Но и ты не свободна от горечи жизни, и на тебя пала тень всеобщей эпидемии — решительно все подвергать холодному анализу. Нечто целое ты исследовала, разорвав его на лепестки, и теперь ты страдаешь. Но ведь это — не цветок, верно? Сорняк, обычный сорняк… и немного мусора. Право же, проделанный тобой анализ был необходим. Горше было бы, если бы он запоздал. Боже, на земле было бы не в пример меньше невзгод, если бы судьба была ко всем так милостива…
— О чем вы говорите? — спросила Стефа с тревогой.
— Да, ты не понимаешь…
— Ну что вы, я понимаю, вот только…
— Что?
— Не знаю, понимаете ли вы меня?
На губах старика заиграла улыбка.
— Простите, — тихо сказала девушка, не хотевшая обижать старика.
— Не за что, детка. Но вот что ты мне объясни… Понимаешь ли, я старик, но глаза у меня зоркие и ум пока что не ослаб. А уж если кто мне в особенности симпатичен, я чувствую все плохое или хорошее, что ему сделали. Вот и в тебе я заметил некие перемены… серьезные перемены. Вижу, тебя они мучают, даже вредят. Некогда, подвергнув анализу некое человеческое существо, ты убедилась, что этот человек не стоит того, чтобы о нем думать, что это не бриллиант, а простое цветное стекло. Правда?
— Да, — сказала девушка. — Но ведь когда-то я верила, что он и есть бриллиант…
— Когда? — настойчиво спросил старик.
— Когда любила его без памяти. Так по-детски все было…
— А теперь?
— Теперь он для меня — совершенно чужой.
В голосе пана Мачея прозвучали явственно нотки недоверия.
— Ты откровенна со мной, дитя мое?
— Я не смогла бы быть откровеннее с родным отцом. Старик взял ее руку и прижал к груди, а когда девушка почтительно склонилась к нему, поцеловал ее в голову. Благодарная за столь теплое проявление чувств, Стефа прижалась губами к руке старика. А он сказал весело:
— Вы только посмотрите! Эта паненка ухитрилась обвести меня, старика, вокруг пальца! Я-то полагал, что ты, узнав его лучше, грустишь оттого, что идеал тускнеет… А он, оказывается, совершенно тебе безразличен. Но отчего же ты так неспокойна? Я бы сказал даже, что ты боишься чего-то.
Стефа колебалась, рассказать ли о Пронтницком и Люции. Однако старик помог ей:
— Сегодня ты даже плакала. И Люция какая-то странная… Очень это меня тревожит. Ты не знаешь, часом, причин? Скажи честно.
И Стефа решилась:
— Ну, конечно, я знаю, что гнетет Люцию, и меня это удручает. Она сама мне доверилась. Я не должна была ее выдавать…
— Мне — можешь и обязана. Люция еще ребенок, нужно знать все, о чем она думает, и особенно — все, что ее мучает. Итак?
— Люция попала под влияние Пронтницкого.
— Попросту влюбилась в него, — поправил девушку пан Мачей. — Я догадывался. Скверно… чересчур юный возраст… да и предмет любви того не стоит. Я тебя не обидел последним замечанием? — добавил он, видя, что Стефа чуть побледнела.
— Мне обидно за Люцию. Ее ждет нечто похожее на то, что пришлось пережить мне.
— Бедная девочка! Вот нынешнее поколение — его портят сызмальства, и к шестнадцати годам дети успевают исполниться печали… Сдается мне, кое-что Люция начинает понимать, такой у нее вид. А о нем что ты скажешь?
Стефа опустила глаза. На ее лице изобразилось крайнее неудовольствие, и это не укрылось от взгляда пана Мачея.
— Так что ты скажешь о нем? — повторил старик настойчиво. — Значит, его намерения по отношению к Люции…
— Вряд ли чем-нибудь отличаются от тех, которые он питал на мой счет.
— Ну, конечно же! — махнул рукой старик. — Приданое…
Склонив голову на грудь, он закрыл глаза, ища способ уберечь внучку от разочарований, какие неминуемо влекли пробудившиеся в ней первые весенние чувства.
— Я вам расскажу о моем разговоре с Пронтницким, — взволнованно сказала Стефа. Вы сами рассудите. Быть может, я неправильно его поняла…
И она пересказала весь разговор с Пронтницким вплоть до появления майората. В продолжение своего рассказа она часто менялась в лице, глаза то заволакивались слезами, то метали молнии.
