Ведь детеныш обычно поворачивает вместе с матерью и бегает вокруг нее, так что гиене, ускользнувшей от антилопы, ничего не стоит схватить его. Но один раз совсем маленький теленок продолжал бежать вперед и тогда, когда мать обернулась и поддала рогами одну из двух гнавшихся за ними гиен. Он вбежал в табунок зебр, и одна из них ни с того ни с сего вдруг лягнула бегущего малыша. Теленок растянулся на земле, и я испугалась, что вторая гиена, которая была всего в двадцати метрах, вот-вот его прикончит. Но в тот момент, когда малыш поднимался на ноги, мать бросилась на гиену и прижала ее к земле, придавив рогами, и теленок удрал без помех. Потом мать снова побежала и, поравнявшись с детенышем, быстро и ровно поскакала рядом с ним. Первая гиена больше за ними не гналась — должно быть, мать ушибла ее или ранила. Вторая несколько минут продолжала погоню, но постепенно замедлила бег и наконец совсем остановилась, отказавшись от добычи.
Само собой разумеется, телята гну — не единственные молодые животные, на которых нападают гиены, они готовы напасть на любого младенца, в том числе и на львенка и даже на маленького носорога. Мамаша-носорог обычно прячет своего новорожденного в густых зарослях — приблизительно в возрасте двух месяцев он уже становится гиенам не по зубам. Но одна мать с неслыханной самонадеянностью вывела на равнину крохотного месячного детеныша. Ей не пришлось долго его воспитывать: как-то утром мы увидели, что мать и детеныш окружены гиенами, — там было не меньше пятнадцати гиен из клана Когтистых скал. Подъехав ближе, мы увидели, что у малыша сломана ножка, но виноваты ли в этом гиены, нам уже никогда не узнать. Часть гиен понемногу разбрелась, но некоторые — среди них были Веллингтон, Нельсон и Бочка — оставались возле раненого малыша и время от времени подскакивали к нему и кусали. Мать, возможно защищавшая своего детеныша всю ночь напролет, становилась все более сонной; наконец Годдард, изучавший местных носорогов, пристрелил малыша и прекратил его мучения.
Два года спустя, к нашему несказанному удивлению, та же самая носорожиха появилась на равнине с другим месячным детенышем. И каждую ночь, не менее трех недель подряд, группы гиен из клана Когтистых скал изводили мать и младенца — они шли за ними по пятам, окружали их кольцом, неожиданно бросались на маленького носорога. Но на этот раз мать сумела отстоять своего малыша. Да и сам младенец, ростом не больше гиены, с курносым носиком, на котором даже еще не прорезался будущий рог, поставив хвостик торчком, неутомимо нападал на мучителей, и бдительная мать своей громадной тушей и внушительным рогом прикрывала его с тыла. Но детеныш подрос, и опасность миновала — гиены потеряли к нему всякий интерес.
Кратер Нгоронгоро славится своими носорогами: их можно найти на равнине, в тростниках, на холмах и в лесах по его склонам. Мне и в голову не приходило бояться носорогов, поскольку обычно они ведут себя мирно; бесчисленные туристы подъезжают и кружат возле них, так что, если нападать на каждую машину, можно замертво свалиться от усталости. Но вот я стала брать с собой Лакомку — он спал в фольксвагене, а я наблюдала за гиенами возле Логова Золотых трав. И как раз в это время в наши места со склонов кратера пришел «дурной» носорог. На Гуго он нападал уже три раза, и один раз тому едва удалось уйти.
Однажды вечером, когда сумерки неприметно перешли в лунную ночь, я вдруг услышала, как кто-то громко всхрапнул у самой машины. Машина стояла возле логова гиен, у меня был включен свет и горела газовая плитка — я кормила ужином Лакомку. Я сразу же выключила свет и увидела метрах в шести от машины громадного носорога. Пока я смотрела на него, он опять хрюкнул, затряс головой и стал рыть землю передней ногой. Потом он сделал несколько быстрых шажков в сторону, подняв хвост вертикально вверх. Наверное, он пытался сообразить, что за штука наша машина и как бы с ней расправиться. Любой неожиданный звук мог его раздразнить, и я не решалась включить мотор и отъехать — носорог был чересчур близко. Я потихоньку привернула газ и ухитрилась, не напугав Лакомку, уговорить его сидеть тихо, как мышь. И мы стали вместе смотреть на носорога.
