А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Я потом подробно опишу тебе, как она, даже прикованная к постели, трогательно заботилась о тебе. Но прежде, как мать, скажу тебе, что молюсь о том, чтобы ты, смирившись с Божьей волей, принял это печальное известие с мужеством и достоинством, как подобает принцу. Представляю, каково получить это известие в чужой стране, и скорблю, что не могу быть рядом и утешить тебя, прошу тебя, как старшего брата, сообщить эту горькую весть Кридсаде. Посылаю тебе эту трагическую весть, потому что верю в твою стойкость, которую не сломить горю. Пусть тебя хоть немного утешит, что принцесса до последней минуты думала о тебе. Ты, наверное, в отчаянии, что не мог увидеться с ней перед ее смертью, но должен понять ее чувства - она навсегда хотела остаться в твоем сердце здоровой..."
Тьяо Пи, выслушавший до конца перевод письма, приподнялся в постели и обратился к Киёаки:
- Мне стыдно, что, убитый известием, я не дошел До наставлений матери. Но подумайте сами: загадка, которую я пытался разрешить,- не сама смерть Йинг Тьян. Я не могу понять, как в течение того времени, что она болела, да нет - даже в те двадцать дней, что прошли после ее смерти, я, конечно, испытывая тревогу, но как же я мог, не зная правды, спокойно жить в этом призрачном мире.
Почему мои глаза, так отчетливо видевшие блеск моря, песка, не смогли ухватить крошечных изменений, происходивших в глубине этого мира. Мир незаметно менялся, как меняется вино в бутыли, мои глаза сквозь стекло очаровывал только его яркий пурпурный цвет. Почему я не хотел, хотя бы раз в день, проверить, не изменился ли его вкус. Я не вслушивался в утренний ветерок, в шелест деревьев, в голоса птиц, не всматривался в росчерк их крыльев при полете, воспринимал все это как радость жизни и не замечал того, что заставляло где-то из глубины тускнеть красоту этого мира. Если бы я однажды утром обнаружил, что вкус вина изменился... Случись такое, я бы сразу уловил, что мир изменился, превратился в "мир без Йинг Тьян".- При этих словах Тьяо Пи опять разрыдался, в слезах он уже не мог говорить.
Киёаки с Хондой, поручив Тьяо Пи заботам брата, вернулись в свою комнату. Но оба так и не могли уснуть.
- Принцы, наверное, настроены скорее вернуться домой. Кто бы что ни говорил, вряд ли они захотят продолжать у нас учебу,- сказал Хонда, как только они остались вдвоем.
- Я тоже так думаю,- печально отозвался Киёаки. Он был под впечатлением горя, обрушившегося на принцев, и сам погрузился в печальные мысли.
- Это будет выглядеть странным, если мы, когда принцы уедут, останемся тут вдвоем. Или же приедут отец с матерью - и получится, что лето придется провести вместе с ними. Во всяком случае, наше счастливое время закончилось,- словно рассуждая сам с собой, произнес Киёаки.
Хонда понимал, что сердце влюбленного не моясет вместить еще что-нибудь, кроме своей страсти, и теряет способность сострадать чужому горю, но вынужден был признать, что холодное кристальное сердце Киёаки было идеальным сосудом, предназначенным исключительно для страсти.
Через неделю принцы на английском корабле отплывали на родину, и Киёаки с Хондой поехали провожать их в Иокогаму. Дело было в разгар летних каникул, поэтому, кроме них, из школы больше провожающих не было. Принц Тоин, памятуя о связях с Сиамом, прислал на проводы своего управителя, Киёаки холодно обменялся с ним несколькими фразами.
Огромный товарно-пассажирский корабль отвалил от причала, рвались ленты серпантина, соединяющие уезжающих и остающихся, их уносил ветер, а принцы, стоявшие на корме рядом с развевающимся английским флагом, все махали белыми платками.
Корабль скрылся в открытое море, провожающие разошлись, а Киёаки все неподвижно стоял на залитом лучами заходящего летнего солнца причале до тех пор, пока Хонда наконец не заставил его уйти. Киёаки провожал не принцев из Сиама. Ему казалось, что именно сейчас в морской дали исчезает лучшая пора его юности.
36
Пришла осень, начались занятия в школе. Киёаки с Сатоко приходилось теперь встречаться реже,- даже если они, прячась от людских глаз, гуляли в темноте, с ними всегда ходила Тадэсина, которая должна была убедиться, что сзади и спереди никого нет.
