Роберт МАК-КАММОН
КУСАКА


ПРОЛОГ
Мотоцикл с ревом вырвался за пределы Окраины, унося светловолосого
паренька и темноволосую девушку прочь от оставшегося позади ужаса.
В лицо пареньку, крутясь, летели дым и пыль; он чувствовал запах
крови и собственного взмокшего от страха тела, а девушка прижималась к
нему и дрожала. Они мчались к мосту, но фара мотоцикла была разбита, и
парнишка правил, ориентируясь в сочившемся сквозь облака дыма тусклом
фиолетовом свечении. В горячем тяжелом воздухе пахло гарью: запах поля
боя.
Колеса слегка подпрыгнули. Мальчик понял: они въехали на мост. Когда
бетонные обочины моста сузились, он немного сбавил скорость и вильнул,
чтобы разминуться с колпаком, который, должно быть, свалился с колеса
одной из тех машин, что недавно промчались на другой берег, в Инферно. То,
чему ребята стали свидетелями несколько минут назад, не шло из головы, и
девочка со слезами на глазах то и дело оглядывалась, повторяя имя брата.
"Почти проскочили, - подумал парнишка. - Прорвемся! Про..."
Прямо перед ними в дыму что-то выросло.
Инстинктивно ударив по тормозам, парнишка начал выруливать вбок, но
понял, что времени слишком мало. Мотоцикл влепился в возникшую на дороге
фигуру, и мальчик потерял управление. Он выпустил руль, почувствовал, что
девочка тоже слетела с мотоцикла, а потом как бы перекувырнулся в воздухе
и заскользил, немилосердно обжигаемый трением.
Он лежал, свернувшись клубком, хватая ртом воздух, и, с трудом
сохраняя сознание, думал: "Точно, Бормотун. Бормотун... заполз на мост...
и устроил нам бенц."
Парнишка попытался сесть, но сил еще не хватало. Левая рука болела,
но пальцы двигались, что было хорошим признаком. Ребра казались осколками
бритвы, а еще ему хотелось спать, просто закрыть глаза и будь что будет...
но мальчик не сомневался: тогда больше он уже не проснется.
Пахло бензином. Мальчик сообразил, что у мотоцикла пробит бак. Через
пару секунд раздалось БА-БАХ!, замерцало оранжевое пламя. На землю с
грохотом посыпались куски металла. Парнишка встал на колени (легкие
отказывали) и в отсветах пламени увидел, что девушка лежит на спине
примерно в шести футах от него, разбросав руки и ноги, как сломанная
кукла. Рот был в крови, натекшей из нижней разбитой губы, а на щеке -
синий кровоподтек. Но девушка дышала, и когда он назвал ее по имени, веки
затрепетали. Мальчик попытался приподнять ей голову, но нащупал какой-то
желвак и решил, что лучше ее не трогать.
А потом услышал шаги, два башмака: один цокал, второй шаркал.
Мальчик с бешено колотящимся сердцем поднял взгляд. Со стороны
Окраины к ним кто-то ковылял. На мосту горели ручейки бензина, но это
существо шагало сквозь огненные потоки, не останавливаясь, поджигая
отвороты джинсов. Оно было горбатым - нелепая, злая пародия на человека, -
а когда подошло поближе, мальчик увидел, что полный зубов-иголок рот
кривит ухмылка.
Он припал к земле, загородив девушку своим телом. Шаги приблизились:
цок-шарк, цок-шарк. Мальчик начал подниматься, чтобы дать отпор, но боль
прострелила ребра, не позволяя вздохнуть, стреножила его, и он опять
повалился на бок, с присвистом втягивая воздух.
Добравшись до них, горбатое ухмыляющееся существо остановилось и
уставилось себе под ноги. Потом оно пригнулось, и над лицом девушки
скользнула рука с металлическими, зазубренными по краям ногтями.
Силы оставили мальчика. Металлические когти вот-вот должны были
размозжить девочке голову, сорвать мясо с костей - это случилось бы в
мгновение ока, - и мальчик понял, что в этой долгой страшной ночи спасти
ей жизнь можно только одним способом...

1. РАССВЕТ
Вставало солнце. В призрачных дрожащих волнах жаркого марева ночные
твари расползались по норам.