Пан Мачей слушал внимательно, подумав пару раз: «Как она похожа на ту…» Когда Стефа закончила, он сказал:
— Нет, ты прекрасно его поняла, дитя мое. Сам не желая, он проговорился. Но ведь ваш разговор должен был чем-то закончиться? Он сказал тебе что-то еще, правда?
— Деликатностью он не отличается, — сказала Стефа уклончиво.
— Догадываюсь. Когда он увидел под окнами Вальдемара и собрался уходить, он сказал тебе что-то неприятное, правда?
Многозначительное молчание девушки подтвердило родившуюся у старика догадку. Он шепнул:
— Мерзавец…
На дорожке заскрипел гравий — кто-то приближался быстрыми шагами. В беседку вошел Вальдемар в костюме для верховой езды. Слегка удивленный, обнаружив Стефу в компании пана Мачея, он снял шляпу и раскланялся.
Перебросившись несколькими словами с Вальдемаром, Стефа распрощалась с мужчинами и пошла к себе, чтобы успокоиться. Пан Мачей и Вальдемар остались в беседке.
XII
Солнце спускалось к закату, когда пан Мачей в сопровождении Вальдемара возвращался в особняк. В этих двух мужчинах за версту чувствовалась порода, но они разительно отличались друг от друга.
Дедушка напоминал старого орла, патриарха рода, утомленного полетом по небу жизни, с уставшими, быть может, сломанными даже крыльями.
После разговора с дедушкой Вальдемар едва сдерживал гнев. Первым побуждением его было дать выход ярости, позвать Пронтницкого… Но он овладел собой. Шагал порывисто, то и дело осаживая себя, чтобы приноровиться к медленной поступи пана Мачея.
Пан Мачей встревожился и посмотрел ему в глаза:
— Вальди, помни, что ты мне обещал. Излишней поспешностью ты навредишь Стефе. Скандала ей Пронтницкий не устроит, но на репутацию ее сможет бросить тень. Решит, что она тебе пожаловалась, и будет думать Бог знает что.
— Ну что вы! — обиженно ответил Вальдемар. — Неужели я не сумею вести себя? А лучше всего будет, если я немедленно уеду.
— Не уверен…
— Я должен уехать. Такое зло охватывает, что любая мелочь выбьет из колеи. Если этот… осел за ужином пристанет к ней с какой-нибудь глупостью или начнет распускать перья перед Люцией — я за себя не ручаюсь. Лучше мне вообще его не видеть.
— Идалька сегодня наверняка не вернется.
— Какая разница? — зло бросил Вальдемар, с такой силой ударив хлыстом по ветке, что град листьев посыпался им под ноги.
— Что ты собираешься делать? — спросил пан Мачей.
— Ждать первого же удобного случая, чтобы вышвырнуть этого паршивца.
— Деликатное дело. Будь он на жалованье, заплатил бы ему вперед и отправил, а так…
— Я ему предложу перебраться в Глембовичи. Чтобы он сразу понял, чего я не хочу — видеть его здесь.
— А если он не согласится?
— Уж будь спокоен, дедушка! К тому же нет другого способа, иначе мы повредим ей… Стефе…
При этих словах пан Мачей украдкой глянул на внука, подумав о чем-то своем.
Они вошли в особняк. Вальдемар велел подавать автомобиль, а сам спустился вниз, в гостиную, находившуюся неподалеку от комнаты Стефы. Быстро темнело, гостиная тонула в серых вечерних сумерках, лишь кое-где поблескивали позолота рам и хрустальные вазы.
Глянув на часы, магнат позвонил. Вбежал молодой лакей.
Вальдемар отрывисто приказал:
— Зажгите свет, опустите шторы. И позовите Яцентия.
Когда явился камердинер, Вальдемар велел:
— Иди к панне Стефании и скажи, что я хочу с ней попрощаться.
Яцентий удалился. Шляхтич принялся расхаживать по гостиной. Вскоре вошла Стефа. На ее щеках играл яркий румянец.
Вальдемар поспешил к ней:
— Я хотел попрощаться с вами. Я уезжаю.
— Как, вы не останетесь на ужин?
— Нет. Я спешу домой.
— Плохие вести?
— Почему вы так решили?
— Вы чем-то расстроены.
— А, вы заметили?! Расстроен, даже зол, но никакие известия из Глембовичей здесь ни при чем. Я говорил с дедушкой. Он мне все рассказал.
Воцарилось неловкое молчание. На лице девушки мелькнули на миг усталость и грусть.
