Как только придет домой, вскипятит воду – четыре-пять мате, несколько кусочков хлеба, и эта неуместная слабость пройдет. Ему казалось, что, сбежав с бдения, он поступил дурно. Когда вошел в булочную, покупателей там не было – только дочери Рея. Не здороваясь (просто из робости), он попросил:– Шесть сдоб, четыре рогалика и булочку грубого помола.– Старик еще там, на бдении? – спросила одна из дочек.– Чтобы их там убили всех разом, – отозвалась другая.Возможно из-за усталости, Видалю стало очень грустно. Он подумал, что вряд ли у него хватит сил и иллюзий, чтобы выдержать эту жизнь. Дружба равнодушна, любовь низменна и неверна, единственное, что получаешь сполна, это ненависть. До сих пор он остерегался, будет и дальше остерегаться нападения молодых (в этом смысле все ясно), но когда он вышел на улицу Паунеро, ему привиделась как некий выход, которым не стоит пренебрегать, его собственная рука с воображаемым револьвером, приставленным к виску. Это видение, которое, вероятно, было всего лишь причудой внезапной тоски, вызвало в нем протест против всего на свете и, в частности, против себя самого – ведь он пытается любой ценой защитить то, что сам же хочет уничтожить.Маделон, мывшая тротуар перед обивочной мастерской, сделала ему знак остановиться и подождать ее, она занесла швабру и ведро, заперла дверь, перешла улицу. Видаль подумал, что, если разговор у Маделон будет долгий, он упадет в обморок. Поскорее хлеб и мате, откладывать нельзя.– Мне надо с тобой поговорить, – заявила женщина. – Это очень важно. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Можно зайти к тебе?Они вошли в комнату Видаля. Видаль хотел было положить пакет на ночной столик, но подумал, что если предложить поесть Маделон, то он и сам сможет, не нарушая приличий, сразу съесть кусочек. Развернув бумагу, он сказал:– Хочешь?– В такую минуту? Как ты мог подумать? – запротестовала Маделон и разрыдалась.– Что случилось? – со стоном спросил Видаль.Она взяла его руки (ее руки были мокрые), прижала их к своему телу. Видаль узнал запах дешевого мыла, лаванды, белья, волос.– Любовь моя! – услышал он.Его обдало ее дыханием, и он подумал: «А ведь я еще не завтракал». Она его обнимала, а он глядел вблизи на желтоватую, потную кожу, на родимые пятна, на короткие ногти, покрытые толстым слоем лака. С некоторой гордостью он сказал себе, что Нелида сделала его бессильным для Маделон. И под предлогом, будто хочет с ней поговорить, он ее отстранил.– Что с тобой? – спросил он.– Я должна сказать тебе что-то очень важное, – повторила она, сжимая его в объятиях.В неудобном, даже причиняющем боль положении – ее твердое предплечье давило ему на шею и вынуждало слегка склоняться вбок – он спросил себя, почему в это утро женщины его добивались. Они предлагали себя, когда он был так угнетен, так мало расположен к этому. Не следовало ли понимать сей факт как доказательство враждебного хода вещей? Другое возможное (и менее пессимистическое) объяснение – все дело в том, какая идет полоса. И тут же снова спросил себя, действительно ли Маделон предлагает себя или просто хочет что-нибудь ему сказать. Словно прочитав его мысли, женщина объяснила:– Угито мне сказал, что его племянник, а этот парень в курсе всех дел, сказал ему… Ай, не могу поверить!– Что он ему сказал? – спросил Видаль, едва скрывая раздражение.– Сказал ему, что ты помечен и будешь следующей жертвой.Он почувствовал сильнейшее раздражение против этой женщины, как если бы она была виновата в том, о чем его известила. Дура, да и только! Неужели она предполагает, что, узнав такую новость, он захочет ее обнимать? Думая об этом, он ощутил, что она с особым старанием прижимала его ниже пояса. Вполне объективно, но не без опаски, как человек, знающий, что в любой момент он может быть вовлечен в нежелательное действие, Видаль спросил себя, что будет потом, что будет он делать с этой женщиной, которая так тяжело дышит в его объятиях. Ибо он не забыл прежнюю Маделон и, будучи по натуре жалостливым, не хотел ее отталкивать, но сомневался, зависит ли в такой ситуации его поведение от его воли. Он попытался вообразить ее молодой, но видел-то ее нынешнюю и слышал нынешний ее запах.