Через восемь минут — они тянулись, как восемьдесят! — наш гость, помахав рогом и потопав ногами в свое удовольствие, стал удаляться. Уходя, он то и дело поворачивался и смотрел на диковинное белое существо, неподвижное и сверкавшее в лучах луны. Щенята, которые жались все время к норе, теперь столпившись за спиной у близнецов, пошли следом за носорогом. Но вскоре остановились, чтобы насладиться его «визитной карточкой» — кучей навоза, над которой курился дымок. Для щенков гиен, как и для маленьких шакалов, свежий навоз травоядных — изысканный деликатес.
Как жаль, что Лакомка не сможет вспомнить эти ночи возле Логова Золотых трав! Он часто засыпал, глядя на восходящую луну или на яркие звезды, а если просыпался, то слышал басовито-гулкое и отрывистое мычание гну или странный плачущий вой шакалов, а порой «ууууу-гуу» проходящей мимо гиены. Конечно, я делала все от меня зависящее, чтобы он не просыпался, — тогда мне было бы уже не до наблюдений. Когда он начинал шевелиться, я старалась усыпить его песенкой. Если случалось, что в такую минуту гиены тоже проявляли активность, я просто-напросто напевала свои наблюдения на магнитофон. На следующий день, прослушивая записи, мы покатывались со смеху. Представьте себе, например, как звучат на нежный мотив «Колыбельной» Брамса такие слова: «Кровавая Мэри пришла и ногу во рту принесла, а шея и морда ее в крови» или на мотив «Спи-усни»: «Нельсон истерически хихикает, когда близнецы лижут его пах».
Единственное, что грозило нарушить мирный сон Лакомки по ночам, — это неуклонное стремление каждого щенка и многих взрослых гиен подзакусить фольксвагеном. Гиены то и дело возобновляли свои попытки: они грызли и кусали фары, провода, выхлопную трубу — буквально все, к чему только можно было приложить зубы. Как-то раз Пикуль вылез из-под машины, ужасно гримасничая, тряся головой и что-то стирая с морды лапой. Причина стала ясна, когда мы поехали домой и у машины отказали тормоза: щенок прокусил тормозной шланг и попробовал тормозной жидкости!
Близнецы досаждали мне больше всех. Однажды, когда Соус грыз один подфарник, а Пикуль принялся за другой, я сделала все возможное, чтобы от них отделаться: мигала фарами, включала мотор — ни малейшего внимания! Они только туманно воззрились на меня, когда я открыла окно и застучала по кузову машины. Тогда я направила на Пикуля, который был ближе, струю аэрозоля против мух; он попятился, опасливо принюхиваясь, но почти сразу же вернулся. Наконец мне пришлось открыть дверь и высунуть ногу: Пикуль, а за ним и Соус удрали к норе и занялись там какой-то игрой, которая на время отвлекла их от машины.
Но все же чаще всего будили Лакомку не близнецы и не остальные щенки, а взрослые гиены. Когда они зажимали в своих мощных челюстях какую-нибудь торчащую металлическую деталь, а потом начинали ее выкручивать, звук был такой, словно машину раздирают на части. И хуже всех вели себя те, кто больше всех торчал около норы: Мастер Бейдж, старший сынок Миссис Браун, и Мисс Гиена. Эта парочка каждую ночь часами гостила у логова, да и играть они любили больше остальных гиен. Однажды они двадцать минут гоняли вокруг норы, вырывая друг у друга хвост гну, а в другой раз никак не могли расстаться с ярким деревянным грузовичком, который Лакомка выронил из окна машины.
Мастер Бейдж часто играл и со своим младшим братишкой Пестрячком. К тому времени Мастер Бейдж уже совсем вырос, ему оставалось только немного потолстеть, а Пестрячку едва сравнялось три месяца. Однажды Пестрячок наскочил на довольно большой и очень гладкий камень. Разинув рот до предела, он попытался захватить его, но тот был великоват, и зубы — как ни бейся! — соскальзывали. И вот в ту самую минуту, когда Пестрячок, казалось, ухватил непослушный камень, подбежал вперевалочку Мастер Бейдж, сцапал младшего брата за ухо да как дернет! Пестрячок растянулся на земле, а вскочив, снова попытался поднять камень. Но ему никак не удавалось схватить свою игрушку — Мастер Бейдж и за шиворот его трепал, и за уши дергал, и за баки таскал!