Она боялась даже фонарщиков. Только когда те, одетые в глухую форму газовой компании, заканчивали свою важную, хлопотную процедуру зажигания газовых фонарей, сохранившихся в уголке Ториидзаки, а прохожие почти все исчезали, только тогда Киёаки и Сатоко могли пройтись по извилистым переулкам. Вовсю стрекотали цикады, огоньки в домах были едва заметны. В домах, выходивших прямо на улицу, стихали шаги вернувшихся хозяев, доносился скрип дверей.
- Еще месяц-два - и наступит конец. Вряд ли семья принца будет бесконечно переносить церемонию помолвки,- спокойно сказала Сатоко так, словно к ней это не имело отношения.- Каждый день, каждый день я ложусь спать с мыслью: "Завтра все кончится, случится что-то непоправимое", но сплю на удивление спокойно. Я уже совершила непоправимое.
- Ну, пусть будет помолвка, ведь потом-то...
- Что ты говоришь, Киё! Слишком тяжек грех, он просто разорвет сердце. Пока этого не произошло, лучше посчитаем, сколько раз мы еще сможем встретиться.
- Ты решила потом все забыть?
- Да, пока я не знаю, как это удастся сделать, но решила. Мы ведь идем с тобой не по бесконечной дороге, а по причалу, где-то он неизбежно оборвется в море.
Так начались разговоры о конце.
И к этому концу они относились беспечно, как дети. У них не было приготовлено каких-либо вариантов, решений, уверток, и это лучше всего свидетельствовало об их чистоте. Однако высказанная вслух мысль о близящемся конце их отношений неожиданно разбередила душу и никак не уходила.
Киёаки уже перестал понимать, бросился ли он к Сатоко, не думая о том, что все когда-то кончится, или именно тогда, когда осознал конец. Их должен был бы поразить гром, но что делать, если кара их не настигает. Киёаки испытывал тревогу. "Смогу ли я и тогда так же горячо, как теперь, любить Сатоко?"
Подобная тревога для Киёаки была внове. Именно она заставила его сжать руку Сатоко. Та в ответ обхватила его руки пальцами, но Киёаки стиснул ладонь Сатоко так сильно, словно хотел сломать. Сатоко никак не показала, что ей больно. Но это не остановило грубую силу. Когда в свете, падающем из далеких окон второго этажа, стали видны выступившие у Сатоко слезы, сердце Киёаки наполнило мрачное удовлетворение.
Он знал, что издавна усвоенная утонченность прячет жестокую реальность. Несомненно, лучшим решением проблемы была бы их одновременная смерть, но для этого нужны были еще большие страдания, а Киёаки в каждое мгновение этих тайных свиданий был, будто звуками далекого золотого колокольчика, заворожен тем запретом, который с каждым нарушением становился намного страшнее. Ему мнилось, что чем больше он грешит, тем дальше уходит от греха... Все кончится грандиозным обманом. Одна мысль об этом заставила его содрогнуться.
- Даже когда мы вот так вместе, ты не кажешься счастливым. Я же сейчас каждое мгновение чувствую себя бесконечно счастливой.... Может быть, ты пресытился? - упрекнула его Сатоко.
- Я слишком люблю, вот и проскочил мимо счастья,- серьезно произнес Киёаки. И, произнося эту своего рода отговорку, Киёаки знал: нестрашно, что его слова звучат по-детски.
Дорога привела их к магазинчикам на Роппонги. Под крышей лавки хлопало выцветшее полотнище с надписью "лед": эти знаки были так не к месту в море жужжания и стрекота, наполнявших воздух.
Дальше на темной дороге расстилались широкие полосы света. Полковой музыкант Танабэ работал ночью: видно, была какая-то срочная работа.
Киёаки и Сатоко обошли стороной эту полосу света, но глаза ухватили яркий блеск меди за оконным стеклом. Новые трубы висели в ряд и под неожиданно сильным светом лампы сверкали как на плацу в разгар лета. Похоже, инструменты опробовались: звук трубы после печального рыка сразу же рассыпался.
- Поворачивайте назад. Там дальше слишком много глаз,- это прошептала Тадэсина, неожиданно возникнув за спиной Киёаки.
37
В семье принца Тоина никак не вмешивались в жизнь Сатоко: Харунорио был занят на военной службе, окружающие не пытались предоставить ему случай увидеться с Сатоко, незаметно было, чтобы и сам он упорно стремился к встрече, но это вовсе не означало, что семья принца холодна к ней: все было в традициях обручения.
