Ночная прохлада вливается в комнату. Он дышит, дышит, дышит... Садится у самого окна и вдруг понимает, что плачет. У него никого нет, кроме Натки, а она его бросила! Как - никого? А Ольга, а сын? Да, конечно, только это совсем другое: о них он заботится и за них боится, а любит Натку одну-единственную. Как же случилось, что ее нет больше?..
Утром перепуганная Ольга вызывает врача, и начинается какая-то чушь: чем он болел в детстве, да нет ли у него астмы, да не страдал ли он аллергией? Диме смешно: он-то знает, в чем дело, но причина, по сегодняшним меркам, просто анекдотична. Любовь... Скажите, пожалуйста... Да разве можно назвать врачу такую смешную, несовременную такую причину?
Его везут на рентген - чисто, берут анализы - норма, снимают кардиограмму - сердце работает, как швейцарские патентованные часы. Так, значит, все хорошо? Все прекрасно! А у него меж тем пропадает голос - Дима хрипит и сипит, почти шепчет. Ольга разворачивает бурную деятельность: полоскания, ингаляции - через каждые два часа, куриный бульон, паровые котлетки - прямо в постель. Она варит кисель из черной смородины, подает в чайничке клюквенный морс. Засыпая и просыпаясь, Дима неизменно видит то спину ее, то большой, мягкий живот, обтянутый выцветшим, в цветочек, халатом, то курносое, озабоченное лицо, склонившееся над ним, то болтающиеся в вырезе халата груди, когда, перегнувшись через него, Ольга подтягивает сползшую чуть не до пола простыню. Он старательно взращивает в себе благодарность - и он благодарен ей до смерти! - но измученное сердце рвется туда, на другой край Москвы, где в маленькой комнате, на седьмом этаже серого, невзрачного дома сидит и горюет единственная в мире женщина. Пушистые, как у детей, ресницы, темные фиалковые глаза, широкие, вразлет, брови... Такая красивая, юная не по годам - может, потому, что давно развелась и не мается с нелюбимым мужем? Медвежонок, что ты наделал? Он бы ей позвонил - улучил минутку, - но голос... Услышит его хрип - испугается. А вдруг бросит трубку? Тогда уж точно - не любит. А так все-таки есть надежда...
"Послушай, я тебе все объясню, - уговаривает он Натку. - Ну скажи, как бросить Ольгу? Она ведь даже теперь не работает: закрыли лабораторию, спровадили до срока на пенсию. А Игорь - знаешь - женился, приходит раз в две недели, и то не всегда. И друзей у нее, настоящих, как у тебя, нет, и жить без меня, как ты, она не умеет. У тебя так много всего: мама, Леночка, твои изобретения, а у нее только я и остался. Натка, помилосердствуй!"
- Дмитрий, выпей бульон. Не кривись, не кривись! Пей - выздоравливай!
Ольга садится на край постели - раскраснелась и собою довольна. На подносе большая глубокая чашка.
- Достала курицу, даже две! Открывай шире рот, а то закапаешь простыни. В магазинах - шаром покати! "Реформа, реформа... Надо отпускать цены..." Так отпускайте, чего тянуть? Может, хоть что-то появится!
Она тараторит без остановки, блестящее от крема лицо светится энтузиазмом. "Уход за больным супругом, - мысленно комментирует Дима. Рада, что немощен и лежу пластом? Рада, что весь в твоей власти? Господи, какая же я сволочь!"
- Олечка, пойди отдохни.
Через неделю забежал Костя. Притащил помидоры, оранжевые, сочные абрикосы, обрушил на друга ворох политических новостей.
- Где это видано: целых два президента!
- Так ведь Ельцин - президент только России, - просипел возражая Дима.
- Только! - фыркнул Костя. - Россия - и есть Союз, даже столица у нас одна. Помяни мое слово: вот-вот что-то будет...
