовать себя в безопасности нигде во всем мире, – его голос чуть сорвался на последнем слове. Я обрадовался тому, что меня нет в той комнате и я не могу видеть его лицо. Прошло две или три минуты. Я думаю, что отец просто лежал на прежнем месте, давая матери возможность спокойно тереть ему спину.
– Теперь ты сможешь заснуть? – спросила мама, и он ответил:
– Попробую… Пружины несколько раз скрипнули. Я услышал, что мама зашептала ему что-то на ухо. Он ответил:
– Надеюсь, что так, – а потом они замолчали. Иногда мой отец во сне храпел, но не этой ночью. Мне стало интересно, не остался ли он просто лежать с открытыми глазами, когда мама отодвинулась от него, продолжал ли он видеть перед собой труп, который протягивал к нему руки из машины и тащил его вниз, в темноту. Его слова неотвязно преследовали меня: “Если нельзя чувствовать себя в безопасности здесь, то нельзя чувствовать себя в безопасности нигде во всем мире”. Это нанесло моему отцу рану, которая была гораздо глубже, чем озеро Саксон. Возможно, это была горечь по поводу произошедших у озера событий или по поводу жестокости, хладнокровия всего этого. Возможно, это было осознание того, что какие-то ужасные тайны скрывались за закрытыми дверями даже в одном из самых спокойных и безобидных городков мира. Я полагаю, мой отец всегда верил, что все люди в глубине своей души добрые и хорошие. Это происшествие сокрушило опору его жизни, и я убедился в том, что убийца приковал и моего отца к этому ужасному моменту времени, так же, как он приковал свою жертву наручниками к рулевому колесу. Я закрыл глаза и стал молиться за отца, чтобы он нашел дорогу из этого царства тьмы. Март пронесся в моих воспоминаниях, словно ягненок, однако дела убийцы на этом пока еще не завершились.
Глава 3
Захватчик
Все утряслось и забылось, как обычно это происходит. В первый субботний вечер апреля, когда на деревьях уже начали набухать почки, а цветы стали вылезать из теплой земли, я сидел между Беном Сирсом и Джонни Вильсоном, окруженный орущими полчищами себе подобных, когда Тарзан, Гордон Скотт, самый лучший Тарзан, который когда-либо существовал, вонзал свой острый нож в брюхо крокодилу, откуда начинала течь самая натуральная алая человеческая кровь.
– Ты видел? Нет, ты видел? – не переставал спрашивать Бен, подталкивая меня локтем в ребра. Ну конечно, я все видел. У меня ведь были глаза, разве не так? И ребра мои не надеялись выдержать такой же интенсивный натиск до короткометражки “Трех неудачников”, обещанной в перерыве между двумя фильмами, первый из которых был о Тарзане. “Лирик” был единственным кинотеатром в Зефире. Его построили в 1945 году, сразу после второй мировой войны, когда сыны Зефира маршировали, ковыляли или хромали обратно домой и жаждали удовольствий, которые могли бы прогнать кошмары, связанные со свастикой и Восходящим Солнцем. Несколько прекраснодушных отцов города порылись в своих карманах и наняли архитектора-конструктора из Бирмингема, который составил план и разметил площадки для отдыха и развлечений на свободном согласно плану пространстве, где на самом деле располагались табачные склады. Меня, конечно, в то время еще не было, но мистер Доллар мог красочно поведать любому эту историю. Все это вылилось во дворец с оштукатуренными ангелами сверху, и вот каждый субботний вечер мы, дети глиняных пустырей, протирали свои штаны, ерзая на стульях, уничтожая попкорн, печенье и конфеты, оглашая воздух воплями и, время от времени, дружным совместным свистом, давая нашим родителям, на время избавившимся от нас, возможность перевести дух. В общем, два мои дружка и я собственной персоной в этот апрельский субботний вечер сидели в кино и смотрели Тарзана. Да, забыл объяснить, почему с