Окружающие полагали, что если вопрос о браке уже решен, то часто встречаться будущим супругам скорее вредно, чем полезно.
С другой стороны, семья девушки, которой предстояло стать леди, в том случае, когда она чего-то недополучила дома, должна была теперь восполнить это, но традиционное воспитание в доме графа Аякуры предполагало такую подготовку, при которой не возникало никаких проблем при переходе дочери в положение жены принца. Ее вкус был так развит, что всегда, в любых обстоятельствах можно было поручить Сатоко сложить подобающие ее будущему положению стихи, создать образец каллиграфии, составить достойную принцессы композицию из цветов. Даже если бы ей предстояло стать женой принца в Двенадцать лет, не было бы никаких оснований волноваться по этому поводу.
Были только три пробела в воспитании Сатоко, на которые теперь граф и его супруга обратили внимание и которые намеревались в ближайшее время восполнить. Это были увлечения ее высочества, будущей свекрови Сатоко,музыкальные сказы и маджан, а также пластинки с записями европейской музыки - пристрастие самого принца Харунорио. Маркиз Мацугаэ, услышав об этом от графа, сразу же направил к ним в дом для уроков мастера музыкальных сказов "нагаута", приказал отослать туда же граммофон и все, что только были у Мацугаэ, европейские пластинки, и только найти учителя игры в маджан оказалось чрезвычайно сложно. Сам-то маркиз всегда увлекался английским бильярдом и сетовал, что в семье принца питают пристрастие к таким вульгарным играм.
Маркиз все-таки нашел выход: он стал присылать в дом Аякуры пожилую гейшу и хозяйку "чайного домика" из Янагибаси, которые хорошо играли в маджан; вместе с присоединявшейся к ним Тадзсиной они садились за стол и учили Сатоко азам игры, уроки, конечно, оплачивал маркиз.
Эти женские сборища, на которых присутствовали мастера своего дела, должны были бы оживить обычно скучную атмосферу дома Аякуры. Однако Тадэсина их очень не любила. Она объясняла это тем, что якобы хозяйка "чайного домика" и гейша наносят вред достоинству дома, но на самом деле боялась, как бы зоркие глаза профессионалок не обнаружили бы тайну Сатоко. И не только это: встречи для игры в маджан означали для семьи графа появление в доме шпионов маркиза Мацугаэ. Надменная, замкнутая поза Тадэсины сразу уязвила гордость хозяйки "чайного домика" и пожилой гейши, не прошло и трех дней, как они пожаловались маркизу. Маркиз при случае очень мягко обратился к графу:
- Это хорошо, что ваша старушка так заботится о репутации вашего дома. Но ведь речь о том, чтобы научиться разделять увлечения, распространенные в доме принца, и хотелось бы, чтобы все по крайней мере ладили. Эти женщины из Янагибаси обслуживают очень почетных гостей. Я потому и попросил их уделить нам время.
Граф передал это замечание Тадэсине, и та оказалась в довольно сложном положении. И хозяйка "чайного домика", и пожилая гейша уже встречались с Са-токо. Во время праздника цветения сакуры в саду у маркиза Мацугаэ хозяйка руководила нанятыми для развлечения гейшами. А пожилая гейша была наряжена поэтом. Когда состоялась первая встреча для игры в маджан, хозяйка "чайного домика" поздравила графа Аякуру и его жену с обручением дочери, преподнесла роскошные подарки.
- Какая у вас красивая дочь. И такого благородного происхождения: вы, господин, наверное, довольны предстоящим браком. Конечно, наши встречи - это секрет, но мы будем всю жизнь вспоминать, что нам посчастливилось общаться с ней. Так и хочется всем рассказать об этом,- рассыпалась она в комплиментах, но как только женщины вчетвером оказывались в другой комнате за столом для игры в маджан, она не в состоянии была хранить на лице официальное выражение: в ее глазах, с почтением взирающих на Сатоко, временами пропадал влажный блеск восхищения и они становились сухо оценивающими. Тадэсине было неприятно, когда она чувствовала такой же критический взгляд, останавливающийся на ее немодной серебряной пряжке, которой крепился шнурок поверх широкого пояса оби.