– Эти Больоло, дядя и племянник…– Забудь о них, – посоветовала Маделон. – У тебя опасность не возбуждает желания? У меня – да.Тут приоткрылась дверь, и они услышали:– Извините.Одного этого слова Нелиде было достаточно, чтобы выразить всю силу своего гнева. Лицо девушки приобрело странный сероватый оттенок с розовыми пятнами, глаза блестели, точно в лихорадке. После ее весьма краткого появления дверь громко захлопнулась. На Видаля нахлынуло отчаяние, словно произошла катастрофа, и в первую минуту он, не колеблясь, обвинил Маделон; но прежде чем заговорить, сообразил, что женщина, возможно, смотрит на вещи иначе, и ограничился словами:– В этой комнате нас не оставят в покое. Исидорито рядом в смежной… Каждую минуту кто-то может явиться…– А ты запри дверь на ключ, и конец! – возразила Маделон.– Да, конечно, но я уже занервничал. Ты же знаешь, как со мной бывает, когда я нервничаю. Клянусь, я тогда ни на что не годен.– Не преувеличивай.– Вдобавок уже поздно, и я должен вернуться на бдение. Я люблю все делать не спеша. Встретимся в какой-нибудь из ближайших вечеров.Женщина вяло возражала, попросила назначить время свидания и предложила ему спрятаться в их мастерской – не стоит, мол, пренебрегать предупреждением Угито. Мягко подталкивая, Видаль провел ее к дверям, и, когда остался один, он, как бывало в обществе друзей, притворился, будто ему очень хорошо, чего на самом деле не было, напротив, начав теперь размышлять об истинной причине своего отступления, он огорчился, что выказал себя грубияном с Маделон и неверным по отношению к Нелиде. Правда, второй упрек себе он сразу же отверг – ничто не дает ему права думать, будто между ним и девушкой есть нечто большее, чем дружеские отношения. О настоящей причине своего отступления он еще поразмышляет потом. От мате он отказался (уже было поздно) и, покусывая булочку, вышел из своей комнаты, надеясь, что на улице не встретит Маделон. Лучше пройти дворами через санузел. Во втором дворе он столкнулся с Нелидой, которая от него отвернулась. Он смущенно стал лепетать какие-то объяснения, но их пришлось прервать, потому что появилась Антония. 25 Когда он возвратился в дом Нестора, там шел разговор о стариках, которых – больше ради забавы, чем со злости, – бросали в костры Святого Петра и Святого Павла. Было известно, что четверо или пятеро стариков из их квартала получили ожоги – несчастным оказали первую помощь в аптеке Гаравенты, кроме одной старухи с ожогами второй степени, которую положили в больницу. Говорили также о похищениях, новом методе в этой войне, – тут, по мнению Видаля, проявлялась прежде всего жажда наживы.– Если бы только исчезновение Джими было связано с похищением. Сам не знаю, почему мне это первое пришло на ум…– А теперь ты думаешь, что могло быть что-то похуже? – спросил Аревало.– С такими скотами…– Не следует терять спокойствия, – заметил большерукий.– Спокойствие! Мы вколотим его кулаками! – грозно прорычал Рей. – Вы только выясните местонахождение нашего друга. Клянусь, я его вызволю!Зашла речь о том, стоит ли заявлять в полицию – будет ли от этого польза, или же это бессмысленно, даже опасно. У Видаля чуть не вырвалось: «Если он похищен, его, вероятно, отпустят», но он сдержался, опасаясь, что это предсказание вызовет нежелательные для него вопросы.Затем беседа сосредоточилась на друге, у тела которого они сидели, и о близких уже похоронах. Остролицый по поводу отсутствия сына заметил:– Я считаю это аморальным.– Молодежь, – проговорил большерукий со свойственной ему снисходительностью, – блюдет свои интересы. Разве не сказано: «Предоставь мертвым погребать…»?– Растак твою бабушку! – вознегодовал Данте, у него как будто улучшился слух.– Прежде чем ехать на кладбище, – предложил Рей, – почему бы нам не пройти круг по кварталу, неся фоб на руках? В случае насильственной смерти это делается. Поднимем Нестора повыше и так покажем врагам, что мы не струсили.Видаль посмотрел на двоих чужаков – сперва на большерукого, затем на остролицего, – ожидая от них возражений. После паузы, во время которой было слышно, как первый из них зашевелился на стуле, садясь поудобнее, высказался Данте:– Вряд ли нам в нашем положении следует кого-то провоцировать.