Как иногда стремительно меняется жизнь. Еще вчера Маша лежала убитая горем, ей не хотелось жить. Тесная квартирка. Семейство Коловых, которое так и не стало ее новой родней. Непроходящее ощущение горя, пустоты бытия. И вдруг шумный и пыльный Петербург остался позади, таможня в Валкеасаари на границе Великого княжества Финляндского обозначила рубеж в жизни Маши Стрельниковой. Боль постепенно утихала, уступая место тихой печали. Родовой дом Корхонэнов был построен еще в средние века при шведских рыцарях. Тогда еще Выборгская земля, Терра Вибургенсис, принадлежала Шведскому королевству. На оконечности мызы, глубоко вдающейся в Финский залив, среди огромных сосен, гранитных глыб и скал, белого песка, притаился этот дом. Его мощный фундамент был сооружен из больших серых неотесанных валунов. Высокая двускатная крыша гордо красовалась среди могучих елей. Само здание много раз перестраивалось и достраивалось в соответствии со вкусами следующих поколений владельцев. Особой архитектурной изысканностью оно не отличалось, но поражало основательностью, мощью. Суровость внешнего облика дома скрашивалась легкой летней верандой, цветными стеклами, оранжереей, наполненной экзотическими растениями. По усадьбе были разбросаны затейливые беседки, скамейки, приземистые хозяйственные постройки. Мыза, врезавшаяся в залив, как бы притягивала россыпь островов. На ближайшем острове, куда был переброшен изогнутый мост, заботливые хозяева высадили плодовые деревья и кусты, которые, несмотря на суровый климат, прижились и понемногу плодоносили.
Комнаты дома были обставлены с большим вкусом и обстоятельностью. Старинная темная мебель, охотничьи трофеи – лосиные головы с ветвистыми рогами и медвежьи шкуры с оскаленными мордами, картины в пудовых рамах, неподъемные бронзовые канделябры, тяжелые бархатные занавеси на окнах и дверных проемах, скрипучие лестницы с отполированными за века перилами, огромные высокие постели с невесомыми перинами, разнообразное столовое серебро, переливающийся хрусталь, немногочисленная вышколенная прислуга, быстро и молча выполнявшая любое приказание, – все это великолепие привело Машу в величайшее замешательство.
В книгах ей приходилось читать о старинных аристократических домах, изысканной роскоши, трепетном сохранении вековых семейных традиций, но она и представить не могла, что ей доведется увидеть это наяву. К своему стыду, она должна была признать, что ее все это ужасно нравилось. Хотя перед отъездом Маша дала себе слово, что будет по-прежнему нести свой крест, отрекаясь от любых развлечений.
– Вас заинтересовали наши фамильные портреты? Тут несколько поколений Корхонэнов! – с гордостью произнесла хозяйка дома. – Этот кисти Финберга, а этот принадлежит самому Экману, отцу финской живописи.
Маше ничего не говорили незнакомые финские фамилии, но она вежливо продолжала изучать полотна на стенах. Особенно ей понравился парный портрет высокого молодого мужчины в охотничьем костюме и маленькой невыразимо прелестной женщины в шляпке с пестрым пером. Мужчина был широкоплеч, с резкими чертами лица, сердитым взглядом, а женщина – трепетная, точно птичка, пойманная суровой рукой охотника. Маша пригляделась. Господи, так это же баронесса!
– Да, вы угадали. Это мы с супругом вскоре после нашей свадьбы. Давно это было!
Маша хотела было спросить о покойном бароне, но хозяйка уже увлекла ее дальше. В доме было множество картин. Восхитительные романтические финские пейзажи Холмберга, сентиментальные идиллические виды братьев фон Райт.
– У вас здесь просто музей! – восхитилась гостья.
– Генрих любит искусство и сам немного занимается живописью.
– Генрих Теодорович рисует?
– Да, немного. Он брал уроки рисования, хотя в основном мой сын – самоучка. Но увлечение живописью – его тайна! Он сам, если захочет, расскажет вам об этом и, быть может, покажет свои работы!
Девушку захватила атмосфера старого дома, затерянного в глуши. Оторванность от большого города, это обступавшее мызу холодное море, голые скалы – произвели на нее неизгладимое впечатление. Вокруг простирались глухие леса. Вековые ели, огромные папоротники, валуны, невесть откуда взявшиеся посреди леса, словно их ненароком обронил какой-то гигант.
