даже намек на то событие, которое должно было произойти семнадцать лет спустя, не омрачил его сознание; когда он покидал Тауэр, ничто не явилось его внутреннему взору, ничто из того, что Уолтер видел в этот день, не предупредило его о том, какой будет его собственная смерть. Но, отправляясь домой, Ралей все-таки думал, что будь он на месте Эссекса, то не стал бы молить о милосердии, он молил бы о даровании ему мужества. Распустив свою команду, Ралей принялся снова тешить себя надеждами на членство в Тайном совете.Но Сесил не дремал. С Эссексом он покончил и теперь твердо решил, что никогда ни один фаворит не добьется ни крохи власти, разве что по его соизволению. И Ралей, так рассчитывавший на место в Совете, получил губернаторство на острове Джерси. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯШЕРБОРН. РОЖДЕСТВО 1602 ГОДА Лиз пристроила на надлежащее место последнюю гирлянду и стояла, засунув палец в рот и любуясь проделанной работой.— Собери мусор и гвозди и отнеси их на кухню, Уолтер. Вот-вот приедет отец.Она подбросила дрова в камин, и, вспыхнув ярким пламенем, они осветили нарядную комнату. На сиденьях стульев красовались двенадцать павлинов, на стенах с темными панелями жемчужными выглядели ветки омелы и блестели красные рождественские ягоды. На столе стояло серебро и бокалы из цветного стекла, которые Ралей купил на венецианской каравелле, когда она зашла в порт Плимут во время одного из его наездов туда.Лиз обошла комнату с тонкой горящей лучиной и зажгла все свечи в их тяжелых серебряных подсвечниках. Еще раз внимательно осмотрев комнату, она пришла к заключению, что теперь все готово к приему гостей. Она подняла портьеру из тисненой испанской кожи, которая загораживала дверь, и прошла на кухню, где на шампурах жарились индейка и нога оленя. Заглянула в кастрюли с приправленными пудингами, на кипящие приправы и соусы. Тут все было в порядке. Она по очереди обошла комнаты — кабинет Ралея, гостевые комнаты и их с мужем спальню, проверила, хорошо ли горят дрова в каминах. В последней комнате она задержалась и посмотрела на себя в мутное, маленькое зеркальце. Да, волосы были гладкие и блестящие: два дня спешных приготовлений не наложили на ее внешность ни отпечатка усталости, ни расхлябанности. Она не видела своего мужа вот уже десять месяцев. Он приезжал в Шерборн в феврале и оставался одну только ночь. Пришло Рождество, и он с гостями ехал, чтобы побыть здесь неделю.Вдруг, когда она еще стояла и приглаживала складки на своем желтом шелковом платье, на промерзшей дороге к дому, под буками раздался топот копыт. Лиз подхватила свои юбки, бросилась вниз по скользким дубовым ступенькам и распахнула входную дверь. Ралей и еще двое мужчин спешивались у крыльца. Одного из гостей она не знала, лица второго не видела, пока он слезал с лошади. Однако, когда он обернулся, она с досадой узнала в нем лорда Кобхэма. У ее испортилось настроение. Эта неделя уже не будет тем безоблачным домашним праздником, на который она так рассчитывала. Вместе с Кобхэмом в Шерборн пришли политика и интриги, потому что они были неразделимы. Лиз тепло поздоровалась с мужем, изящно, но сдержанно — с незнакомцем, которого ей представили как лорда Комптона, и холодно — с Кобхэмом. Она отвела гостей в их комнаты, где они могли переодеться и помыться после дороги. Затем пришла к Ралею и, пока он, согнувшись над умывальником, плескался и умывался, спросила его:— В каком состоянии ты оставил королеву?— В плохом, — ответил он, окуная в воду лицо и встряхиваясь. — Ее величество уже никогда не оправится от удара, постигшего ее в октябре, когда она упала на открытии парламента. У нее появляются проблески энергии, но они становятся все короче и все реже.— Семьдесят лет — это немало, — заметила Лиз, не имея при этом в виду свои тридцать один. — Она назвала наследника престола?— Этот вопрос, насколько я могу судить, волнует не только тебя, он волнует всех англичан, — энергично обтираясь полотенцем, заявил Ралей. — Нет, не назвала. Ни словечка на эту тему, но мы с Кобхэмом как раз это и собираемся обсудить. Большинство высказывается в пользу шотландца Якова. Но я знаю, что Сесил — его человек, и почти уверен, что он действует против меня через Совет Звездной палаты, хотя мне непонятно — почему: мы ведь всегда были друзьями. Я же больше склоняюсь к инфанте Испании.