Всю ночь пировали большой пир у царя. Уйма выпитого, горы всего поедено, а теперь тяжесть в голове. Да и во всем теле противная какая-то ломота. Под утро разошлись. Еще не все и разошлись-то! Кое-кто и сдвинуться с места не смог, остался заночевать на царевом дворе.
- Эй, ты, друг, где ты? - услыхал за своей спиной приветливый оклик Вешняков.
Вздрогнул. Оглянулся. Тяжело грохая сапогами, кто-то спускается вниз по лестнице.
- Ба! Малюта, чего не спишь?
- Эй, брат! Позавидуешь тебе, - рассмеялся Малюта. - Дай-ка и я. Перекрестившись, он снял с себя кафтан и рубаху. - Гоже, гоже!
- Холодно! Зуб на зуб, Григорь Лукьяныч, не попадает... - бормотал Вешняков, напяливая на себя рубаху. - Видать, старость приходит...
- Не лукавь, парень. Будешь лукавить - черт задавит... - погрозился на него пальцем Малюта, прищурив мутные с похмелья глаза.
- Полно, Лукьяныч... Кабы я кривил душой - у царя-батюшки в слугах не был бы... Три десятка уже на свете прожил, немало...
- Оно так. Ну, ладно, иди, иди, не остынь, мотри, застудиться недолго...
Громко отдуваясь, начал растирать себя снегом бородатый, лобастый Малюта. Его волосатое, веснушчатое тело стало красным, могучие скулы вздулись от напряжения. Сложения он был крепкого - невысок ростом, плотный, плечистый. Лицо скуластое, монгольское: при улыбке серые глаза, прикрытые чуть заметными ресницами, скрывались в складках кожи; в едва заметных щелках остро чернели зрачки.
Малюта имел привычку при разговоре втягивать шею в плечи, в то же время подаваясь лицом вперед, словно обнюхивая воздух.
На царев двор въехали дровни, окруженные всадниками, во главе которых гарцевали Василий и Григорий Грязные.
Проворным движением Малюта надел рубаху, накинул кафтан, поспешно заглянул в сани.
- Ба! Василий! Кого это тебе господь бог послал?
Грязной важно, сверху вниз взглянул на Малюту, усмехнулся:
- Орел мух не ловит. Везу царю знатный подарок.
Малюта с любопытством осмотрел со всех сторон дюжего детину, старавшегося укрыть лицо в тулупе. Виден был только длинный красный нос.
- Гляди, сколь сух и нелеп.
- Не человек, а колокольня.
- Сказывай, кто?
- Ладно, узнаешь... Иноземец... Тайное дело... государево.
- Веди покудова в подклеть... Там тепло... Пущай обогреется, произнес Малюта, с деловым видом еще раз осмотрев незнакомца, отвернулся, брезгливо плюнул: "Господи, што же это такое?"
- Не плюй, Малюта, любопытный это человек.
Неторопливо, вразвалку, стал подниматься Малюта по лестнице во дворец.
Вешняков сидел в своей горнице и тянул из чаши теплое сусло.
- Милости просим! Помогай! - приветливо улыбнулся он, указывая на скамью около себя.
- Благодарствую!.. Помолюсь сначала.
Малюта помолился, сел, чинно принял из рук Вешнякова чашу с суслом:
- Приволок царю гостинец наш друг, Василий Григорьевич...
- Знаю. И царю ведомо. Дацкий мореход.
- Видать, не худо у нас, - идут к нам? Шлитте, Крузе, Таубе, Штаден...
- Отщепенцы. Королям своим плохо служили.
- Ой, не верю! Не верю, штоб за свой труд человек угодил в хомут. Не спроста, ой, не спроста лезут к нам!.. Своему королю плохо служили, а чужому будут служить лучше? Время не такое, штоб всем верить. Бешеное время! Все короли когти выпустили, людишек своих засылают в иные страны... Поживы ищут. Словно псы голодные, по кусочкам разрывают землю божию.
Малюта задумчиво погладил своей большой, веснушчатой рукой лоб. Вздохнул.
- Чего уж тут иноземцы? Своим ныне веры нет. Вона дьяк Самойла... Што старая лиса, - мордой землю втихомолку рыл, а хвостом заметал... Из царевой казны деньги царевым ворогам пересылал, за рубеж... Опальным людям, изменникам помогал... Есть такое слово: не всяк спит, кто храпит. Не верь никому, друже! Я никому не верю.
- Страшно так-то! Бывал я во всех походах с государем Иваном Васильевичем. Видел много разных людей, и будто...
Вешняков вдруг замолчал.
Малюта нахмурился.