Внезапно Пестрячок бросил камень и впился в хвост мучителя. Он держался изо всех сил, опираясь на свои крепкие лапки, а Мастер Бейдж оборачивался и цапал его. Так потихоньку-полегоньку они стали отступать назад — Пестрячок все еще висел на хвосте брата. И вдруг со скоростью, на какую только были способны его короткие лапки, Пестрячок кинулся к оставшемуся без присмотра камню. Но Мастер Бейдж оказался резвее: он сам схватил камень и помчался прочь, оглядываясь через плечо и как бы приглашая поиграть в пятнашки. Пестрячок неуклюже затопал сзади, тогда Мастер Бейдж приостановился и позволил малышу ухватиться за камень, а потом уронил его на землю. Пестрячок еще раз попытался захватить камень, но как раз в тот момент, когда он почти справился с этим, Мастер Бейдж наскочил на него, сцапал камень и отбежал с ним на несколько шагов. Пестрячок бросился в погоню. Мастер Бейдж снова бросил камень — игра продолжалась.
Через некоторое время Пестрячок как будто выдохся. Он поплелся в сторону, нашел низенькое шиповатое растение и стал тянуть за ветку, пока та не отломилась. Мастер Бейдж не спускал с него глаз. Пестрячок потрепал ветку, бросил и прыгнул на нее. Тут уж Мастер Бейдж не утерпел. Он подбежал к братишке, собираясь вырвать у него ветку. Но как только он покрепче ухватился за свой конец ветки, Пестрячок бросил ветку и помчался к камню. Конечно, ему, как и прежде, не удалось взять камень в зубы, но зато, когда старший брат подскочил, чтобы отнять игрушку, Пестрячок решительно и крепко уселся на нее.
Когда щенята резвились, Миссис Браун обычно лежала поблизости. Старая Бочка тоже проводила много времени возле Логова Золотых трав, и не только ради своих щенят — ей нравилось общество Миссис Браун. В жаркие дни эта пара толстых матрон частенько брела вместе к прохладным тростниковым отмелям — освежиться в жидкой грязи. И так же вместе они приходили обратно, мокрые и измазанные илом, часа в четыре-пять вечера. Неторопливо подойдя к норе, обе мамаши заглядывали в глубину, издавая порой негромкие отрывистые низкие звуки; услышав их, щенята выскакивали на поверхность. Бочка почти всегда нетерпеливо раскапывала вход в пещеру в ожидании близнецов. Затем обе самки — каждая в сопровождении собственного потомства — укладывались в неглубоких ямках возле норы и принимались кормить щенят; трапеза продолжалась обычно час-полтора.
Даже Кровавая Мэри, которой, как первой самке клана, хватало дел и помимо возни с детворой, немало времени проводила у норы, пока ее щенкам не исполнилось двух месяцев. Очевидно, это объясняется тем, что маленькие щенки сосут, хотя и не подолгу, но чаще, чем трехмесячные. И если Пестрячок и близнецы сосали всего три раза в сутки, щенки Кровавой Мэри сосали вдвое чаще.
Водка и Коктейль с самого рождения обнаружили совершенно разные характеры. Коктейль был во всех отношениях спокойнее, живости в нем было меньше. Он по многу минут вылизывал Кровавой Мэри шею и шерсть вокруг ушей, когда она лежала возле норы, а потом усаживался у нее под носом и задирал голову, предлагая ей отплатить услугой за услугу. Обычно Кровавая Мэри соглашалась и немного ухаживала за ним, выкусывая что-то из его шерстки передними зубами или вылизывая его с ног до головы шершавым, как у кошки, языком. А Водка тем временем резвился, кувыркался с Пестрячком или карабкался на мать — он все старался убедить Коктейля, что есть более веселые занятия, чем наводить красоту.