Пурпурный свет приобрел оранжевый отлив. Тускло-серая и
уныло-коричневая краски сдались под натиском густо-малиновой и жженого
янтаря. От печных труб кактусов и доходящей до колен полыни протянулись
лиловые тени, а грубо обтесанные глыбы валунов засветились алой боевой
раскраской апачей. Краски утра смешались и побежали по канавам и трещинам
в неровной шероховатой земле, заискрившись бронзой и румянцем в извилистой
струйке Змеиной реки.
Когда свет начал набирать силу и от песков пустыни вверх поплыл едкий
запах жары, спавший под открытым небом парнишка открыл глаза. Тело
одеревенело, так что пару минут он пролежал, глядя, как безоблачное небо
затопляет золотом. Ему подумалось, что он помнит свой сон - что-то про
отца, который пьяным голосом раз за разом выкрикивал его имя, коверкая при
каждом повторе, пока оно по звучанию не начало больше походить на
ругательство, - но уверенности не было. Как правило, сны мальчика нельзя
было назвать хорошими - а уж те, в которых выделывался и ухмылялся его
отец, и подавно.
Мальчик сел, подтянул колени к груди, опустив на них острый
подбородок, и стал смотреть, как над цепями зазубренных кряжей, лежащих
далеко на востоке за Инферно и Окраиной, взрывается солнце. Восход всегда
ассоциировался у него с музыкой, и сегодня парнишка услышал неистовый
грохот воющей на полную катушку гитары-соло из "Айрон Мэйден". Ему
нравилось здесь спать, пусть даже не сразу удавалось размять мышцы - ведь
он любил одиночество, а еще - краски пустыни ранним утром. Через пару
часов, когда солнце действительно начнет припекать, пустыня станет
пепельной и, ей-ей, можно будет услышать, как шипит воздух. Если в
середине дня не найдешь тень, Великая Жареная Пустота испечет твои мозги,
превратив в дергающуюся золу.
Но пока было хорошо: воздух еще оставался мягким, и все (пусть даже
ненадолго) сохраняло иллюзорную красоту. В такие моменты мальчику
удавалось вообразить, будто он проснулся за тридевять земель от Инферно.
Он сидел среди тесно нагроможденных камней, на плоской верхушке
большого, как грузовик, валуна, из-за своей округлой формы известного в
здешних местах как Качалка. Качалка была сплошь изгажена нанесенной
аэрозольной краской наскальной живописью, грубыми ругательствами и
заявлениями типа "ГРЕМУЧКИ, ВЫКУСИТЕ ХУРАДО ХРЕН" - все это скрывало от
глаз остатки индейских пиктограмм трехсотлетней давности. Валун стоял на
гребне, заросшем щетиной кактусов, мескито и полыни, и находился примерно
в сотне футов над землей. Обычно мальчик спал именно на этом насесте - с
этой выгодной позиции были видны границы его мира.
К северу лежала черная, прямая как лезвие, черта: это выходящее из
равнин Техаса шоссе N 67, подрезав бок Инферно, становилось на две мили
Республиканской дорогой, пересекало мост через Змеиную реку и, миновав
убогую Окраину, снова превращалось в шоссе N 67, исчезая на юге, где
высились горы Чинати и простиралась Великая Жареная Пустота. И к северу, и
к югу насколько хватало глаз мальчика, машин на шоссе не было, зато над
какой-то падалью, валявшейся у обочины - броненосцем, песчаным зайцем или
змеей - кружили стервятники. Птицы устремились вниз попировать, и паренек
пожелал им приятного аппетита.
К востоку от Качалки лежали плоские, перекрещивающиеся улочки
Инферно. Приземистые кирпичные строения центрального "делового района"
окружали маленький прямоугольник Престон-парка, в котором находились:
выкрашенная белой краской эстрада, коллекция кактусов, высаженная Советом
по украшению города, и белая мраморная статуя ишака в натуральную
величину. Парнишка тряхнул головой, вытащил из внутреннего кармана
выцветшей джинсовой куртки пачку "Уинстона" и прикурил от зажигалки
"Зиппо" первую за день сигарету. "Мое вечное идиотское везение, - подумал
он, - прожить жизнь в городе, названном в честь осла." Опять-таки,
скульптура обнаруживала изрядное сходство с мамашей шерифа Вэнса.
