Все эти парни на залитых неоновым светом улочках Озера Молота семь или восемь лет назад… Тогда мне было шестнадцать-семнадцать… «Эй, сестренка! Эй, крошка!»
В этих проклятых холмах все еще водятся волки!
Звуки выстрелов, огни на гребнях, запах электрических разрядов.
Я глянула на часы над входом в салон. До Ареса оставалось меньше часа. Я не засну до самой посадки.
«Жук» из Брейда приземлился на посадочной полосе терминала Клифтон. В Ареспорте целых двадцать семь посадочных полос. Арес — большой город, хотя, конечно, не такой огромный, как Доусон или Фламинго на севере.
В этот час Клифтон казался призрачным — пустой, почти безлюдный. Однако любой порт имеет свои контрольно-пропускные пункты, чтобы задерживать оружие, наркотики и краденое. Машины проверяли багаж, тут и там стояли раскрытые сумки. Мою сумку тоже открыли. Электронный глаз просканировал ее содержимое, робот щелкнул по металлической крышке контейнера, и сигнал тревоги смолк. Но порт — слишком хитроумное место, чтобы целиком доверить подобную работу машинам. Появились двое людей-таможенников и попросили меня достать контейнер. Склонившись над прозрачной крышкой, они долго рассматривали красную жидкость внутри.
— О боже, леди, что это? Не кровь ли?
Сэнд, прошедший контроль чуть раньше меня, вернулся.
— Что-то не так?
— У этой леди в сумке флакон крови, — похоже, таможенники в порту изнывали от безделья. Или просто были добросовестными? Во всем происходящем имелась некая горькая ирония под стать мне.
— Это смесь гранатового и томатного соков, — заявила я. — Пол-литра. Концентрат с добавлением витаминов. Мой врач сам делает его для меня. Хотите попробовать?
Таможенники заулыбались. Гордая красавица Сабелла заводила их — так было и не могло быть иначе, этой долгой и скучной ночью на терминале Клифтон.
Я открыла емкость. Таможенники достали пластиковые стаканчики и дистиллированную воду, мы развели немного моей смеси и выпили. Надеюсь, что им понравилось.
— Пахнет цветами… Или гашишем, — смущенно заметил Сэнд.
— Нечего воду мутить, сынок, — заявил ему один из таможенников. — Мы давно конфисковали весь гашиш с Вулкана без всякой денежной компенсации.
— А также старый добрый алкоголь, на который тоже можно подсесть, — добавил второй.
— Теперь-то с вами все в порядке? — поинтересовался Сэнд, когда мы вышли из здания терминала. Широкое скоростное шоссе протянулось от аэропорта к Аресу. Над городом никогда не видно звезд — восстановленная атмосфера слишком плотная. Но неоновые огни подсвечивают облака снизу, отчего те отливают сливой и мятой, опалом и земляникой. Кажется, что город охвачен пламенем, а над ним зависло облако дыма.
— Да, в порядке…
— С вами все время что-то случается. Ведь так?
— Верно. Но теперь все будет хорошо.
— Не хочу быть навязчивым… — продолжал Сэнд. Его силуэт четко рисовался на фоне цветных облаков над предрассветной чернотой города. — Но после того, как… эти похороны…
— Я отправлюсь домой, — «к своему мужу и двенадцати детишкам». Так ему и скажу. Чтобы никаких гостей.
Сэнд отвернулся, разглядывая город.
— Огненный столп в ночи, — сказал он. Явно цитата из Возрожденной Библии.
Мое сердце учащенно забилось. Вид города доставлял мне болезненное удовольствие. На мне нет никакого налета цивилизованности. Стальные башни и бетонные холмы для меня то же самое, что и скалистые вершины с пропастями. Пейзажи — они и есть пейзажи, пусть непохожие. Лично для меня нет разницы.
Я сглотнула.
— Мне пора идти, — сообщила я. — Извините.
Я даже не могла быть любезной с ним. Слишком большая роскошь. Я прошмыгнула мимо него, и сразу же к тротуару подрулило такси.
Усевшись в машину, я дала указания отвезти меня в гостиницу средней руки. Не настолько дешевую, чтобы привлечь случайного попутчика, но и не настолько дорогую, чтобы дать ему повод для размышлений.
Сэнд заглянул в окошко машины:
— Вы даже не скажете мне, как вас зовут?
— Пожалуй, нет.
— Ваш кулон, — только и успел произнести он, и такси тронулось.
Кончик языка у меня горел, как в огне.