Когда щенята стали подрастать, я отметила, что они проводят вместе гораздо меньше времени, чем остальные близнецы. По-моему это происходило оттого, что более смелый и предприимчивый Водка уже месяцев с четырех норовил увязаться за Кровавой Мэри, куда бы она ни шла. Уже в этом возрасте, когда задняя половина тела и ноги у него были еще черны, как у младенца, он иногда оказывался у добычи, если та была убита не особенно далеко от логова. Уверенный в своей безнаказанности — он находился под защитой самой главной самки клана — Водка таскал сочные куски мяса прямо из-под носа взрослых гиен. Частенько он наедался, пристроившись под брюхом Кровавой Мэри. Ведь если бы он не жался к матери, ему вряд ли удалось бы спокойно прожевать свою добычу. Один раз я видела, как он бежит за Кровавой Мэри к дому и тащит солидный кусок шкуры, зажав его в зубах. И хотя он задирал голову как можно выше, чтобы его трофей не волочился по земле, это ему не помогало: он то и дело наступал на шкуру и тыкался носом в землю. Пробежав немного, он остановился и принялся жевать свое лакомство; но тут компания молодых, почти взрослых гиен, которая следовала за ним, бросая алчные взгляды на его трофей, стала подбираться поближе. Кровавая Мэри не останавливалась, и стоило ей отдалиться на шесть метров, как один из молодых бросился на шкуру. С пронзительным хихиканьем Водка подхватил ее и, поставив распушенный хвост торчком, помчался следом за матерью; два раза он опять запинался о свой трофей, а настойчивые юнцы не отставали от него. Но вот Кровавая Мэри улеглась, и Водка тут же пристроился у нее под бочком, так что старшие щенки поняли, что поживиться не удастся, и разбрелись кто куда.
Когда Водке и Коктейлю исполнилось десять месяцев и они стали уже полувзрослыми гиенами, я стала чаще видеть их вместе. Наверное, те приключения, которые манили Водку, например походы к общей добыче или небольшие разведывательные рейды за свой страх и риск, перестали пугать подросшего Коктейля. Да и Водка распрощался со своей детской энергией, бившей через край, и настолько остепенился, что с удовольствием минут по десять кряду «причесывал» и вылизывал братца.
Несмотря на все это, мне и в голову не пришло, что что-то неладно в тот день, когда я, подъехав к норе, где обитали двое щенят, увидела, что Водка бродит один, а Кровавая Мэри лежит в сторонке. Водка места себе не находил. Он бродил и бродил кругом, принюхиваясь к земле, а потом останавливался и не сводил глаз с равнины. Вдруг он бросился бежать со всех ног — прочь от логова и от матери. Кровавая Мэри подняла голову и посмотрела ему вслед, но когда он скрылся за холмом, встала и поплелась за ним. Я поехала за ней, и мы вскоре догнали Водку — тот оказался у норы, в которой они с Коктейлем жили несколько недель назад. Кровавая Мэри плюхнулась на землю, но Водка никак не мог успокоиться и минут через десять снова мчался куда-то по равнине. Я поехала следом и увидела, что он прибежал к другой норе. Он нырнул вниз, и из норы сейчас же полетела грязь — уж не собирается ли он расчистить нору? Кровавая Мэри приплелась и к этой норе и вновь растянулась на земле, но Водка бросился бежать к следующей. Теперь я уже точно знала — он разыскивает своего брата. А он все копал и копал нору, как будто хотел убедиться наверняка, что Коктейль не затаился в самой ее глубине.
Только через два часа щенок прекратил поиски и лег рядом с матерью. Все это время он носился от норы к норе, копал, вынюхивал что-то на земле и в воздухе. Много раз он подвергался смертельной опасности, снуя по степи; это было в разгар гона гну, и днем быки нападали на любую гиену, пробегавшую мимо. Водка, маленький и неприметный с виду, просто огибал разъяренных быков по огромной дуге, а вот Кровавой Мэри, провожавшей своего щенка, не раз приходилось поворачивать и спасаться в норе, от которой она только что отошла. Атаки одного злобного быка шесть раз заставляли ее «окапываться», но ей все же удалось догнать Водку.
Теперь, вспоминая обстоятельства, связанные с исчезновением Коктейля, я понимаю, что Водка чувствовал, что что-то стряслось с его братом. Кровавая Мэри, провожавшая своего щенка от норы к норе, не принимала ни малейшего участия в его отчаянных розысках и была безмятежно спокойна. Но к вечеру и до нее, как видно, дошло, что случилась беда, — на этот раз уже она в сопровождении Водки обошла все норы, одну за другой, совала голову в каждую и тихонько звала. Время от времени, проходя по равнине, она испускала долгие, горестные вопли: «ууууу-гуу»! Еще два дня Кровавая Мэри обыскивала — правда, без особого рвения — разные норы, но в конце концов перестала искать. Я больше никогда не видела Коктейля.