Хозяева окружили гостей необычайным вниманием. Каждой из них было отведено по отдельной комнате с огромной кроватью и бельем с вышитыми монограммами. Для Елизаветы Дмитриевны раз в неделю специально доставляли из источника минеральную воду, которая, как считалось, прекрасно влияет на ослабленное здоровье. Хозяйка дома каждый день лично приносила в комнаты гостей свежие цветы из оранжереи, а также графины с прохладительными напитками, столь необходимыми в жаркую пору. Маша и мать совершали прогулки и, если позволяла погода, посещали соседние острова. Молодой барон часто сопровождал дам, хотя, по собственному признанию, прогулок не любил. Обычно Генрих сидел на веслах, и всякий раз, когда они находились рядом, Маша чувствовала его нарастающее внутреннее напряжение. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что нравится Корхонэну, но в ее обугленной страданием душе не было места для нового чувства. Не приживется побег на выжженной почве.
Глава седьмая
Время текло незаметно. Сначала Маша считала дни, отмечая про себя срок пребывания в этом раю. А потом оставила. Какой прок, все равно к осени им с маменькой суждено вернуться к прежней жизни с ее повседневными заботами. Раньше унылый быт не очень тяготил. Она жила любовью, ощущением приближающегося счастья, и за этой яркой ширмой нестрашными казались все невзгоды и неурядицы. Дороговизна продуктов и дров, стоптанные ботиночки, маменькина озабоченность, сетования кухарки на жалованье, невыплаченное вовремя. Какие пустяки, ведь вечером она увидится с Мишенькой! Но теперь Миши нет и не будет никогда. Она уже почти свыклась с этой ужасной мыслью. В первые дни пребывания на Сиреневой вилле Маша мучительно долго писала письмо Коловым. Почему-то она не могла найти нужных слов, чтобы высказать свою глубокую печаль, объяснить, почему ее нет рядом с ними. Она писала, что ежеминутно вспоминает свою утрату, молится за упокой души Михаила. Однако каждый прожитый в усадьбе день все дальше и дальше отодвигал тоскливые переживания. Глядя поутру в окно на мерцающие воды залива, слушая шум сосен, плеск волн, пение птиц, она наполнялась удивительным покоем. День ото дня она становилась все умиротворенней и радостней. Лицо слегка загорело, приобрело свежий и здоровый вид, глаза снова блестели, а на устах все чаще гостила улыбка. Маша сама себе удивлялась, как быстро, непростительно быстро, она стала забывать погибшего жениха. Душевную боль точно рукой сняло. Порой ее охватывали безотчетный восторг, какое-то неуместное веселье. Девушка пугалась. Значит ли это, что она совсем бездушная, безнравственная особа, неспособная на длительное и прочное чувство? Ведь не прошло и месяца, как она поклялась, что будет верна памяти Миши до самой смерти! Усилием воли она заставляла себя вернуться в прежнее состояние, но душа не желала более страдать, хотелось радости и новых чувств! Но как это дурно, говорил разум, неприлично, постыдно! Не в силах разобраться в противоречивых чувствах дочь обратилась к матери.
– А что, мама, после смерти отца ты долго горевала, убивалась, тосковала?
– Видишь ли, деточка, – осторожно начала Елизавета Дмитриевна, – конечно, ощущение потери трудно оценить. Тебе сейчас кажется, что ты потеряла все, но внутренний голос говорит, что впереди еще вся жизнь, и надежда на счастье не покидает тебя, как бы ты ни гнала ее прочь. А для меня все ушло в могилу вместе с твоим отцом, но оставалась ты. Ты и стала моей надеждой. Тобой, твоим счастьем я жива и живу. Я не могла позволить себе долго горевать по мужу, горе опустошает, делает человека слабым и беспомощным. И что бы тогда стало с тобой?
– Простите, я случайно услышала ваш разговор!
Стрельниковы вздрогнули, они сидели на скамейке в тени высоких кустов сирени и не видели, как появилась хозяйка поместья.
– О чем вы печалитесь, Машенька? – продолжила баронесса. – Вам кажется, что вы неприлично скоро перестали горевать о погибшем женихе? Приняли мое приглашение и живете в свое удовольствие?
Маша густо покраснела, настолько точно Аглая Францевна сформулировала ее внутренние сомнения, которые она хотела бы все-таки сохранить в тайне.
