Любимую.
"... Летят утки-и-и и два гу-уся, ой"
(Это вытягивала Маринка, в своих городских компаниях она тоже эту песню пела и имела бешеный успех: пела истово, тоже по-деревенски).
Ой! Каво-о лю-юб-лю-ю, ни дажду-уся - а...
ПАПА И МАМА
В квартире Наташи стояла мрачная тишина. Квартира была веселенькой, простой, с некоторой претензией в прихожей: бра на стенах, красивая круглая вешалка, ящик для обуви, накрытый куском яркого паласа, два новых стула рядком и зер-кало с птичкой и цветочками, приколотыми к деревянной раме. Остальные три комнаты были обыкновенными, как у всех: стенка с книгами, телевизором и безделками, мягкая мебель-все, что во всех таких стандартных домах и стандартных квартирах.
Вот только комната Светланы Кузьминичны (так звали маму Наташи стройную, не очень красивую блондинку, которая, однако, при желании могла выглядеть очень эффектно) несколько отличалась по антуражу: два нешироких дивана, письменный стол, полки с медицинскими справочниками и книгами и резной настенный шкафчик с замысловатым замком, служивший её личной аптечкой, так как она была врачом. Лечащим врачом-венерологом очень опытным. Она тайно лечила на дому незадачливых мужчин и женщин, которые попадали, как говорят, в "непромокаемое" и через связи (тоже тайные) находили Светлану Кузьминичну, и она их лечила и вылечивала, а уж если было невозможно, то подлечивала до сносного состояния.
Люди к ней ходили непростые, простые брались на учет в дис - пансере и шли своим скорбным путем.
Здесь же все было - профессиональная тайна и деньги немалые и подарки, подарки недешевые. Так Светлана Кузьминична поддерживала материально свою непутевую семейку.
Светлана Кузьминична была женщина высокоморальная. Особенно, конечно, доставалось морали дочери, которую она безумно любила и также безумно мучила. Такой у неё был характер. Хотела она, естественно, добра, но таким жестким способом это добро впаривала, что близкие просто падали от её нравоучений и сказов о том, что бывает, когда делаешь плохо и как бывает, когда делаешь хорошо.
Система оплаты у Светланы Кузьминичны была такая: за само лечение деньги, а в конце, если она объявляла человека полностью здоровым (ну, это было, конечно, не всегда, смотря какая болезнь) обозначалась последняя плата - за тайну, лекарства, ласковость, уход и т.д. - подарок. Кольцо, цепочка, браслет, и другое подобное. Только не духи, не цветы и уж, конечно, не конфеты. Иногда вместо подарка была какая-нибудь серьезная услуга.
Вот и сейчас она ждала такого "подарка" - услуги, так как быстро и эффективно вылечила одного немалого человека от довольно-таки противной болезни.
Касалась эта услуга мужа, его работы за границей. Алек - сандр Семенович когда-то славно ездил в загранку, начинал в МИДе. А теперь сидит в резерве, надо ему было поссориться со вторым секретарем, а это известно всем - кто. И поссорился из-за политики. Глупость какая! Светлана политику не принимала, не понимала и ею не интересовалась. Ей нужен был её дом, в нем - благополучие, чем и старалась она заниматься. Одна! Муж - не помощник, Натуся ещё маленькая...
Вот в такой дом, свой дом, и должна была вскоре прибыть помятая и, увы... Наташа.
...И ДОЧКА.
Наташа уже минут пять стояла у двери: боялась позвонить (ключей ей не давали, да она их и не требовала, это ей было до сегодняшней минуты ни к чему). Теперь бы ей ключи тоже не понадобились, потому что она была уверена, что в квартире никто не спит и обстановка такая, что лучше не идти. На миг вдруг возникла сумасшедшая мысль: кинуться к лестничному окну, только быстро, чтобы не успеть передумать и... Но как примчалась эта мысль, так её Наташа и испугалась: она реально, почти физически почувствовала ужас, который возникает уже там, за окном, и боль-пусть мгновенную, но, наверное, такую страшную! Нет! Мама говорит, что это грех!
Надо сразу начать врать. Врать не давая им опомниться.
А что врать? Хорошо еще, что она не сказала, что идет к Марине,пусть Марина будет в стороне и Шурик тоже. Имя это болезненно отозвалось в сердце, сразу застучало в голове, заломило виски, но сейчас она об этом не должна думать. О, как хотелось бы Наташе ворваться, кинуться маме на грудь и долго плакать и рассказать все-все, до капли. А потом выслушать, что скажет мама, и никогда больше не делать ни одной ошибки в жизни.
