Он не мог принести жертву и остаться здесь на ночь. Он не мог жить без своего портера и без сальной физиономии Мэйзи. Мэйзи работала в баре гостиницы «Серая гончая». Молнии её одежды лопались от напора её тела, зубов у неё не было, но Хикки она нравилась. Она, как и он сам, была полной и ещё весёлой.
– Да оставайся ты у нас, – сказала Бэйба, бросая банановую кожицу на свежую коровью лепёшку, отчего мухи поднялись с лепёшки и разлетелись во всех направлениях. Я взглянула на Хикки, чтобы взглядом попросить его что-нибудь посоветовать мне, но не смогла поймать его взгляд. Мы все молчали. Я повесила голову и увидела, что мухи возвратились на коровью лепёшку и уселись на ней, напоминая изюмины, выглядывающие из пирога.
– Я ничего не имею против тебя, – в конце концов сказал он. – Но я должен доить коров, кормить телят и кур. Мне же приходится тянуть эту ферму на своих плечах.
Он наслаждался своей значимостью.
– Мне не нужны одолжения, – сказала я. – Просто я хочу, чтобы ты переночевал здесь сегодня. Тогда и я смогу остаться дома.
Но он отрицательно покачал головой. Я так и знала, что мне придётся искать место для ночлега. Но я решила попробовать ещё немного поупираться.
– А как же быть с моей ночной рубашкой? – спросила я.
– Да просто поднимись и возьми её, – холодно посоветовала Бэйба.
Как могут они быть так хладнокровны, когда у меня зуб на зуб не попадает от страха?
– Я не могу. Я боюсь.
– Чего ты боишься? – спросил Хикки. – Успокойся, он же сейчас в Лимерике.
– Это точно?
– Конечно! Он же спустился и вышел из дома, а потом его подвёз почтальон на своей машине. Теперь мы его не увидим дней десять, пока он не протратит все деньги.
– Давай, Буби, я поднимусь вместе с тобой, – предложила Бэйба.
Я хотела спросить Хикки, всё ли в порядке с мамой. Но задать этот вопрос мне удалось только шёпотом.
– Я ничего не слышу. Я снова зашептала.
– Ничего не слышу.
Я решила не настаивать. Он пошёл через поле, насвистывая, а мы пошли по улице. Она заросла сорняками, по бокам тянулись глубокие колеи от телег, которые двигались по ней каждый день взад и вперед.
– А у тебя есть в волосах гниды? – спросила Бэйба, состроив гримасу отвращения.
– Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
– Если у тебя есть гниды, ты не можешь оставаться у нас. Не хочу, чтобы у меня ползала по подушке всякая нечисть, которую ты можешь притащить.
– Притащить откуда?
– С Шеннона.
– Ты сошла с ума.
– Сама ты сошла с ума, – сказала она, поднимая мои волосы на затылке и всматриваясь в кожу. Потом вдруг бросила их, будто увидев там что-то донельзя заразное. – Да тебя надо лечить. Там у тебя полно клопов, вшей, гнид и прочих насекомых.
Я почувствовала, что у меня побежали мурашки по коже.
Бычий Глаз жевал кусок хлеба, который какая-то добрая душа положила в эмалированную миску перед его мордой. Бедняга Бычий Глаз, хоть кто-то вспомнил о нём.
Мы вошли в кухню нашего дома, в которой стоял полный беспорядок. Посередине её на полу валялись мамины высокие сапоги, а на кухонном столе стояли две банки с молоком. Здесь же красовался и ящичек со всякими хозяйственными мелочами. В нем мама держала свою пудру, губную помаду и заколки для волос. Всего этого не было на месте. Итак, она в самом деле ушла. Ушла по-настоящему.
– Идём вместе наверх, – сказала я Бэйбе. Мои ноги непроизвольно дрожали.
– Найдётся здесь что-нибудь поесть? – спросила она, открывая дверь в буфетную. Она знала, что мама держала здесь за шторами жестянки с бисквитами.
В комнате, унылой и пыльной, было темно. Этажерка для безделушек, уставленная статуэтками, крышками от коробок с шоколадом и искусственными цветами, в отсутствие мамы выглядела довольно глупо. По всей комнате были расставлены панцири крабов, которые мама использовала как пепельницы. Бэйба взяла в руки пару таких пепельниц и снова поставила их на место.
– Боже мой, да здесь сплошной разгром, – сказала Бэйба, подходя к этажерке и приветствуя статуэтки.
– Привет, святой Антоний! Привет, святой Иуда, покровитель всех неудачников!
В этот момент я протянула ей жестянку с бисквитами ассорти, и она выбрала из неё все бисквиты в шоколаде и положила их в карман.