Восход — в шесть утра, закат — в восемнадцать тридцать. Похороны тетушки назначены на шестнадцать. Очень удачно. Солнце будет уже почти над самым горизонтом, спрячется за высокими серыми соснами и беломраморными надгробьями кладбища Коберманов. Именно так все выглядело на снимке, который прислал мне дядюшка Коберман.
Почему ты носишь все черное, малышка Сабелла?
Мой черный зонтик оберегает меня от солнца. Восточные женщины на Земле пользуются такими испокон веков, как и другими ухищрениями. И вообще, что же надеть на похороны последовательницы Возрожденного христианства, как не черное? Черное платье, черные чулки, черные туфли, которые, кажется, вросли в ноги, словно я родилась с трехдюймовыми каблуками. И большая черная шляпа. Я — ворон. Нет, все вороны в зоопарке Ареса белые…
Я спрятала кулон под платье. Должно быть, он выпал из декольте, когда я заснула в пути, а я не заметила вовремя. Зато заметил Сэнд и, вероятно, таможенники.
Отель оказался намного более неопрятным, чем я ожидала.
Мое такси подрулило к тротуару между золотистыми башнями и стеклянными надкрыльями города, окутанное облаком пыли. Но едва я оказалась внутри, машина отбросила город, оставив его далеко позади, и устремилась к пригородам с газонами и белыми домиками в колониальном стиле.
Когда я добралась до кладбища, тени уже были длинными и алыми. В автотакси нет водителя, торговаться не с кем. Я отсчитала нужное число кредитов согласно счетчику и оставила машину среди сосен.
Солнце клонилось к западу, однако лучи его тлеющими угольками касались моего лица, моих рук. Я торопливо зашагала по дорожке в сторону часовни. Коберманы любят готику. Их белый Христос корчился на шурупах, которыми был привинчен к деревянным перекладинам, и, казалось, кричал. Навсегда приколоченный к кресту в витраже. Кто упрекнет его?
В часовне уже ждали двое или трое скорбящих — темные коленопреклоненные силуэты меж светлыми скамьями в белом свете, льющемся из окон. Огромный драгоценный крест на аналое потрясал воображение. Если тетушка Касси нашла деньги на все это, должно быть, она как сыр в масле каталась. А теперь вот сыграла в ящик. Мой взгляд коснулся белой обивки гроба, и к горлу подкатило. Последний раз я видела гроб на похоронах матери.
— Очень рад, что вы смогли приехать, мисс Кэй. Мы не получили ответной стеллаграммы, и я начал опасаться, что вы…
Грузный боров в черной официальной паре говорил со мной монотонным шепотом. Так всегда говорят рядом с покойниками, словно опасаясь ненароком выдать усопшему страшную тайну, что он уже мертв. Этот человек думал, что я пришла выслушать завещание, роняя крокодильи слезы (никогда в жизни не видела крокодилов), и получить деньги — как и все они. Так что он тут же счел меня одной из них. Но он представился отправителем стеллаграммы, моим дядей.
— Вы зайдете в дом, чтобы все уладить?
— Да.
Он был чрезвычайно любезен. Даже слова мне вставить не давал.
— Естественно, вы можете остановиться у нас. До Плато Молота путь неблизкий.
— Ничего страшного. Я не отпустила такси, оно отвезет меня назад в город.
— Но, мисс Кэй… Сабелла… перестаньте! Должно быть, вы вымотались в дороге.
Нет, я не устала. Солнечные лучи оставляли полосы невидимых пузырьков по всей коже, и из-за этого мои нервы были натянуты, как телеграфные провода.
Вскоре часовня наполнилась людьми, появился священник в черной сутане. На его одеянии были вышиты лилии смерти. Дядюшка усадил меня на скамью. Где-то заиграла музыка, и сердце замерло у меня в груди.
О Господи, дай мне силы пройти через это. Мне нельзя тут быть. Я вся горю.
— Deus, — воззвал священник столь весомо, словно Бог находился на том конце прямого провода. — Cui proprium est misereri simper et parcere.
В числе прочего Церковь Возрождения возродила и латынь. Это звучало прекрасно, словно арфа. И все вокруг было таким ярким, чистым, наполненным болью и печалью. Шесть лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала эти слова:
— Dicit illi Jesus: Resurget frater tuus.
Я склонила голову и заплакала, хотя никогда толком не знала свою тетушку, и мне не с чего было скорбеть. А еще хуже и противнее было оттого, что рыдать на похоронах малознакомой родственницы считается правильным .