Однако представив себе такую сцену, Наташа сразу же поняла, что это нереально, что мама, может быть, тут же умрет. Короче,правду говорить ни под каким видом нельзя. Девочки, общежитие, приезд деревенских родственников с самогоном, Наташе, подливают. Все отключаются и просыпаются рано утром еле дыша. Мужчин, парней, мальчиков вообще не было, даже поблизости... Примерно так надо лепетать.
Итак, она звонит. Дверь открылась тут же, как будто мать стояла за ней вплотную, - так и было, Светлана Кузьминична прилипла к двери, слушая ход лифта и вздрагивая от звука открывающихся дверей, ей все казалось, что лифт в ЭТОТ раз везет её девочку, единственное любимое по-настоящему существо на белом свете.
Когда Светлана увидела свое чадо - зеленого цвета, в помятом бывшем новеньком платьице, с синяками под глазами, какую-то тряссущуюся, но ЖИВУЮ! - то вместо того, чтобы зарыдать и кинуться детенышу на шею, как она собиралась сделать, только бы дочь была жива и с нею ничего не случилось, мама заверещала, как резаная курица, и совсем не то, что в случае счастливого возвращения собиралась сказать:
Где ты была? По каким канавам валялась и с кем? (Конечно, Светлана так не думала, но злость на дочь, на себя за свою тряску от страха занесла её в подобные высказывания.) Посмотри на себя! На кого ты похожа! И позволь спросить, что ты делала до семи утра! И не ври! Я все узнаю!
Мать стояла у входной двери, не пропуская Наташу в дом, та ожидала всего, но все-таки расплакалась и стала бормотать то, что придумала. Конечно же, Светлана хотела верить своей Наташе и увы, уже верила, но стращать была обязана и вылить наружу все свои ночные страхи и страдания.
- Что ты несешь? Какие родственники из деревни? Самогон? Ты что, алкоголичка? Что это у вас за группа? Надо узнать! И я узнаю! Спаивать детей! Отец! Саша! Ты слышишь? Иди сюда! Посмотри, на кого похожа твоя дочь!
Отец вышел из комнаты, глянул на дочку, которую, кстати, любил не меньше, чем Светлана, только не так истерично, а, как бы поточнее сказать, с некоторой долей благодушной лени, в силу характера. Глянул и увидел, что дочь в плачевном состоянии. Александр Семенович носом выпивающего человека почуял запах перегара (от девочки!) сильного спиртного и увидел какую-то облезлость, похмельную синеву на лице, трясущиеся руки.
...Да-а... Сегодня Светка, кажется, права: дочурка погуляла серьезно. И брехаловка, что без парней. Но нельзя же так гноить Наташку сейчас, она, того и гляди, упадет! И он решил, что ребенка надо пока защитить, а уж потом...
- Свет, да не ори ты как резаная! Кругом всех перебудишь (он знал этот аргумент и им пользовался теперь!). Соседям незачем знать, что у нас тут происходит.
Светлана только было хотела выпулить очередную обойму, как тут же заткнулась, - что же это она? Славит свою дочь на весь дом?
Но совсем сдаваться не собиралась и стала шипеть:
А позвонить? Позвонить не могла? Мы все милиции с отцом перетрясли (хотя отец запретил, и этого не было)!
Наташа прошептала, что телефон только у дежурной, а они все заснули...
Отец перебил ее:ребенок, как я понимаю, впервые напился с подружками,так? Со всеми это случается. Хоть раз. Вот, Света, дочь наша сильно поумнела, теперь её калачом не заманишь спиртное хлебать.
Наташа кивнула, и в этом кивке и взгляде на отца была благодарность, пусть думают, что они перепились. Это теперь звучит как невинная шалость.
- Что ты говоришь! Какие слова! - возмутилась Светлана Кузьминична.
- Ну как? Я верно говорю, Наташка? А то мама меня, видишь, останавливает (Наташа опять кивнула).
Наташа почувствовала, что скандал идет на убыль, и слезы, которые она еле сдерживала, полились ручьем. Не выдержала и Светлана, вдруг как птица на рассвете, встрепенулась:
Тебя никто не обидел?
Наташа сквозь слезы посмотрела на отца с надеждой. И он отреагировал на этот просящий взгляд: пусть, Свет, она пойдет и поспит. Отец чуял, что дочери надо остаться одной.
Наконец-то Наташа попала в свою комнату. Казалось, что ушла она из неё ну, по крайней мере, месяц назад, - столько произошло за это время и такая другая теперь её комната! Будто вместе с тем, что изменилась она, - а она изменилась - стала другой и комната - враждебной, что ли, чужой, настороженной, - она не понимала окончательно, - но не такой, как ДО.
