Четверти часа от "Электрозаводской" до
"Комсомольской" было вполне достаточно, чтобы расслабиться окончательно. В
переходе Илья купил пару газет и рассеяно просмотрел их в вагоне, поглядывая
то на текст, то на стоявшую в нескольких шагах девочку лет десяти. Девочка
была очень серьезная и деловитая, ее сосредоточенное лицо вполне подошло бы
взрослой женщине. Илье такие нравились. Ему захотелось побыстрее попасть
домой.
2.
Кирилл любил осень.
Если мы спросим себя, как отражается на человеческой судьбе любовь к тому или
иному времени года, то вряд ли найдем ответ. Связь, наверное, есть, но какова
она - не подскажет самый талантливый психолог. Можно любить зиму и нести в
себе тепло, можно предпочитать лето, оставаясь осколком льда.
Кириллу нравилась осень, и не та, багряно-золотая, воспетая Пушкиным, а самая
обычная московская - с тоскливым серым небом и холодным влажным ветром,
гуляющим по проспектам. Он никогда не пробовал разобраться, какие струны
задевают в его душе слякоть и дождь. В тринадцать лет редко задаются такими
вопросами. Но аналогия с Пушкиным ему слегка льстила. Когда тебя с
четырехлетнего возраста называют поэтом, это может привести к чему угодно - но
только не к заниженной самооценке.
Для своего возраста он был высоким, но хрупким мальчиком с совсем еще детским
лицом. Многие его сверстники уже раздавались в плечах, грубели, с достойным
лучшего применения упорством превращаясь в пародию на взрослых. Кирилл еще
оставался мальчишкой.
Скажи, кто-нибудь, что он этому рад, Кирилл бы искренне возмутился. Однако это
было именно так.
Кирилл Корсаков боялся взрослеть.
Он ушел из школы после третьего урока - занятия никогда не казались ему
чем-то, требующим особо серьезного отношения. Какое-то странное настроение
владело им с утра - давным-давно, в ту пору, когда его прозвали "самым юным в
мире поэтом", Кирилл называл такое настроение "стишным". Он употреблял это
словечко и сейчас - когда надо было оправдаться за невыученное задание, или
увильнуть от какой-нибудь домашней работы. В школе это уже перестало помогать,
а вот дома... "Мама, у меня стишное настроение", - фраза всегда действовала
безотказно.
Единственной проблемой было то, что Кирилл давным-давно не писал никаких
стихов.
- Ты куда сейчас? - одноклассник Кирилла, Максим Слугин, убежавший с последних
уроков "за компанию", обнял его за плечи. Наверное, это был самый странный из
друзей Кирилла - крепкий, абсолютно прямолинейный паренек, непонятно как и
зачем переходящий из класса в класс. Из поэтов он знал только Пушкина и
Корсакова, причем в правильности своих знаний был уверен ровно наполовину. При
этом он сохранял трепетное уважение к чужому таланту - возникшее с первого
класса, когда Кирилл за один день наградил всех ребят стихотворными
дразнилками.
- Домой.
- Стихи писать?
Самым простым выходом было кивнуть, что Кирилл и сделал.
- Угу, - удовлетворенно буркнул Максим, доставая сигареты. Ловко закурил, не
замедляя шага и демонстрируя хороший опыт в этом занятии. - Давай пива попьем?
- У меня денег нет, - соврал Кирилл.
- А я угощаю.
- Холодно, горло заболит.
Максим пожал плечами. Проблем с ангинами у него никогда не было, и он на
всякий случай уточнил:
- "Медведя" возьмем, он крепкий, простуду как водка лечит...
- Да не хочу я, отвяжись!
- Как знаешь, - не обижаясь сказал Максим. - Ну, давай, пиши. Потом
прочитаешь.
Последняя просьба была традиционной и совершенно необязательной к выполнению.
Слугин довольствовался дружбой с поэтом, сами стихи его не слишком волновали.
У ближайшего ларька он отстал, придирчиво разглядывая шеренгу пивных банок.
Кирилл свернул на первом же повороте, чтобы добродушный словно теленок и
липкий как скотч Максим не передумал, и не бросился догонять его с банкой в
руке. Потеряв Кирилла из виду он через минуту забудет о его существовании,
как, впрочем, и сам Корсаков.
На бегу Кирилл наткнулся на какого-то парня, вяло ругнувшегося вслед, завернул
еще раз и остановился на углу, обтекаемый редкими прохожими. Он понял, что
безумно хотел остаться в одиночестве. Что-то было неладно, но он никак не мог
понять, что именно.
Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего конкретного - просто не хватает
воздуха. Когда-то такое было с ним, если упорно не шел уже совсем-совсем
придуманный стих. Ощущение было в чем-то даже слегка приятным - после у него
получались действительно хорошие строчки. Но сейчас о стихах не было и речи.
Лишь давящая пелена.
- Мальчик, тебе плохо?
Пожилая женщина, из тех, что регулярно пишут письма в газеты, помогают пьяным
на остановках сесть в нужный троллейбус и терроризируют продавцов в
супермаркетах, остановилась возле него.
- Ты не болен? Никакой гадости не глотал?
Кириллу сразу стало легче.
- Оставьте меня в покое! - звонко выкрикнул он. - Ничего я не глотал!
Женщина, оскорбленная в лучших чувствах, мгновенно двинулась дальше. Кирилл
проводил ее растерянным взглядом.
что это со мной?
Он медленно пошел, машинально следуя за женщиной. Та, отойдя немного,
обернулась, увидела идущего за ней мальчишку, и ускорила шаг. Малолетний
наркоман - не слишком полезный для здоровья собеседник. Кирилл, опомнившись,
остановился.
Еще час назад он собирался побродить по старым улицам центра. Теперь же ему и
впрямь захотелось оказаться дома. Закрыться в своей комнате, избавиться от...
от чего?
от давящего взгляда...
Он сам поразился той легкости, с которой далась разгадка. Просто "взгляд в
спину"... Кирилл обернулся, подозрительно рассматривая прохожих. Никого, кто
бы хоть мимолетно посмотрел на мальчугана с испуганными глазами. Никого... Да
и не могло быть - это ощущение, душное ощущение чужого взгляда, преследовало
Кирилла с самого утра. И дома, и в школе. Оно лишь нарастало - с каждой
минутой, накатывая, словно морская волна на пологий берег.
Кирилл подавил безумное желание разреветься и побежал обратно - к метро, в
смутной надежде, что под землей, в рвущейся во все стороны толпе, "взгляд в
спину" исчезнет.
Через десять минут он понял, что это была напрасная надежда.
3.
Только молодые могут называть старость временем покоя.
Их ошибка пройдет, как любые ошибки, когда они сами постареют.
Аркадий Львович стоял у запотевшего окна, глядя на моросящий дождь. Дождь - не
огонь, и не морская волна, на него нельзя смотреть бесконечно, погружаясь в
почти живое движение. Дождь всегда умирает: даже для ливня всемирного потопа
был сорок первый день.
Это была последняя осень - и дождь нес с собой последнее горькое утешение.
Медленно повернувшись Аркадий Львович вслушался в собственное движение. Ничего
- ни боли, ни даже малейшего дискомфорта. То, что убьет его, еще дремало,
набирая силу.
Жизнь никогда не сдается без боя - но и никогда не побеждает смерть.
- Папа, я ухожу, - донеслось из коридора.
Аркадий Львович прошел через комнату, где незаправленная кровать терялась
среди стеллажей с книгами. Когда-то давно ему сказали, что эта комната похожа
на декорацию из фильма об известном ученом. Он ответил не раздумывая - "я и
сам декорация", и лишь много позже понял, что это правда.
Зять зашнуровывал ботинки, согнувшись с мучительной решимостью толстого
человека. Покосился на вышедшего в коридор тестя.
- Продукты в холодильнике. А чайник я поставил на огонь.
- Спасибо, Андрюша.
Аркадий Львович любил зятя так, как только можно любить человека, не
оправдавшего ни худших надежд, ни лучших ожиданий. Андрей никогда, ни двадцать
лет назад, ни сейчас не смотрел на жену-еврейку как на средство передвижения,
а на тестя-профессора как на трамплин в карьере. Правда он так и остался,
теперь уже очевидно навсегда, совершенно бесталанным и рядовым ученым. Но это
уже от Бога, а все доступное человеку Андрей выполнил честно.
- Вера заглянет завтра, - выпрямляясь сообщил он. - Приберется... ремонт бы
вам сделать, Аркадий Львович...
"После", - завертелось на языке. "Перед продажей".
Аркадий Львович никогда не старался понять, какую роль в любви родных играет
его квартира. Но в любом случае она сгладит им печаль.
- До свидания.
- До свидания, Андрей.
Он запер дверь и прошел на кухню, где неторопливо закипал чайник. Придирчиво
заглянул в холодильник - лианозовский кефир и царицинская колбаса. Хорошо.
Человек, знающий, что жить ему осталось полгода, по-прежнему ценил маленькие
радости жизни.