– Вам нечего стыдиться. Ваши мучения понятны мне. Ведь я тоже прошла через боль утраты единственного возлюбленного, моего мужа. И когда новая любовь стала заполнять пустоту души, я, как и вы, испугалась.
– Новая любовь? – удивилась девушка.
– Да, природа не терпит пустоты. Душа не может не любить. Но мое сердце после смерти супруга стало принадлежать только одному человеку на свете, моему сыну, которого, как вы видите, я люблю совершенно безумно и не скрываю этого. Если бы у вас был ребенок, вы бы, подобно вашей матери, перенесли свое чувство на него. И терзались бы угрызениями совести, оттого что тоска проходит. Любовь, как лекарство, врачует нежными прикосновениями, словно зализывает раны. И ваша боль тоже постепенно пройдет, как глубокая рана, которая неизбежно затянется.
– Но я никого не люблю, кроме мамы, и вряд ли полюблю еще раз.
– Конечно, вы вправе лелеять свою печаль, но эта любовь может жить и вне вас, вашей души, и эта любовь другого человека будет столь же целительна. Только не нужно от нее отказываться!
Маша молчала, ей стало неловко, ее лицо все еще рдело краской смущения. Аглая Францевна улыбалась, глядя в сторону, показывая всем своим видом, что последние слова ни к кому из присутствующих не относятся. Елизавета Дмитриевна, не выдержав нарастающей неловкости, резко вздохнула. Слишком прямолинейным показалось ей высказывание приятельницы. В последнее время Генрих совершенно явственно стал выказывать Маше знаки своего расположения, и надо было быть абсолютно наивной или незрячей, чтобы не заметить этого.
Маша была так зачарована домом, окружающей природой, что словно ослепла. Вернее, она видела и не видела одновременно. Например, девушка всегда замечала, с каким вкусом одета хозяйка поместья. Аглая Францевна совершенно околдовала обеих Стрельниковых. Это была сама изысканность, само доброжелательство, вкус, такт, изящество, словом, образец для подражания! Девушка только диву давалась, как дама в летах может быть такой обворожительной. Единственно, что портило баронессу, так это ее неестественная худоба. Запавшие скулы, заострившийся нос, глубоко посаженные глаза – все это делало ее иногда похожей на какую-то хищную птицу. Особенно неприятными казались иссохшие руки с синими прожилками, поэтому баронесса редко показывалась без перчаток. Впрочем, ее глаза сияли и лучились, на губах играла мягкая улыбка, а тонкая талия и безупречная осанка и вовсе наводили на мысль о том, что перед вами не стареющая мать взрослого сына, а юная девушка. Зачарованная хозяйкой дома, Маша не уделяла достаточного внимания сыну. Хотя, казалось бы, девушка должна всегда учитывать, что в доме живет молодой неженатый мужчина. Она, не допуская и мысли о возможности нового чувства, в первое время, воспринимала Генриха Корхонэна как нечто вторичное, не слишком незначимое. Тем более что ей представлялось, в доме царит его мать, придавая смысл и суть жизни обитателей поместья. Но через некоторое время девушка начала понимать, что ее первые впечатления ошибочны. Генрих хоть и притаился в тени матери, но его настроения, желания, капризы и прихоти определяли настроение и поступки баронессы. Маша не могла его понять. Он производил сложное впечатление. Вернее, оно было настолько многообразным, что в конечном итоге совершенно невозможно было понять, что это за человек? При первой их встрече в Петербурге Корхонэн вел себя безукоризненно, каждый его жест свидетельствовал о великолепном воспитании, аристократизме. Его поступки, манеры, речь, одежда казались ожившей страницей любовного романа, где Генриху отведена роль идеального персонажа. В поместье барон переменился, он выглядел, на сей раз, человеком, проспавшим полжизни. Он медленно двигался, вяло участвовал в общей беседе, почти все время проводил в своих комнатах. Его рассеянный взгляд обретал остроту и пронзительность лишь при виде Маши. Не раз, почувствовав этот взор, девушка ежилась, ей становилось не по себе. Поначалу Маша поддерживала общение вовсе не с молодым человеком, а с его матерью, испытывая подлинное наслаждение от беседы со столь прелестной и образованной особой. И только по прошествии двух недель, когда гостьи освоились в поместье и вдвоем отправлялись на дальние прогулки, не боясь заблудиться, Генрих оживился и преобразился просто на глазах. Как-то раз Маша на закате дня решила пройтись вдоль берега. Мать к вечеру устала и прилегла отдохнуть. Дочь не стала тревожить ее. Елизавета Дмитриевна явно поправлялась, во всяком случае, вид у нее бодрый и цветущий. Бредя вдоль берега по песку, упиваясь тихим шепотом волн, которые подбирались под самые туфельки, Маша пребывала в сладостном спокойствии. Это ранее неведомое чувство теперь постоянно сопутствовало ей. Природа этих мест оказывала на нее просто волшебное воздействие. Ведь даже во времена своей счастливой помолвки с Михаилом она не испытывала такого удивительного, необъяснимого умиротворения. Маша прошла вдоль берега, потом свернула на тропинку, которая вела от залива к лесу. Огромные деревья сомкнулись над ее головой, таинственно зашелестели, зашуршали. Девушка остановилась, тропа терялась в высоком папоротнике. Вот незадача, не хватало еще заблудиться, а ведь она даже никого не предупредила, что уходит одна. Маша задумалась, пытаясь припомнить, как она шла. И тут вдруг непонятное шевеление привлекло ее внимание. Папоротник задрожал, в высокой траве неподалеку от девушки мелькнуло нечто большое и темное.