нами не было Дэви Рэя: его вроде бы тогда посадили под домашний арест за то, что он попал Молли Люйджек огромной сосновой шишкой по голове. Для нас не было ничего удивительного в том, что удалось запустить спутник в околоземное пространство. И пусть к чему-то там призывает по-испански какой-то мужчина с бородой и сигарой на острове возле побережья Флориды. И пусть грозится чем-то лысоватый русский, стуча кулаком по столу и притопывая каблуком. И пусть солдаты пакуют свои вещмешки, отправляясь в джунгли под названием Вьетнам. И пусть атомные бомбы взрываются в пустынях, вышибая всех кукол из гостиных покинутых домов. Нас тогда все это ничуть не заботило. Это не было волшебством. Настоящее, подлинное волшебство было только внутри “Лирика” по субботним вечерам, во время просмотра длинных двухсерийных фильмов, и мы полностью использовали этот бесценный дар, теряясь в чарах и заклинаниях этого волшебного мира магии и колдовства. Я вспоминаю одно телевизионное шоу, “77 Сансет-стрип”, в котором главный герой тоже ходил в театр под названием “Лирик”, и задумался об этом слове. Я разыскал его в словаре с две тысячи четыреста восемьдесят тремя страницами, подаренном мне дедушкой Джейбердом на десятый день рождения. О “лирике” там говорилось: “Сочиняющий стихи, подходящие для пения. Лиричный. Образовано от слова “лира”. Там ничего не было сказано о кинотеатре с таким названием, и потому я отыскал в словаре слово “лира”. “Лира” вернула меня во времена странствующих менестрелей, которые сочиняли лирические поэмы и исполняли их на лирах, когда существовали еще замки и короли. Что и обратило меня к прекрасному слову “история”. Тогда, в мои ранние годы, мне казалось, что все способы общения человечества, способы передачи различной информации начались с того, что кому-то захотелось рассказать какую-то историю. Все началось именно с желания поведать миру историю, и теперь для этого было создано телевидение, кино и книги. Потребность рассказать, воткнуться в универсальную розетку, – возможно, это одно из величайших желаний в мире. А в потребности услышать историю, помимо своей собственной прожить и другие жизни, побывать различными персонажами историй, пусть даже весьма недолго, – в этом, наверное, состоит ключ к разгадке того волшебства, которое рождалось в то время в нас и жило потом внутри некоторое время. Лирик…
– Ну, ударь его, Тарзан! Врежь ему! – кричал Бен, весь подобравшись в кресле от напряжения, и его локти непрерывно работали над моими ребрами. Бен Сирс был полноватым мальчиком с каштановыми волосами, коротко подстриженными и плотно прилегающими к голове. Кроме того, он был обладателем довольно высокого девчачьего голоса и очков в роговой оправе. Его рубашка не была заправлена в джинсы, как ей было положено. Он был таким нескладным, что шнурки ботинок вечно болтались у него под ногами, грозя в любой момент оплести ноги и повалить на землю. У него был почти квадратный широкий подбородок и пухлые щеки, и он никогда бы не вырос таким, чтобы в снах девчонок напоминать Тарзана, но он был моим другом. В противоположность излишней подвижности и упитанности Бена, Джонни Вильсон был худощав и спокоен. В его жилах текло немного индейской крови, которая поблескивала в темных блестящих глазах. Под лучами летнего солнца кожа его обычно становилась коричневой, словно кедровый орешек. Волосы у него были почти черными и довольно ровно подстрижены сзади, кроме небольшого чуба, который торчал из головы словно побег дикого лука. Его отец, работавший мастером на каких-то горных разработках между Зефиром и Юнион-Тауном, носил точно такую же прическу. Мать Джонни была библиотекарем в начальной школе Зефира, и я полагаю, что именно это обстоятельство определило