В кратере сплошь да рядом встречаешь гиен — матерей, однопометников или просто приятелей, — которые бродят от норы к норе, разыскивая какого-то определенного щенка. Отчасти это обусловлено тем, что щенята начиная примерно с четырех месяцев переходят из одной норы в другую по собственному почину. Бывает, что, пробыв в норе три-четыре дня, они снова уходят, а иногда живут в одной норе три-четыре недели, как, например, в Логове Золотых трав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Само собой разумеется, телята гну — не единственные молодые животные, на которых нападают гиены, они готовы напасть на любого младенца, в том числе и на львенка и даже на маленького носорога. Мамаша-носорог обычно прячет своего новорожденного в густых зарослях — приблизительно в возрасте двух месяцев он уже становится гиенам не по зубам. Но одна мать с неслыханной самонадеянностью вывела на равнину крохотного месячного детеныша. Ей не пришлось долго его воспитывать: как-то утром мы увидели, что мать и детеныш окружены гиенами, — там было не меньше пятнадцати гиен из клана Когтистых скал. Подъехав ближе, мы увидели, что у малыша сломана ножка, но виноваты ли в этом гиены, нам уже никогда не узнать. Часть гиен понемногу разбрелась, но некоторые — среди них были Веллингтон, Нельсон и Бочка — оставались возле раненого малыша и время от времени подскакивали к нему и кусали. Мать, возможно защищавшая своего детеныша всю ночь напролет, становилась все более сонной; наконец Годдард, изучавший местных носорогов, пристрелил малыша и прекратил его мучения.
Два года спустя, к нашему несказанному удивлению, та же самая носорожиха появилась на равнине с другим месячным детенышем. И каждую ночь, не менее трех недель подряд, группы гиен из клана Когтистых скал изводили мать и младенца — они шли за ними по пятам, окружали их кольцом, неожиданно бросались на маленького носорога. Но на этот раз мать сумела отстоять своего малыша. Да и сам младенец, ростом не больше гиены, с курносым носиком, на котором даже еще не прорезался будущий рог, поставив хвостик торчком, неутомимо нападал на мучителей, и бдительная мать своей громадной тушей и внушительным рогом прикрывала его с тыла. Но детеныш подрос, и опасность миновала — гиены потеряли к нему всякий интерес.
Кратер Нгоронгоро славится своими носорогами: их можно найти на равнине, в тростниках, на холмах и в лесах по его склонам. Мне и в голову не приходило бояться носорогов, поскольку обычно они ведут себя мирно; бесчисленные туристы подъезжают и кружат возле них, так что, если нападать на каждую машину, можно замертво свалиться от усталости. Но вот я стала брать с собой Лакомку — он спал в фольксвагене, а я наблюдала за гиенами возле Логова Золотых трав. И как раз в это время в наши места со склонов кратера пришел «дурной» носорог. На Гуго он нападал уже три раза, и один раз тому едва удалось уйти.
Однажды вечером, когда сумерки неприметно перешли в лунную ночь, я вдруг услышала, как кто-то громко всхрапнул у самой машины. Машина стояла возле логова гиен, у меня был включен свет и горела газовая плитка — я кормила ужином Лакомку. Я сразу же выключила свет и увидела метрах в шести от машины громадного носорога. Пока я смотрела на него, он опять хрюкнул, затряс головой и стал рыть землю передней ногой. Потом он сделал несколько быстрых шажков в сторону, подняв хвост вертикально вверх. Наверное, он пытался сообразить, что за штука наша машина и как бы с ней расправиться. Любой неожиданный звук мог его раздразнить, и я не решалась включить мотор и отъехать — носорог был чересчур близко. Я потихоньку привернула газ и ухитрилась, не напугав Лакомку, уговорить его сидеть тихо, как мышь. И мы стали вместе смотреть на носорога.
Через восемь минут — они тянулись, как восемьдесят! — наш гость, помахав рогом и потопав ногами в свое удовольствие, стал удаляться. Уходя, он то и дело поворачивался и смотрел на диковинное белое существо, неподвижное и сверкавшее в лучах луны. Щенята, которые жались все время к норе, теперь столпившись за спиной у близнецов, пошли следом за носорогом. Но вскоре остановились, чтобы насладиться его «визитной карточкой» — кучей навоза, над которой курился дымок. Для щенков гиен, как и для маленьких шакалов, свежий навоз травоядных — изысканный деликатес.