Выстроившиеся вдоль улиц Инферно деревянные и каменные дома отбросили
на песчаные дворы и растрескавшийся от жары бетон лиловые тени. На
Селеста-стрит, над стоянкой подержанных автомашин Мэка Кейда, обвисли
многоцветные пластиковые флажки. Стоянка была обнесена восьмифутовой
изгородью из проволочной сетки, поверх которой шла колючая проволока и
большой красный плакат возглашал: "ВЕДИТЕ ДЕЛА С КЕЙДОМ, ДРУГОМ РАБОЧЕГО
ЛЮДА!" Парнишка догадывался, что все эти машины до единой собраны из
частей краденых автомобилей; самая приличная колымага на стоянке не могла
проехать и пятисот миль, но Кейд занимался тем, что пичкал наркотиками
мексиканцев. Как бы там ни было, продажа подержанных машин давала Кейду
только карманные деньги - его настоящий бизнес делался в другой области.
Дальше к востоку, где на краю Престон-парка Селеста-стрит
пересекалась с Брасос-стрит, отражая огненный шар солнца, оранжево сияли
окна Первого Техасского банка Инферно. Три этажа делали его самой высокой
постройкой в Инферно, если не считать видневшегося на северо-востоке
серого экрана "Старлайта" - кинотеатра под открытым небом. Бывало, можно
было усесться здесь, на Качалке, даром посмотреть кино, самому выдумывая
диалоги, немножко побузить, покривляться и провести время с полным кайфом.
"Да, времена и впрямь меняются", - подумал мальчик. Он затянулся и
выпустил пару колечек дыма. Прошлым летом кинотеатр закрылся, обеспечив
змей и скорпионов гнездом. Примерно милей севернее "Старлайта" стояло
небольшое блочное здание с крышей, похожей на коричневый струп. Парнишка
видел, что засыпанная гравием стоянка пуста, но около полудня она должна
была начать заполняться. Клуб "Колючая проволока" был единственным в
городе заведением, которое еще получало доход. Пиво и виски мощно утоляли
боль и обиды.
Световое табло на фасаде банка написало электролампочками 5:57, потом
надпись мгновенно изменилась, чтобы показать температуру воздуха: 78 по
Фаренгейту. На четырех светофорах Инферно замигал желтый предупредительный
огонь, но все они моргали вразнобой.
Мальчик не знал, пойдет сегодня в школу или нет. Может быть, он
просто прокатится по пустыне, не останавливаясь, пока дорога не сойдет на
нет, или, может быть, забредет в зал игровых автоматов и попытается побить
собственные рекорды на "Метком стрелке" и "Пришельцах из галактики". Он
посмотрел туда, где поодаль, на другой стороне Республиканской дороги,
располагалась Средняя школа У.Т.Престона и Общественная начальная школа
Инферно - два длинных, низко расположенных кирпичных здания, напоминавших
парнишке тюрьму, как ее изображают в кино. Школы стояли фасадами друг к
другу, выходя на общую автостоянку, а за средней школой было футбольное
поле, на котором давным-давно выгорела скудная осенняя трава. Ни новой
травы, ни новых матчей этому полю было уже не видать. "Все равно, -
подумал мальчик, - престонские "Истинные патриоты" за сезон выиграли
только два матча и заняли в округе Презайдио самое последнее место, так
кого это колышет?"
Вчера он прогулял, а завтра - в пятницу, 25 мая, - у старшеклассников
был последний день учебы. Пытка выпускными экзаменами осталась позади, и
он закончит школу вместе с остальным классом, если сдаст задание по труду.
Значит, на сегодня он, может быть, должен превратиться в пай-мальчика и
сходить в школу, как от него ждут, или, по крайней мере, заглянуть туда -
узнать, что делается. Может, Танк, Бобби Клэй Клеммонс или еще кто захочет
свалить куда-нибудь порычать моторами, а может, надо вправить мозги
кому-нибудь из сволочных мексикашек. Если так, он будет счастлив пойти им
навстречу, честное слово.
Светло-серые глаза мальчика за завесой дыма сузились. Когда он вот
так смотрел на Инферно сверху вниз, ему становилось тревожно, он
чувствовал злость и нервозность, словно у него зудела болячка, которую
невозможно почесать. Он решил, что причина в том, как много в Инферно
улочек-тупиков. Кобре-роуд, которая пересекалась с Республиканской и
убегала на запад вдоль текущей по дну оврага Змеиной реки, тянулась еще
почти на восемь миль, и опять мимо свидетельств очередных неудач: медного
рудника, ранчо Престона и еще нескольких старых, бьющихся, как рыба об
лед, ферм. Набирающий силу солнечный свет не делал Инферно симпатичнее, он
лишь обнаруживал все рубцы и шрамы. Выжженный пыльный город умирал, и Коди
Локетт понимал, что на будущий год к этому времени здесь уже никого не
останется. Инферно ожидает запустение и забвение - многие дома уже
лишились своих обитателей, которые собрали вещички и отправились на поиски
лучшей доли.
