Кровавый камень – 2

Оригинал: Tanith Lee, “Sabella”, 1980
Танит Ли
Сабелла
Часть 1
Волки
1
В ночь, когда умерла моя тетушка Касси, я охотилась. Когда она в последний раз вдохнула восстановленного ареанского воздуха, я была высоко на плато Молота, и над моей головой россыпями бриллиантов сверкали сорок тысяч звезд. Может быть, я даже убивала в ту самую минуту, когда тетушка испустила свой последний вздох, хотя и не собиралась убивать. Наверное, это и накликало беду. Разве в тот миг я не чувствовала, как тетушка тянется ко мне сквозь тьму, усеянную сверкающими очами звезд, как тычет мертвым указующим перстом, подзывая, осуждая меня и все мои мысли? Нет, в тот миг я думала только о холодном ночном ветре Нового Марса.
С первыми лучами солнца (восход на Новом Марсе подобен взрыву света — всего шестьдесят секунд) в мою дверь позвонил почтальон. Он был настоящим человеком, этот почтальон. Я хочу сказать, что он был из плоти и крови, поскольку роботизация еще не докатилась до Стикса на плато Молота. Его силуэт четко вырисовывался на фоне свежего розового неба, а рядом стояла ярко-синяя почтовая сумка. Когда я открыла ему, он увидел меня такой же, как всегда — в неизменном черном халатике и темных очках, с ореолом взлохмаченных волос цвета черного кофе. Почтальон считает, что я опустившаяся наркоманка и шлюха. Точнее, не считает, а считал. А может быть, и до сих пор в этом уверен, кто его знает…
— Мисс Кэй? Вам стеллаграмма. Приложите свой палец вот здесь.
Почтальон выглядел раздосадованным — тоже как всегда. Как он удивится, если я вдруг распахну свой шелковый халатик, желая соблазнить его… Но мне незачем это делать. Он думает, что Кэй — не настоящее мое имя. Фамилия отправителя стеллаграммы была Коберман. Фамилия тетушки Касси…
— Спасибо, — уронила я, ставя отпечаток пальца.
— Извините, что разбудил, — сказал он, отводя глаза. В его глупом, унылом и неприязненном взгляде читалось: «Знаю я вас, шлюшек — небось отсыпаешься до обеда».
Но я не стала разубеждать его. Не сейчас, когда розовая река солнечного света, еще по-утреннему мягкого, вливается в дверь, заставляя дрожать мои руки. Даже невесомая стеллаграмма казалась мне свинцовым слитком.
— Все в порядке, — нажав кнопку, я закрыла дверь из тонированного стекла и вновь скользнула в милые моему сердцу тени.
Все жалюзи из темно-синей бумаги были опущены, как и лиловые хлопковые шторы. Они были весьма приятны для глаз, хотя завела я их вовсе не ради роскоши. Прикосновение даже одного луча уже сказывается на коже лица. Я вспомнила окровавленную лань, и на мои глаза навернулись слезы.
За холлом, над верхней площадкой лестницы, было витражное окно. Оно тоже по-своему плакало, отбрасывая малиновый блик на деревянный пол.
Когда я в конце концов распечатала стеллаграмму, то сделала это без особого интереса — у меня и своих забот хватало. Сначала я думала, что это послание от самой тетушки Касси, и удивилась: с чего это тетушка вдруг вспомнила о моем существовании, и что ей от меня понадобилось, раз она разорилась на стеллаграмму? (Неужели кто-то еще так же переживает, читая почту? Всегда с тревогой, иногда с ужасом. Как я люблю рекламные листки и бесплатные газеты — получил и забыл!) Но оказалось, что стеллаграмма была вовсе не от Касси, а от ее деверя — официальный бланк поверенного с набором формальных фраз. Тетушка Касси умерла и прислала мне приглашение на свои похороны. Она специально указала на это в своем завещании. А чтобы обеспечить мое присутствие с гарантией, оставила мне несколько тысяч не облагаемых налогом кредитов Нового Марса. Я и не подозревала, что она была настолько богата. Я также понятия не имела, что моей тетушке известно, где я живу, или хотя бы то, что я вообще не покинула эту планету. Я даже не знала, что за посмертную игру она затеяла, но подозревала, что тетушка припасла для моего распятия некий особый крест Возрожденного Христианства. Но разве могло быть так, что она все эти годы знала?