А мать с отцом сидели молча в столовой-гостиной, спальне от - ца, и молчали, думая об одном, но по-разному. Наконец после длительного молчания, Светлана спросила:как ты думаешь, там мальчишек действительно не было?
"...Откуда я знаю? Думаю, были", - подумал отец, но вслух сказал другое: откуда там мальчишки? Конечно, в техникуме они учатся, но ты разве слышала, чтобы Наташка хоть кого-нибудь с интересом называла, она так и говорит: мальчишки. Да и что им эти пятнадцатилетние сопляки.
Светлана обернулась к мужу, глянула в его слегка заплывшие, но попрежнему ярко-голубые глаза и спросила:
Думаешь, ничего все?
Он похлопал её по спине, поцеловал куда-то в волосы и шепнул:
Да успокойся ты... Наташка настолько ребенок и настолько нервная, что здесь бы уже надо было "скорянку" вызывать. Ты что! Не знаешь себя! А дочь - это твоя дочь.
Светлана успокоилась и, чтобы совершенно прийти в себя, пошла поглядеть - ревизовать свои "сокровища", которые она собиралась подарить Наташе: во-первых, к совершеннолетию, а во-вторых, к свадьбе и рождению ребенка. "Господи, - шептала она, - хоть бы попался хороший, добрый человек и вышла она замуж. Тогда бы она, Светлана, успокоилась, и у неё началась бы нормальная жизнь, потому что сейчас, когда Наташка так оформилась, повзрослела и похорошела, она ни минуты не имела покоя."
Наташа проснулась, когда было уже темно. Потянулась, сначала не вспомнив ничего, но темный проем окна и тишина в квартире как-то толкнули её мозг, и он заработал. В комнате было просто темно, а стало ещё и гадко. Гадко было в постели, гадкой была головная боль и муть, поднимающаяся из желудка, гадкой была боль в ТОМ месте. Вся она была мерзкая. Так просто и гнусно все произошло.
А что же романтическая любовь? Где она? В книгах, которые она с трудом одолевала с маминым неусыпным участием. Значит, после всех романтических бесед под луной или без, после милых кафе с кокетливой болтовней, после сладких поцелуев где-нибудь у двери при провожании и т.д. - всегда вот такое? Конечно. Постель, в постели тебя хватают, терзают и засо - вывают эту штуку, при этом бормоча совершенно неуместные с этой штукой слова! Наташа вздрогнула от отвращения и к себе и к "любви", какой она её узнала. Но, может быть, есть другая любовь? Ведь вот Маринка говорила о сексе с придыханием и что это - кайф невероятный. Может быть, она, Наташа, просто ничего ещё не поняла, как же тут понять с первого, да ещё такого, раза. Но как ни крути, как ни вывертывайся, а все равно придет все к постели и этой некрасивой возне. И Наташа не хочет больше участвовать в этом грязном пыхтенье. Кому-то это нравится, но ей - нет. И замуж она не выйдет!
Но о том, что с ней случилось, никому. И Маринке ни слова.
Надо надеяться, что Шурик не станет болтать, хотя... И она решила позвонить ему, чтобы все поставить на свои теперешние места.
ШУРИК, КАК ОН ЕСТЬ
Шурик тоже проспал весь день и проснулся сначала в радужном настроении, но потом, вспомнив, что он понатворил спьяну - несколько загрустил. Правда он немного развеселился от смешноты ситуации: обеих трахнул и, кажется, ни одна, ни другая не знают об этом, только если не созвонились и, как все бабы, не растрепали об этом.
Но пока лучше притихнуть, не звонить, не проявляться, посмотреть.
И в эту самую минуту зазвонил телефон, Шурик хотел было не поднимать трубку, но решил полюбопытствовать, кто это. В трубке появился голосок Наташи.
...Та-ак, начинается. Надо отправить её. Сразу. Она что, ду - мает, что он теперь только с ней шататься будет? Это же с тоски можно помереть.
А Наташа быстро говорила следующее:
Не узнали? Это Наташа. Здравствуйте. Мы с вами вчера виделись у Марины. Я не знаю ваших планов (вот оно! Сейчас начнет вязаться. Шурик был готов повесить трубку, потом как-нибудь, когда охота придет, объяснить, что разъединили и у них сломался телефон аж на две недели. Надо будет Катьку подучить, как отвечать), но если они хоть как-то касаются меня, то прошу вас не беспокоиться (Шурик даже привстал от такого непонятного захода...) и никогда мне не звонить и никогда ко мне при встрече, случайной, иных у нас не будет, не обращаться. Короче, мы с вами не знакомы, я понятно говорю? (Да, - квакнул Шурик, не приходя в себя от изумления), а Наташа так же быстро, не давая ему вставить слово, продолжала: я это говорю потому, что после вчерашнего вечера вы мне противны и отвратительны!