его пристрастие к чтению. Джонни буквально пожирал энциклопедии, как любой другой ребенок мог бы поедать конфеты и лимонные дольки. Нос его напоминал ирокезский томагавк, а маленький шрам пересекал правую бровь в том месте, где его ударил его же кузен Филбо, когда они вдвоем играли в “возвращение солдата домой в 1960 году”. Джонни Вильсон мог спокойно выдерживать любые насмешки школьных остряков, называвших его “парнем-скво” или “сыном негра”, и кроме того, он от рождения имел не правильную ступню и вынужден был носить специальный ботинок, который только удваивал злорадство по отношению к нему. Он стал стоиком задолго до того, как я узнал значение этого слова. Кино двигалось к своему завершению, словно река в джунглях, всегда текущая к морю. Тарзан нанес поражение злым охотникам за слонами, возвратил “Звезду Соломона” ее племени и уплыл в закат. Потом последовала короткометражка с “Тремя неудачниками”, в которой Мо вырывал волосы у Лэрри целыми клоками, а Карли угодил в ванну, полную омаров. Мы классно провели время. А затем, без всяких фанфар, начался второй фильм. Он оказался черно-белым, что моментально вызвало улюлюканье и рычание всей аудитории. Все уже знали, что именно цвет был признаком реальности. Потом на экране возникли титры: “Захватчики с Марса”. Фильм казался очень старым, словно снимали его где-то в начале пятидесятых.
– Я смотаюсь за попкорном, – объявил Бен. – Кому-нибудь еще что-нибудь надо? – Мы отказались, и он в одиночку стал пробираться по хрустящему и шуршащему проходу кинотеатра. Титры закончились, фильм начался. Бен возвратился с пакетом, полным жареного попкорна, как раз к тому моменту, когда герой фильма увидел что-то в свой телескоп, какой-то предмет, который проносился в ночном штормовом небе там, куда он нацелил свою трубу. Летающее блюдце, приземлившееся как раз позади его дома. Обычно по субботам толпа орала и смеялась, неотрывно глядя на экран, на котором происходила какая-нибудь месиловка, но на этот раз вид зловещей тарелки заставил всех присутствовавших в зале затаить дыхание и замолчать. Помнится, что в течение полутора часов вся наша киноконцессия сидела без всякого движения и выкриков, хотя нашлись ребята, которые покинули свои места и стали пробираться к дневному свету. Мальчишка из фильма не смог никого убедить в том, что видел летающую тарелку, и ему пришлось наблюдать в телескоп за тем, как один из полицейских был засосан с вихрем песка в нечто, что казалось гротесковым самым обычным пылесосом. А потом этот же полицейский пришел в дом к мальчику, чтобы убедить его, что, само собой разумеется, никакая тарелка нигде не приземлялась. Никто ведь не видел, как она приземлилась, кроме самого мальчика? Но полицейский вел себя.., ну.., забавно. Словно он был роботом, и его глаза выглядели абсолютно безжизненными на бледном лице. Мальчик заметил жутковатую Х-образную рану сзади на его шее. Полицейский, который до прогулки по пескам был весельчаком, теперь даже не улыбался. Он изменился. Х-образная рана стала появляться и на других шеях, и никто не верил мальчику. Он пытался убедить своих родителей, что гнездо марсиан на Земле находится как раз позади их дома, и его родители вышли посмотреть на это своими глазами. Бен совершенно забыл о пакете с попкорном, который держал в руке. Джонни сидел так, что колени его были прижаты к груди. Я, казалось, не смог бы даже выдохнуть от напряжения. О, дурачок ты, дурачок, так назвали его мрачные неулыбчивые родители, когда вернулись обратно домой. Там нет ничего необычного. Ничего. Все прекрасно, все в порядке. Пойдем с нами, сам отведи нас туда, где, по твоим словам, приземлилась летающая тарелка. Покажи нам, что ты не глупый парень, покажи нам это.