Потом она увидела на каминной полке сливочное масло. Мама держала летом его здесь, потому что тут было похолоднее. Она взяла кусок фунта в два весом.
– Отлично, это пойдёт за твоё содержание. А теперь давай поднимемся и взглянем на украшения.
У мамы есть кольца, на которые Бэйба уже давно облизывается. Кольца довольно симпатичные. Маме они были подарены, когда она ещё была молодой девушкой. Она побывала в Америке. Тогда у неё было миловидное личико. Округлое лицо с самыми красивыми в мире, ясными, доверчивыми глазами. Сиренево-голубыми. А волосы у неё были двух цветов. Одни пряди отливали рыжей желтизной, а другие были скорее каштанового цвета, хотя она их не красила. Такие же волосы унаследовала от неё и я. Но Бэйба раззвонила в школе, что я свои крашу.
– Да у тебя волосы, как набивка старого матраса, – сказала она, когда я выложила всё, что я об этом думаю.
Как только мы вошли в гостиную, где и хранились мамины кольца, цветы в кувшине шевельнулись, будто от дуновения лёгкого ветерка. Конечно, это были не настоящие цветы, но сделанные из листьев кукурузных початков, которые мама украсила серебряной и золотой бумагой. Они стояли вместе с ковылем, который я покрасила в розовый цвет. Цветы были яркие, какие-то карнавальные. Но мама любила их. Она вообще гордилась нашим домом и всегда что-то в нём обустраивала.
– Достань кольца и перестань пялиться в это чёртово зеркало.
Зеркало от старости покрылось зелёными пятнами, и я посмотрелась в него только по привычке. Потом я вытащила жёлто-коричневую шкатулку, где хранились мамины украшения, и Бэйба тут же их надела. Кольца и две жемчужные брошки, а ещё и янтарное ожерелье, которое свесилось с её шеи до живота.
– Могла бы и дать мне одно кольцо поносить, – сказала она, – если бы не была такой чёртовой жадиной.
– Но они не мои, а мамины, – в панике залепетала я.
– «Не мои, а мамины», – передразнила она меня, сделав мой голос высоким, тонким и дрожащим от слёз.
Она открыла платяной шкаф и достала оттуда бальную горжетку, накинула её себе на плечи и прошлась на цыпочках перед зеркалом. В таком виде, похожая на балерину, она была очень хорошенькой. По сравнению с ней, я казалась совершенно неуклюжей.
– Шшш, мне кажется, я слышу что-то внизу, – сказала я. Мне показалось, что па первом этаже нашего дома кто-то ходит.
– А, это собака, – отмахнулась она.
– Лучше я спущусь, она может опрокинуть одну из банок молока. Не помнишь, мы закрыли за собой чёрный ход?
Я спустилась вниз и замерла в проёме кухонной двери, потому что на кухне был он. Мой отец, пьяный, в сбитой на затылок шляпе и расстёгнутом белом плаще. Его лицо было красным, свирепым и злым. Я знала, что в таком состоянии ему лучше под руку не попадаться.
– Хорошие дела, приходишь, а дома никого нет. Где твоя мать?
– Я не знаю.
– Отвечай на мой вопрос.
Я не могла заставить себя взглянуть в его голубые, навыкате, сейчас налитые кровью глаза. Совершенно стеклянные глаза.
– Я не знаю.
Он сделал шаг ко мне и ударил меня в подбородок так, что мои челюсти лязгнули друг о друга, не отводя от меня взгляда своих полубезумных глаз.
– Никогда не смотришь на меня. Не глядишь на своего отца. Маленькая сучки… Где твоя мать, говори, или я сейчас спущу с тебя штаны и отлуплю.
Я крикнула Бэйбе, и она бегом спустилась по лестнице, на её запястье болталась вышитая бисером мамина сумочка. Отец тут же отдёрнул от меня руки. Он не любил демонстрировать свою жестокость на людях. У него была репутация джентльмена, не способного обидеть и мухи.
– Добрый вечер, мистер Брэди, – вежливо поздоровалась она.
– Привет, Бэйба. Ты хорошая девочка?
Я держалась у входа в буфетную, готовая скрыться там при первой же опасности. До меня доносился запах виски. На отца напала икота, а Бэйба каждый раз хихикала. Я очень надеялась, что он не успеет поймать её, а то в его теперешнем состоянии он мог убить нас обеих.
– Миссис Брэди была вынуждена уйти. Её отец чувствует себя не очень хорошо. Когда ей сказали об этом, она решила его навестить, а Кэтлин оставить пока у нас.