Если так будет продолжаться, я упаду в обморок. Они вынесут меня наружу, и вечернее солнце сожжет меня не хуже дневного, даже прорываясь сквозь хвою сосен. Оно убьет меня, а все эти люди даже не поймут, отчего я умерла, и скажут, что я умерла от скорби по Касси. Эта мысль позабавила меня.
Но я не засмеялась. Что-то — видимо, обострившаяся в ночных холмах интуиция — заставило меня обернуться. Сзади, на дальней скамье, склонив в печали голову, застыл Сэнд Винсент, и змея обвивала его горло.
Когда служба закончилась, толстый боров-дядюшка взял меня под руку и повел всех нас прочь из часовни. Согласно обрядам Возрожденного христианства гроб часто опускают в землю без свидетелей. Я не знаю, почему так принято. Может, чтобы подчеркнуть пропасть между мертвым и одушевленным?
Путь к тетушкиному дому пролегал через поля и луга — акры земли Ареса, которыми владели Коберманы. От кладбища до дома было всего полмили, но большинство гостей сели в машины, и те, словно черные акулы, помчались по дороге. Дядюшка и я рука об руку прошли меж высокими каменными изгородями, мимо лужаек, к уродливому дому на холме, похожему на бомбоубежище, зачем-то украшенное колоннадой. Сэнд Винсент, понурив голову, брел ярдах в двадцати позади нас.
Что я могу сказать? В этот раз я уже не верила в совпадение.
— Мы постараемся сократить всевозможные формальности. Так она хотела. Я имею в виду Касильду.
Кого же он мог иметь в виду? Неужели еще кто-то умер?
— Я знаю, что вы редко виделись со своей теткой с тех пор, как выросли. Однако перед смертью она думала только о вас.
А ведь я даже не знала, отчего она умерла.
— Я хотела бы спросить… — робко начала я.
— Да, Сабелла… Могу я называть вас Сабеллой?
— Этот юноша, что идет за нами…
Дядюшка-боров покосился через плечо.
— Да?
— Он из родственников?
— Сабелла, я понятия не имею, кто этот чертов парень. Он не из наших.
— Он был в церкви.
— Черт знает, что он там забыл. Какой-нибудь кладбищенский маньяк. Постойте здесь, Сабелла, я разберусь.
Я осталась стоять, а преисполненный рыцарского духа дядюшка-боров вернулся и остановил Сэнда на одной из лужаек. Они обменялись несколькими фразами, которых я не слышала и даже не пыталась расслышать. Широкая дядюшкина спина почти закрывала юношу от меня. Значит, мой попутчик последовал за мной из порта. Не знаю, как. Но знаю, почему. Сэнд даже не взглянул на меня, когда разговор окончился. Мой случайный знакомый стоял перед дядюшкой, заложив большие пальцы обеих рук за пояс — бархатный кот на бархатной траве. Когда дядюшка-боров вернулся ко мне, лицо его налилось кровью.
— Так… — он не сказал мне, о чем они говорили. А я не спросила. Мы стали подниматься к дому, а Сэнд остался стоять, делаясь все меньше и меньше.
Цветы вянут на слишком сильном солнце. Завяли они и в холле дома-бомбоубежища — лепестки были как из бумаги.
— Вам надо что-нибудь съесть, — заметил Боров Коберман. Гости, словно чревоугодники древности, уже столпились в буфете, пережевывая грехи покойной вместе с паштетом, пирожками и ломтиками экзотических фруктов, разложенными на серебряных блюдах.
Но я убедила дядюшку, что поела в гостинице, и села в уголке, наблюдая за остальными гостями. Когда кто-то из пирующих вскользь косился на меня, то явно чувствовал, насколько я здесь чужая. Устранившись от их суеты, я сделала себя изгоем, но в этом было мое преимущество. Кроме того, я отказалась заедать грехи покойной. Дядюшка-боров представил меня каждому из собравшихся, но их имена тут же вылетели у меня из головы. От них разило сахаром, протеинами и отрыжкой. Они были лишь частью декорации.
Через какое-то время мы прошли в библиотеку тетушки Касси. Вдоль одной стены стояли книгофильмы, вдоль другой — настоящие книги в кожаных переплетах. Меж стеллажей были окна — высокие и узкие. Еще в библиотеке имелся глобус Нового Марса, выточенный из полированного розового кварца. Пронзенный наклонной осью и последними лучами солнца, он стоял на возвышении. Даже пыль в воздухе была вызолочена закатным светом.