– Не ходи, – внезапно зашептал Бен. – Не ходи туда, не ходи! – я слышал, как его ногти царапали ручки кресла. Мальчик побежал. Прочь от дома, прочь от мрачных чужаков. Куда бы он ни смотрел, везде он замечал на шеях у людей Х-образные раны. Даже шеф полиции имел такую же рану на шее. Люди, как мальчику довелось узнать, неожиданно изменились, они хотели удержать его, чтобы его собственные родители поймали его. Глупый, глупый мальчишка, говорили они ему. Марсиане высадились на землю, чтобы покорить мир? Ну разве кто-то поверит в такую историю? В конце этого ужастика армия добралась наконец до сот, которые марсиане вырыли под землей. У марсиан была машина, с помощью которой они вырезали метку на шее у людей и превращали их в существа, подобные марсианам. Вождь марсиан, у которого голова напоминала стеклянную чашу с щупальцами, выглядел так, словно только что выпал из перегнивателя. Мальчик и армия стали бороться против марсиан, которые передвигались по туннелю с трудом, словно бы непривычные к более сильной гравитации. В результате столкновения между адскими машинами марсиан и армейскими танками земля стала раскалываться и… .., и мальчик проснулся. Сон, сказал ему его отец. Мама улыбнулась ему. Сон. Нечего бояться. Спи спокойно. Всего лишь плохой-плохой сон… А потом мальчик поднялся наверх, в темноту, посмотрел в свой телескоп и увидел летающую тарелку, приземлявшуюся на песчаный холм позади его дома, спускаясь со штормового ночного неба. “Конец”? Включили свет. Субботний вечер фильмов закончился.
– Что с ними случилось? – услышал я голос мистера Стиллко, управляющего кинотеатра “Лирик”, который обращался к билетерам, когда мы выходили из зала. – Почему они сидели спокойно? У полнейшего ужаса голоса нет. Кое-как нам удалось оседлать свои велики и начать крутить педали. Некоторые ребята направились домой пешком, некоторые стали дожидаться своих родителей, которые должны были забрать их от кинотеатра.
1 2 3 4 5 6 7
– У меня сегодня был очередной кошмар о том мужчине в машине…
– Я так и подумала…
– Я смотрел на него в той машине, на его лицо, изуродованное до неузнаваемости, и на его шею, перетянутую струной. Я видел наручники на его запястьях и татуировку на плече. Машина погружалась вниз, вниз, а потом.., потом его глаза открылись… Я вздрогнул. Я сумел представить себе все это, а голос отца стал почти прерывистым от нехватки воздуха.
– Он посмотрел на меня. Прямо на меня… Вода заливалась внутрь его глаз. Он открыл рот, и его язык оказался таким же черным, как голова змеи, а потом он сказал: “Идем со мной…”
– Не думай об этом, – прервала его мама. – Просто закрой глаза и попытайся расслабиться и отдохнуть.
– Я не могу расслабиться, я не могу отдыхать, – я мысленно нарисовал себе тело отца, который лежал знаком вопроса на кровати, в то время как мама массировала ему сведенные мышцы спины. – Это просто кошмарный сон, – продолжал он. – Мужчина из автомобиля протянул руку и схватил меня за запястье. Ногти у него оказались синими. Его пальцы впились в мою кожу, и он сказал: “Идем со мной, вниз, в темноту”. Машина… Машина начала погружаться быстрее и быстрее, и я попытался освободиться, но он не захотел меня отпустить и опять сказал: “Идем со мной, идем со мной, вниз, в темноту… “ А потом озеро сомкнулось над моей головой, и я не смог выбраться из него и открыл рот, чтобы закричать, но в него стала литься вода. О Боже, Ребекка. О, Боже мой.
– Это все не настоящее. Слушай меня! Это всего лишь страшный сон, но теперь все в порядке.