Говоря всё это, она продолжала жевать бисквит в шоколаде, и в уголке её красивых губ задержалось несколько бисквитных крошек.
– Она останется у себя дома и будет ухаживать за мной, – произнёс он очень громко, грозя мне кулаком.
– О, – улыбнулась Бэйба, – мистер Брэди, есть и другие, кто сможет поухаживать за вами, например, миссис Бьюрк из соседних домов. Мы, кстати, шли именно к ней, чтобы предупредить её, что вы уже дома.
Отец ничего не сказал на это. Только ещё раз икнул. Бычий Глаз вошёл в дом и завилял своим белым лохматым хвостом, мотая им по моей ноге.
– Нам надо спешить, – сказала Бэйба, подмигивая мне.
Отец достал из кармана стопку банкнот и протянул Бэйбе смятую и грязную фунтовую бумажку.
– Вот, – сказал он, – это на её пропитание. Я не хочу быть у вас в долгу.
Бэйба поблагодарила его, сказала, что он мог бы не беспокоиться об этом, и мы вышли из дома.
– Боже мой, он совершенно пьян, давай убежим, – сказала она, но я не могла бежать, так как еле переставляла от волнения ноги.
– И ещё мы забыли это чёртово масло, – добавила она.
Я обернулась и увидела, что отец вышел вслед за нами из дверей дома и приближается к нам большими шагами, явно что-то задумав.
– Бэйба! – окликнул её он.
Она спросила меня, не лучше ли нам убежать. Он снова позвал её. Я ответила ей, что мы всё равно не сможем убежать от него.
Мы подождали, пока он не приблизился к нам.
– Отдай мне эти деньги обратно. Я сам договорюсь с твоим отцом. Я с ним увижусь на следующей неделе, мы договорились провернуть одно дельце.
Он взял протянутую ею бумажку и быстро зашагал от нас. Он явно торопился то ли в пивную, то ли на вечерний автобус до Портумны, где его дружок занимался лошадиными бегами.
– Вот скупой дьявол, он уже и так должен моему отцу двадцать фунтов, – сказала Бэйба.
Я увидела шагающего по полю Хикки и помахала ему рукой. Он гнал коров. Они тащились по полю, время от времени останавливаясь и тупо глядя в никуда. Хикки что-то насвистывал, и в тихом вечернем воздухе его свист далеко разносился над полем. Человек издалека, решивший в этот момент прогуляться по дороге, вполне мог бы принять нашу ферму за процветающую, так внешне она была похожа на таковую, счастливую – богатую и основательную, купающуюся в медно-жёлтых лучах заходящего солнца. Наш дом из грубо обтёсанного камня краснел между деревьями, отражая своими окнами красный шар солнца; вокруг простирались зелёные ковры полей.
– Хикки, ты сказал мне неправду. Он вернулся домой и едва не убил меня.
Хикки отделяло от нас не более нескольких метров, он стоял между двух коров, положив руки на их холки.
– А почему вы не спрятались?
– Я налетела прямо на него.
– Что ему было нужно?
– Подраться, как всегда.
– Он скупой дьявол. Он дал мне фунт на её содержание и тут же отобрал, – пожаловалась Бэйба.
– Хотел бы я иметь хоть пенни с каждого фунта, который он мне должен, – сказал Хикки, покачивая головой.
Мы задолжали Хикки кучу денег, и я всегда боялась того, что он может от нас уйти и податься на работу в лесничество, где ему платили бы исправно.
– Но ведь ты не уйдёшь от нас, Хикки? – умоляюще спросила я его.
– Я бы хотел податься в Бирмингем, когда закончится сезон, – ответил он.
Больше всего на свете я боялась двух вещей – что мама может умереть от рака и что Хикки может уйти от нас. В нашей деревушке уже четверо женщин умерли от рака. Бэйба говорила, это связано с тем, что у них было мало детей. По её словам, у всех монахинь бывает рак. Только сейчас я вспомнила о моей стипендии и рассказала Хикки. Он обрадовался.
– Ого, да ты теперь выйдешь в люди, – сказал он. Рыжая корова подняла хвост и начала орошать траву.
– Никто не хочет лимонаду? – спросил он, и мы бросились бежать.
Он шлёпнул корову по крупу, и она лениво двинулась. Передние коровы двинулись тоже, а за ними последовал Хикки, снова что-то насвистывая. Стоял очень тихий вечер.
Глава четвертая
Как только мы вошли в прихожую, Бэйба тут же позвала свою маму:
– Марта, Марта!
Прихожая была выложена паркетом и пахла мастикой. Мы поднялись по крытой дорожкой лестнице. Дверь медленно открылась, и Марта высунула голову.