Мы сели за дубовый стол, посреди которого возвышалась большая емкость с вином, затянутая паутиной из погреба. У Касси были слуги-люди, именно они подавали нам этот драгоценный древний напиток. Покойная тетушка в самом деле многое спланировала заранее. Единственный способ управлять событиями из могилы — разумеется, если ваши указания выполняются и все проходит согласно принятым ритуалам… Я притворилась, что пригубила вино.
Боров оглашал завещание медленно и монотонно. Все присутствующие затаили дыхание, словно дядюшка зачитывал результаты лотереи. Призы были немалыми, и каждому их хотелось.
Я оказалась последней в списке. Теперь пришла очередь гостей разглядывать меня. Яркое пятнышко солнца словно нарочно высвечивало мою персону.
— Конечно, Касильда просила меня известить вас, Сабелла, относительно наследства, — продолжал дядюшка, обращаясь к остальным, видимо, чтобы объяснить им причину моего присутствия на похоронах. — Что касается суммы, зачитаю дословно: «Моей единственной племяннице Сабелле Кэй завещаю все акции треста „Коберкор“, записанные на ее имя, налоги уплачены, а также сумму в восемьдесят тысяч кредитов».
Гости-декорации заулыбались. Мой приз был хорош, но не так хорош, как остальные.
Слуги прошли вдоль стола, вновь наполняя бокалы. Дядюшка-боров закрыл свою папку и отвел меня в сторону, к сверкающему за окном солнцу.
— Может быть, это не такой уж большой дар, Белла, но если им мудро распорядиться, за год или около того сумма значительно увеличится. Не хотите ли поручить мне управление активами? Я был бы рад помочь вам.
Мне казалось, что лучи солнца пронзают меня насквозь, я чувствовала себя так, словно стала прозрачной. Вероятно, так оно и было. С моей кожей это часто случается, но интересно, видны ли сейчас под ней кости? Очертания дядюшки расплылись, словно я смотрела на него сквозь дым. Я поблагодарила его. И еще раз поблагодарила. Люди любят, когда их благодарят, поэтому делают вам приятное, так что вам остается только твердить: спасибо, спасибо…
— И еще одно небольшое дельце, — игриво продолжил дядюшка. Я стояла под солнечным рентгеном и ждала. — Касильда доверила мне одну маленькую вещицу, сославшись на то, что дело приватное. Это крохотная шкатулка, и я думаю — нет, Белла, я знаю — что в ней хранится чудесная драгоценность. Ваша тетушка хотела, чтобы она досталась вам. Знаете, в свои последние дни она много думала о вас. Но она просила держать это в секрете. Вы же знаете, Белла, что такое эти родственники — ссорятся, завидуют… Дело не в реальной цене драгоценности, а в том, что она значила для Касильды. Так вот, я хочу, чтобы вы сделали так. Идите следом за нашим Джоном Тримом, вон он, у двери. Он проводит вас наверх и там, в спальне Касильды, покажет шкатулку. Договорились?
Я кивнула. Дядюшка-боров отвернулся, а Джон — один из слуг тетушки Касси — выскользнул из библиотеки.
Когда я вышла из луча света, мне показалось, что воздух в комнате зашипел, и библиотека погрузилась во тьму. Но я шла в этой тьме следом за Джоном через уставленный цветами холл. Слуга выглядел много старше усопшей. Интересно, был ли он упомянут в завещании?
Лестница оказалась автоматической. Поверх стального эскалатора лежала белая ковровая дорожка. Джон повозился с кнопками, и мы бесшумно поехали на третий этаж.
Руки Джона лежали на поручнях, словно темные и сухие прошлогодние листья. Их сделала такими жизнь под солнцем. Неужели с моими руками когда-нибудь случится то же самое?
— Сюда, пожалуйста, мисс Кэй.
Спальня была затянута белым шелком, лишь на окнах — шторы цвета бронзы. Было очень тепло, и стоял запах, который всегда стоит там, где слишком усердно наводят чистоту. Запах болезни. Вещи на подзеркальном столике лежали словно в полной готовности к возвращению хозяйки: платиновые гребни, шкатулки из раковин. Надо было похоронить тетушку здесь, как жену фараона — среди сокровищ, на белой кровати, рядом с давно уже мертвым супругом.
Шкатулка стояла на отдельном столике. Она была из слоновой кости, с петлями из золота, и золотой ключик висел рядом на ленточке.
— Извините, мисс Кэй, — слуга Джон иссохшими руками прикрыл за собой дверь, оставляя меня одну в спальне
Он ждал, что я открою шкатулку, поэтому я взяла ключ и вставила его в замок, и когда он щелкнул, испугалась — а вдруг взорвется?