– Тем паче с поднятым на плечи гробом, – прибавил Аревало.Видаль восхитился хитростью обоих чужаков: уверенные в торжестве благоразумия, они, чтобы не испортить дела, не стали первыми выступать в его защиту. Когда же выяснилось, что все, за исключением Рея, оказались сторонниками умеренности, большерукий привел еще один аргумент:– Кроме того, не проявим ли мы безответственность, если подвергнем опасности парней из похоронного агентства?– Да, они ведь люди трудящиеся, ни в чем не повинные, – прибавил остролицый.Это заявление вызвало немедленный отпор, и на миг показалось, что умеренность потерпит поражение. Но обе стороны отвлекло новое событие, а возможно, и спасло, ибо разрушило опасные планы: явился сын Нестора. Парень красноречиво поблагодарил друзей отца за присутствие и сказал, что столь замечательное доказательство преданности – огромное утешение для него, удрученного тем, что он не мог участвовать в бдении у тела отца; полиция, что и говорить, это ветвь неумолимой бюрократии, ей подавай формальности и допросы, до сыновней скорби ей дела нет.Аревало прошептал как бы про себя:– Неужто ты плачешь?– Несчастный парень, жаль его, – признался Видаль.– Вы думаете, он замешан в убийстве? – спросил Рей.– Если его до сих пор не тронули, – рассудил Аревало, – его поведение на трибуне наверняка было омерзительным. 26 Видаль едва успел вытереть слезы. Объявили, что пора выезжать на кладбище, – в комнатах и в коридорах началось движение. Видаль боялся снова расплакаться, надо было следить за собой – иногда самый невинный пустяк сотрясает душу. Очень растрогал его вид доньи Рехины – растрепанная, ничего не замечающая, она шла, почти не подымая ног, будто ее волокли. Видаль посмотрел в другую сторону и увидел Данте. С ребяческим возбуждением Данте повторял:– Глядите, мальчики, не разлучаться. Держимся все вместе, все вместе.«Слепой и глухой, – подумал Видаль. – Укутанный кожей. Каждый старик превращается в скотину».– Самое главное, – заметил Аревало и, подражая Джими, подмигнул одним глазом, – это не позволить просочиться нежелательным элементам.– Кто сядет с сыном Нестора? – спросил Рей. – Мы четверо сядем вместе, – уточнил Данте.– Это уже известно, – пробормотал или подумал Видаль.Он в последний раз глянул на опустевшее жилище, рассеянно подошел к автомобилю и, сев, прильнул лицом к окошку, чтобы друзья не заметили волнения, с которым он не мог совладать. И тут он произнес слова, которые его самого удивили:– Из похоронного автобуса все выглядит по-другому.– Растак твою бабушку, – возразил Данте, он в это утро слышал так хорошо, будто наконец приобрел слуховой аппарат. – Мы-то еще не едем в похоронном автобусе.На авениде Освободителя они обогнули памятник Испанцам.– Я и вправду стар! – заявил Аревало. – Хотите, расскажу вам об одном из моих первых впечатлений? Я смотрю на эту авениду, которая тогда называлась авенидой Альвеара, и мимо проезжают автомобили с открытым верхом и с сиреной в виде бронзовой змеи. Куда подевались эти великолепные «рено», «испано-суизы» и «делоне-бельвили»?Как бы в тон ему ностальгически отозвался Данте:– Мне говорили, что на улице Малавия было озеро.– А другое озеро – перед часовней Святой Девы Гвадалупской, – отозвался Аревало.Бабье лето давало себя знать. Видаль скинул с плеч пончо и возмутился:– Какая жара!– Это влажность, – возразил Данте.– Слыхали вы что-нибудь, – поинтересовался Рей, – о намечаемом марше стариков? Очень своевременная манифестация и, вероятно, будет иметь большой эффект.– Брось, – возразил Аревало. – Ты представляешь, что это будет? Они восстановят против себя весь город. Зрелище Дантова Ада.Видаль подумал, что Джими наверняка сделал бы акцент на прилагательном, чтобы подшутить над Данте, – им всем эта шуточка уже изрядно надоела.– Зрелище светопреставления, – подтвердил Данте. – Нет, вы все-таки не отдаете себе отчет. Эти бесчинства, все эти чудовищные зверства – разве не возвещают они не что иное, как конец света?– Каждый старик, – сказал Аревало, – приходит однажды к выводу, что конец света уже близок. Даже у меня терпение на исходе…– А молодняк! – проворчал Рей. – Неужто мы должны восхищаться этими сопляками с их дурацкими бреднями?