– Шшш, – сказала она и поманила нас рукой. Мы вошли в спальню, и она тихо закрыла за нами дверь.
– Привет, горе моё, – приветствовал Бэйбу Диклэн. Это был её младший брат. Он сражался с куриной ножкой.
В центре большой постели стояла тарелка с жареной курицей. Курица была явно пережарена, потому что мясо её разваливалось.
– Сними куртку, – предложила мне Марта. Похоже было, что она поджидала меня. Должно быть, ей сказала моя мама. Марта выглядела бледной, но это был её обычный вид. У неё было бледное лицо мадонны, веки её глаз всегда были опущены, а за ними скрывались большие и тёмные глаза. Их цвет нельзя было разглядеть, но они напоминали анютины глазки. Бархатистые. Она носила красные бархатные туфли с маленькими серебряными пряжками сверху, а в её комнате стоял всегда аромат духов и вина. Она пила красное вино.
– Где наш отец? – спросила Бэйба.
– Я не знаю, – покачала головой Марта.
Её тёмные волосы, обычно собранные высоко на затылке, сейчас тяжёлой волной лежали у неё на спине и слегка завивались.
– Кто притащил сюда эту курицу? – спросила Бэйба.
– А как ты думаешь? – спросил Диклэн, бросая в неё куриной косточкой.
Марта протянула мне куриное крылышко. Я обмакнула его в солонку и принялась есть. Вкус был отличный.
– Твоей мамы несколько дней не будет дома, – сказала она мне, и я снова почувствовала комок в горле. Мне становится плохо, когда меня жалеют. Хотя Марта не относилась ко мне по-матерински. Для этого она была слишком красивой и холодной.
Марта была той женщиной, каких в наших местах называют прожигательницей жизни. Большую часть вечеров она проводила в баре гостиницы «Серая гончая», одетая в обтягивающий черный костюм, под которым был только бюстгальтер, с шифоновым шарфом, повязанным на шее. Приезжие и коммивояжеры были от неё без ума. Бледное лицо, наманикюренные ногти, иссиня-чёрная копна волос, выражение мадонны на лице – такая женщина, сидящая на высоком стуле у барной стойки, по их мнению, была загадочно-печальной. Но Марта не была печальной, она только старательно изображала печаль. От жизни она хотела и получала только две вещи – выпивку и восхищение окружающих.
– Там в буфете есть бисквиты с вином и взбитыми сливками. Молли положила их туда, – сказала она Бэйбе.
Молли была их шестнадцатилетней горничной, которая жила на небольшой ферме неподалеку от городка. Начав работать у Бреннанов, она всю первую неделю носила дома, не снимая, высокие сапоги, а когда Марта упрекнула её за это, сказала, что у неё нет никакой другой обуви. Марта часто лупила Молли и запирала её в спальне, когда Молли просила позволения пойти на танцы в городской клуб. Молли ещё рассказывала портному, что «они», имея в виду Бреннанов, каждый день едят большие бифштексы, а её кормят колбасой с картофельным пюре. Но это могли быть только сплетни. Марта не была скупой. Она тратила свои деньги со вкусом и достоинством, но, как и все алкоголики, не любила тратить их на что-нибудь, кроме выпивки.
Бэйба появилась с блюдом из огнеупорного стекла, наполовину полным бисквитов, и поставила его на постель вместе с тарелочками и десертными ложками. Её мать стала их раскладывать. Розовые бисквиты вместе с ломтиками персиков, вишнёвым желе, кружочками бананов напомнили мне те дни, когда у нас дома тоже водились такие вещи. Я вспомнила, как мама раскладывала нам их по тарелкам, моему отцу, мне и Хикки, а для себя оставляла ложечку на самом дне большого блюда. У меня перед глазами встало её нахмуренное лицо, когда я капризничала и не хотела есть; тогда отец кричал на меня, чтобы я прекратила, а Хикки только посмеивался и повторял:
– Нам больше останется.
Я вспоминала всё это, когда услышала слова Бэйбы:
– Да она не ест бисквиты.
Она имела в виду меня. Её мама разложила мою порцию на их три тарелки, и при виде того, как они аппетитно уплетают лакомство, у меня потекли слюнки.
– Марта, слышишь, Марта, кем я буду, когда вырасту? – допытывался у матери Диклэн.
Он закурил сигарету и теперь учился затягиваться.
– Не ломай над этим голову, будешь, кем тебе захочется. Может быть, актёром, иногда это бывает здорово, – ответила Марта, глядя в зеркало и выдавливая прыщик на щеке.
– Мама, а ты была знаменита? – спросила Бэйба у отражения в зеркале.