Он как раз собирался поделиться с другом своими на эту тему глубокими соображениями, но Дима прохрипел:
- У тебя есть конверт?
- Какой конверт? - опешил Костя.
Дима судорожно схватил его за руку.
- Костя, прошу, умоляю! У нас тут через квартал почта. Сбегай, купи штук пять, нет, десять...
Он закашлялся, задыхаясь, и откинулся на подушки. Как же он раньше-то не додумался? Он напишет ей, все объяснит, он вернет ее, пока не поздно!
3
- Значит, так, дуй в бухгалтерию, заказывай деньги, билет. В общем, знаешь. За неделю управишься?
Натка кивает.
- На всякий случай выписал аж десять дней, - не замечает начальник ее понурости. - Завидую: июльская Ялта! Жара, море, публика легкомысленная не то что в Москве. Ты там, смотри, не влюбись!
Вадим, как всегда, полон энергии, хотя каждодневные перемены бранит неустанно.
- Погляди, что там у них происходит. Постарайся понравиться: тебе с ними работать - года два, три. А там ты у нас опять что-нибудь напридумываешь.
Он вдруг затормаживает торопливый бег слов, внимательно смотрит на безмерно усталую Натку. Что с ней такое?
- Эй, - обнимает ее за плечи, - ты меня слышишь?
- Ага.
- Натусь, - осторожно интересуется Вадим, - что-то стряслось? Как мама?
- Ничего.
- А Леночка?
- На Белом море. Там вся их группа.
- Вот как? - искусственно оживляется Вадим. - И что же они там делают?
- Там у них биостанция. Что-то, должно быть, делают.
- Хорошо устроились! - преувеличенно радуется Вадим. - Белое море, белые ночи...
Но все его восторги падают в пустоту: Натка как неживая. Галя, помнится, намекала на какой-то неудачный роман с женатиком. Уж эти мне южные встречи... Эх, девочки, девочки, все наши мужские страсти не стоят единой вашей слезинки. А ведь самой хорошенькой была на курсе, да и сейчас хороша. Что же ей так отчаянно не везет?
* * *
- А у нас Зиночка! - радостно встречает Натку мама. - Кушать хочешь? Мы как раз обедаем.
- Да я обедала на работе.
- Эй, сестра, - высовывается из кухни разгоряченная Зина, - а я тут все беляши поела, не возражаешь? Вкуснотища - не оторваться!
- Ты бы, Зиночка, предупредила, что забежишь, - сокрушается мама. - Я б испекла побольше - для Ларочки.
- Ларка у нас теперь замужняя дама, отпочковалась, - хохочет Зина. Сама пусть старается!
- Ну-ну, - как всегда, соглашается с ней мама. - Вы, девочки, тут поболтайте, а я прилягу: что-то спина разболелась.
Натка нехотя садится к столу; кофе она, пожалуй, выпьет.
- Ты чего такая смурная? - веселится сестра. - Ну прямо как мой драгоценный! После этих его закидонов совсем сбрендил! Целыми днями молчит, как немой, а по ночам, представь, курит в кухне. Ромео...
- А с Катей больше не видится?
- Пусть бы попробовал, я б ему показала! - мгновенно свирепеет Зина.
- Слушай, - задумчиво смотрит на нее Натка, - дело прошлое, но тот твой сердечный приступ...
- А как же! - покатывается со смеху Зина. - Лажа, конечно! Ларка, кстати, и подсказала: "А ты, мать, заболей! Я отвалю на дачу, а у тебя что-то с сердцем. Призови спасти!" Новое поколение уж как-нибудь нас поумнее; своего не упустят, не отдадут!
Натка молчит.
- Ну, что? - кричит Зина. - Вовку, что ли, жалеешь?
- Нет, - коротко отвечает Натка.
- А то я не вижу! - расходится Зина. - Ты б еще ее пожалела, блядищу эту! Оно и понятно: рыбак рыбака видит издалека!