– Во всяком случае, мы-то, старики, уже утомлены жизнью, – сказал Видаль.– И ты мне будешь говорить, что погоня за модой у женщин – это не последняя стадия безумия? Разве она не указывает на полное разложение и всеобщий конец? – упорствовал Данте.Они ехали по улице Хуана Б. Хусто, мимо Пасифико. Аревало тоже стоял на своем:– Стариков даже трудно защитить. Пригодны только сентиментальные доводы: сколько они для нас сделали, у них тоже есть сердце, они страдают и так далее. Будто люди не знают, как избавляются от стариков эскимосы и лапландцы.– Ты это уже говорил, – напомнил ему Данте.– Вот видите? – своим астматическим голосом продолжал Аревало. – Мы повторяемся. Нет ничего более похожего на старика, чем другой старик – такое же положение, такой же атеросклероз.– Такой же – что? – спросил Данте. – Когда говорят с закрытым ртом, я не слышу. Ох, смотрите, смотрите! Когда я был маленький, мы жили в соседнем квартале. Дом этот уже снесли.Видаль вспомнил дом своих родителей – патио и глицинии, собаку Сторожа, ночной шум трамвая, который на повороте визжал, а потом ускорял ход и грохот его возрастал, пока он не проедет мимо.– А вот вы не знаете, где был публичный дом! – сказал Аревало. – На улице Монтевидео, не доходя до авениды Альвеара. А за поворотом была конюшня.– Что-что? – переспросил Данте.– А помнишь, Рей, – сказал Видаль, – рядом с твоей булочной жила столетняя старуха.– Да, донья Хуана. Когда я затеял расширение, она еще жила там. Гостеприимная была женщина. За ее столом ваша креольская кухня могла кое-чем похвалиться. Какие похлебки! Какие слоеные пироги! Я обязан ей тем, что она учила меня вашей истории, тогда как раз приезжала инфанта Исабель, я видел ее в»карете, запряженной лошадьми. У доньи Хуаны были две племянницы, одна некрасивая, другая хорошенькая, обе веснушчатые.– Пилар и Селия, – вспомнил Видаль. – Хорошенькая, Селия, умерла молодой. Я по ней с ума сходил.– Где те времена, – вздохнул Данте, – когда женщины бегали за нами?Видаль подумал: «Сказать или не сказать?»– Они уже не вернутся, – заключил Рей.– Было бы странно, если бы вернулись, – флегматично заметил Аревало.– Знаете, сам бы этому не поверил, – сказал Видаль. – Сегодня две женщины вешались мне на шею. Да, мне, как слышите.– Ну, и что было? – поинтересовался Рей.– Ничего, че. Слишком они были некрасивые. «Кроме того, – подумал он (но не сказал), – существует Нелида».– А не в том ли дело, – съязвил Данте, – что это ты слишком стар? Когда мы были молодыми, мы на такие мелочи не обращали внимания.«Это правда», – подумал Видаль.Они миновали Вилья-Креспо. После паузы, более долгой, чем прежние, Рей сказал:– Молчим, молчим. О чем ты думаешь, Аревало?– Прямо смешно, – признался тот. – У меня было что-то вроде видения.– Только что?– Да, только что. Мне померещилась пропасть, это было прошлое, куда проваливались люди, животные, всякие вещи.– О да, – сказал Видаль. – От этого голова кружится.– И от будущего тоже голова кружится, – продолжил его мысль Аревало. – Я его представляю себе как бездну наоборот. По ее краям выглядывают новые люди и вещи, и кажется, они-то останутся, но они тоже проваливаются и исчезают в небытии.– Вот видишь! – сказал Данте. – Старики не такие уж тупицы. Бывают даже весьма интеллигентные старики.– Поэтому нас называют совами, – подытожил Аревало.– Свиньями, – поправил Рей.– Свиньями или совами, – ответил Аревало. – Сова – символ философии. Мудрая, но отталкивающая.Они въехали на кладбище и прошли в часовню. После заупокойной службы опять расселись по машинам; Видаль заметил, что их машина была третьей и последней в процессии. Было жарко. Ехали медленно.– Что ты там говорил, Видаль, – спросил Аревало, – о хорошенькой девушке, которая умерла молодой?Видаль не сразу сообразил, о ком речь.– Да, я по ней с ума сходил. Ее звали Селия. Машина резко затормозила. По лобовому стеклурасползлось искрящееся белое пятно, стекло растрескалось, стало непрозрачным. Видаль открыл дверцу и вышел посмотреть, что случилось. Его поразила необычайная тишина, словно остановился не только траурный кортеж, но весь мир замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17