– Нет, – ответил отец. – Не все в порядке. Это гложет меня, и от этого мне становится все хуже. Я думал, что смогу избавиться от всего этого. Я хочу сказать… Боже мой, я видел раньше мертвецов. Совсем рядом с собой. Но это… Это совершенно другое. Та струна вокруг шеи, наручники на запястьях; лицо, такое, словно кто-то бил по нему, пока оно не превратилось в кровавую кашу… Это совершенно другое. Я не знаю даже, кто он, кем он был, вообще не знаю ничего о нем.., но это гложет меня день за днем, ночь за ночью…
– Это пройдет, – ответила мама. – Именно так ты сам успокаивал мои страхи по поводу бородавок от прикосновения к лягушке. Да брось, говорил ты, пройдет…
– Может, и пройдет. Я надеюсь, что с Божьей помощью это пройдет. Но сейчас оно находится у меня в голове и я не могу выбросить его из моей жизни. Но самое худшее, Ребекка: это подтачивает меня изнутри, гложет меня. Кто бы ни сделал это, он или они наверняка были местными. Должны были быть местными. Тот, кто сделал это, отлично знал о глубине озера и о невозможности отыскать труп на его дне. Он отлично знал о том, что, если автомобиль утонет, то навсегда исчезнет и тело. Ребекка.., ведь это может быть один из тех самых людей, которым я развожу заказы. Это может быть кто-нибудь из тех, кто сидит на одной с нами скамье в церкви. Кто-то, у кого мы покупаем бакалею или одежду. Кто-то, кому известно все о нас и о нашем образе жизни и который.., узнал, что мы стали всему свидетелями. Это пугает меня так, как никогда ничто меня не пугало. И ты знаешь, почему? – Он помолчал некоторое время, и я смог себе представить, как кровь забилась в его висках. – Потому что если нельзя чувствовать себя в безопасности здесь, то нельзя чувствовать себя в безопасности нигде во всем мире, – его голос чуть сорвался на последнем слове. Я обрадовался тому, что меня нет в той комнате и я не могу видеть его лицо. Прошло две или три минуты. Я думаю, что отец просто лежал на прежнем месте, давая матери возможность спокойно тереть ему спину.
– Теперь ты сможешь заснуть? – спросила мама, и он ответил:
– Попробую… Пружины несколько раз скрипнули. Я услышал, что мама зашептала ему что-то на ухо. Он ответил:
– Надеюсь, что так, – а потом они замолчали. Иногда мой отец во сне храпел, но не этой ночью. Мне стало интересно, не остался ли он просто лежать с открытыми глазами, когда мама отодвинулась от него, продолжал ли он видеть перед собой труп, который протягивал к нему руки из машины и тащил его вниз, в темноту. Его слова неотвязно преследовали меня: “Если нельзя чувствовать себя в безопасности здесь, то нельзя чувствовать себя в безопасности нигде во всем мире”. Это нанесло моему отцу рану, которая была гораздо глубже, чем озеро Саксон. Возможно, это была горечь по поводу произошедших у озера событий или по поводу жестокости, хладнокровия всего этого. Возможно, это было осознание того, что какие-то ужасные тайны скрывались за закрытыми дверями даже в одном из самых спокойных и безобидных городков мира. Я полагаю, мой отец всегда верил, что все люди в глубине своей души добрые и хорошие. Это происшествие сокрушило опору его жизни, и я убедился в том, что убийца приковал и моего отца к этому ужасному моменту времени, так же, как он приковал свою жертву наручниками к рулевому колесу. Я закрыл глаза и стал молиться за отца, чтобы он нашел дорогу из этого царства тьмы. Март пронесся в моих воспоминаниях, словно ягненок, однако дела убийцы на этом пока еще не завершились.