Почему все обречены так сильно любить деньги? Я небогата. Родственники и поверенные ожидают, что я приеду за наследством, а если не приеду, они станут выяснять, что случилось. Касси знала, где я живу, и они найдут меня. Даже если я пущусь в бега, а я ненавижу бегать и прятаться, неприятности последуют за мной. «Сабелла Кэй, это твои деньги, — скажут они, — но мы уже стоим здесь, в ярком ласковом свете красного солнца Нового Марса».
Час спустя я включила музыку и позволила зловещей, дивной симфонии Прокофьева омыть мой дом и мою душу тугими дождевыми струями.
Крест ждет тебя, Сабелла Кэй.
Послезавтрашние похороны заставляли меня вернуться в мир людей, словно засасывали.
Новый Марс во многом похож на Марс старый, за что и получил свое имя. Однако это скорее розовая, а не красная планета. Не рубин — жемчужина. Я родилась к востоку от Ареса. Этот маленький мирок был всем, что я знала — розоватые пески, многочисленные плато с острыми, как бритва, скальными гребнями, похожими на кипы резаного картона, ржаво-красные скалы, растворяющиеся в мимолетных сумерках, и небеса цвета сероватого сахара с бледно-синими облаками восстановленного кислорода, которые превращают воздух над городами в бледно-лиловый туман.
В книгах написано, что всю растительность завезли на Новый Марс с Земли, как и большинство животных, которые теперь размножаются, охотятся, греются на солнце и оставляют свои кости на равнинах, холмах и в руслах высохших каналов. Однако как флора, так и фауна мутировали, чтобы приспособиться к новому климату. Вода изначально тоже была чужой, атмосферные стабилизаторы брали ее из виадука и подземного резервуара, пока и она не сроднилась со здешними небесами и остроконечными горами. Тут и там попадаются настоящие древние развалины — известные приманки для туристов. Источенные временем колонны, осыпающиеся фундаменты, треснутые урны нашептывают, истекая пылью, грезы о марсианах, так и не сбывшиеся на старом Марсе. Правда, вымершая раса, наследниками которой стали люди, мало что оставила им помимо архитектуры. А может быть, люди считали все это слишком романтичным для серьезных исследований.
Но даже в наши дни в холмах над плато Молота обитают настоящие марсианские волки. Ясными ночами слышно, как они воют пронзительно тонкими голосами, словно заблудившиеся древние паровозы в поисках потерянной станции. Время от времени в холмы приходят городские люди и отстреливают волков, в такие ночи от Брейда до озера Молота сверкают вспышки и трещат электрические разряды импульсных ружей. Но волков, которые пережили древних марсиан, всепланетную засуху, когда от вод планеты осталась едва пятая часть, и гибель атмосферы — их ружьями не извести. Их грубая шерсть по цвету похожа на розовое шампанское, в их генах издревле заложено стремление слиться с песком. Но стоит хоть раз заглянуть в их горящие глаза, подобные каплям крови, всплывающим среди звезд — и ты навсегда понимаешь, кто они такие.
А когда они воют, Сабелла, когда они воют, то волосы встают дыбом, глаза наполняются слезами, а рот — слюной.
Я отправилась в Ареспорт ночным рейсом. Двухчасовой перелет на «жуке» от поля вертикального взлета в Брейде. А до Брейда в семь вечера от станции «Озеро Молота» отходил флаер. Пять миль до остановки я прошагала пешком — вышла, когда день догорал, и сквозь минуту алых предзакатных сумерек и считанные мгновения заката вступила в нахлынувшую ночь. Пять миль для меня сущая мелочь, да и дорога хорошая. Когда солнце зашло, я сняла черную соломенную шляпку, большие темные очки и понесла их вместе с сандалиями и своей единственной сумкой.
Получасовой перелет был спокойным и скучным. Салон оказался почти пуст, хотя мы подобрали две парочки, пока летели над Отрогами и вдоль Каньона.