Но шкатулка не взорвалась. Внутри на атласе лежала крошечная копия золотого драгоценного распятия, которое я видела в часовне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
В этих проклятых холмах все еще водятся волки!
Звуки выстрелов, огни на гребнях, запах электрических разрядов.
Я глянула на часы над входом в салон. До Ареса оставалось меньше часа. Я не засну до самой посадки.
«Жук» из Брейда приземлился на посадочной полосе терминала Клифтон. В Ареспорте целых двадцать семь посадочных полос. Арес — большой город, хотя, конечно, не такой огромный, как Доусон или Фламинго на севере.
В этот час Клифтон казался призрачным — пустой, почти безлюдный. Однако любой порт имеет свои контрольно-пропускные пункты, чтобы задерживать оружие, наркотики и краденое. Машины проверяли багаж, тут и там стояли раскрытые сумки. Мою сумку тоже открыли. Электронный глаз просканировал ее содержимое, робот щелкнул по металлической крышке контейнера, и сигнал тревоги смолк. Но порт — слишком хитроумное место, чтобы целиком доверить подобную работу машинам. Появились двое людей-таможенников и попросили меня достать контейнер. Склонившись над прозрачной крышкой, они долго рассматривали красную жидкость внутри.
— О боже, леди, что это? Не кровь ли?
Сэнд, прошедший контроль чуть раньше меня, вернулся.
— Что-то не так?
— У этой леди в сумке флакон крови, — похоже, таможенники в порту изнывали от безделья. Или просто были добросовестными? Во всем происходящем имелась некая горькая ирония под стать мне.
— Это смесь гранатового и томатного соков, — заявила я. — Пол-литра. Концентрат с добавлением витаминов. Мой врач сам делает его для меня. Хотите попробовать?
Таможенники заулыбались. Гордая красавица Сабелла заводила их — так было и не могло быть иначе, этой долгой и скучной ночью на терминале Клифтон.
Я открыла емкость. Таможенники достали пластиковые стаканчики и дистиллированную воду, мы развели немного моей смеси и выпили. Надеюсь, что им понравилось.
— Пахнет цветами… Или гашишем, — смущенно заметил Сэнд.
— Нечего воду мутить, сынок, — заявил ему один из таможенников. — Мы давно конфисковали весь гашиш с Вулкана без всякой денежной компенсации.
— А также старый добрый алкоголь, на который тоже можно подсесть, — добавил второй.
— Теперь-то с вами все в порядке? — поинтересовался Сэнд, когда мы вышли из здания терминала. Широкое скоростное шоссе протянулось от аэропорта к Аресу. Над городом никогда не видно звезд — восстановленная атмосфера слишком плотная. Но неоновые огни подсвечивают облака снизу, отчего те отливают сливой и мятой, опалом и земляникой. Кажется, что город охвачен пламенем, а над ним зависло облако дыма.
— Да, в порядке…
— С вами все время что-то случается. Ведь так?
— Верно. Но теперь все будет хорошо.
— Не хочу быть навязчивым… — продолжал Сэнд. Его силуэт четко рисовался на фоне цветных облаков над предрассветной чернотой города. — Но после того, как… эти похороны…
— Я отправлюсь домой, — «к своему мужу и двенадцати детишкам». Так ему и скажу. Чтобы никаких гостей.
Сэнд отвернулся, разглядывая город.
— Огненный столп в ночи, — сказал он. Явно цитата из Возрожденной Библии.
Мое сердце учащенно забилось. Вид города доставлял мне болезненное удовольствие. На мне нет никакого налета цивилизованности. Стальные башни и бетонные холмы для меня то же самое, что и скалистые вершины с пропастями. Пейзажи — они и есть пейзажи, пусть непохожие. Лично для меня нет разницы.
Я сглотнула.
— Мне пора идти, — сообщила я. — Извините.
Я даже не могла быть любезной с ним. Слишком большая роскошь. Я прошмыгнула мимо него, и сразу же к тротуару подрулило такси.
Усевшись в машину, я дала указания отвезти меня в гостиницу средней руки. Не настолько дешевую, чтобы привлечь случайного попутчика, но и не настолько дорогую, чтобы дать ему повод для размышлений.
Сэнд заглянул в окошко машины:
— Вы даже не скажете мне, как вас зовут?
— Пожалуй, нет.
— Ваш кулон, — только и успел произнести он, и такси тронулось.
Кончик языка у меня горел, как в огне.