— Значит, вы не останетесь? Что ж, до свидания, — протянула ему руку Стефа.
Крепко сжав ее ладонь, не отпуская, Вальдемар сказал удивительно мягко:
— Ни о чем не беспокойтесь. Я о многом догадывался, а теперь все знаю и приложу старания, чтобы вам ничто больше не докучало…
— Спасибо. Дело даже не во мне, а в Люции.
— Нет, дело в вас. Девчонка все забудет очень быстро, и не стоит относиться к этому так трагически. Ну, а уж я постараюсь, чтобы в Слодковцах воцарился прежний покой…
Стефу испугали эти слова.
— Но я не хочу, чтобы из-за меня возникли какие-нибудь недоразумения… Я не хочу ему… я не хочу никому повредить.
Она не находила места от смущения — Вальдемар все еще не отпускал ее руку. Она попыталась высвободить пальцы, но молодой человек стиснул их еще крепче и убедительно сказал:
— Верьте мне и доверьтесь. Я проделаю все наитактичнейшим образом. Отъезд этого пана всем поправит настроение, не исключая заплаканной Люци, ну а уж обо мне и говорить не стоит… — весело глядя ей в глаза, он поклонился:
— Мне пора. До свидания. Очень вас прошу, ни о чем не печальтесь.
«Как благородна и как красива!» — подумал он.
Стефа вернулась к себе. Взяла книжку, открыла, хотела читать, но не разбирала ни слова — путались мысли. В ушах еще звучал голос Вальдемара, рука еще ощущала его пожатие. Стефа сидела неподвижно, боясь нарушить охватившее ее чувство покоя.
За окном раздался стук автомобильного мотора, потом наступила тишина.
— Уехал! — шепнула Стефа. — Какие же разные люди, он и тот!
XIII
В конюшню Пронтницкий вошел с физиономией победителя. Только что он встретил возвращавшуюся из теплицы Люцию, увидел ее зарумянившиеся щеки и по первым же ее словам понял, что ее чувство к нему не ослабло. Он воспользовался этим, чтобы пожать ручку девочки и шепнул ей пару нежных словечек.
— Я на верном пути, — твердил он себе. — Эта малютка все больше в меня влюбляется.
И он, довольный, подкрутил усики уверенного в себе кавалера.
— Бенедикт, коней для меня! — распорядился он.
— Каурых или гнедых? — спросил старый слуга.
— Запрягай четверку каурых арабов в желтую «американку».
Старик вытаращил на него глаза:
— Каурых арабов?!
— Ты что, оглох? Делай, что велят!
В конюшню вошел Клеч и спросил по-немецки:
— Куда вы собираетесь ехать?
— В город. В мастерскую. Нужно узнать о косилке.
— Косилку уже починили, так что ехать вам незачем.
— Пан майорат мне поручил.
— Может быть. Но теперь в этом нет необходимости. Отправим за косилкой повозку, и все.
— Но я должен ехать! — уперся Пронтницкий.
— Ха! Езжайте, но не советую вам брать каурых.
— Почему?
— Да так, не советую, и все. Дорога дальняя.
— До Шаля будет подальше, а баронесса всегда ездит туда каурыми.
Клеч значительно глянул на него и лаконично бросил:
— Разница!
— Никакой разницы не вижу! — Пронтницкий понял, что хотел сказать Клеч, но решил не уступать. Крикнул Бенедикту: — Что же ты не запрягаешь?
— Пане мой, по-дружески вам советую не брать эту четверку, — изрек Клеч. — Это любимая упряжка майората. Случись что с конями, не миновать беды. Не будите лиха! Возьмите караковых, кони, что куколка. Или гнедых. И баронесса сегодня собиралась выезжать в Обронное. Прикажет заложить каурых, и что тогда?
— Тогда для нее заложат гнедых, — сказал Пронтницкий, разозлившись уже по-настоящему, и вновь повернулся к Бенедикту: — Живо запрягай! Не понял? Старик пожал плечами и отправился выполнять поручение, бурча под нос что-то весьма нелестное для практиканта. Клеч махнул рукой и проворчал:
— Упрямый тип… ну и черт с ним! Через несколько минут Пронтницкий сидел в «американке», расправляя вожжи каурой четверки. Он иронически усмехнулся, щелкнул кнутом, попрощался с Клечем, пустил коней быстрой рысью и исчез за поворотом.
Управитель и конюх переглянулись.
— Хоть бы обошлось, — буркнул Клеч.