Когда в Брейде я прошла на посадку и рухнула на обитое плюшем сиденье «жука», мною овладели первые дурные предчувствия. Я ожидала, что они придут, но не думала, что окажутся столь сильными. В конце концов, в моей жизни уже бывало несколько неизбежных путешествий, и я осталась жива, получив даже меньше шрамов, чем иные. Потом я вспомнила смерть матери — тоже понятные и неизбежные воспоминания, — и меня пронзила острая боль. Моя мать, сестра Касси, поняла меня. Поняла так хорошо, что однажды утром, вернувшись домой, я нашла ее мертвой. Она лежала, словно безмолвный укор, в малиновом отсвете витража. Не знаю, нарочно она это сделала или нет. (У меня, чтоб вы знали, есть навязчивая идея, что мертвые всегда объединяются против меня — даже сильнее, чем живые. Мертвые строят козни, хотят поймать меня в ловушку, вынудить упасть — и приставить обнаженный клинок к моему горлу.) Но мать моя умерла своей смертью, если, конечно, можно назвать естественной смерть от сердечного приступа. Врач, который, как и почтальон, застал меня в темных очках и смотрел на меня с той же неприязнью, неохотно выписал свидетельство о смерти. Конечно, он слышал истории о двух затворницах, матери и дочери, живущих в старом доме первых колонистов у подножия холмов. Когда мне было лет шестнадцать или семнадцать и я не умела ночами держаться в стороне от городка Озеро Молота — чего только не болтали обо мне в ту пору! Парни свистели мне вслед, завидев мои длинные ноги, осиную талию и молодую налитую грудь. В те дни, точнее, ночи, у меня не было ни капли здравого смысла. Ни одной. Когда я думаю, насколько мне везло в те дни, меня бросает в дрожь. Только вина научила меня осторожности, но прежде страх погубил мою мать. Это он заставил разорваться ее слабое сердце. Страх убил ее. Я убила ее…
«Жук» закашлялся, прогревая двигатели. Загорелось табло, предупреждая, чтобы пассажиры пристегнулись. Я не смотрела по сторонам. Меня не интересовали закрытые пространства, потому что они принадлежали цивилизации стадных существ. Может быть, и я была бы такой же — если бы судьба позволила мне… «Жук» поднялся на реактивных струях, и в иллюминаторе засверкали звезды.
Я не так уж часто сплю по ночам, потому что у темноты и тишины есть, что мне предложить. Однако мерное покачивание, шум двигателей «жука» и полутьма постепенно усыпили меня.
И тогда я увидела сон. Мне приснилось Восточное. Весьма закономерно после раздумий о смерти тетушки Касси, а затем о смерти матери…
Восточное — маленький поселок в шестидесяти двух милях к востоку от Ареса, где родились моя мать и тетушка Касси. В нем я выросла. Мой отец работал подрывником, и когда мне было два года, на его шахте случился пожар — еще одна карточка в каталоге моих мертвых. Овдовев, мать получила страховку от компании. Тетушка же Касси, вечная авантюристка, была тогда далеко, на самой Земле. Мы с матерью остались одни, без мужчины в доме, и ненадолго разбогатели.
Я отлично помню наш дом в Восточном из медных блоков. На нашей улице все дома были сложены из таких блоков. Восточное тогда переживало свой расцвет вместе со всей горной промышленностью. Во сне я видела все до мельчайших подробностей — каждый медный кирпичик, сверкающий на солнце, лужайку с травой, пахнущей анисом, переходящую в аллею, обсаженную жимолостью, и дубы с морщинистой корой вдоль дороги, где гоняли мяч темноволосые мальчишки. Копи были тщательно скрыты под землей, но далекие градирни трех обогатительных комбинатов сверкали и выплевывали в небо ватные клочья дыма. Дальше, за комбинатами, над рекой и полумесяцем дамбы, луга и полевые цветы постепенно отступали под натиском розоватых песков. Были в Восточном и древние руины, но до одиннадцати лет я этого не знала. Русло сухого канала проходило под скалой и упиралось в старую каменоломню.
«Вылезай! — кричала мне мать. — Бел, вылезай оттуда, это же просто грязная нора! Ты слышишь меня, Бел?»
Но, мамочка, тут такая высокая стройная колонна — словно стебель лилии. И здесь не так уж и темно, мамочка…
«Девочка моя, стены могут обрушиться…»
Почему мне вдруг стало так страшно? Ведь раньше я не боялась. Мне было одиннадцать лет, и в тот день ко мне впервые пришла женская кровь. День, когда я нашла…
«Бел!»
Боже, почему мне так страшно?
«Бел!»
Я осознаю, что стены тоннеля смыкаются вокруг меня, тащат прочь, я едва успеваю заметить искаженное ужасом лицо матери, которую кто-то похитил у меня, она все дальше, дальше…
Тут я проснулась и поняла, что тихо плачу и бормочу сквозь сон: «Мама, мама!» — словно кукла из тех, что были в ходу столетия назад.
— Все хорошо, — сказал кто-то. — Вправду хорошо. Вы уже проснулись. Теперь все в порядке.
Я оглядела салон «жука». В самом деле, все было в порядке. Большая часть пассажиров спала, и, похоже, сны не задевали их за живое. А рядом, на втором сиденье с моей стороны от прохода, сидел кто-то неразличимый, словно тень, и очень ласково, как ребенка, которым я была миг назад, во сне, успокаивал меня:
— Правда-правда, все хорошо.