Восход — в шесть утра, закат — в восемнадцать тридцать. Похороны тетушки назначены на шестнадцать. Очень удачно. Солнце будет уже почти над самым горизонтом, спрячется за высокими серыми соснами и беломраморными надгробьями кладбища Коберманов. Именно так все выглядело на снимке, который прислал мне дядюшка Коберман.
Почему ты носишь все черное, малышка Сабелла?
Мой черный зонтик оберегает меня от солнца. Восточные женщины на Земле пользуются такими испокон веков, как и другими ухищрениями. И вообще, что же надеть на похороны последовательницы Возрожденного христианства, как не черное? Черное платье, черные чулки, черные туфли, которые, кажется, вросли в ноги, словно я родилась с трехдюймовыми каблуками. И большая черная шляпа. Я — ворон. Нет, все вороны в зоопарке Ареса белые…
Я спрятала кулон под платье. Должно быть, он выпал из декольте, когда я заснула в пути, а я не заметила вовремя. Зато заметил Сэнд и, вероятно, таможенники.
Отель оказался намного более неопрятным, чем я ожидала.
Мое такси подрулило к тротуару между золотистыми башнями и стеклянными надкрыльями города, окутанное облаком пыли. Но едва я оказалась внутри, машина отбросила город, оставив его далеко позади, и устремилась к пригородам с газонами и белыми домиками в колониальном стиле.
Когда я добралась до кладбища, тени уже были длинными и алыми. В автотакси нет водителя, торговаться не с кем. Я отсчитала нужное число кредитов согласно счетчику и оставила машину среди сосен.
Солнце клонилось к западу, однако лучи его тлеющими угольками касались моего лица, моих рук. Я торопливо зашагала по дорожке в сторону часовни. Коберманы любят готику. Их белый Христос корчился на шурупах, которыми был привинчен к деревянным перекладинам, и, казалось, кричал. Навсегда приколоченный к кресту в витраже. Кто упрекнет его?
В часовне уже ждали двое или трое скорбящих — темные коленопреклоненные силуэты меж светлыми скамьями в белом свете, льющемся из окон. Огромный драгоценный крест на аналое потрясал воображение. Если тетушка Касси нашла деньги на все это, должно быть, она как сыр в масле каталась. А теперь вот сыграла в ящик. Мой взгляд коснулся белой обивки гроба, и к горлу подкатило. Последний раз я видела гроб на похоронах матери.
— Очень рад, что вы смогли приехать, мисс Кэй. Мы не получили ответной стеллаграммы, и я начал опасаться, что вы…
Грузный боров в черной официальной паре говорил со мной монотонным шепотом. Так всегда говорят рядом с покойниками, словно опасаясь ненароком выдать усопшему страшную тайну, что он уже мертв. Этот человек думал, что я пришла выслушать завещание, роняя крокодильи слезы (никогда в жизни не видела крокодилов), и получить деньги — как и все они. Так что он тут же счел меня одной из них. Но он представился отправителем стеллаграммы, моим дядей.
— Вы зайдете в дом, чтобы все уладить?
— Да.
Он был чрезвычайно любезен. Даже слова мне вставить не давал.
— Естественно, вы можете остановиться у нас. До Плато Молота путь неблизкий.
— Ничего страшного. Я не отпустила такси, оно отвезет меня назад в город.
— Но, мисс Кэй… Сабелла… перестаньте! Должно быть, вы вымотались в дороге.
Нет, я не устала. Солнечные лучи оставляли полосы невидимых пузырьков по всей коже, и из-за этого мои нервы были натянуты, как телеграфные провода.
Вскоре часовня наполнилась людьми, появился священник в черной сутане. На его одеянии были вышиты лилии смерти. Дядюшка усадил меня на скамью. Где-то заиграла музыка, и сердце замерло у меня в груди.
О Господи, дай мне силы пройти через это. Мне нельзя тут быть. Я вся горю.
— Deus, — воззвал священник столь весомо, словно Бог находился на том конце прямого провода. — Cui proprium est misereri simper et parcere.
В числе прочего Церковь Возрождения возродила и латынь. Это звучало прекрасно, словно арфа. И все вокруг было таким ярким, чистым, наполненным болью и печалью. Шесть лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала эти слова:
— Dicit illi Jesus: Resurget frater tuus.
Я склонила голову и заплакала, хотя никогда толком не знала свою тетушку, и мне не с чего было скорбеть. А еще хуже и противнее было оттого, что рыдать на похоронах малознакомой родственницы считается правильным .
Если так будет продолжаться, я упаду в обморок. Они вынесут меня наружу, и вечернее солнце сожжет меня не хуже дневного, даже прорываясь сквозь хвою сосен. Оно убьет меня, а все эти люди даже не поймут, отчего я умерла, и скажут, что я умерла от скорби по Касси. Эта мысль позабавила меня.