— Королева-испанка — странный выбор для Англии.— Не знаю. С любой нацией можно сражаться, пока не появится странное влечение к ней. А это означало бы такой мощный альянс, какого мир не видал.— А мне казалось, что главная идея, преследуемая нашими государственными мужами, это равновесие сил.— Дорогая, ты становишься необычайной умницей.— У меня было много времени для размышлений и на чтение. А ты отдаешь предпочтение инфанте только потому, что Сесил склонен посадить на трон Якова, или у тебя есть другие причины для этого?— Да, целых две. Она моложе, и ею легче руководить. Он же будет все делать по-своему и приведет с собой своих шотландских друзей. Кроме того, когда на троне королева, у мужчин оказывается больше власти. При короле чаще правят государством женщины. Вот если он победит, я льщу себя надеждой, моя милая, благодаря твоим чарам прихватить кусочек власти и себе.Ралей распрямился и поцеловал ее, улыбаясь при мысли, как это Лиз с ее прямотой и честностью станет интриговать и командовать при королевском дворе.— Если я когда-нибудь и попрошу что-либо у короля, то это чтобы он запретил тебе под угрозой смерти показываться в Шерборне, пересекать границы поместья, — довольно сухо откликнулась Лиз.Это был достаточно тонкий намек на грустную тему, что побудило Ралея сказать, поправляя складки на плоеном воротнике:— Ну, нам пора спускаться вниз. Я, между прочим, не видел еще Уолтера.— Да он все время болтался в холле. Но смутился, увидев шедших впереди тебя незнакомцев.— Он уже достаточно взрослый, чтобы не выкидывать подобных штучек. Уолтер видит слишком мало людей. Ему надо побольше находиться в Лондоне, со мной.— Да. Я уже думала о том, что он нуждается в отце. Мы, наверное, приедем к тебе в новом году.Ралей удивленно взглянул на нее. Непонятно, что привело ее к такому неожиданному решению — болезнь королевы или собственные соображения. Он не мог ответить на этот вопрос, но ее заявление порадовало его. С легким сердцем он обнял жену за талию и сбежал с нею вниз по лестнице.Юный Уолтер, не по возрасту высокий и серьезный, застенчиво подстерегал их внизу, у лестницы, готовый при первом же звуке незнакомых голосов быстро скрыться. Но, увидев отца и мать, он подошел к ним и обнял отца.— Как же долго я ждал вас! — сказал он. — Скажите, вы еще не ездили за золотом?— Каким золотом, сын?— Он читал твою книгу о Гвиане, — объяснила Лиз.— Ах, это… Нет, я больше не был там.— Как хорошо! Когда вы отправитесь туда, возьмите с собой меня, пожалуйста, отец.Мальчик говорил очень серьезно, будто это было для него делом жизни или смерти. Ралей с интересом взглянул на него. У сына было его лицо, такое же узкое, удлиненное, только глаза материнские, светлые, и волосы золотистые, и темные ресницы.— Откуда у тебя это желание?— О, я так хочу увидеть все эти необычные вещи и коричневых людей. Я ни о чем никогда не попрошу вас больше, если вы возьмете меня с собой. Как вы считаете, тот старик со смешным именем 6удет еще там?— Топиавари? Нет, не думаю. Он был очень стар уже тогда, в те давние времена. — Ралей обратился к Лиз: — Мой сын абсолютно такой же, каким был я в его возрасте. Тогда я дружил со старым моряком по имени Харкесс, он рассказывал мне обо всех тех местах, где сам побывал, и я чуть с ума не сходил от желания посетить их.— Он же, в конце концов, твой сын, — сказала Лиз и ушла на кухню.Вспомнив об алфавите из яблочной кожуры и сахарных палочек, она с горечью подумала, что заботами Ралея мальчик едва ли научился бы читать, а теперь он забьет его головку всякими безумными рассказами, и она потеряет сына. Браня служанку за то, что она пересушила пудинг, Лиз раздумывала над тем, как вырос интерес маленького Уолтера к делам отца по сравнению с прошлым его визитом. Она сама не ожидала — и это ее потрясло, — что она станет ревновать сына к отцу. Но, хотела Лиз того или не хотела, она должна была признаться себе, что ее муж все так же очарователен. И, увидев его этим утром, немного постаревшего, растерявшего свое здоровье, она была глубоко тронута его обликом, и это натолкнуло ее на мысль поехать в Лондон, чтобы находиться рядом с ним и окружить его своими заботами, в которых он явно нуждался, хотя никогда и не признавался в этом.