- Што "будто"? - сердито переспросил он.
- Будто не приходилось видеть злоумышления...
- Перекрестись! Што ты? Того и не думай, и не говори. Бывал и я в царевых походах, но злых людей немало видывал в войске. А ныне и вовсе. Вон дьяк Самойло показал, будто деньги своровали у него лихие люди... А пойманный нами на засеке чернец под пыткою покаялся, что-де пятьсот ефимков, найденных у него, получены от Самойлы, штоб передать их в Вильне боярину Повале Митреву... Вот и думай!.. Чудом и царя-то бог уберег, враги-бояре, знать, убоялись всенародства... Рука не поднялась... А заговор был. Сам знаешь.
Послышался стук в дверь.
Вошел Василий Грязной.
- Мир сиденью вашему!
- Бог спасет, Василь Григорьич!.. Аль замерз?
- Когда батюшка государь примет нас?
- Сказывал батюшка государь: сидел бы ты и дожидался. Хлебни сусло! Теплое, душу греет, сердце радует. Да уж и то сказать: света божьего не видит государь: либо послов принимает, либо грамоты королям отписывает...
- Редку неделю не гостит и на Пушечном, - сказал Малюта.
- И скоро ль у нас война кончится!.. - вздохнул Вешняков.
- Не нашего ума то дело, - угрюмо хлопнул ладонью по столу Малюта. Не вздыхай. Государю от вздыхальщиков и без тебя проходу нет.
- Деревня опустела, обедняла, - продолжал Вешняков. - В середу был я в Мазилове, спрашиваю одного старика: "Как дела, дед?", а он зубы оскалил, смеется: "Живем хорошо, колос от колосу - не слыхать голосу; копна от копны - три дня езды!" Передал я царю его слова.
- Ну, а царь што?
- Винит приказы. Плохо-де вотчинам дозор чинят. Землю-де мало боронят, не радеют о хлебе бояре...
- А бояре болтают нивесть что про царя. Винят его: людей, мол, не жалеет... - вставил свое слово и Василий Грязной. - Народ-де заморил...
- Слыхал и я тоже, будто этак, - сказал Вешняков. - Войне наперекор идут. Мешают.
- Войне помешать, - стало быть, Русь потерять... Того и нужно Жигимонду, того он и добивается... Кто не уразумел сего, - горе тому! Лучше бы он не родился на белый свет. А который уразумел, да идет против того на плаху... голову рубить! - стукнув кулаком по столу, прорычал Малюта.
И Вешняков и Грязной, взглянув на него, испугались его звериных щелок-глаз... Стиснутые скулами, откуда-то издалека смотрели глаза Малюты. Подавшееся вперед лицо покрылось бледностью, челюсти застучали, как в лихорадке. Он вскочил со скамьи и, отвернувшись от собеседников, стал молча глядеть в окно, поводя носом, как бы обнюхивая воздух и к чему-то прислушиваясь.
Вешняков и Грязной в страхе переглянулись.
Керстен Роде предстал перед царем.
Иван Васильевич до этого окропил "святой водой" ту горницу, в которой он тайно принимал бродягу-чужестранца, закрыл занавесками иконы, что бывало при совершении самых грешных дел. Корсара сопровождали Грязной, Малюта и толмач Михаил Алёхин.
Керстен Роде не привык унижаться. Соблюдая изысканную учтивость, Роде любил втайне рассматривать королей и всяких земных владык, как своих данников. Самого себя мнил он королем из королей, владыкою человеческих жизней и полновластным хозяином чужого добра. При взгляде на какого-либо короля или вельможу ему было не безынтересно, сколько он, Керстен Роде, мог бы получить выкупа за оную персону, кабы она попала ему в руки.
Царь с усмешливым недоумением осмотрел корсара с ног до головы. Ему понравился бравый, могучий вид морского разбойника.
Толмач по приказу Ивана Васильевича спросил Керстена Роде, кто он.
- Кто я, где родился, кто мой отец - не ведаю. Знаю одно: морская бездна - мать моя; море - мои кости, мое сердце, мое тело, моя кровь, и думается мне, что море станет и моей могилой. Если мирно дышит ветер и волны тихо перешептываются, - я постоянно слышу одно и то же: "Когда же ты, Керстен, наконец, послужишь и морскому царю?"
Ответ корсара понравился Ивану Васильевичу. Он рассмеялся, переглянувшись с Малютой, которому Керстен также пришелся по душе.
- Спроси его, пошто бежал он в Москву.
Толмач перевел вопрос царя. Корсар низко поклонился, приложив ладонь правой руки к сердцу.