Но я не засмеялась. Что-то — видимо, обострившаяся в ночных холмах интуиция — заставило меня обернуться. Сзади, на дальней скамье, склонив в печали голову, застыл Сэнд Винсент, и змея обвивала его горло.
Когда служба закончилась, толстый боров-дядюшка взял меня под руку и повел всех нас прочь из часовни. Согласно обрядам Возрожденного христианства гроб часто опускают в землю без свидетелей. Я не знаю, почему так принято. Может, чтобы подчеркнуть пропасть между мертвым и одушевленным?
Путь к тетушкиному дому пролегал через поля и луга — акры земли Ареса, которыми владели Коберманы. От кладбища до дома было всего полмили, но большинство гостей сели в машины, и те, словно черные акулы, помчались по дороге. Дядюшка и я рука об руку прошли меж высокими каменными изгородями, мимо лужаек, к уродливому дому на холме, похожему на бомбоубежище, зачем-то украшенное колоннадой. Сэнд Винсент, понурив голову, брел ярдах в двадцати позади нас.
Что я могу сказать? В этот раз я уже не верила в совпадение.
— Мы постараемся сократить всевозможные формальности. Так она хотела. Я имею в виду Касильду.
Кого же он мог иметь в виду? Неужели еще кто-то умер?
— Я знаю, что вы редко виделись со своей теткой с тех пор, как выросли. Однако перед смертью она думала только о вас.
А ведь я даже не знала, отчего она умерла.
— Я хотела бы спросить… — робко начала я.
— Да, Сабелла… Могу я называть вас Сабеллой?
— Этот юноша, что идет за нами…
Дядюшка-боров покосился через плечо.
— Да?
— Он из родственников?
— Сабелла, я понятия не имею, кто этот чертов парень. Он не из наших.
— Он был в церкви.
— Черт знает, что он там забыл. Какой-нибудь кладбищенский маньяк. Постойте здесь, Сабелла, я разберусь.
Я осталась стоять, а преисполненный рыцарского духа дядюшка-боров вернулся и остановил Сэнда на одной из лужаек. Они обменялись несколькими фразами, которых я не слышала и даже не пыталась расслышать. Широкая дядюшкина спина почти закрывала юношу от меня. Значит, мой попутчик последовал за мной из порта. Не знаю, как. Но знаю, почему. Сэнд даже не взглянул на меня, когда разговор окончился. Мой случайный знакомый стоял перед дядюшкой, заложив большие пальцы обеих рук за пояс — бархатный кот на бархатной траве. Когда дядюшка-боров вернулся ко мне, лицо его налилось кровью.
— Так… — он не сказал мне, о чем они говорили. А я не спросила. Мы стали подниматься к дому, а Сэнд остался стоять, делаясь все меньше и меньше.
Цветы вянут на слишком сильном солнце. Завяли они и в холле дома-бомбоубежища — лепестки были как из бумаги.
— Вам надо что-нибудь съесть, — заметил Боров Коберман. Гости, словно чревоугодники древности, уже столпились в буфете, пережевывая грехи покойной вместе с паштетом, пирожками и ломтиками экзотических фруктов, разложенными на серебряных блюдах.
Но я убедила дядюшку, что поела в гостинице, и села в уголке, наблюдая за остальными гостями. Когда кто-то из пирующих вскользь косился на меня, то явно чувствовал, насколько я здесь чужая. Устранившись от их суеты, я сделала себя изгоем, но в этом было мое преимущество. Кроме того, я отказалась заедать грехи покойной. Дядюшка-боров представил меня каждому из собравшихся, но их имена тут же вылетели у меня из головы. От них разило сахаром, протеинами и отрыжкой. Они были лишь частью декорации.
Через какое-то время мы прошли в библиотеку тетушки Касси. Вдоль одной стены стояли книгофильмы, вдоль другой — настоящие книги в кожаных переплетах. Меж стеллажей были окна — высокие и узкие. Еще в библиотеке имелся глобус Нового Марса, выточенный из полированного розового кварца. Пронзенный наклонной осью и последними лучами солнца, он стоял на возвышении. Даже пыль в воздухе была вызолочена закатным светом.
Мы сели за дубовый стол, посреди которого возвышалась большая емкость с вином, затянутая паутиной из погреба. У Касси были слуги-люди, именно они подавали нам этот драгоценный древний напиток. Покойная тетушка в самом деле многое спланировала заранее. Единственный способ управлять событиями из могилы — разумеется, если ваши указания выполняются и все проходит согласно принятым ритуалам… Я притворилась, что пригубила вино.