А уж когда гейша, двигая фишку, ненароком обронила: "А что же не придет молодой Мацугаэ? Я не встречала другого такого красавца",- Тадэсина буквально похолодела, поняв, как та же хозяйка умело переменила тему разговора. Может быть, она сделала это специально, чтобы подчеркнуть скользкость темы...
Сатоко, предупрежденная на этот счет Тадэсиной, старалась в присутствии этих двух женщин пореже открывать рот. Она боялась, как бы профессионалки, лучше всех замечающие, что вообще может происходить с женщиной, не заглянули бы ей в душу, но тут возникла другая забота. Ведь если Сатоко будет слишком молчалива и грустна, то это даст почву сплетням, что она выходит замуж против желания. Вот и получалось: обманешь телом - проникнут в душу, обманешь душой - выдаст тело.
В конце концов Тадэсииа, мобилизовав всю свою сообразительность, сумела-таки положить конец сборищам для игры в маджан. Она обратилась к графу со словами:
- Я думаю, что-то непохоже на маркиза Мацугаэ так уж прислушиваться к женским сплетням. Они жалуются на меня, потому что барышня никак не научится играть. Сами виноваты - надо было ее заинтересовать, а они доносят, что это я высокомерна. Негоже, что в дом стала вхожа гейша, пусть даже это просто знак внимания маркиза. Барышня уже постигла азы игры, а после замужества, когда в семье мужа она станет участвовать в игре, будет даже мило, если она будет проигрывать. С вашего позволения, я решила положить конец играм у нас в доме, и если вы меня не поддержите, то я просто оставлю службу.
И граф, конечно, не мог не принять предложения, содержащего подобную угрозу.
Тадэсина, когда узнала от Ямады - управляющего в доме Мацугаэ, что Киёаки обманул ее с письмом, оказалась перед выбором: то ли ей стать врагом Киё-аки, то ли, зная обо всем, действовать так, как хотят Киёаки и Сатоко. В конце концов она выбрала последнее.
Можно сказать, что Тадэсина делала это из любви к Сатоко, но в то же время она боялась, как бы разлука влюбленных при нынешнем положении дел не привела Сатоко к мысли о самоубийстве. Сейчас Тадэ-сине казалось выгодным, храня, как хотели влюбленные, тайну, ждать того решающего момента, когда они естественным образом примирятся с необходимостью расставания; с другой стороны, ей следовало всячески оберегать тайну.
Тадэсина самонадеянно считала, что имеет полное представление о законах чувств, ее философией было: "О чем не говорят, того и нет". Это значило, что она никого не обманывает - ни своего хозяина, ни семью принца. Получалось совсем как в химическом опыте: с одной стороны, Тадэсина собственными руками помогала любовному роману и способствовала его продолжению, с другой стороны, храня тайну и заметая следы, она вынуждена была отрицать его существование. Конечно, она шла по зыбкому мостику, но твердо верила, что родилась в этом мире исключительно для того, чтобы за ней всегда оставалось последнее слово.
А если твоя цель - заслужить благодарность, то в конце концов можно заставить плясать под свою дудку тех, кто тебе обязан.
Тадэсина, которая устраивала частые свидания влюбленных с надеждой, что пылкость их чувств немного охладеет, не заметила, как это стало ее собственной страстью. Она могла бы за все отплатить Киёаки, если бы он теперь попросил: "Я хочу расстаться с Сатоко, передай ей как-нибудь осторожно мое желание", если бы он осознал крушение собственной страсти,- и Тадэсина уже наполовину поверила в свои мечты. Но тогда в первую очередь пострадала бы Сатоко.
Самосохранение - вот какой должна была бы быть философия этой хладнокровной пожилой женщины, считавшей, что мир полон опасностей. Так что же заставило ее отбросить собственную безопасность, манипулировать своей философией? Все дело в том, что Тадэсина незаметно оказалась в плену небывалых ощущений. Она с удовлетворением сознавала, что устраивает свидания молодых прекрасных влюбленных, наблюдала, как разгорается их обреченная страсть,- ради этого можно было пойти на любой риск.
Она была словно в экстазе: слияние молодых прекрасных тел представлялось ей священным и в высшей степени справедливым.
Блеск глаз влюбленных при встрече, учащенное биение сердец, когда они приближались друг к другу,- все это согревало остывшую душу Тадэсины, поэтому она и ради себя не давала огню угаснуть. Ввалившиеся от горя щеки влюбленных сразу же, полнее, чем июльский колос пшеницы, наливались соком, едва они угадывали очертания друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36