Аркадий Львович встал у кухонного окна. Не все ли равно, в какую сторону
смотреть человеку, стоящему в центре дождя? Проводил взглядом прыгающего по
лужам зятя. Комичное зрелище... не всегда умение жены вкусно готовить идет на
пользу мужу.
С этой стороны дома окна выходили в нешумный короткий переулок, не
испохабленный ни обилием магазинов, ни вывесками контор "по продаже
чего-угодно". Сквозь сеточку дождя старик смотрел на ровный ручеек прохожих.
Большинство спешило. Только на углу, через улицу, замерла тоненькая фигурка
мальчика - то ли рассматривающего что-то, то ли неожиданно погрузившегося в
свои мысли. Странный паренек.
Закипел чайник, и Аркадий Львович на секунду отошел к плите. Когда вернулся,
мальчика на углу уже не было. Он бежал, торопливо, словно спасаясь от
чего-то...
Забавно. Почему от "чего-то", а не от "кого-то"? Проекция собственных ощущений
подступающей смерти на ребенка, еще и не задумывавшегося на эту тему? Аркадий
Львович отвернулся. В мальчике было слишком много жизни и нетерпения, смотреть
на него оказалось неожиданно тяжело.
Он приготовил нехитрый завтрак, обстоятельно и деловито, как привык делать все
на свете. Налил крепкий чай, усмехнувшись про себя - "Аркаша, какой у тебя
всегда вкусный чай..." Да. Не жалейте заварку...
Впрочем, не все успели в охаянные советские времена добиться достаточного
успеха, чтобы следовать этому простому правилу. Многих нынешняя свобода лишила
всего арестантского сервиса, ставшего таким привычным и должным. Сам Аркадий
Львович никогда не высказывался о политике, за исключением той простой
констатации, что любая власть - дерьмо. Он ухитрился поступить в университет
еще при жизни Сталина, защититься при Хрущеве, стать профессором и вдоволь
поездить по миру при Брежневе. Не помешала ни фамилия Зальцман, ни
беспартийность. Конформизм? Возможно. Но его твердая убежденность, что дураки
и умные произошли куда раньше, чем коммунисты и капиталисты, так и не была
опровергнута временем.
Он вымыл посуду и снова вернулся к окну. На столе ждала начатая еще с полгода
назад статья - Аркадий Львович старательно подбирал остающиеся долги.
Маленькое счастье знания - уйти, не оставив за собой невыполненных дел.
Но вначале стоит чуть-чуть прибраться в квартире.
- Я словно жду сегодня чего-то, - сказал он вслух. И на этот раз не удивился
фразе. Да, именно "чего-то".
И оно придет. Раньше чем смерть - может быть, ее вестником.
4.
"- Раскрой мне судьбу, - сказал человек.
- У тебя нет судьбы, - ответила сфинга.
- Тогда - умри.
Человек отвернулся от жалкого логова в песчаном откосе, от хрупких рыжих
костей, крошащихся под лапами чудовища, от пепельных струек пыли, текущих как
умирающий дым. Впереди была дорога - стальные нити на бетонной полосе и блики
заката в стеклянных иглах осколков.
За его спиной древнее как мир существо выгнулось в судороге. То, что оно
привыкло дарить другим, приближалось к сфинге.
- Нет... Нет, Убивающий Словом... Я не могу умереть.
Человек стал насвистывать. Мелодия рождалась и умирала между склоном холма и
бесконечной равниной. Потом в нее вплелись слова.
- Вечер приходит даже к слепым
И к бессмертным приходит смерть.
Дар умирать дарован одним
Другим - лишь дар умереть.
Выровнен свет с подступившей тьмой
Утро встретит лишь прах.
Я примиряю тебя с тобою -
Жившая в двух мирах...
Сфинга привстала - львиное тело, бронза шерсти и прекрасное женское лицо,
золото волос - все подернулось пеленой. Лишь в глазах еще жил яростный желтый
огонь.
- Подожди, Убивающий Словом... Я не вижу твоей судьбы, но скажу, кто знает ее.
Человек остановился. Тишина - музыка смерти. И снова голос...
- Тленью - тлен, движенью - остов,
Стой, ожидая последних слов.
Сфинга выпрямилась, став выше человека. Ярость, ненависть и страх смешались в
ее голосе:
- В мире снов, недоступных тебе... в мире снов, человек. Там знают твое
предназначение. Там твои корни - но тебе их не найти.
- Спасибо, - сказал человек, и посмотрел на сфингу - долго, прощально. -
Теперь - слушай...