Как жаль, что Лакомка не сможет вспомнить эти ночи возле Логова Золотых трав! Он часто засыпал, глядя на восходящую луну или на яркие звезды, а если просыпался, то слышал басовито-гулкое и отрывистое мычание гну или странный плачущий вой шакалов, а порой «ууууу-гуу» проходящей мимо гиены. Конечно, я делала все от меня зависящее, чтобы он не просыпался, — тогда мне было бы уже не до наблюдений. Когда он начинал шевелиться, я старалась усыпить его песенкой. Если случалось, что в такую минуту гиены тоже проявляли активность, я просто-напросто напевала свои наблюдения на магнитофон. На следующий день, прослушивая записи, мы покатывались со смеху. Представьте себе, например, как звучат на нежный мотив «Колыбельной» Брамса такие слова: «Кровавая Мэри пришла и ногу во рту принесла, а шея и морда ее в крови» или на мотив «Спи-усни»: «Нельсон истерически хихикает, когда близнецы лижут его пах».
Единственное, что грозило нарушить мирный сон Лакомки по ночам, — это неуклонное стремление каждого щенка и многих взрослых гиен подзакусить фольксвагеном. Гиены то и дело возобновляли свои попытки: они грызли и кусали фары, провода, выхлопную трубу — буквально все, к чему только можно было приложить зубы. Как-то раз Пикуль вылез из-под машины, ужасно гримасничая, тряся головой и что-то стирая с морды лапой. Причина стала ясна, когда мы поехали домой и у машины отказали тормоза: щенок прокусил тормозной шланг и попробовал тормозной жидкости!
Близнецы досаждали мне больше всех. Однажды, когда Соус грыз один подфарник, а Пикуль принялся за другой, я сделала все возможное, чтобы от них отделаться: мигала фарами, включала мотор — ни малейшего внимания! Они только туманно воззрились на меня, когда я открыла окно и застучала по кузову машины. Тогда я направила на Пикуля, который был ближе, струю аэрозоля против мух; он попятился, опасливо принюхиваясь, но почти сразу же вернулся. Наконец мне пришлось открыть дверь и высунуть ногу: Пикуль, а за ним и Соус удрали к норе и занялись там какой-то игрой, которая на время отвлекла их от машины.
Но все же чаще всего будили Лакомку не близнецы и не остальные щенки, а взрослые гиены. Когда они зажимали в своих мощных челюстях какую-нибудь торчащую металлическую деталь, а потом начинали ее выкручивать, звук был такой, словно машину раздирают на части. И хуже всех вели себя те, кто больше всех торчал около норы: Мастер Бейдж, старший сынок Миссис Браун, и Мисс Гиена. Эта парочка каждую ночь часами гостила у логова, да и играть они любили больше остальных гиен. Однажды они двадцать минут гоняли вокруг норы, вырывая друг у друга хвост гну, а в другой раз никак не могли расстаться с ярким деревянным грузовичком, который Лакомка выронил из окна машины.
Мастер Бейдж часто играл и со своим младшим братишкой Пестрячком. К тому времени Мастер Бейдж уже совсем вырос, ему оставалось только немного потолстеть, а Пестрячку едва сравнялось три месяца. Однажды Пестрячок наскочил на довольно большой и очень гладкий камень. Разинув рот до предела, он попытался захватить его, но тот был великоват, и зубы — как ни бейся! — соскальзывали. И вот в ту самую минуту, когда Пестрячок, казалось, ухватил непослушный камень, подбежал вперевалочку Мастер Бейдж, сцапал младшего брата за ухо да как дернет! Пестрячок растянулся на земле, а вскочив, снова попытался поднять камень. Но ему никак не удавалось схватить свою игрушку — Мастер Бейдж и за шиворот его трепал, и за уши дергал, и за баки таскал!