Глава 3
Захватчик
Все утряслось и забылось, как обычно это происходит. В первый субботний вечер апреля, когда на деревьях уже начали набухать почки, а цветы стали вылезать из теплой земли, я сидел между Беном Сирсом и Джонни Вильсоном, окруженный орущими полчищами себе подобных, когда Тарзан, Гордон Скотт, самый лучший Тарзан, который когда-либо существовал, вонзал свой острый нож в брюхо крокодилу, откуда начинала течь самая натуральная алая человеческая кровь.
– Ты видел? Нет, ты видел? – не переставал спрашивать Бен, подталкивая меня локтем в ребра. Ну конечно, я все видел. У меня ведь были глаза, разве не так? И ребра мои не надеялись выдержать такой же интенсивный натиск до короткометражки “Трех неудачников”, обещанной в перерыве между двумя фильмами, первый из которых был о Тарзане. “Лирик” был единственным кинотеатром в Зефире. Его построили в 1945 году, сразу после второй мировой войны, когда сыны Зефира маршировали, ковыляли или хромали обратно домой и жаждали удовольствий, которые могли бы прогнать кошмары, связанные со свастикой и Восходящим Солнцем. Несколько прекраснодушных отцов города порылись в своих карманах и наняли архитектора-конструктора из Бирмингема, который составил план и разметил площадки для отдыха и развлечений на свободном согласно плану пространстве, где на самом деле располагались табачные склады. Меня, конечно, в то время еще не было, но мистер Доллар мог красочно поведать любому эту историю. Все это вылилось во дворец с оштукатуренными ангелами сверху, и вот каждый субботний вечер мы, дети глиняных пустырей, протирали свои штаны, ерзая на стульях, уничтожая попкорн, печенье и конфеты, оглашая воздух воплями и, время от времени, дружным совместным свистом, давая нашим родителям, на время избавившимся от нас, возможность перевести дух. В общем, два мои дружка и я собственной персоной в этот апрельский субботний вечер сидели в кино и смотрели Тарзана. Да, забыл объяснить, почему с нами не было Дэви Рэя: его вроде бы тогда посадили под домашний арест за то, что он попал Молли Люйджек огромной сосновой шишкой по голове. Для нас не было ничего удивительного в том, что удалось запустить спутник в околоземное пространство. И пусть к чему-то там призывает по-испански какой-то мужчина с бородой и сигарой на острове возле побережья Флориды. И пусть грозится чем-то лысоватый русский, стуча кулаком по столу и притопывая каблуком. И пусть солдаты пакуют свои вещмешки, отправляясь в джунгли под названием Вьетнам. И пусть атомные бомбы взрываются в пустынях, вышибая всех кукол из гостиных покинутых домов. Нас тогда все это ничуть не заботило. Это не было волшебством. Настоящее, подлинное волшебство было только внутри “Лирика” по субботним вечерам, во время просмотра длинных двухсерийных фильмов, и мы полностью использовали этот бесценный дар, теряясь в чарах и заклинаниях этого волшебного мира магии и колдовства. Я вспоминаю одно телевизионное шоу, “77 Сансет-стрип”, в котором главный герой тоже ходил в театр под названием “Лирик”, и задумался об этом слове. Я разыскал его в словаре с две тысячи четыреста восемьдесят тремя страницами, подаренном мне дедушкой Джейбердом на десятый день рождения. О “лирике” там говорилось: “Сочиняющий стихи, подходящие для пения. Лиричный. Образовано от слова “лира”. Там ничего не было сказано о кинотеатре с таким названием, и потому я отыскал в словаре слово “лира”. “Лира” вернула меня во времена странствующих менестрелей, которые сочиняли лирические поэмы и исполняли их на лирах, когда