И трубка была повешена, а Шурик лежал недвижимо на тахте и не мог придти в себя от острого чувства стыда, да, увы - стыда, хотя Шурик и стыд - понятия несовместимые.
ВРЕМЯ - ДОЛЖНИК АККУРАТНЫЙ
Марина затаилась. Так будет лучше. Шурик не звонил. Наташка - тоже. Ну и не нужны они ей.
Может, Шурик в минуту нежности и сподобился исповедоваться Наташке?
Ее сейчас волновала другая проблема: бабка Пелагея свет
Власьевна. Она Маринке надоела до упора. И все её беды с мужиками из-за Пелагеи. Сразу видят: однокомнатная. И бабка какая-то торчит. "Нянька"! Да кто сейчас в этих нянек верит: вымерли, как динозавры. Родственница, настоящая родственница из деревни, вот что думают. А ей это на кой?
Марина быстро выбила себе отгулы, сдала в ломбард кольцо, - денег-то не густо, хоть она бабкины и заарканила, но ведь не вечные. Да и на книжку положила, на срочный вклад. Накупила для деревни дефицита - колбасы, мяса, масла, детям сладостей и отправилась в Супонево, по дороге проклиная все и всех. Хоть села! Но два часа до Волока тащиться, а там на автобус народу тьма, еле с барахлом своим влезла, и весь почти час простояла на собственных ногах, хорошо ещё туфли на низком надела. А там ещё два километра пилять пехом да на горочку!
Когда она вошла к тетке, то плюхнулась прямо на терраске и слова не могла вымолвить. Ей все обрадовались. Лариска заскакала вокруг - чайку, морсу, поесть чего, редкая Марина здесь была гостья. Племяши стояли в сторонке, стеснялись: двое-тринадцать и восемь, девка и парень. Симпатичные, только одеты, конечно, черт-те как.
Марина стала разгребать подарки: у всех глаза загорелись. Все пришлось впору, а если чуток и нет, то Лариска - шитвица отменная. Конфеты встретили с радостью, но с большей - колбасу. Лариска растрогалась:
- Молодец ты, Маринка, самый дефицит привезла. Ой, да и мясо, и сосиски! Мы этого уж давно не видим. Я все чего-то болею, на больничном, говорят, в больницу надо ложиться на исследование, а куда я этих брошу, вот так и перемогаюсь: день-два на работу выйду, а там опять в койку, кашель замучил.
Маринка пила, ела в три горла, кивала головой. Когда надо, строила лицо, какое надо, а сама думала: "вот подвезло - теперь бабка здесь незаменимая. И придумывать не надо - приехала, мол, просто погостить, а тут вот что..."
- Слушай, Ларис, - твердым голосом заговорила она, - я тебя спасу!
- Как, Маришка, как? - заволновалась Лариса. - Сил совсем не осталось, чувствую, надо в больницу, а все тяну. Куда мне при таком раскладе в больницу.
- Короче и ещё короче, - сказала Марина, пристукнув ладонью по столу. - Я к вам бабу Пелагею привезу. Она ещё ой-ой. Здоровенькая, бойкая и характер, какой надо. И она сама все о деревне последнее время вспоминает. Даже при Саньке говорила про то, что сюда хочет.
Лариска аж зашлась, порозовела, а то была бледно-желтая, - руками замахала: да ты что, Маришка, а ты как же? Ведь работаешь дни и ночи, Санька рассказывал (а ещё что Санька рассказывал?) Ведь тебе без Пелагеи труба, кто сготовит? Нет, я несогласная, как-нибудь, может, оклемаюсь...
- Ага, - сказала осуждающе Марина, - будешь вот так дома ломить и нервы тратить, а болезнь тебя забирать? Ты, не дай Бог, ещё помрешь, а что? Вовремя за болезнь не возьмешься, все может случиться. И куда твои эти пойдут? По миру. А я - человек самостоятельный. Подумаешь, домашнего борща не поем, вечером белье замочу, а через денек постираю, ну, квартиру пореже буду убирать. Это, тетка моя милая, не смертельно. А вот тебе свой хороший человек нужен.
Лариска рыдала. Действительно, это был выход. Палагу она зна - ла, как положительную, добрую, но строгую женщину, а уж если она сама хочет сюда, в деревню, значит, время пришло к родным местам идти. А боли у нее, Лариски, конечно, очень сильные, она все терпит днем, чтоб ребята не заметили, не пугались, а ночью корежится, кашляет в подушку, черемуховый цвет пьет, чай с липой, в лес ходит продышаться, но все равно - это не больница:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
"... Летят утки-и-и и два гу-уся, ой"
(Это вытягивала Маринка, в своих городских компаниях она тоже эту песню пела и имела бешеный успех: пела истово, тоже по-деревенски).