Внезапно Пестрячок бросил камень и впился в хвост мучителя. Он держался изо всех сил, опираясь на свои крепкие лапки, а Мастер Бейдж оборачивался и цапал его. Так потихоньку-полегоньку они стали отступать назад — Пестрячок все еще висел на хвосте брата. И вдруг со скоростью, на какую только были способны его короткие лапки, Пестрячок кинулся к оставшемуся без присмотра камню. Но Мастер Бейдж оказался резвее: он сам схватил камень и помчался прочь, оглядываясь через плечо и как бы приглашая поиграть в пятнашки. Пестрячок неуклюже затопал сзади, тогда Мастер Бейдж приостановился и позволил малышу ухватиться за камень, а потом уронил его на землю. Пестрячок еще раз попытался захватить камень, но как раз в тот момент, когда он почти справился с этим, Мастер Бейдж наскочил на него, сцапал камень и отбежал с ним на несколько шагов. Пестрячок бросился в погоню. Мастер Бейдж снова бросил камень — игра продолжалась.
Через некоторое время Пестрячок как будто выдохся. Он поплелся в сторону, нашел низенькое шиповатое растение и стал тянуть за ветку, пока та не отломилась. Мастер Бейдж не спускал с него глаз. Пестрячок потрепал ветку, бросил и прыгнул на нее. Тут уж Мастер Бейдж не утерпел. Он подбежал к братишке, собираясь вырвать у него ветку. Но как только он покрепче ухватился за свой конец ветки, Пестрячок бросил ветку и помчался к камню. Конечно, ему, как и прежде, не удалось взять камень в зубы, но зато, когда старший брат подскочил, чтобы отнять игрушку, Пестрячок решительно и крепко уселся на нее.
Когда щенята резвились, Миссис Браун обычно лежала поблизости. Старая Бочка тоже проводила много времени возле Логова Золотых трав, и не только ради своих щенят — ей нравилось общество Миссис Браун. В жаркие дни эта пара толстых матрон частенько брела вместе к прохладным тростниковым отмелям — освежиться в жидкой грязи. И так же вместе они приходили обратно, мокрые и измазанные илом, часа в четыре-пять вечера. Неторопливо подойдя к норе, обе мамаши заглядывали в глубину, издавая порой негромкие отрывистые низкие звуки; услышав их, щенята выскакивали на поверхность. Бочка почти всегда нетерпеливо раскапывала вход в пещеру в ожидании близнецов. Затем обе самки — каждая в сопровождении собственного потомства — укладывались в неглубоких ямках возле норы и принимались кормить щенят; трапеза продолжалась обычно час-полтора.
Даже Кровавая Мэри, которой, как первой самке клана, хватало дел и помимо возни с детворой, немало времени проводила у норы, пока ее щенкам не исполнилось двух месяцев. Очевидно, это объясняется тем, что маленькие щенки сосут, хотя и не подолгу, но чаще, чем трехмесячные. И если Пестрячок и близнецы сосали всего три раза в сутки, щенки Кровавой Мэри сосали вдвое чаще.
Водка и Коктейль с самого рождения обнаружили совершенно разные характеры. Коктейль был во всех отношениях спокойнее, живости в нем было меньше. Он по многу минут вылизывал Кровавой Мэри шею и шерсть вокруг ушей, когда она лежала возле норы, а потом усаживался у нее под носом и задирал голову, предлагая ей отплатить услугой за услугу. Обычно Кровавая Мэри соглашалась и немного ухаживала за ним, выкусывая что-то из его шерстки передними зубами или вылизывая его с ног до головы шершавым, как у кошки, языком. А Водка тем временем резвился, кувыркался с Пестрячком или карабкался на мать — он все старался убедить Коктейля, что есть более веселые занятия, чем наводить красоту.
Когда щенята стали подрастать, я отметила, что они проводят вместе гораздо меньше времени, чем остальные близнецы. По-моему это происходило оттого, что более смелый и предприимчивый Водка уже месяцев с четырех норовил увязаться за Кровавой Мэри, куда бы она ни шла. Уже в этом возрасте, когда задняя половина тела и ноги у него были еще черны, как у младенца, он иногда оказывался у добычи, если та была убита не особенно далеко от логова. Уверенный в своей безнаказанности — он находился под защитой самой главной самки клана — Водка таскал сочные куски мяса прямо из-под носа взрослых гиен. Частенько он наедался, пристроившись под брюхом Кровавой Мэри. Ведь если бы он не жался к матери, ему вряд ли удалось бы спокойно прожевать свою добычу. Один раз я видела, как он бежит за Кровавой Мэри к дому и тащит солидный кусок шкуры, зажав его в зубах. И хотя он задирал голову как можно выше, чтобы его трофей не волочился по земле, это ему не помогало: он то и дело наступал на шкуру и тыкался носом в землю. Пробежав немного, он остановился и принялся жевать свое лакомство; но тут компания молодых, почти взрослых гиен, которая следовала за ним, бросая алчные взгляды на его трофей, стала подбираться поближе. Кровавая Мэри не останавливалась, и стоило ей отдалиться на шесть метров, как один из молодых бросился на шкуру. С пронзительным хихиканьем Водка подхватил ее и, поставив распушенный хвост торчком, помчался следом за матерью; два раза он опять запинался о свой трофей, а настойчивые юнцы не отставали от него. Но вот Кровавая Мэри улеглась, и Водка тут же пристроился у нее под бочком, так что старшие щенки поняли, что поживиться не удастся, и разбрелись кто куда.
