Первый солдат. А может, ты дезертир?
Швейк. Нет, никоим образом, а то бы вы меня тут же пустили в расход за то, что я нарушил присягу и не помер за фюрера. Хайль Гитлер!
Второй солдат. Так, значит, ты из убежденных? (Отбирает у него фляжку.)
Швейк. Я такой же убежденный, как Тонда Новотный из Высочан, который пришел наниматься в причетники. Он только не знал - протестантская это церковь или католическая. Но так как он увидел господина священника в подтяжках с некоей особой женского пола, то решил, что церковь протестантская, и ошибся.
Первый солдат. А зачем тебе обязательно нужен Сталинград, ты, союзничек?
Швейк. Потому что там расположилась моя ротная канцелярия, браточки, там мне должны поставить штамп, что я явился, а иначе мои документы дерьмо, и я с ними не смогу больше показаться в Праге. Хайль Гитлер!
Первый солдат. Ну а если мы тебе скажем, что плевать мы хотели на Гитлера и что мы собираемся перебежать к русским и захватить тебя с собой, потому что ты знаешь русский язык, ведь чешский похож на русский?
Швейк. Чешский чрезвычайно похож, но я бы, пожалуй, вам не советовал, я еще здесь не осмотрелся, господа. Я хотел бы лучше выяснить, как дойти до Сталинграда.
Второй солдат. Это потому, что ты нам не доверяешь? Поэтому?
Швейк (дружелюбно). Мне хотелось бы считать вас бравыми солдатами. Потому что, если бы вы были дезертирами, вам следовало бы обязательно захватить что-нибудь для русских - пулемет или, может быть, хорошую стереотрубу - что-нибудь, что может им пригодиться. А как пойдете поднимите эту штуку повыше, чтобы они сразу не начали стрелять. Вот как это делается, так я слыхал.
Первый солдат (смеется). Ты считаешь, что они поймут, если это даже не по-русски? Все ясно, ты из осторожных. И потому уверяешь нас, что тебя интересует лишь, где будет твоя могила в Сталинграде; так иди вот по этому направлению. (Показывает.)
Второй солдат. А если тебя кто-нибудь спросит, мы - военный патруль и проверяли всю твою подноготную, заруби себе это на носу.
Первый солдат (уходя). Ты, братец, дал нам хороший совет.
Швейк (машет им вслед). Да будет так, и до свиданья!
Солдаты быстро удаляются, и Швейк идет дальше в указанном ему направлении. Но становится видно, что он отклонился от него, сумрак скрывает Швейка. Потом он снова появляется уже на другой стороне сцены. Здесь он ненадолго задерживается около дорожного указателя с надписью: "До Сталинграда 50 км". Швейк качает головой и идет дальше. По небу проносятся облака, окрашенные
заревом далекого пожара. На ходу Швейк смотрит на них с интересом.
(Поет.)
Думал я уйти отсюда
При ногах и голове,
Думал, что служить я буду
Так недельку или две!
Пока он шагает, покуривая трубочку, облака бледнеют, исчезают, и в розоватом свете появляется столик Швейка в трактире "У чаши". Друг Швейка Балоун стоит на коленях перед Копецкой. Копецка стоя вышивает. За столиком с кружкой пива
сидит Анна.
Балоун (словно читая молитву). Итак, я клянусь без всяких задних мыслей и на пустой желудок, так как все попытки дагбыть жаркое провалились, клянусь, - так и не получив приличного обеда, клянусь девой Марией и всеми угодниками, что я никогда добровольно не вступлю в нацистскую армию, и да поможет мне в этом всемогущий бог. Я делаю это в память о моем друге пане Швейке, который теперь шагает по ледяным степям России, верный своему долгу, потому что ничего тут не попишешь. Он был хороший человек.
Копецка. Так, теперь вы можете встать.
Анна (делает глоток, встает и обнимает его). И свадьба может состояться, как только придут бумаги из Противина. (Поцеловав его, обращается к Копецкой.) Жаль, что у вас так плохо вышло.
Молодой Прохазка стоит в дверях со свертком под мышкой.
Копецка. Пан Прохазка, я же запретила вам переступать порог моего дома, между нами все кончено. Вашей великой любви не хватает даже на два фунта вырезки.
Молодой Прохазка. Ну а если я принес их? (Показывает.) Два фунта вырезки.
Копецка. Как, вы все-таки принесли? Несмотря на все кары, которые грозят вам?
Анна. И все это уже ни к чему, ведь правда? Пан Балоун и без того поклялся нам.
Копецка. Но зато это доказательство искренней любви со стороны пана Прохазки. Рудольф! (Пылко обнимает его.)