Сфинга захрипела."
Щелчок по клавише - и компьютер проглотил написанную страницу. Ярослав не
любил прерываться посреди строчки, но ему перестало "писаться".
Ничего, бывает.
Он пролистал текст к началу. Полюбовался, как аккуратно все выглядит на
экране. Ровненькие строчки, приятный шрифт, и такой же гладенький текст. Любая
вещь поначалу пишется легко, и фэнтези, сказка для взрослых, - не исключение.
А эту повесть, "Книги Пути", Ярослав начинал писать давным-давно, когда еще не
знал, как включить компьютер. Писал он тогда хуже... наверное. Но зато - как
легко - Боже мой, как легко. И не нужно было подстегивать себя кофе с
коньяком, сигаретами, музыкой. Он просто садился и писал - на громыхающей,
изящной, как кусок чугуна, "Москве". И строчки были кривыми, а ошибок раз в
пять побольше... но писалось так легко!
Он налил из джезвы остатки кофе. Щедро сдобрил сахаром и коньяком.
Попробовал... да, пожалуй этот кофе прийдется пить залпом. Ну, поехали.
Здравствуй, желудок; привет, сердце; как дела, печень? А теперь - самое
приятное добавление к кофе - сигарета. Хеллоу, легкие!
Быть писателем - занятие слегка самоубийственное. Некоторые справляются без
стимуляторов. Но некоторым уже мало алкоголя и сигарет.
Три книги в год - иначе не выжить. И пусть две из трех будут халтурой,
массовым чтивом, космическими операми и фэнтези. Главное - продать рукопись,
остаться в десятке, быть на слуху. Любая профессия имеет неписаный закон -
вначале ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя. Увы, в
литературе авторитет держится недолго... да и не существует вообще за малыми
исключениями. Любой текст - вызов каждому умеющему читать. Самим фактом своего
существования он требует несогласия. И это правильное, наверное. Что ни
говори, а литература может научить лишь одному - не соглашаться.
Ярослав вышел из "Виндоуса", поглядел секунду на жовто-блакитную нортоновскую
таблицу. И запустил "Визит во тьму" - любимую игрушку последнего месяца.
Честную, незатейливую игрушку по маханию мечом. Халтура после халтуры...
Задумав "Книги Пути", Ярослав не считал их чтивом. Вовсе нет. Хотел рассказать
о любви и ненависти, о том, как мальчик становится мужчиной, о том, что
никакие победы не стоят дружбы и любви...
Он стал умнее с тех пор? Или циничнее?
Игрушка терпеливо ждала. Маленькая фигурка рыцаря стояла на опушке леса
опираясь на длинный двуручный меч, поглядывая то вперед, то сквозь экран, на
Ярослава. Он курил, глядя на плывущие по экрану облака, гнущуюся от ветра
траву, посверкивающие в чаще глаза. Нарисованный мир, нарисованный герой,
нарисованные страхи. Он занимался тем же. Рисовал опасность и победу,
ненависть и любовь. Он просто-напросто умел рисовать словами.
Рыцарь на экране пожал плечами, поднял меч. И двинулся к нарисованному лесу.
Даже у придуманных героев есть право выбора.
Откинувшись в кресле Ярослав прикрыл глаза. Странный день. Все как обычно -
утренний поход за продуктами и сигаретами, возня с компьютером - этим
маленьким миром в себе, новые страницы текста - единственное, что он умел
делать. Все в порядке. Но почему-то его не отпускало напряжение.
Драка. Вся жизнь - драка. Можно уйти от политики, от карьеры, от любви,
спрятаться за куском холста или листом белой бумаги - все равно жизнь
останется поединком, просочится в краски картины и строчки текста. Иначе они
никому не будут нужны. Жизнь лишь материал, через который смерть осуществляет
себя, не более того. И чтобы сказать о любви приходится говорить о ненависти.
Ярослав не глядя протянул руку и отключил компьютер. Едва слышный шум
вентилятора стих, и обрушилась тишина. Рабочий вечер окончен.
Телефон зазвонил в ту же секунду - словно терпеливо ждал, пока он кончит
писать. Захлебывающаяся скороговорка междугородки... Ярослав потянулся к
трубке.
- Будьте добры, пригласите к телефону...
Манера говорить у Степана никогда не менялась.
- Привет, - он покосился на часы. Да, москвичи никогда не вспоминают о
существовании поясного времени. Маленькая слабость столичных жителей -
впрочем, Степан знал, что он работает по ночам.
1 2 3 4 5 6 7