Ой! Каво-о лю-юб-лю-ю, ни дажду-уся - а...
ПАПА И МАМА
В квартире Наташи стояла мрачная тишина. Квартира была веселенькой, простой, с некоторой претензией в прихожей: бра на стенах, красивая круглая вешалка, ящик для обуви, накрытый куском яркого паласа, два новых стула рядком и зер-кало с птичкой и цветочками, приколотыми к деревянной раме. Остальные три комнаты были обыкновенными, как у всех: стенка с книгами, телевизором и безделками, мягкая мебель-все, что во всех таких стандартных домах и стандартных квартирах.
Вот только комната Светланы Кузьминичны (так звали маму Наташи стройную, не очень красивую блондинку, которая, однако, при желании могла выглядеть очень эффектно) несколько отличалась по антуражу: два нешироких дивана, письменный стол, полки с медицинскими справочниками и книгами и резной настенный шкафчик с замысловатым замком, служивший её личной аптечкой, так как она была врачом. Лечащим врачом-венерологом очень опытным. Она тайно лечила на дому незадачливых мужчин и женщин, которые попадали, как говорят, в "непромокаемое" и через связи (тоже тайные) находили Светлану Кузьминичну, и она их лечила и вылечивала, а уж если было невозможно, то подлечивала до сносного состояния.
Люди к ней ходили непростые, простые брались на учет в дис - пансере и шли своим скорбным путем.
Здесь же все было - профессиональная тайна и деньги немалые и подарки, подарки недешевые. Так Светлана Кузьминична поддерживала материально свою непутевую семейку.
Светлана Кузьминична была женщина высокоморальная. Особенно, конечно, доставалось морали дочери, которую она безумно любила и также безумно мучила. Такой у неё был характер. Хотела она, естественно, добра, но таким жестким способом это добро впаривала, что близкие просто падали от её нравоучений и сказов о том, что бывает, когда делаешь плохо и как бывает, когда делаешь хорошо.
Система оплаты у Светланы Кузьминичны была такая: за само лечение деньги, а в конце, если она объявляла человека полностью здоровым (ну, это было, конечно, не всегда, смотря какая болезнь) обозначалась последняя плата - за тайну, лекарства, ласковость, уход и т.д. - подарок. Кольцо, цепочка, браслет, и другое подобное. Только не духи, не цветы и уж, конечно, не конфеты. Иногда вместо подарка была какая-нибудь серьезная услуга.
Вот и сейчас она ждала такого "подарка" - услуги, так как быстро и эффективно вылечила одного немалого человека от довольно-таки противной болезни.
Касалась эта услуга мужа, его работы за границей. Алек - сандр Семенович когда-то славно ездил в загранку, начинал в МИДе. А теперь сидит в резерве, надо ему было поссориться со вторым секретарем, а это известно всем - кто. И поссорился из-за политики. Глупость какая! Светлана политику не принимала, не понимала и ею не интересовалась. Ей нужен был её дом, в нем - благополучие, чем и старалась она заниматься. Одна! Муж - не помощник, Натуся ещё маленькая...
Вот в такой дом, свой дом, и должна была вскоре прибыть помятая и, увы... Наташа.
...И ДОЧКА.
Наташа уже минут пять стояла у двери: боялась позвонить (ключей ей не давали, да она их и не требовала, это ей было до сегодняшней минуты ни к чему). Теперь бы ей ключи тоже не понадобились, потому что она была уверена, что в квартире никто не спит и обстановка такая, что лучше не идти. На миг вдруг возникла сумасшедшая мысль: кинуться к лестничному окну, только быстро, чтобы не успеть передумать и... Но как примчалась эта мысль, так её Наташа и испугалась: она реально, почти физически почувствовала ужас, который возникает уже там, за окном, и боль-пусть мгновенную, но, наверное, такую страшную! Нет! Мама говорит, что это грех!
Надо сразу начать врать. Врать не давая им опомниться.
А что врать? Хорошо еще, что она не сказала, что идет к Марине,пусть Марина будет в стороне и Шурик тоже. Имя это болезненно отозвалось в сердце, сразу застучало в голове, заломило виски, но сейчас она об этом не должна думать. О, как хотелось бы Наташе ворваться, кинуться маме на грудь и долго плакать и рассказать все-все, до капли. А потом выслушать, что скажет мама, и никогда больше не делать ни одной ошибки в жизни.