Анна. Пан Швейк очень обрадовался бы, если бы узнал об этом, он был такой добрый человек! (Бросает нежный взгляд на котелок Швейка, висящий над его постоянным столиком.) Получше храните его шляпу, пани Копецка, я уверена, что лан Швейк после войны снова придет за ней.
Балоун (принюхиваясь к свертку). К такому мясу очень пойдут бобы.
Трактир исчезает. Из глубины сцены ковыляет пьяный субъект в двух толстых
овчинных тулупах и стальном шлеме. Швейк натыкается на него.
Пьяный. Стой! Ты кто? Я вижу, ты один из наших, а не горилла, хвала всевышнему! Я - фельдкурат Игнаций Буллингер из Меца. Нет ли у вас случайно при себе вишневки?
Швейк. Осмелюсь доложить, чего нет - того нет.
Фельдкурат. Это меня поражает. Она нужна мне не для того, чтобы напиться вдрызг, как ты, вероятно, подумал про себя, ты, рвань, я знаю, вот как ты думаешь о своем отце духовном, нет - вишневка нужна мне для моей автомашины. Там, понимаешь, машина с полевым алтарем застряла, бензин весь вышел, они там в Ростове скупердяйничают, норовят урвать лишнюю каплю бензина у господа бога, но это им дорого обойдется, когда господь призовет их к своему престолу и спросит их громовым голосом: "Вы моторизовали мой престол, но куда же все-таки девался бензин?"
Швейк. Не могу знать, господин хороший! Не знаете ли вы,, как пройти в Сталинград?
Фельдкурат. Одному богу известно. Знаешь, как один епископ в шторм спросил у капитана: "Ну как, спасемся?" - а капитан ответил ему: "Все в руце божией, ваше святейшество!" - и епископ пробормотал только: "Неужели дела обстоят настолько скверно?" - и зарыдал. (Сел в снег.)
Швейк. Господин шарфюрер Буллингер не братом ли вам приходится?
Фельдкурат. Точно, как бог свят. Так ты его, выходит, знаешь? Нет у тебя вишневки или водки?
Швейк. Никак нет, и вы простудитесь, если будете сидеть в сугробе.
Фельдкурат. Так мне и надо. Они там, сволочи, бензин экономят, но еще посмотрим, как они обойдутся без господа бога и без слова божьего, смогут ли они выбраться из этой битвы. На суше, на море, в воздухе и так далее. Я только ценой тяжелого конфликта со своей совестью вступил в их нацистский союз германских христиан. Я вынужден проповедовать, что Христос не был евреем, что он христианин, так я говорил в проповеди, да, он был христианин и притом голубоглазый, и мне еще пришлось приплести сюда же Вотана и уверять, что весь мир должен быть немецким, если даже это и будет стоить потоков крови, потому что я гнусная свинья, вероотступническая свинья, я предал веру свою за приличный оклад, и бензина они мне дают в обрез, и вот гляди, куда они меня завели!
Швейк. В российские степи, господин фельдкурат. И вам будет лучше вернуться со мной в Сталинград и там постараться вздремнуть, чтобы хмель слетел. (Приподнимает фельдкурата и тащит его за собой несколько метров.) Но вам бы лучше самому ходить, ножками, иначе мне придется оставить вас здесь, на снегу, я спешу в своей маршевый батальон, спешу выручать Гитлера,
Фельдкурат. Не могу же я бросить здесь свой полевой алтарь, иначе он станет добычей большевиков, что тогда? Ведь они же язычники! Там, впереди, я проходил мимо одной хатенки, труба дымилась, надо выяснить, нет ли у них водки, если есть - стукни их разочек по башке прикладом, и баста. Ты германский христианин?
Швейк. Нет, обыкновенный. Только не блюйте, пожалуйста, блевотина замерзает на вас.
Фельдкурат. Да, я чертовски замерз. Ну уж и задам же я им жару в Сталинграде!
Швейк. Прежде всего вам надо оказаться там.
Фельдкурат. У меня уже нет особой уверенности. (Спокойно, почти трезвым голосом.) Ты знаешь - как тебя там, собственно, звать, - ведь они смеются мне прямо в лицо, мне, служителю божию, когда я грожу им муками ада? Я объясняю это только тем, что у них создалось впечатление, что они уже и так в пекле. От религии остались жалкие клочья, и Гитлер этому виной, только никому не говори об этом.
Швейк. Гитлер - дерьмо, это я тебе говорю, потому что ты вдребезги пьян. А виноваты во всем те, кто ему в Мюнхене презентовал Чехословакию ради "мира на всю нашу жизнь". Но он оказался молниеносным миром! А война, наоборот, затянулась, и многим ее хватило на всю жизнь, до самой смерти, вот как порой люди обмишуливаются.
Фельдкурат. Значит, тебе не нравится война, которую мы вынуждены вести против русских безбожников, ты, негодяй? Ты знаешь, что я тебя за это прикажу расстрелять в Сталинграде?