Намек оскорбительно ясен... Нет сил слушать Зину, нет сил спорить и ссориться.
- Слушай, я уезжаю в Ялту, в командировку. Через неделю, на десять дней. Возьмешь маму?
Вопрос риторический: мама у них совсем старенькая, и недавно был приступ, маму давно не оставляют одну. Зина умолкает на полуслове, черные выпуклые глаза обжигают Натку негодующим взглядом.
- Куда, интересно, я ее дену?
- Как - куда? - теряется Натка. - К себе...
- На голову, - ядовито подсказывает Зина.
- Почему на голову? У вас же три комнаты.
- Ну и что? - взвивается Зина. - Сосчитала! У меня, между прочим, есть муж, ему покой нужен, он и так нервничает. Зачем ему чужая старуха?
- Тише, - пугается Натка. Встает, закрывает плотнее дверь.
- Да она глухая, - отмахивается от сестры Зина.
- С чего ты взяла? - обижается за маму Натка.
- Ну не совсем, конечно, - смягчается Зина. - Послушай, - ей в голову приходит блестящая мысль, - а ты откажись! Так и скажи: не с кем оставить мать.
- Но ведь у мамы две дочери, - напоминает Натка. - И Вадим это знает.
Она смотрит на Зину во все глаза, она не верит своим ушам: разве можно не пустить человека в его собственный дом? И не просто человека мать... Конечно, можно! Сколько об этом написано и рассказано, но чтоб у них, в их семье...
- Тебе-то что, - поджимает губы Зина и становится вдруг старой и удивительно похожей на мать, когда та сердится. - У тебя же нет мужа. Вот ты и ухаживай!
- А я и ухаживаю, - сдержанно говорит Натка, - но сейчас уезжаю.
- Так не уезжай! - орет Зина. - Сколько раз повторять! Пусть кто другой едет!
- Зина, - утомленно вздыхает Натка, - мне очень трудно сейчас! Так кстати эта поездка...
- Ага, - торжествует Зина, - я так и знала! Небось сама напросилась!
- Нет, что ты, - пугается Натка. - Ведь это мой завод, за мной закреплен, разве не помнишь? А сейчас они собираются делать блоки...
- Скажи, что не с кем оставить мать, - талдычит свое Зина.
- Да как же - не с кем? - не понимает Натка, и от ее растерянного, удивленного взгляда Зина срывается окончательно: наивность этой дурочки просто бесит!
- Не возьму я ее к себе, поняла? - говорит она четко. - Ишь, надумала: кормить третий рот! Старухи всех раздражают!
- Какие старухи? Какой третий рот? - ужасается Натка.
- Не привязывайся к словам!
- Ну хорошо, - сдается Натка, у нее что-то совсем нет сил - давление, что ли, упало? - Хорошо. Поживи тогда тут, у нас. Я набью холодильник, оставлю денег. Маме одной нельзя: она боится. Ты только ночуй, ладно?
- "Ладно..." - передразнивает Зина. - Чтоб он рванул к своей бляди?
- Зина, прошу, ты же знаешь: я не переношу мата... Никуда твой Володя не денется, они, конечно, давно расстались: такое ведь не прощается...
- Ах, скажите, какие нежности! Все прощается! Эта сука только обрадуется!
Бог мой, и это ее сестра, дочка их общей матери! Несчастная страдалица, всеми жалеемая, опекаемая... А как же иначе? У Натки изобретения и патенты, сплошные успехи, а бедняжка Зина сидит на полставки в библиотеке и вяжет. Правда, всегда неплохо получал Володя, но все равно от Наткиных крупных денег чуть ли не половину - Зине: на куртку, сапоги, модный чешский жакет. Она вроде особенно и не просила, но как-то так повелось: Зина модница, Зина красавица, Зине все надо. А как умеет она радоваться обновкам! Прибегает в новом жакете, крутится перед зеркалом, бросается на шею сестре, призывая всех радоваться с ней вместе. Все и радуются. Но скоро ей опять чего-нибудь не хватает.