Лицо в зеркале приподняло в раздумье бровь и вздохнуло, припоминая. Марта когда-то была танцовщицей балета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Да оставайся ты у нас, – сказала Бэйба, бросая банановую кожицу на свежую коровью лепёшку, отчего мухи поднялись с лепёшки и разлетелись во всех направлениях. Я взглянула на Хикки, чтобы взглядом попросить его что-нибудь посоветовать мне, но не смогла поймать его взгляд. Мы все молчали. Я повесила голову и увидела, что мухи возвратились на коровью лепёшку и уселись на ней, напоминая изюмины, выглядывающие из пирога.
– Я ничего не имею против тебя, – в конце концов сказал он. – Но я должен доить коров, кормить телят и кур. Мне же приходится тянуть эту ферму на своих плечах.
Он наслаждался своей значимостью.
– Мне не нужны одолжения, – сказала я. – Просто я хочу, чтобы ты переночевал здесь сегодня. Тогда и я смогу остаться дома.
Но он отрицательно покачал головой. Я так и знала, что мне придётся искать место для ночлега. Но я решила попробовать ещё немного поупираться.
– А как же быть с моей ночной рубашкой? – спросила я.
– Да просто поднимись и возьми её, – холодно посоветовала Бэйба.
Как могут они быть так хладнокровны, когда у меня зуб на зуб не попадает от страха?
– Я не могу. Я боюсь.
– Чего ты боишься? – спросил Хикки. – Успокойся, он же сейчас в Лимерике.
– Это точно?
– Конечно! Он же спустился и вышел из дома, а потом его подвёз почтальон на своей машине. Теперь мы его не увидим дней десять, пока он не протратит все деньги.
– Давай, Буби, я поднимусь вместе с тобой, – предложила Бэйба.
Я хотела спросить Хикки, всё ли в порядке с мамой. Но задать этот вопрос мне удалось только шёпотом.
– Я ничего не слышу. Я снова зашептала.
– Ничего не слышу.
Я решила не настаивать. Он пошёл через поле, насвистывая, а мы пошли по улице. Она заросла сорняками, по бокам тянулись глубокие колеи от телег, которые двигались по ней каждый день взад и вперед.
– А у тебя есть в волосах гниды? – спросила Бэйба, состроив гримасу отвращения.
– Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
– Если у тебя есть гниды, ты не можешь оставаться у нас. Не хочу, чтобы у меня ползала по подушке всякая нечисть, которую ты можешь притащить.
– Притащить откуда?
– С Шеннона.
– Ты сошла с ума.
– Сама ты сошла с ума, – сказала она, поднимая мои волосы на затылке и всматриваясь в кожу. Потом вдруг бросила их, будто увидев там что-то донельзя заразное. – Да тебя надо лечить. Там у тебя полно клопов, вшей, гнид и прочих насекомых.
Я почувствовала, что у меня побежали мурашки по коже.
Бычий Глаз жевал кусок хлеба, который какая-то добрая душа положила в эмалированную миску перед его мордой. Бедняга Бычий Глаз, хоть кто-то вспомнил о нём.
Мы вошли в кухню нашего дома, в которой стоял полный беспорядок. Посередине её на полу валялись мамины высокие сапоги, а на кухонном столе стояли две банки с молоком. Здесь же красовался и ящичек со всякими хозяйственными мелочами. В нем мама держала свою пудру, губную помаду и заколки для волос. Всего этого не было на месте. Итак, она в самом деле ушла. Ушла по-настоящему.
– Идём вместе наверх, – сказала я Бэйбе. Мои ноги непроизвольно дрожали.
– Найдётся здесь что-нибудь поесть? – спросила она, открывая дверь в буфетную. Она знала, что мама держала здесь за шторами жестянки с бисквитами.
В комнате, унылой и пыльной, было темно. Этажерка для безделушек, уставленная статуэтками, крышками от коробок с шоколадом и искусственными цветами, в отсутствие мамы выглядела довольно глупо. По всей комнате были расставлены панцири крабов, которые мама использовала как пепельницы. Бэйба взяла в руки пару таких пепельниц и снова поставила их на место.
– Боже мой, да здесь сплошной разгром, – сказала Бэйба, подходя к этажерке и приветствуя статуэтки.
– Привет, святой Антоний! Привет, святой Иуда, покровитель всех неудачников!
В этот момент я протянула ей жестянку с бисквитами ассорти, и она выбрала из неё все бисквиты в шоколаде и положила их в карман.
Потом она увидела на каминной полке сливочное масло. Мама держала летом его здесь, потому что тут было похолоднее. Она взяла кусок фунта в два весом.