— Хорошо? — переспросила я, чтобы выиграть время.
— Конечно. Вы вернулись.
— Правда?
— Воистину. Клянусь.
Он смеялся, этот обходительный попутчик. Я не смотрела на него, если не считать первого взгляда, мимолетно брошенного спросонья, и ничего толком не разглядела. Лишь, то, что он молод. Мой сверстник?
Теперь мне придется быть предельно осторожной.
— Так-то лучше, — продолжал незнакомец. — Могу ли я что-то для вас сделать?
— Что именно? — нет уж, я не позволю заморочить себе голову.
— Скажем, принести бренди.
— Нет, спасибо.
— Вам нужно зацепиться за что-нибудь, а то вы все еще не верите, что сон позади. Иногда и мне снится такое.
— Откуда вы знаете, что мне приснилось?
— Что-то плохое. Бросьте, мне ли не знать, — голос его был теплым и мелодичным. Прокофьев мог бы написать арию для такого голоса. — В прошлом году мы с братом жили на Вулкане Желчи. Я тогда подсел на мескадрин… (Это еще что такое? Наверное, какой-то наркотик…)
Незнакомец принялся рассказывать мне, как старший брат спас его, сидел с ним, держал за руку, помогал вновь обрести почву под ногами и прогнать кошмары, укачивал его, как ребенка. Потрясающе.
— Я не стыжусь рассказывать вам об этом, — продолжал молодой человек, по-прежнему прячась в тени. — Нам нечего стыдиться.
— А мне стыдно. Стыдно и страшно.
Синдром маневра уклонения. Мне казалось, что я увернулась, но снаряд все равно летел прямо на меня. Желая уклониться, я поймала его — голыми руками, без перчаток.
— Если не хотите бренди, как насчет фруктового сока со льдом?
Я еду на похороны. Лишние покойники ни к чему.
— Хорошо. Заранее спасибо.
Незнакомец отошел к автомату с напитками, и я смогла рассмотреть его. А потом мы стали пить холодный сок, и я продолжала его разглядывать. Он был обласкан солнцем — даже здесь, в салоне, глубокой ночью. Легкий бронзовый загар Нового Марса, который был недоступен мне даже от ультрафиолетовых ламп. Глаза и волосы незнакомца, как и мои, были темными, а прическа — достаточно длинной, как водится среди юных поэтов и мечтателей. Одет он был нарочито небрежно, но добротно, а вокруг шеи лежала одна из тех золотых удавок, которым фантазия ювелиров придала облик змей с узкими смертоносными головами и глазами-каменьями.
— Надеюсь, вы не сердитесь, что я заговорил с вами, — продолжал он.
— Не сержусь.
— Хочу сделать еще одно признание, — он смущенно опустил ресницы, и мне почему-то стало грустно. Я ощутила себя старой, унылой, усталой и одинокой. — Я наблюдал за вами, пока вы спали. Я хотел заговорить с вами, когда вы проснетесь, но тут вам приснился кошмар…
Сок оказался весьма хорош — такой холодный, что даже кончик языка покалывало. Как от шампанского, наверное, хотя я никогда его не пробовала. Но как такое может быть?
— Видите ли, я хотел поговорить с вами…
Да, вижу. Знаю.
Я подумала о старинных куклах, которые могли говорить «мама». В наши дни все куклы — роботы. Они могут делать все, что запрограммирует ребенок — есть, спать, плакать, танцевать, ходить на горшок, рассказывать сказки. И так же, как эти куклы, люди, если их правильно запрограммировать, будут делать… все, что угодно.
— Недавно у меня умерла родственница, — объявила я без всякого выражения, опуская стакан с соком.
— Прошу прощения…
— Мы были очень близки. Моя очередь приносить извинения, но я сейчас не лучший собеседник. Мне хочется побыть одной.
Как трудно было это сказать. Вы будете смеяться, но действительно трудно.
— Хорошо, — кивнул незнакомец. — Конечно.
Он встал. Глаза змеи на его шее были сапфировыми, и мне показалось, что в них сверкнуло понимание. В его же глазах по-прежнему сияла невинность.
— Меня зовут Сэнд… Полностью — Сэнд Винсент, если вам это интересно.
Магическая формула — обмен именами. Но я лишь улыбнулась ему в ответ, так натянуто и холодно, как только смогла — и он ушел.
Их так легко подманивать. Они — словно металлические опилки, притягиваемые магнитом, а магнит — это я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17