Швейк. Если вы не возьмете себя в руки и не пойдете ножками, вы так никогда и не доберетесь до Сталинграда. Я не против войны. Я шагаю в Сталинград не ради удовольствия, а потому, что, как сказал повар Начек еще в первую мировую войну, "там, где пули свистят, там в аккурат и полевые кухни располагаются".
Фельдкурат. Не заговаривай мне зубы. Я знаю, ты говоришь про себя: "Пусть они поцелуют меня в задницу с ихней войной", я тебя насквозь вижу. (Хватает его за грудь.) Почему это ты вдруг за войну? Что ты от нее имеешь? Признавайся: ты плевать на нее хотел?
Швейк (грубо). Я иду в Сталинград, и ты тоже, потому что таков приказ и потому что мы, как уединенные странники в этих краях, можем тут попросту околеть с голоду, долго я это тебе объяснять буду?
Они шагают дальше.
Фельдкурат. Война на своих двоих действует на меня угнетающе. (Останавливается.) Видишь, вот там хатенка, туда-то мы и пойдем. Винтовка у тебя в боевой готовности?
Появляется хата. Они идут к ней.
Швейк. Только, бога ради, не устраивайте скандала, ведь они тоже люди, а вы почти в стельку.
Фельдкурат. Бери винтовку на изготовку, они язычники, не смей прекословить!
Из хаты выходят старая крестьянка и молодая женщина с маленьким ребенком.
Смотри, они хотят убежать. Но мы не допустим. Спроси, где они водку зарыли. И еще гляди-ка, что на ней за шаль, шаль я себе возьму, я дьявольски мерзну.
Швейк. Вы замерзаете потому, что пьяны, а на вас уже целых два тулупа. (Обращаясь к молодой женщине, которая стоит неподвижно.) Добрый день, не скажете, где дорога на Сталинград?
Женщина указывает направление, как бы машинально.
Фельдкурат. Она признается, что у них есть водка?
Швейк. Ты сиди себе смирно, я сам договорюсь, а потом мы пойдем дальше, я не хочу скандала. (Обращаясь к женщине, дружелюбно.) Почему вы стоите здесь, перед хатой? Что, вы уходить собрались?
Женщина кивает.
Но шаль-то у вас тонковата. Что, вам больше нечего надеть? А то эта не больно греет.
Фельдкурат (сидя на снегу). Разочек прикладом стукнуть - и все. Это же гориллы. Язычники.
Швейк (грубо). Придержи язык. (Женщине.) Водка есть? Господин офицер заболел. (Сопровождает все вопросы поясняющими жестами.)
Женщина качает головой.
Фельдкурат (злобно). Головой качаешь? Вот я укокошу тебя! Я мерзну, а ты головой качаешь? (С трудом поднимается и бросается с поднятыми кулаками на женщину.)
Она отступает назад в хату, затворяя за собой дверь.
(Толкает ногой дверь и вламывается внутрь.) Я тебя прикончу!
Швейк (тщетно пытавшийся удержать фельдкурата). Выйдите оттуда! Вы не у себя дома. (Входит в дом.)
Старуха идет вслед за ним. Слышен крик женщины и шум борьбы. Голос Швейка изнутри: "Вы тоже уберите нож. Будешь вести себя спокойно? Я тебе руки выверну, ты, свинья. Теперь выходите!" Из хаты выходит женщина с ребенком. На ней тулуп фельдкурата.
Следом за ней идет старуха.
(Выходя вслед за ними из хаты.) Пусть проспится. А пока - постарайтесь исчезнуть.
Старуха (кланяется в пояс). Храни тебя господь, солдатик, ты добрый человек, если бы у нас был лишний кусок хлебца, я бы дала тебе ломоть. Тебе бы он пригодился. Куда же ты идешь?
Швейк. Эх, мамаша, в Сталинград, в самое пекло. Не можете ли растолковать, как мне туда добраться?
Старуха. Ты славянин, говоришь, почти как мы, ты не убиваешь, значит, ты не гитлеровец, благослови тебя господь! (Осеняет его крестом.)
Швейк (не смущаясь). Не обижайся, мамаша. Я славянин, но ты не трать на меня своих благословений; я гитлеровский помощник.
Старуха. Храни тебя господь, сынок, ты говоришь от чистого сердца, помог нам в трудный час, поможешь и гитлеровцев побить.
Швейк (твердо). Хорошо бы... Но я по другой дороге иду, хотя и поневоле. А ты, мамаша, словно не слышишь, что я говорю.
Старуха (хотя дочь все время дергает ее за рукав). Ты нам поможешь супостата прогнать, спеши, солдатик, господь тебя благослови!