– Отлично, это пойдёт за твоё содержание. А теперь давай поднимемся и взглянем на украшения.
У мамы есть кольца, на которые Бэйба уже давно облизывается. Кольца довольно симпатичные. Маме они были подарены, когда она ещё была молодой девушкой. Она побывала в Америке. Тогда у неё было миловидное личико. Округлое лицо с самыми красивыми в мире, ясными, доверчивыми глазами. Сиренево-голубыми. А волосы у неё были двух цветов. Одни пряди отливали рыжей желтизной, а другие были скорее каштанового цвета, хотя она их не красила. Такие же волосы унаследовала от неё и я. Но Бэйба раззвонила в школе, что я свои крашу.
– Да у тебя волосы, как набивка старого матраса, – сказала она, когда я выложила всё, что я об этом думаю.
Как только мы вошли в гостиную, где и хранились мамины кольца, цветы в кувшине шевельнулись, будто от дуновения лёгкого ветерка. Конечно, это были не настоящие цветы, но сделанные из листьев кукурузных початков, которые мама украсила серебряной и золотой бумагой. Они стояли вместе с ковылем, который я покрасила в розовый цвет. Цветы были яркие, какие-то карнавальные. Но мама любила их. Она вообще гордилась нашим домом и всегда что-то в нём обустраивала.
– Достань кольца и перестань пялиться в это чёртово зеркало.
Зеркало от старости покрылось зелёными пятнами, и я посмотрелась в него только по привычке. Потом я вытащила жёлто-коричневую шкатулку, где хранились мамины украшения, и Бэйба тут же их надела. Кольца и две жемчужные брошки, а ещё и янтарное ожерелье, которое свесилось с её шеи до живота.
– Могла бы и дать мне одно кольцо поносить, – сказала она, – если бы не была такой чёртовой жадиной.
– Но они не мои, а мамины, – в панике залепетала я.
– «Не мои, а мамины», – передразнила она меня, сделав мой голос высоким, тонким и дрожащим от слёз.
Она открыла платяной шкаф и достала оттуда бальную горжетку, накинула её себе на плечи и прошлась на цыпочках перед зеркалом. В таком виде, похожая на балерину, она была очень хорошенькой. По сравнению с ней, я казалась совершенно неуклюжей.
– Шшш, мне кажется, я слышу что-то внизу, – сказала я. Мне показалось, что па первом этаже нашего дома кто-то ходит.
– А, это собака, – отмахнулась она.
– Лучше я спущусь, она может опрокинуть одну из банок молока. Не помнишь, мы закрыли за собой чёрный ход?
Я спустилась вниз и замерла в проёме кухонной двери, потому что на кухне был он. Мой отец, пьяный, в сбитой на затылок шляпе и расстёгнутом белом плаще. Его лицо было красным, свирепым и злым. Я знала, что в таком состоянии ему лучше под руку не попадаться.
– Хорошие дела, приходишь, а дома никого нет. Где твоя мать?
– Я не знаю.
– Отвечай на мой вопрос.
Я не могла заставить себя взглянуть в его голубые, навыкате, сейчас налитые кровью глаза. Совершенно стеклянные глаза.
– Я не знаю.
Он сделал шаг ко мне и ударил меня в подбородок так, что мои челюсти лязгнули друг о друга, не отводя от меня взгляда своих полубезумных глаз.
– Никогда не смотришь на меня. Не глядишь на своего отца. Маленькая сучки… Где твоя мать, говори, или я сейчас спущу с тебя штаны и отлуплю.
Я крикнула Бэйбе, и она бегом спустилась по лестнице, на её запястье болталась вышитая бисером мамина сумочка. Отец тут же отдёрнул от меня руки. Он не любил демонстрировать свою жестокость на людях. У него была репутация джентльмена, не способного обидеть и мухи.
– Добрый вечер, мистер Брэди, – вежливо поздоровалась она.
– Привет, Бэйба. Ты хорошая девочка?
Я держалась у входа в буфетную, готовая скрыться там при первой же опасности. До меня доносился запах виски. На отца напала икота, а Бэйба каждый раз хихикала. Я очень надеялась, что он не успеет поймать её, а то в его теперешнем состоянии он мог убить нас обеих.
– Миссис Брэди была вынуждена уйти. Её отец чувствует себя не очень хорошо. Когда ей сказали об этом, она решила его навестить, а Кэтлин оставить пока у нас.
Говоря всё это, она продолжала жевать бисквит в шоколаде, и в уголке её красивых губ задержалось несколько бисквитных крошек.