Однако представив себе такую сцену, Наташа сразу же поняла, что это нереально, что мама, может быть, тут же умрет. Короче,правду говорить ни под каким видом нельзя. Девочки, общежитие, приезд деревенских родственников с самогоном, Наташе, подливают. Все отключаются и просыпаются рано утром еле дыша. Мужчин, парней, мальчиков вообще не было, даже поблизости... Примерно так надо лепетать.
Итак, она звонит. Дверь открылась тут же, как будто мать стояла за ней вплотную, - так и было, Светлана Кузьминична прилипла к двери, слушая ход лифта и вздрагивая от звука открывающихся дверей, ей все казалось, что лифт в ЭТОТ раз везет её девочку, единственное любимое по-настоящему существо на белом свете.
Когда Светлана увидела свое чадо - зеленого цвета, в помятом бывшем новеньком платьице, с синяками под глазами, какую-то тряссущуюся, но ЖИВУЮ! - то вместо того, чтобы зарыдать и кинуться детенышу на шею, как она собиралась сделать, только бы дочь была жива и с нею ничего не случилось, мама заверещала, как резаная курица, и совсем не то, что в случае счастливого возвращения собиралась сказать:
Где ты была? По каким канавам валялась и с кем? (Конечно, Светлана так не думала, но злость на дочь, на себя за свою тряску от страха занесла её в подобные высказывания.) Посмотри на себя! На кого ты похожа! И позволь спросить, что ты делала до семи утра! И не ври! Я все узнаю!
Мать стояла у входной двери, не пропуская Наташу в дом, та ожидала всего, но все-таки расплакалась и стала бормотать то, что придумала. Конечно же, Светлана хотела верить своей Наташе и увы, уже верила, но стращать была обязана и вылить наружу все свои ночные страхи и страдания.
- Что ты несешь? Какие родственники из деревни? Самогон? Ты что, алкоголичка? Что это у вас за группа? Надо узнать! И я узнаю! Спаивать детей! Отец! Саша! Ты слышишь? Иди сюда! Посмотри, на кого похожа твоя дочь!
Отец вышел из комнаты, глянул на дочку, которую, кстати, любил не меньше, чем Светлана, только не так истерично, а, как бы поточнее сказать, с некоторой долей благодушной лени, в силу характера. Глянул и увидел, что дочь в плачевном состоянии. Александр Семенович носом выпивающего человека почуял запах перегара (от девочки!) сильного спиртного и увидел какую-то облезлость, похмельную синеву на лице, трясущиеся руки.
...Да-а... Сегодня Светка, кажется, права: дочурка погуляла серьезно. И брехаловка, что без парней. Но нельзя же так гноить Наташку сейчас, она, того и гляди, упадет! И он решил, что ребенка надо пока защитить, а уж потом...
- Свет, да не ори ты как резаная! Кругом всех перебудишь (он знал этот аргумент и им пользовался теперь!). Соседям незачем знать, что у нас тут происходит.
Светлана только было хотела выпулить очередную обойму, как тут же заткнулась, - что же это она? Славит свою дочь на весь дом?
Но совсем сдаваться не собиралась и стала шипеть:
А позвонить? Позвонить не могла? Мы все милиции с отцом перетрясли (хотя отец запретил, и этого не было)!
Наташа прошептала, что телефон только у дежурной, а они все заснули...
Отец перебил ее:ребенок, как я понимаю, впервые напился с подружками,так? Со всеми это случается. Хоть раз. Вот, Света, дочь наша сильно поумнела, теперь её калачом не заманишь спиртное хлебать.
Наташа кивнула, и в этом кивке и взгляде на отца была благодарность, пусть думают, что они перепились. Это теперь звучит как невинная шалость.
- Что ты говоришь! Какие слова! - возмутилась Светлана Кузьминична.
- Ну как? Я верно говорю, Наташка? А то мама меня, видишь, останавливает (Наташа опять кивнула).
Наташа почувствовала, что скандал идет на убыль, и слезы, которые она еле сдерживала, полились ручьем. Не выдержала и Светлана, вдруг как птица на рассвете, встрепенулась:
Тебя никто не обидел?
Наташа сквозь слезы посмотрела на отца с надеждой. И он отреагировал на этот просящий взгляд: пусть, Свет, она пойдет и поспит. Отец чуял, что дочери надо остаться одной.
Наконец-то Наташа попала в свою комнату. Казалось, что ушла она из неё ну, по крайней мере, месяц назад, - столько произошло за это время и такая другая теперь её комната! Будто вместе с тем, что изменилась она, - а она изменилась - стала другой и комната - враждебной, что ли, чужой, настороженной, - она не понимала окончательно, - но не такой, как ДО.