Своею заморскою учтивостью Керстен, обтянутый в черный бархат, с золотым ожерельем на шее, с руками в драгоценных перстнях, с золотой серьгой в виде полумесяца на правом ухе, напомнил царю иностранных именитых гостей, посещавших Москву. И показалось Ивану Васильевичу смешным, что разбойник с виду мало чем отличается от них.
Ответ корсара был кроток и почтителен:
- Прежде морского царя хочу послужить его величеству московскому государю.
Царь, совсем повеселевший, велел спросить корсара: не был ли он в родстве с каким-нибудь королевским домом.
Керстен ответил:
- Да, был, ваше величество.
Иван Васильевич расхохотался. Малюта и Грязной зажали рты рукой, чтобы тоже не расхохотаться в присутствии царя.
- Пускай поведает о том, как то было, - кивнул царь толмачу.
- На далеком, горячем море есть остров. Там люди черные, эфиопы... С ними я подружился, и король их почел великою честью для себя иметь такого благородного зятя, как я... Морские бури разлучили меня с моей королевой... Увы, великий государь, больше уже мне не суждено вернуться в то царство! И королевич эфиопский так и не увидит своего отца.
Иван Васильевич, слегка улыбаясь, со вниманием выслушал рассказ Керстена и шепнул на ухо Грязному, чтобы поместили его на Посольском дворе в особой палате и держали бы с почетом, не как обыкновенного иноземца, да присматривали бы: не было бы опасности его жизни от ворогов царевых.
- Беру тебя на свою, государеву, службу. Но должен ты крест целовать в верности московскому царю и грамоту цареву выполнять совестливо.
Алёхин перевел ему слова Ивана Васильевича.
Керстен Роде низко поклонился.
Царь сказал:
- Мои корабли по пути в аглицкое и другие государства терпят постоянные обиды от польских, свейских и аламанских пиратов. Те разбойники грабят неповинных, вольных купцов из многих христианских государств, убивают, и корабли их и все товары в полон берут и злодейским способом мучают, и убытки им и нашему царскому величеству причиняют многие. Того ради будь нашим корабленником, защитником наших и дружественных нам иноземных мореплавателей. Будешь ли? Тебе ведомы разбойничьи повадки, и ты сумеешь побить тех пиратов.
Керстен Роде, подняв правую руку, поклялся, что он принимает как ниспосланный ему самим вседержителем дар - служение на море такому великому и славному государю. Весь мир почитает московского великого князя Ивана Васильевича, ибо он прямой наследник достохвальных римских кесарей.
Василий Грязной чуть было не прищелкнул языком от восторга: "Ах, мошенник! Твои речи да богу в уши! Сам Николай-угодник не угодил бы царю лучше этого морского разбойника!"
Иван Васильевич с видимым удовольствием и царственно снисходительной улыбкой выслушал речь Керстена Роде, допустив его даже облобызать свою царскую руку.
- Василий, накажи Басманову - отписал бы он с Висковатым жалованную грамоту сему корабленнику и чтобы допрежь того явился ко мне для совета.
Грязной стал на колени, поклонился царю.
В сопровождении Грязного и толмача Алехина корсар удалился из царевой палаты.
После его ухода царь велел поскорее принести кувшин для омовения рук и тщательно вымыл ту руку, которую облобызал корсар.
Малюту Иван Васильевич оставил в палате.
- Ну, Григорий Лукьяныч, что молвишь?
- Твоя воля священна, государь!.. - поклонившись, ответил Малюта. Однако не могу о том промолчать, батюшка Иван Васильевич, не надежен он, да и все немцы, што льнут к нам, скрытую корысть имеют, и не верю я им.
- Не верю и я им, Лукьяныч. Но государю не столь прискорбно терпеть обман от чужеземцев, сколь от своих вельмож. Подбери-ка корабленнику надежных людей. Не худо бы со Студёного моря своих мореходов ему в помощь дать. Они бы нашу снасть оберегали и были бы нашим глазом при нем. Пушкарей поставить вельми искусных в стрелянии. Да следи, чтобы всё в тайне было. Не болтали бы о кораблях и об атамане... Пускай Жигимонд ничего не знает о том. Королева Елизавета имеет своих корсаров, испанский король тако ж, и свейский, и аламанский, - почто нам в загоне быть? Позаботься там...
- Слушаю, великий государь!..
На следующий день Малюта держал тайный совет со своим другом боярином Алексеем Даниловичем Басмановым, прославившимся под стенами Казани, Нарвы и Полоцка.
Дело предстояло решить нелегкое.
Царь всему миру объявил:
- Море мы отвоевали. Оно наше, и Нарвы никому не отдадим. Плавали мы по морям с древних пор, будем плавать и впредь.