«О Боже! Волк!» – только и подумала она.
Тень метнулась с другой стороны. Существо двигалось большими кругами, приближаясь к Маше. Она бросилась бежать куда глаза глядят, спотыкаясь о корни деревьев, которые норовили ухватить ее и повергнуть на землю. Неведомый преследователь с тихим непонятным угрожающим звуком настигал ее. Она уже хотела звать на помощь, как вдруг прямо перед ней внезапно вырос Генрих.
– Ах какое счастье! Это вы! Спасите меня, тут волки! – Маша бросилась к барону.
Молодой человек, одетый в охотничий костюм, подхватил ее и удержал, иначе бы Маша упала.
– Вы напрасно уходите одна, пусть и не очень далеко, но все-таки не стоит этого делать. Места тут глухие, всякие звери водятся, в том числе и волки. Правда, тот, кто вас напугал, это совершенно иной зверь.
С этими словами он свистнул. Из густого папоротника и низких елок выпрыгнул огромный черный пес. Маша ахнула, такой большой и грозной показалась ей собака. Раскрытая пасть, острые клыки – разорвет одним махом, – кроваво-красный язык, настороженно торчащие уши, и глаза, блестящие, пронзительные, как у самого Генриха.
– Что же ты, Лайен, испугал нашу гостью? – укоризненно заметил барон. – Я что тебе приказал. – Ищи – и только-то!
Собака склонила голову и заворчала, словно оправдываясь, мол, не хотела, что поделаешь, барышня пугливая оказалась!
– Знаю, знаю я тебя, круги наматывал, прятался, нет бы голос издалека подать, но нет, ты таился в траве, страху напускал! Так ведь дело было, Мария Ильинична?
Маша с изумлением слушала этот своеобразный диалог, и ей казалось, что пес осмысленно воспринимал речи хозяина. Но она не могла еще отойти от пережитого испуга и косилась на пса со страхом и подозрением.
– Вы, мадемуазель, не сможете заблудиться в этих местах, Лайен вас и под землей сыщет! Ну, сделал свое дело и ступай, оставь нас!
Пес исчез мгновенно, точно его тут и не было. Слегка колыхнулась ветка ели, и все замерло. Маша только покачала головой.
– Храбрая вы, Мария Ильинична! Другие уже, наверное, в обморок упали бы.
– Нет, не преувеличивайте, господин барон, я очень испугалась. Я всего боюсь на свете, а пуще всего… – она запнулась, – неожиданного несчастья, которое ломает тебя всю, корежит жизнь, вынимает душу.
Маша замолкла, потому как сама не ожидала, что вдруг станет говорить с Корхонэном на подобные темы.
– Парадокс жизни состоит в том, что обстоятельства, делающие несчастным одного, приносят надежду на блаженство другому, – глядя собеседнице прямо в глаза, тихо произнес Генрих.
– Не понимаю, как это может быть? Горе и счастье не могут являться разными сторонами одного и того же.
– Не существует несчастья или счастья как таковых, есть только наши ощущения, переживания, то, как мы понимаем то или иное событие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22