А Бенедикт развел руками:
— Если пан практикант угробит коней, я перед майоратом отвечать не собираюсь. Вы ведь сами позволили, пан управитель, так при чем тут я?
— Да что вы такое говорите, Бенедикт? Пан практикант прекрасно правит, — сказал Клеч, но видно было, что он обеспокоен.
Отсутствие Пронтницкого за обедом удивило пани Идалию и опечалило Люцию. Девочка не понимала, почему ему понадобилось уехать именно сегодня, после столь приятного случайного свидания. Грусть ее еще возросла, когда пани Идалия объявила, что после обеда поедет в Обронное навестить княгиню Подгорецкую. Оставшись наедине со Стефой, девочка бросилась ей на шею, капризно шепча:
— Как бы я хотела остаться дома! Как мне не хочется ехать с мамой!
— А когда-то ты так любила бывать в Обронном, — улыбнулась Стефа.
— Ах, когда это было!
В ее глазах была мечтательность и грусть. Закончив свой туалет, пани Идалия приказала запрягать коней в ландо. Вскоре к ней в дверь постучался Яцентий:
— Пани баронесса, конюх говорит, что можно ехать только гнедыми или караковыми.
— Но я приказала запрячь каурых, — подчеркнула пани Идалия.
— Конюх говорит, что каурых нет.
— Куда же они подевались?!
— Пан практикант на них поехал в город.
Пани Идалия повернулась к Яцентию и воззрилась на него прищуренными глазами:
— Пан Пронтницкий? Каурой четверкой, в город?
— Конюх так говорит.
— Управитель знал, что я сегодня еду. Как он мог дать каурых?
— Пан практикант сказал, что ваша милость поедет гнедыми.
— Быть такого не может! Пришлите сюда Бенедикта. Яцентий вышел. Пани Идалия вскочила, нервно теребя перчатки.
— Неслыханно! Я прошу коней, а мне отвечают, что коней нет! Слишком много он себе позволяет, Вальди его распустил. Неслыханно!
Тем временем у конюшни собрался «военный совет». Яцентий, Бенедикт и несколько молодых конюхов стояли с озабоченными физиономиями. Искали управителя, но Клеч уехал в поля.
Ничего не поделаешь, пришлось идти в особняк без него.
Когда Бенедикт и Яцентий вошли в ворота, конюх окаменел от страха: лакей прогуливал вокруг газона каурого верхового из Глембовичей. Приехал майорат…
— Ну то-то и оно! — вздохнул Бенедикт. — Пан Вальдемар и так вечно нежданно приезжает, но уж сегодня он подгадал, так подгадал!
Тетку Вальдемар застал крайне разгневанной и удивленно спросил:
— Что случилось?
— Я вижу, твой протеже тут значит больше, чем я! Кто бы знал!
Вальдемар спокойно слушал ее, прохаживаясь по комнате. Когда она закончила, майорат фыркнул:
— Мой протеже! Тетя, кто ему не протежировал здесь, так это я.
— И ты еще смеешься! Бесчувственный!
— Наоборот, я весьма удручен.
— Ах, как ты мил… — язвительно бросала баронесса.
— Тетя, вы оба сделали мне сегодня огромное одолжение: вы — тем, что собирались ехать, а он — тем, что уехал.
— Не понимаю…
— Тетушка, вне всякого сомнения, он много на себя берет, но это ваша вина, не моя.
— Ничего не понимаю!
— Тетя, вы замечаете, как он крутится вокруг Люции?
— Ты уходишь в сторону.
— Совсем наоборот, я приближаюсь к главному. Итак, вы замечаете?
— Дорогой мой, они слегка флиртуют. Что в том страшного?
— Думаю, Люци такой флирт вовсе не нужен, — сказал Вальдемар холодно.
— Наоборот. Ей уже шестнадцать, девушке в этом возрасте пора приобрести некоторый опыт.
— Пусть так. Ну, а если она влюбится?
— Ну и что? В конце концов, в Пронтницкого можно даже влюбиться.
Вальдемар смотрел на нее, не веря собственным ушам:
— Позвольте, тетя! Что значит «можно даже»?
— Думаю, ты понимаешь.
— Увы, нет.
— Господи! — взорвалась пани Идалия. — Это так просто! Будь Пронтницкий человеком нашего круга, но неподходящей партией, я совершенно иначе смотрела бы на все, но что плохого в том, что Люци немного пофлиртует с человеком, стоящим ниже ее на общественной лестнице? Пусть даже влюбится…
— Ах, значит, им можно даже влюбиться… — иронически усмехнулся майорат. — Может, им можно и обвенчаться?