Надо поставить на корабли таких людей, которые бы смогли богатырствовать на море, оружием защищать суда, как свои, так и чужеземные, ведущие торговлю с Москвой. Эти люди должны быть преданными своему государю, отважными, ловкими в бою, хорошими матросами и пушкарями.
Керстен Роде обещал найти в Нарве нужных людей из чужеземцев, привычных к плаванию на море, но царь пожелал, чтобы на московских кораблях было побольше его подданных.
Хлопот было много.
Иван Михайлович Висковатый и Алехин составили на имя Керстена Роде обширную грамоту. Московский великий князь и царь всея Руси Иван Васильевич жаловал "дацкого" морехода Керстена Роде "Атаманской" властью над московскими кораблями; в грамоте были перечислены те обиды и утеснения, что претерпело "нарвское плавание" от литовских, немецких и свейских каперов на Балтийском море.
В этой грамоте говорилось:
"...Наше царское приказание атаману Керстен Роде и его товарищам и помощникам силою врагов взять, поймать, убить или в полоне держать, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего царского величества грамоты... А нашим воеводам и всяким приказным людям и иным всяким, кто бы ни был, того нашего атамана Керстена Роде и его скиперов-товарищей и помощников в наши пристанища, где ни буди, - на море и на земле, - в береженьи и чести держать, запасу или что им надобно, без зацепки, как торг подымет, продать и не обидеть".
Царь Иван велел написать, что Керстен Роде отныне не разбойник и не вор, а его, царского величества, слуга, доверенный человек, взятый на службу царем не для "морского разбоя", но для доброго береженья послов и торговых людей, "кои из заморских городов в Нарву плывут и из нее уплывают в свою землю".
Снарядить и оснастить корабли для Керстена Роде велено было боярину Лыкову. Человек бывалый, Лыков изъездил Европу из конца в конец. Воеводе нарвскому, а также строителю пристанищ Шастунову наказано было присмотр за отправкою кораблей иметь.
Висковатый посетил Курбского накануне его отъезда в Дерпт.
Андрей Михайлович подробно расспросил его о переговорах царя с польско-литовскими послами. Он от души смеялся над упорством Ивана Васильевича, сотни раз повторявшего, что "Лифляндская земля - извечная вотчина его прародителей, русских князей". Курбскому казалось "несусветным чудачеством" и требование его о признании королем Сигизмундом за ним царского титула.
- Величайший князь он, а не царь, - холодно произнес Курбский. - Чего ради возвеличиваться, да и от других требовать, чтобы тебя возвеличивали?! Сигизмунд горд и политичен.
Мужественное, открытое лицо Курбского, по природе слегка насмешливое, покрылось пятнами от волнения, когда Висковатый рассказал, как настойчиво требует царь выдачи отъехавших в Литву бояр, князей и дьяков.
- Ну, а что Макарий?
Висковатый с улыбкой развел руками:
- Што великий князь, то и Макарий. Нету уж ноне тех иерархов... Подмял под себя святую церковь наш великий князь. Макарий! Жмется он, как истый иосифлянин, к князю... Прав Вассиан: холопами стали попы. Будто ты его, Андрей Михайлович, не знаешь! Не спроста он возвел на соборе в святые великого князя Александра Ярославича... Царь того князя своим прямым прародителем почитает... И ныне повсюду его образа красуются... Черный народ тем деревяшкам молится...
Курбский с улыбкой покачал головой:
- Невскому князю и я молюсь. Храбрый воин; спас он нашу матушку Русь!.. Знатно бил он лифляндских князей... И народ за то его почитает. Головы неповинным он не усекал. Землю оборонял не ради честолюбия, не ради алчности и причуд. Гордынею своею не красовался... Поистине святой князь!..
При этих словах Курбский набожно перекрестился.
Висковатый не стал спорить, он перевел разговор на другое.
- Дожили мы с тобою, Андрей Михайлович, - наш царь-государь даже с разбойниками дружбу свел, между нами будь сказано.
Висковатый под большим секретом рассказал князю о появившемся при царском дворе корсаре и о том, что Иван Васильевич тайно снаряжает ему караван кораблей. Каково доверие?! Своих воевод таким доверием не облекал.
- Дивлюсь я, сколь неразборчив великий князь в людях! - пожал плечами Курбский. - Обождем, как на сию разбойную затею взглянет литовский король. Ведете переговоры о мире, а сами корабли готовите для нападения?.. Худое дело задумано. Все короли всполошатся, коли узнают. Уронит наш великий князь свой сан и свое имя, погубит родину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9