существовали еще замки и короли. Что и обратило меня к прекрасному слову “история”. Тогда, в мои ранние годы, мне казалось, что все способы общения человечества, способы передачи различной информации начались с того, что кому-то захотелось рассказать какую-то историю. Все началось именно с желания поведать миру историю, и теперь для этого было создано телевидение, кино и книги. Потребность рассказать, воткнуться в универсальную розетку, – возможно, это одно из величайших желаний в мире. А в потребности услышать историю, помимо своей собственной прожить и другие жизни, побывать различными персонажами историй, пусть даже весьма недолго, – в этом, наверное, состоит ключ к разгадке того волшебства, которое рождалось в то время в нас и жило потом внутри некоторое время. Лирик…
– Ну, ударь его, Тарзан! Врежь ему! – кричал Бен, весь подобравшись в кресле от напряжения, и его локти непрерывно работали над моими ребрами. Бен Сирс был полноватым мальчиком с каштановыми волосами, коротко подстриженными и плотно прилегающими к голове. Кроме того, он был обладателем довольно высокого девчачьего голоса и очков в роговой оправе. Его рубашка не была заправлена в джинсы, как ей было положено. Он был таким нескладным, что шнурки ботинок вечно болтались у него под ногами, грозя в любой момент оплести ноги и повалить на землю. У него был почти квадратный широкий подбородок и пухлые щеки, и он никогда бы не вырос таким, чтобы в снах девчонок напоминать Тарзана, но он был моим другом. В противоположность излишней подвижности и упитанности Бена, Джонни Вильсон был худощав и спокоен. В его жилах текло немного индейской крови, которая поблескивала в темных блестящих глазах. Под лучами летнего солнца кожа его обычно становилась коричневой, словно кедровый орешек. Волосы у него были почти черными и довольно ровно подстрижены сзади, кроме небольшого чуба, который торчал из головы словно побег дикого лука. Его отец, работавший мастером на каких-то горных разработках между Зефиром и Юнион-Тауном, носил точно такую же прическу. Мать Джонни была библиотекарем в начальной школе Зефира, и я полагаю, что именно это обстоятельство определило его пристрастие к чтению. Джонни буквально пожирал энциклопедии, как любой другой ребенок мог бы поедать конфеты и лимонные дольки. Нос его напоминал ирокезский томагавк, а маленький шрам пересекал правую бровь в том месте, где его ударил его же кузен Филбо, когда они вдвоем играли в “возвращение солдата домой в 1960 году”. Джонни Вильсон мог спокойно выдерживать любые насмешки школьных остряков, называвших его “парнем-скво” или “сыном негра”, и кроме того, он от рождения имел не правильную ступню и вынужден был носить специальный ботинок, который только удваивал злорадство по отношению к нему. Он стал стоиком задолго до того, как я узнал значение этого слова. Кино двигалось к своему завершению, словно река в джунглях, всегда текущая к морю. Тарзан нанес поражение злым охотникам за слонами, возвратил “Звезду Соломона” ее племени и уплыл в закат. Потом последовала короткометражка с “Тремя неудачниками”, в которой Мо вырывал волосы у Лэрри целыми клоками, а Карли угодил в ванну, полную омаров. Мы классно провели время. А затем, без всяких фанфар, начался второй фильм. Он оказался черно-белым, что моментально вызвало улюлюканье и рычание всей аудитории. Все уже знали, что именно цвет был признаком реальности. Потом на экране возникли титры: “Захватчики с Марса”. Фильм казался очень старым, словно снимали его где-то в начале пятидесятых.