А мать с отцом сидели молча в столовой-гостиной, спальне от - ца, и молчали, думая об одном, но по-разному. Наконец после длительного молчания, Светлана спросила:как ты думаешь, там мальчишек действительно не было?
"...Откуда я знаю? Думаю, были", - подумал отец, но вслух сказал другое: откуда там мальчишки? Конечно, в техникуме они учатся, но ты разве слышала, чтобы Наташка хоть кого-нибудь с интересом называла, она так и говорит: мальчишки. Да и что им эти пятнадцатилетние сопляки.
Светлана обернулась к мужу, глянула в его слегка заплывшие, но попрежнему ярко-голубые глаза и спросила:
Думаешь, ничего все?
Он похлопал её по спине, поцеловал куда-то в волосы и шепнул:
Да успокойся ты... Наташка настолько ребенок и настолько нервная, что здесь бы уже надо было "скорянку" вызывать. Ты что! Не знаешь себя! А дочь - это твоя дочь.
Светлана успокоилась и, чтобы совершенно прийти в себя, пошла поглядеть - ревизовать свои "сокровища", которые она собиралась подарить Наташе: во-первых, к совершеннолетию, а во-вторых, к свадьбе и рождению ребенка. "Господи, - шептала она, - хоть бы попался хороший, добрый человек и вышла она замуж. Тогда бы она, Светлана, успокоилась, и у неё началась бы нормальная жизнь, потому что сейчас, когда Наташка так оформилась, повзрослела и похорошела, она ни минуты не имела покоя."
Наташа проснулась, когда было уже темно. Потянулась, сначала не вспомнив ничего, но темный проем окна и тишина в квартире как-то толкнули её мозг, и он заработал. В комнате было просто темно, а стало ещё и гадко. Гадко было в постели, гадкой была головная боль и муть, поднимающаяся из желудка, гадкой была боль в ТОМ месте. Вся она была мерзкая. Так просто и гнусно все произошло.
А что же романтическая любовь? Где она? В книгах, которые она с трудом одолевала с маминым неусыпным участием. Значит, после всех романтических бесед под луной или без, после милых кафе с кокетливой болтовней, после сладких поцелуев где-нибудь у двери при провожании и т.д. - всегда вот такое? Конечно. Постель, в постели тебя хватают, терзают и засо - вывают эту штуку, при этом бормоча совершенно неуместные с этой штукой слова! Наташа вздрогнула от отвращения и к себе и к "любви", какой она её узнала. Но, может быть, есть другая любовь? Ведь вот Маринка говорила о сексе с придыханием и что это - кайф невероятный. Может быть, она, Наташа, просто ничего ещё не поняла, как же тут понять с первого, да ещё такого, раза. Но как ни крути, как ни вывертывайся, а все равно придет все к постели и этой некрасивой возне. И Наташа не хочет больше участвовать в этом грязном пыхтенье. Кому-то это нравится, но ей - нет. И замуж она не выйдет!
Но о том, что с ней случилось, никому. И Маринке ни слова.
Надо надеяться, что Шурик не станет болтать, хотя... И она решила позвонить ему, чтобы все поставить на свои теперешние места.
ШУРИК, КАК ОН ЕСТЬ
Шурик тоже проспал весь день и проснулся сначала в радужном настроении, но потом, вспомнив, что он понатворил спьяну - несколько загрустил. Правда он немного развеселился от смешноты ситуации: обеих трахнул и, кажется, ни одна, ни другая не знают об этом, только если не созвонились и, как все бабы, не растрепали об этом.
Но пока лучше притихнуть, не звонить, не проявляться, посмотреть.
И в эту самую минуту зазвонил телефон, Шурик хотел было не поднимать трубку, но решил полюбопытствовать, кто это. В трубке появился голосок Наташи.
...Та-ак, начинается. Надо отправить её. Сразу. Она что, ду - мает, что он теперь только с ней шататься будет? Это же с тоски можно помереть.
А Наташа быстро говорила следующее:
Не узнали? Это Наташа. Здравствуйте. Мы с вами вчера виделись у Марины. Я не знаю ваших планов (вот оно! Сейчас начнет вязаться. Шурик был готов повесить трубку, потом как-нибудь, когда охота придет, объяснить, что разъединили и у них сломался телефон аж на две недели. Надо будет Катьку подучить, как отвечать), но если они хоть как-то касаются меня, то прошу вас не беспокоиться (Шурик даже привстал от такого непонятного захода...) и никогда мне не звонить и никогда ко мне при встрече, случайной, иных у нас не будет, не обращаться. Короче, мы с вами не знакомы, я понятно говорю? (Да, - квакнул Шурик, не приходя в себя от изумления), а Наташа так же быстро, не давая ему вставить слово, продолжала: я это говорю потому, что после вчерашнего вечера вы мне противны и отвратительны!