– Она останется у себя дома и будет ухаживать за мной, – произнёс он очень громко, грозя мне кулаком.
– О, – улыбнулась Бэйба, – мистер Брэди, есть и другие, кто сможет поухаживать за вами, например, миссис Бьюрк из соседних домов. Мы, кстати, шли именно к ней, чтобы предупредить её, что вы уже дома.
Отец ничего не сказал на это. Только ещё раз икнул. Бычий Глаз вошёл в дом и завилял своим белым лохматым хвостом, мотая им по моей ноге.
– Нам надо спешить, – сказала Бэйба, подмигивая мне.
Отец достал из кармана стопку банкнот и протянул Бэйбе смятую и грязную фунтовую бумажку.
– Вот, – сказал он, – это на её пропитание. Я не хочу быть у вас в долгу.
Бэйба поблагодарила его, сказала, что он мог бы не беспокоиться об этом, и мы вышли из дома.
– Боже мой, он совершенно пьян, давай убежим, – сказала она, но я не могла бежать, так как еле переставляла от волнения ноги.
– И ещё мы забыли это чёртово масло, – добавила она.
Я обернулась и увидела, что отец вышел вслед за нами из дверей дома и приближается к нам большими шагами, явно что-то задумав.
– Бэйба! – окликнул её он.
Она спросила меня, не лучше ли нам убежать. Он снова позвал её. Я ответила ей, что мы всё равно не сможем убежать от него.
Мы подождали, пока он не приблизился к нам.
– Отдай мне эти деньги обратно. Я сам договорюсь с твоим отцом. Я с ним увижусь на следующей неделе, мы договорились провернуть одно дельце.
Он взял протянутую ею бумажку и быстро зашагал от нас. Он явно торопился то ли в пивную, то ли на вечерний автобус до Портумны, где его дружок занимался лошадиными бегами.
– Вот скупой дьявол, он уже и так должен моему отцу двадцать фунтов, – сказала Бэйба.
Я увидела шагающего по полю Хикки и помахала ему рукой. Он гнал коров. Они тащились по полю, время от времени останавливаясь и тупо глядя в никуда. Хикки что-то насвистывал, и в тихом вечернем воздухе его свист далеко разносился над полем. Человек издалека, решивший в этот момент прогуляться по дороге, вполне мог бы принять нашу ферму за процветающую, так внешне она была похожа на таковую, счастливую – богатую и основательную, купающуюся в медно-жёлтых лучах заходящего солнца. Наш дом из грубо обтёсанного камня краснел между деревьями, отражая своими окнами красный шар солнца; вокруг простирались зелёные ковры полей.
– Хикки, ты сказал мне неправду. Он вернулся домой и едва не убил меня.
Хикки отделяло от нас не более нескольких метров, он стоял между двух коров, положив руки на их холки.
– А почему вы не спрятались?
– Я налетела прямо на него.
– Что ему было нужно?
– Подраться, как всегда.
– Он скупой дьявол. Он дал мне фунт на её содержание и тут же отобрал, – пожаловалась Бэйба.
– Хотел бы я иметь хоть пенни с каждого фунта, который он мне должен, – сказал Хикки, покачивая головой.
Мы задолжали Хикки кучу денег, и я всегда боялась того, что он может от нас уйти и податься на работу в лесничество, где ему платили бы исправно.
– Но ведь ты не уйдёшь от нас, Хикки? – умоляюще спросила я его.
– Я бы хотел податься в Бирмингем, когда закончится сезон, – ответил он.
Больше всего на свете я боялась двух вещей – что мама может умереть от рака и что Хикки может уйти от нас. В нашей деревушке уже четверо женщин умерли от рака. Бэйба говорила, это связано с тем, что у них было мало детей. По её словам, у всех монахинь бывает рак. Только сейчас я вспомнила о моей стипендии и рассказала Хикки. Он обрадовался.
– Ого, да ты теперь выйдешь в люди, – сказал он. Рыжая корова подняла хвост и начала орошать траву.
– Никто не хочет лимонаду? – спросил он, и мы бросились бежать.
Он шлёпнул корову по крупу, и она лениво двинулась. Передние коровы двинулись тоже, а за ними последовал Хикки, снова что-то насвистывая. Стоял очень тихий вечер.
Глава четвертая
Как только мы вошли в прихожую, Бэйба тут же позвала свою маму:
– Марта, Марта!
Прихожая была выложена паркетом и пахла мастикой. Мы поднялись по крытой дорожкой лестнице. Дверь медленно открылась, и Марта высунула голову.
– Шшш, – сказала она и поманила нас рукой. Мы вошли в спальню, и она тихо закрыла за нами дверь.