Молодая тянет старуху, они уходят. Швейк покачивает головой, шагает дальше. Настала ночь, на небе ярко засияли звезды. Швейк снова останавливается перед дорожным указателем и освещает его карманным фонариком. Удивленный, читает: "До Сталинграда 50 км" - и шагает дальше. Внезапно раздаются выстрелы. Швейк тотчас же высоко поднимает свою винтовку, собираясь сдаться в плен. Но никто не выходит, и выстрелы затихают. Швейк в ускоренном темпе шагает дальше, а затем прекращает свой бег по кругу и, задыхаясь, усаживается у сугроба.
Швейк (поет).
А когда пришли мы в Ковно,
Нам устроили подвох:
Взяли с нас за стопку водки
Пару новеньких сапог.
(Трубка выпадает у него изо рта, он дремлет и видит сон.)
В золотом сиянии возникает постоянный столик Швейка в трактире "У чаши". Вокруг стола восседают: Копецка в подвенечном платье, молодой Прохазка в воскресной паре, Кати, Анна и Балоун. Перед Балоуном стоит полная тарелка.
Копецка. И вот на свадебном пиру вы получаете вашу порцию жаркого, пан Балоун. Вы дали клятву натощак, это делает вам честь, но для того, чтобы вы твердо держали клятву, мы решили, что несколько кусочков мяса 'будут вполне уместны.
Балоун (жует). Ем с удовольствием. Господи благослови. Господь сотворил все на свете - от солнца до тминной водки. (Смотрит в тарелку.) Да и грех ли это? Голубочки порхают себе, цыплятки зернышки клюют. Трактирщик, владелец "Гуса", знал семнадцать способов приготовления курицы. Пять под сладким соусом, шесть - под кислым, четыре - фаршированных; вино растет из земли так же, как и хлеб, сказал священник в Будейовицах, когда его посадили на диету из-за сахарной болезни, он не мог больше кушать, и я больше не могу! В Пльзене, в тридцать втором году, я ел зайца в ресторане замка, - повар за эти годы успел богу душу отдать, так что вы уже никогда не узнаете, какого зайца мне довелось отведать - ничего подобного я больше в жизни не едал! Он был под соусом и с клецками. Это было нечто само по себе довольно обычное, но в соус было что-то положено, отчего вдруг клецки будто с ума посходили, собственно, и повар сам не совсем понимал, в чем тут дело, на него что-то нашло, и это было действительно славное блюдо, ничего подобного я в жизни больше не встречал, но повар помер и унес рецепт с собой в могилу, вот это был удар для человечества.
Анна. Не ропщи. Что бы теперь сказал на это милейший Швейк, - ведь у него, очень может быть, и печеной картошки нет.
Балоун. Это правда. Но всегда можно помочь себе в беде. В Пудоницах, когда моя сестрица выходила замуж, собралась целая куча народа. Тридцать человек сошлось в пудоницком трактире, парни и молодки, да и старики явились тоже. А чего только не подавали: суп, телятину, свинину, курятину, целых двух телят и пару жирных свинок - целиком, от головы до хвоста, с гарниром кнедлики и тушеную капусту бочками, и сперва пиво, а потом водку. Я только знал, что тарелка моя ни разу не пустела и что после каждого блюда я опрокидывал кружку пива или чайный стакан водки. И вдруг наступила тишина, как в костеле, - это когда внесли жареную свинину. Все это были добрые люди, особенно когда они вот так сидели рядышком и наедались досыта, за любого я поручился бы головой. И, между прочим, самые разнообразные типы были среди них, к примеру скажем, судья из пльзенского окружного суда, в частной жизни совершеннейшая кровавая собака, особенно для карманников и батраков. Но человек за едой безвреден.
Копецка. В честь пана Балоуна я спою песню о "Чаше". (Поет.)
Заходи, любезный гость,
Здесь готовят вкусно.
Ты не пробовал небось
Бигос наш капустный?
Крышу надобно иметь,
Ковырять в тарелке снедь.
Все сполна получишь за
Восемьдесят грошей.
Мы тебе окажем честь
Без рекомендаций,
Если нос на роже есть,
Можешь наедаться.
Словом, друг, приветлив будь,
Не гордись, не в этом суть,
Пиво сыром заедай,
Да скорей вноси свой пай:
Восемьдесят грошей.
Утром пьяницы встают:
- Как погода, дети?
Наш трактир - пивной приют
На земной планете.
Принят каждый человек,
Нам не страшен дождь и снег,
И пускай гремит гроза.
Ты обед получишь за
Восемьдесят грошей!
Все подхватывают припев.
Балоун. И когда они сказали моему дедушке, который служил счетоводом в налоговом управлении, когда они сказали ему в клинике на Панкраце, что ему следовало бы воздержаться, иначе он ослепнет, - покойный дедушка ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9