С севера на юг, деля Инферно на восточную и западную части, шла
Трэвис-стрит. Восточная почти сплошь состояла из деревянных домиков,
краска на которых не держалась и которые в середине лета превращались в
пыточные печи. В западной части города, где жили владельцы магазинчиков и
"сливки общества", преобладали дома из белого камня и кирпича-сырца, а во
дворах кое-где пускали ростки дикие цветы. Но и отсюда жители быстро
убирались: каждую неделю еще кто-нибудь сворачивал дела, а среди чахлых
бутонов расцветали объявления "ПРОДАЕТСЯ". В северном конце Трэвис-стрит,
на другой стороне заросшего повиликой паркинга, стояло двухэтажное
общежитие из красного кирпича с закрытыми металлическими листами окнами
первого этажа. Дом этот был построен в конце пятидесятых, в годы
городского расцвета, но теперь превратился в лабиринт пустых комнат и
коридоров, которые заняли и превратили в свою крепость "Отщепенцы" -
команда, где верховодил Коди Локетт. Если на территории Отщепенцев после
захода солнца ловили кого-нибудь из "Эль Куэбра де Каскабель" - "Гремучих
змей", шайки подростков - мексиканцев - он или она становился их добычей.
А территорией Отщепенцев было все к северу от моста через Змеиную реку.
Так и должно было быть. Коди знал, что мексиканцы затопчут кого
угодно, дай только волю. Они перехватят твою работу и деньги, да при этом
еще и наплюют тебе же в рожу. А значит, они должны знать свое место и
получать по рогам, если переступят границы. Вот что день за днем, год за
годом вбивал Коди в голову его папаша. "Эти моченые, - говорил отец Коди,
- что псы, которым надо то и дело давать пинка - пусть знают, кто хозяин."
Но иногда Коди притормаживал, задумывался - и тогда не понимал, какой
от мексиканцев вред. Они сидели без работы, так же, как все остальные.
Однако, отец Коди говорил, что медный рудник погубили мексиканцы. Что они
пачкают все, к чему прикоснутся. Что они погубили штат Техас и не
успокоятся, пока не погубят всю страну. "Еще немного, и они начнут трахать
белых женщин прямо на улицах, - предостерегал Локетт-старший. - Напинать
им по первое число, пусть попробуют на вкус пылищу!"
Иногда Коди этому верил, иногда - нет. Это зависело от его
настроения. Дела в Инферно обстояли плохо, и парнишка понимал: у него
самого в душе тоже неладно. "Может, легче дать под зад коленом мексиканцу,
чем позволить себе слишком много думать", - рассуждал он. Все равно, все
это уварилось до задачи не пускать Гремучек в Инферно после захода солнца
- эта обязанность перешла к Коди от шести предыдущих президентов
Отщепенцев.
Коди встал и распрямился. Солнце освещало его кудрявые русые волосы,
коротко подстриженные на висках и лохматые на макушке. В левом ухе висела
сережка - маленький серебряный череп. Юноша отбрасывал длинную косую тень,
росту в нем было шесть футов. Долговязый и крепкий, он казался
недружелюбным, как ржавая колючая проволока. Лицо парнишки складывалось из
жестких углов и рубцов, мягкость отсутствовала начисто - острый нос,
острый подбородок и даже густые светлые брови сердито щетинились. Он мог
переиграть в гляделки гремучую змею и поспорить в беге с зайцем, а ходил
широким шагом, словно хотел перемахнуть границы Инферно.
Пятого марта ему исполнилось восемнадцать, и он понятия не имел, что
делать с остатком своей жизни. Думать о будущем мальчик избегал. Мир за
пределами недели, считая с воскресенья, когда он закончит школу вместе с
прочими шестьюдесятью тремя старшеклассниками, представлялся
нагромождением теней. Пойти в колледж не позволяли отметки, а на
техническую школу не хватало денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10