Вернувшись из кухни, Лиз увидела, что гости с хозяином покинули застолье и сели возле огня. Мальчик пристроился на поручне кресла отца и задавал лорду Кобхэму вопросы, проявляя полное самообладание. Правда, лорд Кобхэм избрал для беседы подходящий предмет — пони, но Лиз пожалела, что стеснительность Уолтера так легко прошла в присутствии такой компании.— А ну-ка, сбегай на кухню, Уолтер, — приказала она. — Я забыла сказать Марте, чтобы она подогрела эль для ряженых. Они вот-вот явятся.Уолтер, хоть и неохотно, подчинился, и, как только он вышел из залы, за окнами, в чистом, морозном воздухе зазвучала песня. Мы поем вам о деве,Деве благодатной.Царем всех царейСын ее стал когда-то.Он так тихо пришелК своей матери славной,Как в апреле росаОкропляет травы.Он так тихо вошелВ дом и сел у стены,Как в апреле росаОкропляет цветы.Он так тихо приникК ложу матушки-девы,Как в апреле росаОкропляет побеги.Мать и дева — одно,И подобной ей нет,Лишь одной ей даноНести Матери крест. Последовали шарканье ног в тяжелой обуви по промерзшей земле, покашливанья; потом они снова запели.Как Иосиф шел да по полюшку, и услышал онпесню ангела: Этот день, мол, будет днем рождения, днем рожденияИисуса Христа.Он не станет-де умыватися вином красным,ни вином белым,А умоется он водой чистою, водой чистоюда польют его.И не будет он облачатися в пурпур-золото,в злату мантию,Словно дитятко невинное, обрядят егов покрова белые.Не серебряной и не золотой будет люлька его,люлька первая,Будут ясли в хлеву, ясли жесткие его первоюколыбелькою.Как Иосиф шел да по полюшку, и услышал онпесню ангела,И в ту полночь родился сын, и он стал наш царь,царь небесный наш. — Я приглашу их в дом? — спросила Лиз. — Не то мясо подгорит.— Пусть они споют еще немного, — сказал Ралей. — Я люблю эти старинные песни. А мясо подождет, такое бывает разве что раз в году. И сидела Мария, и качала она дитя малоена коленях своих,Приходили волхвы, поклонялися и дары к ногамДевы складывали. Ряженые едва успели окончить вторую строку, когда Лиз вскочила на ноги.— Этой песни я не переношу! — вскричала она. — Я знаю, что будет дальше.— Это что-то новенькое, что тебе там не нравится? — спросил Ралей.Но Лиз уже отворяла двери.— Люди добрые, желаю вам счастливого Рождества. Заходите и будьте желанными гостями.Вошли шестеро мужчин и шестеро мальчиков в кожаных капюшонах, изображавших различных животных. Из-под длинных ослиных ушей, из-под остреньких кошачьих ушек и висячих ушей мастифов выглядывали раскрасневшиеся деревенские лица. Они выпили свой эль, провозгласили свои рождественские поздравления, добавляя странно занудными голосами: «Бог да благословит хозяина этого дома, а также его хозяйку, а также всех маленьких детей, собравшихся вокруг этого стола». Затем они удалились, чтобы повторить свое представление где-нибудь в другом месте.— Интересные эти маски, — сказал Ралей, снова усаживаясь вместе со всеми за стол. — Вроде бы к Рождеству они не имеют никакого отношения, однако это один из древнейших обрядов.— Может быть, он имеет какое-то отношение к животным в стойле, — заметила Лиз, проследив внимательно, все ли необходимое есть у ее гостей.— Марта говорила мне, что на Рождество в полночь все животные становятся на колени. Но это неправда, папа, в прошлое Рождество я до поздней ночи не спал, чтобы самому убедиться в этом, — сказал Уолтер.— Не думаю, чтобы животные имели хоть какое-то представление о времени, — сказал Ралей, — однако это забавно.— Это то же самое, что рассказ о том, как двумя рыбами и пятью хлебами накормили пять тысяч человек, — очень серьезно заявил Уолтер, — я в это никогда не мог поверить.Ралей рассмеялся, а Лиз кинула на него недовольный взгляд.— Что за дурацкие разговоры в рождественский вечер, — сказала она. — Ты должен верить, что Бог может сделать все.— Тогда он мог бы поставить животных на колени.— С какой стати? Может, он сознавал, как нехорошо и глупо с твоей стороны так поздно не спать, и поэтому не позволил им опуститься на колени. А сейчас займись своим ужином и перестань болтать.Лорд Комптон обратился к хозяину:— Странную вещь я услышал перед самым нашим отъездом. Строго между нами, но меня торжественно заверили, что Харингтон, крестник королевы, отправил шотландскому Якову рождественский подарок, лампу с надписью: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» «Помяни меня, Господи, когда приидешъ в Царствие Твое!» — Это слова разбойника, распятого вместе с Иисусом Христом. Евангелие от Луки, глава 23-42.