– Привет, горе моё, – приветствовал Бэйбу Диклэн. Это был её младший брат. Он сражался с куриной ножкой.
В центре большой постели стояла тарелка с жареной курицей. Курица была явно пережарена, потому что мясо её разваливалось.
– Сними куртку, – предложила мне Марта. Похоже было, что она поджидала меня. Должно быть, ей сказала моя мама. Марта выглядела бледной, но это был её обычный вид. У неё было бледное лицо мадонны, веки её глаз всегда были опущены, а за ними скрывались большие и тёмные глаза. Их цвет нельзя было разглядеть, но они напоминали анютины глазки. Бархатистые. Она носила красные бархатные туфли с маленькими серебряными пряжками сверху, а в её комнате стоял всегда аромат духов и вина. Она пила красное вино.
– Где наш отец? – спросила Бэйба.
– Я не знаю, – покачала головой Марта.
Её тёмные волосы, обычно собранные высоко на затылке, сейчас тяжёлой волной лежали у неё на спине и слегка завивались.
– Кто притащил сюда эту курицу? – спросила Бэйба.
– А как ты думаешь? – спросил Диклэн, бросая в неё куриной косточкой.
Марта протянула мне куриное крылышко. Я обмакнула его в солонку и принялась есть. Вкус был отличный.
– Твоей мамы несколько дней не будет дома, – сказала она мне, и я снова почувствовала комок в горле. Мне становится плохо, когда меня жалеют. Хотя Марта не относилась ко мне по-матерински. Для этого она была слишком красивой и холодной.
Марта была той женщиной, каких в наших местах называют прожигательницей жизни. Большую часть вечеров она проводила в баре гостиницы «Серая гончая», одетая в обтягивающий черный костюм, под которым был только бюстгальтер, с шифоновым шарфом, повязанным на шее. Приезжие и коммивояжеры были от неё без ума. Бледное лицо, наманикюренные ногти, иссиня-чёрная копна волос, выражение мадонны на лице – такая женщина, сидящая на высоком стуле у барной стойки, по их мнению, была загадочно-печальной. Но Марта не была печальной, она только старательно изображала печаль. От жизни она хотела и получала только две вещи – выпивку и восхищение окружающих.
– Там в буфете есть бисквиты с вином и взбитыми сливками. Молли положила их туда, – сказала она Бэйбе.
Молли была их шестнадцатилетней горничной, которая жила на небольшой ферме неподалеку от городка. Начав работать у Бреннанов, она всю первую неделю носила дома, не снимая, высокие сапоги, а когда Марта упрекнула её за это, сказала, что у неё нет никакой другой обуви. Марта часто лупила Молли и запирала её в спальне, когда Молли просила позволения пойти на танцы в городской клуб. Молли ещё рассказывала портному, что «они», имея в виду Бреннанов, каждый день едят большие бифштексы, а её кормят колбасой с картофельным пюре. Но это могли быть только сплетни. Марта не была скупой. Она тратила свои деньги со вкусом и достоинством, но, как и все алкоголики, не любила тратить их на что-нибудь, кроме выпивки.
Бэйба появилась с блюдом из огнеупорного стекла, наполовину полным бисквитов, и поставила его на постель вместе с тарелочками и десертными ложками. Её мать стала их раскладывать. Розовые бисквиты вместе с ломтиками персиков, вишнёвым желе, кружочками бананов напомнили мне те дни, когда у нас дома тоже водились такие вещи. Я вспомнила, как мама раскладывала нам их по тарелкам, моему отцу, мне и Хикки, а для себя оставляла ложечку на самом дне большого блюда. У меня перед глазами встало её нахмуренное лицо, когда я капризничала и не хотела есть; тогда отец кричал на меня, чтобы я прекратила, а Хикки только посмеивался и повторял:
– Нам больше останется.
Я вспоминала всё это, когда услышала слова Бэйбы:
– Да она не ест бисквиты.
Она имела в виду меня. Её мама разложила мою порцию на их три тарелки, и при виде того, как они аппетитно уплетают лакомство, у меня потекли слюнки.
– Марта, слышишь, Марта, кем я буду, когда вырасту? – допытывался у матери Диклэн.
Он закурил сигарету и теперь учился затягиваться.
– Не ломай над этим голову, будешь, кем тебе захочется. Может быть, актёром, иногда это бывает здорово, – ответила Марта, глядя в зеркало и выдавливая прыщик на щеке.
– Мама, а ты была знаменита? – спросила Бэйба у отражения в зеркале.
Лицо в зеркале приподняло в раздумье бровь и вздохнуло, припоминая. Марта когда-то была танцовщицей балета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23