Когда Водке и Коктейлю исполнилось десять месяцев и они стали уже полувзрослыми гиенами, я стала чаще видеть их вместе. Наверное, те приключения, которые манили Водку, например походы к общей добыче или небольшие разведывательные рейды за свой страх и риск, перестали пугать подросшего Коктейля. Да и Водка распрощался со своей детской энергией, бившей через край, и настолько остепенился, что с удовольствием минут по десять кряду «причесывал» и вылизывал братца.
Несмотря на все это, мне и в голову не пришло, что что-то неладно в тот день, когда я, подъехав к норе, где обитали двое щенят, увидела, что Водка бродит один, а Кровавая Мэри лежит в сторонке. Водка места себе не находил. Он бродил и бродил кругом, принюхиваясь к земле, а потом останавливался и не сводил глаз с равнины. Вдруг он бросился бежать со всех ног — прочь от логова и от матери. Кровавая Мэри подняла голову и посмотрела ему вслед, но когда он скрылся за холмом, встала и поплелась за ним. Я поехала за ней, и мы вскоре догнали Водку — тот оказался у норы, в которой они с Коктейлем жили несколько недель назад. Кровавая Мэри плюхнулась на землю, но Водка никак не мог успокоиться и минут через десять снова мчался куда-то по равнине. Я поехала следом и увидела, что он прибежал к другой норе. Он нырнул вниз, и из норы сейчас же полетела грязь — уж не собирается ли он расчистить нору? Кровавая Мэри приплелась и к этой норе и вновь растянулась на земле, но Водка бросился бежать к следующей. Теперь я уже точно знала — он разыскивает своего брата. А он все копал и копал нору, как будто хотел убедиться наверняка, что Коктейль не затаился в самой ее глубине.
Только через два часа щенок прекратил поиски и лег рядом с матерью. Все это время он носился от норы к норе, копал, вынюхивал что-то на земле и в воздухе. Много раз он подвергался смертельной опасности, снуя по степи; это было в разгар гона гну, и днем быки нападали на любую гиену, пробегавшую мимо. Водка, маленький и неприметный с виду, просто огибал разъяренных быков по огромной дуге, а вот Кровавой Мэри, провожавшей своего щенка, не раз приходилось поворачивать и спасаться в норе, от которой она только что отошла. Атаки одного злобного быка шесть раз заставляли ее «окапываться», но ей все же удалось догнать Водку.
Теперь, вспоминая обстоятельства, связанные с исчезновением Коктейля, я понимаю, что Водка чувствовал, что что-то стряслось с его братом. Кровавая Мэри, провожавшая своего щенка от норы к норе, не принимала ни малейшего участия в его отчаянных розысках и была безмятежно спокойна. Но к вечеру и до нее, как видно, дошло, что случилась беда, — на этот раз уже она в сопровождении Водки обошла все норы, одну за другой, совала голову в каждую и тихонько звала. Время от времени, проходя по равнине, она испускала долгие, горестные вопли: «ууууу-гуу»! Еще два дня Кровавая Мэри обыскивала — правда, без особого рвения — разные норы, но в конце концов перестала искать. Я больше никогда не видела Коктейля.
В кратере сплошь да рядом встречаешь гиен — матерей, однопометников или просто приятелей, — которые бродят от норы к норе, разыскивая какого-то определенного щенка. Отчасти это обусловлено тем, что щенята начиная примерно с четырех месяцев переходят из одной норы в другую по собственному почину. Бывает, что, пробыв в норе три-четыре дня, они снова уходят, а иногда живут в одной норе три-четыре недели, как, например, в Логове Золотых трав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26