Подходящая надпись, но самое замечательное в ней то, чьими устами она была вымолвлена.— Вора, — улыбаясь, сказал Кобхэм.— Это ужасно, — сказал Ралей, — ее величество ведь еще даже не слегла в постель. Что бы она сделала, если бы услышала это?— Ничего. Ей не до этого. Кроме того, нечего нам дожидаться, пока трон опустеет. Об этом мы и хотим потолковать с вами.— Это будет концом эры, и мне очень жаль королеву. Таких, как она, уже не будет. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯДВОР В ХЭМПТОНЕ. МАРТ 1603 ГОДА Скипетр и коронуПора отбросить в сторону.Они с лопатой и косойСравняются во прахе, под землей. Несмотря на холода и собственную, все возрастающую слабость, королева повелела двору отправиться в Хэмптон, а сама поместилась в двух хорошо протопленных комнатах, откуда Ралей когда-то вытащил ее на прогулку в парк. Оглядываясь назад, на тот далекий день, Елизавета думала, что тогда она была еще молодой и здоровой женщиной. Хотя и с трудом, ее величество еще могла передвигаться. Индейские порошки больше не помогали ей, потому что Елизавета все больше и больше увлекалась ими. Она не могла принимать пищу и иногда сидела целый час за столом, обхватив руками бокал с вином, и затем отставляла его в сторону нетронутым.Ее болезнь пробудила нездоровый интерес к ней, и старые непристойные байки свободно гуляли по дворцу. Например: она родила Лестеру дочь, и теперь та замужем за французским принцем и будет претендовать на трон. Или: ее сын от Ралея был задушен при рождении тут же, в Хэмптоне. Или: Беркли и Уолсингем поимели удовольствие с ней и не требовали никакого вознаграждения за это. Но даже если до нее и доходило что-то из этих сплетен, она не подавала виду: никто не был повешен, никого за уши не пригвоздили к позорному столбу, никому не отрубили руки. Погруженная в меланхолию, вызволить из которой ее никто не мог, королева готовилась к смерти. Все думали, что она уже никогда не покинет своих апартаментов, но в один прекрасный день, когда под порывами ветра дым вздымался над огнем в каминах и колыхались гобелены на стенах, одна из фрейлин прошептала другой:— Как она?— Умирает, — ответила другая.Елизавета встала.— Я вовсе не умираю, бесстыдницы. Как вы посмели сказать такое?— Да нет, ваше величество, не вы. Это графиня Ноттингем умирает.— Графиня? О, леди Хоуард. Почему мне ничего не сказали? Если в такую дьявольскую погоду мне слишком холодно, чтобы выйти наружу, так, значит, со мной можно обращаться как с умалишенной? Притащите мне еще одну шаль. И, вы там, притащите сюда еще и мужчину. Лучше Ралея, если найдете его. Он, наверное, изнывает возле своей поблекшей женушки, но поищите его. Да поскорей.Срочно призванный Ралей отложил небольшую книжку меланхолической поэзии, которую читал, и поспешил к королеве. Слова одного из четверостиший поэмы, которую он впервые читал в этот день, застряли у него в голове и преследовали его. О, смертные! Дано вам в жизни сейСмотреть, как я лежу здесь, рыцарь прежних битв;Венчает все — и процветание, и спесь -Наш смертный час, своим путем прибыв.А вслед ему спускается тьма тьмы,И звон колоколов к вечерне кличет всех. Проходя по галереям под порывами ледяного ветра, он подумал, что королева прожила долгую жизнь, но ничего утешительного не было в этой мысли.Королева приветствовала своего фаворита словами:— Вот до чего я докатилась, Уолтер, — приходится просить, чтобы мне подали руку. Проведи меня к леди Хоуард. Мне сказали, что она умирает.— Боюсь, ваше величество, что так оно и есть.Тело королевы, закутанное в шали, казалось, было не больше, чем тело ребенка, а рука, которую она просунула ему под локоть, стала тонкая до прозрачности, кончики пальцев посинели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31