Что-то не то они делали? В чем-то ошиблись? Зина вообще-то многого не понимает, чужие беды не чувствует - это Натка всегда с горечью понимала. Надо, наверное, ей объяснить, растолковать, в конце концов есть какие-то правила. Впрочем, правил Зина не признает.
- Понимаешь, - старается говорить ровно Натка, - работать по моим чертежам решили в Ялте. Дают целый цех, понимаешь? Это мое, кровное...
- Понимаешь, понимаешь, - передразнивает ее Зина. - Тоже мне, изобретатель!
- Да, а что? - У Натки падает голос: неужели Зина завидует?
- Ничего... - Губы сжаты в узкую, злую линию, щелочками стали выпуклые глаза. - Откажись, и все. Вадим твой друг, пусть войдет в положение.
- Но какое положение, Зина? Ведь всего десять дней! А хочешь, живи здесь с Володей.
- Нет. Ясно? - Зина тверда как скала. - Хитрая какая! Сама - на море, а я как дура с маменькой? Нет, поняла? Как хочешь, так и устраивайся! Хоть увольняйся!
- А на что я буду жить? - ахает Натка.
- Ну есть же у тебя какие-то сбережения.
Зина встает, резко отшвыривает чашку, так же резко толкает стул и выходит. Окаменевшая Натка слышит, как открывается дверь маминой комнаты.
- Мамуль, я пошла: супруг мой небось заждался. Дай-ка я тебя поцелую.
- Детка, чего ты такая красная? Вы там, случайно, не ссорились?
- Нет, мамочка, что ты...
Хлопает входная дверь, и наступает звенящая тишина. В кухню, шаркая шлепанцами, входит мама, осуждающе покачивая головой.
- Как Зина к нам ни придет, всегда ты ее расстроишь...
"Есть же у тебя какие-то сбережения..." Да если б и были, разве проживет она без работы? Никогда не могла, а уж теперь... Вот-вот превратятся во что-то реальное ее чертежи... Ожило, сдвинулось наконец... Потому что дешево, экономично. Потому что настало время! И надо спешить Натка чувствует это так остро, что не спит ночами. Все вокруг зыбко и шатко, все меняется, разрушается... Надо спешить!
Она возвращается в комнату, стелет постель. Свежий ветер дует в окно, но ей все равно жарко. Обидно и жарко. И еще - страшно: некому рассказать, пожаловаться - она сама бросила Диму. Телефон звонил и звонил, а она не снимала трубку. Потом воцарилась оглушительная тишина: Лена уехала, Дима смирился. Может, и рад, что все она взяла на себя, оставалось лишь подчиниться. Наверное, рад... Конечно...
Господи, что она натворила! Натка сбрасывает с себя одеяло - не думать, не вспоминать... Не получается... Тоскует душа, и мучает, терзает непослушная плоть: что-то жжет изнутри, тянет низ живота. Натка борется изо всех сил, стараясь убить, уничтожить любовь. Только как ее уничтожить? Говорят, уйдет сама. Что ж она не уходит? Говорят, должно пройти время. Так сколько же нужно ждать?
Намучившись, истосковавшись, Натка проваливается в тяжелый сон. Через час просыпается как от удара: ей снилась Зина - кричит, как всегда, и чего-то требует, - и там, во сне, Натка чувствует, что не в силах больше такое терпеть, не желает! Злое лицо, перекошенный в крике рот... "Не хочу, не могу больше!" С этой мыслью и просыпается - в ужасе, что всю жизнь терпела. "Зина - наш крест", - вздохнула однажды мама. Но почему - наш? Кто и зачем заставил Натку нести этот крест вместе с мамой?.. Ладно, об этом после. Сейчас надо решать с Ялтой. Что делать? Может, вызвать Лену? Первая ее экспедиция... И как объяснить, почему? Стыдно. Леночка и так многое понимает - подросла и начала понимать. Однажды расплакалась:
- Зачем ты отдала свою шубу тетке? Не хочу ходить в таком страшном пальто!