И трубка была повешена, а Шурик лежал недвижимо на тахте и не мог придти в себя от острого чувства стыда, да, увы - стыда, хотя Шурик и стыд - понятия несовместимые.
ВРЕМЯ - ДОЛЖНИК АККУРАТНЫЙ
Марина затаилась. Так будет лучше. Шурик не звонил. Наташка - тоже. Ну и не нужны они ей.
Может, Шурик в минуту нежности и сподобился исповедоваться Наташке?
Ее сейчас волновала другая проблема: бабка Пелагея свет
Власьевна. Она Маринке надоела до упора. И все её беды с мужиками из-за Пелагеи. Сразу видят: однокомнатная. И бабка какая-то торчит. "Нянька"! Да кто сейчас в этих нянек верит: вымерли, как динозавры. Родственница, настоящая родственница из деревни, вот что думают. А ей это на кой?
Марина быстро выбила себе отгулы, сдала в ломбард кольцо, - денег-то не густо, хоть она бабкины и заарканила, но ведь не вечные. Да и на книжку положила, на срочный вклад. Накупила для деревни дефицита - колбасы, мяса, масла, детям сладостей и отправилась в Супонево, по дороге проклиная все и всех. Хоть села! Но два часа до Волока тащиться, а там на автобус народу тьма, еле с барахлом своим влезла, и весь почти час простояла на собственных ногах, хорошо ещё туфли на низком надела. А там ещё два километра пилять пехом да на горочку!
Когда она вошла к тетке, то плюхнулась прямо на терраске и слова не могла вымолвить. Ей все обрадовались. Лариска заскакала вокруг - чайку, морсу, поесть чего, редкая Марина здесь была гостья. Племяши стояли в сторонке, стеснялись: двое-тринадцать и восемь, девка и парень. Симпатичные, только одеты, конечно, черт-те как.
Марина стала разгребать подарки: у всех глаза загорелись. Все пришлось впору, а если чуток и нет, то Лариска - шитвица отменная. Конфеты встретили с радостью, но с большей - колбасу. Лариска растрогалась:
- Молодец ты, Маринка, самый дефицит привезла. Ой, да и мясо, и сосиски! Мы этого уж давно не видим. Я все чего-то болею, на больничном, говорят, в больницу надо ложиться на исследование, а куда я этих брошу, вот так и перемогаюсь: день-два на работу выйду, а там опять в койку, кашель замучил.
Маринка пила, ела в три горла, кивала головой. Когда надо, строила лицо, какое надо, а сама думала: "вот подвезло - теперь бабка здесь незаменимая. И придумывать не надо - приехала, мол, просто погостить, а тут вот что..."
- Слушай, Ларис, - твердым голосом заговорила она, - я тебя спасу!
- Как, Маришка, как? - заволновалась Лариса. - Сил совсем не осталось, чувствую, надо в больницу, а все тяну. Куда мне при таком раскладе в больницу.
- Короче и ещё короче, - сказала Марина, пристукнув ладонью по столу. - Я к вам бабу Пелагею привезу. Она ещё ой-ой. Здоровенькая, бойкая и характер, какой надо. И она сама все о деревне последнее время вспоминает. Даже при Саньке говорила про то, что сюда хочет.
Лариска аж зашлась, порозовела, а то была бледно-желтая, - руками замахала: да ты что, Маришка, а ты как же? Ведь работаешь дни и ночи, Санька рассказывал (а ещё что Санька рассказывал?) Ведь тебе без Пелагеи труба, кто сготовит? Нет, я несогласная, как-нибудь, может, оклемаюсь...
- Ага, - сказала осуждающе Марина, - будешь вот так дома ломить и нервы тратить, а болезнь тебя забирать? Ты, не дай Бог, ещё помрешь, а что? Вовремя за болезнь не возьмешься, все может случиться. И куда твои эти пойдут? По миру. А я - человек самостоятельный. Подумаешь, домашнего борща не поем, вечером белье замочу, а через денек постираю, ну, квартиру пореже буду убирать. Это, тетка моя милая, не смертельно. А вот тебе свой хороший человек нужен.
Лариска рыдала. Действительно, это был выход. Палагу она зна - ла, как положительную, добрую, но строгую женщину, а уж если она сама хочет сюда, в деревню, значит, время пришло к родным местам идти. А боли у нее, Лариски, конечно, очень сильные, она все терпит днем, чтоб ребята не заметили, не пугались, а ночью корежится, кашляет в подушку, черемуховый цвет пьет, чай с липой, в лес ходит продышаться, но все равно - это не больница:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34