Боров оглашал завещание медленно и монотонно. Все присутствующие затаили дыхание, словно дядюшка зачитывал результаты лотереи. Призы были немалыми, и каждому их хотелось.
Я оказалась последней в списке. Теперь пришла очередь гостей разглядывать меня. Яркое пятнышко солнца словно нарочно высвечивало мою персону.
— Конечно, Касильда просила меня известить вас, Сабелла, относительно наследства, — продолжал дядюшка, обращаясь к остальным, видимо, чтобы объяснить им причину моего присутствия на похоронах. — Что касается суммы, зачитаю дословно: «Моей единственной племяннице Сабелле Кэй завещаю все акции треста „Коберкор“, записанные на ее имя, налоги уплачены, а также сумму в восемьдесят тысяч кредитов».
Гости-декорации заулыбались. Мой приз был хорош, но не так хорош, как остальные.
Слуги прошли вдоль стола, вновь наполняя бокалы. Дядюшка-боров закрыл свою папку и отвел меня в сторону, к сверкающему за окном солнцу.
— Может быть, это не такой уж большой дар, Белла, но если им мудро распорядиться, за год или около того сумма значительно увеличится. Не хотите ли поручить мне управление активами? Я был бы рад помочь вам.
Мне казалось, что лучи солнца пронзают меня насквозь, я чувствовала себя так, словно стала прозрачной. Вероятно, так оно и было. С моей кожей это часто случается, но интересно, видны ли сейчас под ней кости? Очертания дядюшки расплылись, словно я смотрела на него сквозь дым. Я поблагодарила его. И еще раз поблагодарила. Люди любят, когда их благодарят, поэтому делают вам приятное, так что вам остается только твердить: спасибо, спасибо…
— И еще одно небольшое дельце, — игриво продолжил дядюшка. Я стояла под солнечным рентгеном и ждала. — Касильда доверила мне одну маленькую вещицу, сославшись на то, что дело приватное. Это крохотная шкатулка, и я думаю — нет, Белла, я знаю — что в ней хранится чудесная драгоценность. Ваша тетушка хотела, чтобы она досталась вам. Знаете, в свои последние дни она много думала о вас. Но она просила держать это в секрете. Вы же знаете, Белла, что такое эти родственники — ссорятся, завидуют… Дело не в реальной цене драгоценности, а в том, что она значила для Касильды. Так вот, я хочу, чтобы вы сделали так. Идите следом за нашим Джоном Тримом, вон он, у двери. Он проводит вас наверх и там, в спальне Касильды, покажет шкатулку. Договорились?
Я кивнула. Дядюшка-боров отвернулся, а Джон — один из слуг тетушки Касси — выскользнул из библиотеки.
Когда я вышла из луча света, мне показалось, что воздух в комнате зашипел, и библиотека погрузилась во тьму. Но я шла в этой тьме следом за Джоном через уставленный цветами холл. Слуга выглядел много старше усопшей. Интересно, был ли он упомянут в завещании?
Лестница оказалась автоматической. Поверх стального эскалатора лежала белая ковровая дорожка. Джон повозился с кнопками, и мы бесшумно поехали на третий этаж.
Руки Джона лежали на поручнях, словно темные и сухие прошлогодние листья. Их сделала такими жизнь под солнцем. Неужели с моими руками когда-нибудь случится то же самое?
— Сюда, пожалуйста, мисс Кэй.
Спальня была затянута белым шелком, лишь на окнах — шторы цвета бронзы. Было очень тепло, и стоял запах, который всегда стоит там, где слишком усердно наводят чистоту. Запах болезни. Вещи на подзеркальном столике лежали словно в полной готовности к возвращению хозяйки: платиновые гребни, шкатулки из раковин. Надо было похоронить тетушку здесь, как жену фараона — среди сокровищ, на белой кровати, рядом с давно уже мертвым супругом.
Шкатулка стояла на отдельном столике. Она была из слоновой кости, с петлями из золота, и золотой ключик висел рядом на ленточке.
— Извините, мисс Кэй, — слуга Джон иссохшими руками прикрыл за собой дверь, оставляя меня одну в спальне
Он ждал, что я открою шкатулку, поэтому я взяла ключ и вставила его в замок, и когда он щелкнул, испугалась — а вдруг взорвется?
Но шкатулка не взорвалась. Внутри на атласе лежала крошечная копия золотого драгоценного распятия, которое я видела в часовне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17