- Но папа тогда купил мне новую.
- Ну и что? У тебя дочь росла!
- От Зины как раз уходил Володя.
- А он всю жизнь от нее уходит!
- Что такое ты говоришь?
Пристыдила, успокоила. Лена с доводами матери вроде бы согласилась, тетку, как водится, пожалела, но странно так призадумалась: возраст у нее был такой - переходный, критический.
Через несколько дней спросила:
- А почему на день твоего рождения тебе никогда ничего не дарят? Ты тетке - всегда, а она тебе - нет.
- Ну почему? Что-то дарит.
- Ага, записную книжку.
- Потому что у меня как раз вся исписалась.
- Потому что она стоит рубль.
- Как тебе, дочка, не стыдно? Разве дело в деньгах?
- Нет? А тогда почему она их у тебя всегда заранее просит? Перед каждым своим днем рождения. И перед Ларкиным.
- Так ведь не умею я покупать - так, чтоб им нравилось. Вот мы и решили... Ну, любят они наряжаться! Это же ерунда, дочка, будь выше!
- Ты уверена, что надо быть выше?
Натка поворачивается на другой бок, ложится на спину, навзничь. Что же ей такое приснилось, что она сразу все поняла? Отчего-то раньше не понимала, а ведь это длилось годами, можно сказать, всю жизнь, и казалось таким естественным: Зине нужно, а ей не очень, у Зины беды и неприятности, а у нее нет. Но, конечно, если Натке понадобится... Вот и понадобилось. Даже не ей, матери. Нет, все-таки ей, потому что это ведь она, Натка, не может оставить мать... "Старухи всех раздражают..." Невозможно сказать так о матери... Нет, конечно, Зина одумается, это она так, сдуру...
Натка садится на постели, зажигает бра. Хорошо, что нет Лены и можно читать когда вздумается - даже глубокой, глухой ночью... Дима, Димочка, как мне без тебя плохо! Ты еще помнишь меня?.. А ведь старухи и вправду всех раздражают - чужие старухи. Вон Зина от своей отказывается, а он, если б на что-то решился...
- Знаешь, как мы намаялись - я, Ольга, Игорь... Последние годы теща то лежала в больнице, то приходилось ее забирать. А она уже ничего не помнила, не понимала, мы пришили к ее карману адрес, потому что сбегала из дому... Иногда казалось, что мы сами сходим с ума. Твоя-то мама еще молодец...
Конечно, ничего плохого с мамой пока что не происходит, но печали рядом с ней много.
- Так плохо спалось сегодня, - любит пожаловаться она утром. - А тебе?
- Да я ничего, - отвечает Натка и почему-то чувствует себя виноватой.
- Пощупай, какой у меня холодный нос. У нас в самом деле холодно?
- Да, прохладно, - врет Натка.
- Что-то кружится голова. А у тебя?
Подавив вздох, Натка соглашается с мамой: голова и у нее тяжелая видно, что-то с погодой... И у нее, оказывается, замерзли ноги, надо включить камин. Она вглядывается в маму, как в зеркало: это ведь ее не столь уж далекое будущее, это ей всегда будет холодно, у нее будут холодный нос и ледяные ноги... Жалость и страх - изо дня в день, постоянно измотали душу. Страх и беспрестанное ожидание. И не знаешь, что хуже: ждать, ждать и ждать или чтоб уж скорее все кончилось. А когда все кончится, тоска, говорят, такая... Особенно у того, с кем жила мама, а значит, и это выпадет на долю ей, Натке. Не думать, не думать. Что будет то будет. А пока - любить изо всех сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11