– Я смотаюсь за попкорном, – объявил Бен. – Кому-нибудь еще что-нибудь надо? – Мы отказались, и он в одиночку стал пробираться по хрустящему и шуршащему проходу кинотеатра. Титры закончились, фильм начался. Бен возвратился с пакетом, полным жареного попкорна, как раз к тому моменту, когда герой фильма увидел что-то в свой телескоп, какой-то предмет, который проносился в ночном штормовом небе там, куда он нацелил свою трубу. Летающее блюдце, приземлившееся как раз позади его дома. Обычно по субботам толпа орала и смеялась, неотрывно глядя на экран, на котором происходила какая-нибудь месиловка, но на этот раз вид зловещей тарелки заставил всех присутствовавших в зале затаить дыхание и замолчать. Помнится, что в течение полутора часов вся наша киноконцессия сидела без всякого движения и выкриков, хотя нашлись ребята, которые покинули свои места и стали пробираться к дневному свету. Мальчишка из фильма не смог никого убедить в том, что видел летающую тарелку, и ему пришлось наблюдать в телескоп за тем, как один из полицейских был засосан с вихрем песка в нечто, что казалось гротесковым самым обычным пылесосом. А потом этот же полицейский пришел в дом к мальчику, чтобы убедить его, что, само собой разумеется, никакая тарелка нигде не приземлялась. Никто ведь не видел, как она приземлилась, кроме самого мальчика? Но полицейский вел себя.., ну.., забавно. Словно он был роботом, и его глаза выглядели абсолютно безжизненными на бледном лице. Мальчик заметил жутковатую Х-образную рану сзади на его шее. Полицейский, который до прогулки по пескам был весельчаком, теперь даже не улыбался. Он изменился. Х-образная рана стала появляться и на других шеях, и никто не верил мальчику. Он пытался убедить своих родителей, что гнездо марсиан на Земле находится как раз позади их дома, и его родители вышли посмотреть на это своими глазами. Бен совершенно забыл о пакете с попкорном, который держал в руке. Джонни сидел так, что колени его были прижаты к груди. Я, казалось, не смог бы даже выдохнуть от напряжения. О, дурачок ты, дурачок, так назвали его мрачные неулыбчивые родители, когда вернулись обратно домой. Там нет ничего необычного. Ничего. Все прекрасно, все в порядке. Пойдем с нами, сам отведи нас туда, где, по твоим словам, приземлилась летающая тарелка. Покажи нам, что ты не глупый парень, покажи нам это.
– Не ходи, – внезапно зашептал Бен. – Не ходи туда, не ходи! – я слышал, как его ногти царапали ручки кресла. Мальчик побежал. Прочь от дома, прочь от мрачных чужаков. Куда бы он ни смотрел, везде он замечал на шеях у людей Х-образные раны. Даже шеф полиции имел такую же рану на шее. Люди, как мальчику довелось узнать, неожиданно изменились, они хотели удержать его, чтобы его собственные родители поймали его. Глупый, глупый мальчишка, говорили они ему. Марсиане высадились на землю, чтобы покорить мир? Ну разве кто-то поверит в такую историю? В конце этого ужастика армия добралась наконец до сот, которые марсиане вырыли под землей. У марсиан была машина, с помощью которой они вырезали метку на шее у людей и превращали их в существа, подобные марсианам. Вождь марсиан, у которого голова напоминала стеклянную чашу с щупальцами, выглядел так, словно только что выпал из перегнивателя. Мальчик и армия стали бороться против марсиан, которые передвигались по туннелю с трудом, словно бы непривычные к более сильной гравитации. В результате столкновения между адскими машинами марсиан и армейскими танками земля стала раскалываться и… .., и мальчик проснулся. Сон, сказал ему его отец. Мама улыбнулась ему. Сон. Нечего бояться. Спи спокойно. Всего лишь плохой-плохой сон… А потом мальчик поднялся наверх, в темноту, посмотрел в свой телескоп и увидел летающую тарелку, приземлявшуюся на песчаный холм позади его дома, спускаясь со штормового ночного неба. “Конец”? Включили свет. Субботний вечер фильмов закончился.
– Что с ними случилось? – услышал я голос мистера Стиллко, управляющего кинотеатра “Лирик”, который обращался к билетерам, когда мы выходили из зала. – Почему они сидели спокойно? У полнейшего ужаса голоса нет. Кое-как нам удалось оседлать свои велики и начать крутить педали. Некоторые ребята направились домой пешком, некоторые стали дожидаться своих родителей, которые должны были забрать их от кинотеатра.
1 2 3 4 5 6 7