— Вальди, что ты говоришь?
— Я только спрашиваю. Итак, ему можно с ней флиртовать, а ей можно в него влюбиться. Вы, тетя, ничуть не против, и он это видит. Тогда чего же вы злитесь? Преисполненный самых лучших чувств, он взял каурых, а вам оставил гнедых — наверняка решил, что будущая теща простит ему такую мелочь.
— Что ты говоришь?!
— Правду.
— Неужели?..
— Вот именно, — сказал Вальдемар, глядя, как бледнеет пани Идалия.
— Он посмел мечтать о Люции?!
— А почему бы и нет? — усмехнулся Вальдемар. — Он человек весьма отважный.
— Это невозможно! Да нет, что ты! Это верх нахальства!
— Тетя! Он видел, что вы не против, так чего же от него требовать? Смело можно сказать: «Veni, vidi, vici!»
— Вальди, откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросила баронесса.
— От дедушки. Он больший знаток природы человеческой, нежели вы, тетя. Впрочем, я и сам видел достаточно.
Вальдемар расхаживал по комнате. Одна мысль не давала ему покоя: будь Пронтницкий другим человеком, порядочным, он и тогда, даже люби он Люцию по-настоящему, не смог бы получить ее руки, потому что принадлежал к «низшему» классу…
— Что за варварские предрассудки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— О чем вы говорите? — спросила Стефа с тревогой.
— Да, ты не понимаешь…
— Ну что вы, я понимаю, вот только…
— Что?
— Не знаю, понимаете ли вы меня?
На губах старика заиграла улыбка.
— Простите, — тихо сказала девушка, не хотевшая обижать старика.
— Не за что, детка. Но вот что ты мне объясни… Понимаешь ли, я старик, но глаза у меня зоркие и ум пока что не ослаб. А уж если кто мне в особенности симпатичен, я чувствую все плохое или хорошее, что ему сделали. Вот и в тебе я заметил некие перемены… серьезные перемены. Вижу, тебя они мучают, даже вредят. Некогда, подвергнув анализу некое человеческое существо, ты убедилась, что этот человек не стоит того, чтобы о нем думать, что это не бриллиант, а простое цветное стекло. Правда?
— Да, — сказала девушка. — Но ведь когда-то я верила, что он и есть бриллиант…
— Когда? — настойчиво спросил старик.
— Когда любила его без памяти. Так по-детски все было…
— А теперь?
— Теперь он для меня — совершенно чужой.
В голосе пана Мачея прозвучали явственно нотки недоверия.
— Ты откровенна со мной, дитя мое?
— Я не смогла бы быть откровеннее с родным отцом. Старик взял ее руку и прижал к груди, а когда девушка почтительно склонилась к нему, поцеловал ее в голову. Благодарная за столь теплое проявление чувств, Стефа прижалась губами к руке старика. А он сказал весело:
— Вы только посмотрите! Эта паненка ухитрилась обвести меня, старика, вокруг пальца! Я-то полагал, что ты, узнав его лучше, грустишь оттого, что идеал тускнеет… А он, оказывается, совершенно тебе безразличен. Но отчего же ты так неспокойна? Я бы сказал даже, что ты боишься чего-то.
Стефа колебалась, рассказать ли о Пронтницком и Люции. Однако старик помог ей:
— Сегодня ты даже плакала. И Люция какая-то странная… Очень это меня тревожит. Ты не знаешь, часом, причин? Скажи честно.
И Стефа решилась:
— Ну, конечно, я знаю, что гнетет Люцию, и меня это удручает. Она сама мне доверилась. Я не должна была ее выдавать…
— Мне — можешь и обязана. Люция еще ребенок, нужно знать все, о чем она думает, и особенно — все, что ее мучает. Итак?
— Люция попала под влияние Пронтницкого.
— Попросту влюбилась в него, — поправил девушку пан Мачей. — Я догадывался. Скверно… чересчур юный возраст… да и предмет любви того не стоит. Я тебя не обидел последним замечанием? — добавил он, видя, что Стефа чуть побледнела.
— Мне обидно за Люцию. Ее ждет нечто похожее на то, что пришлось пережить мне.
— Бедная девочка! Вот нынешнее поколение — его портят сызмальства, и к шестнадцати годам дети успевают исполниться печали… Сдается мне, кое-что Люция начинает понимать, такой у нее вид. А о нем что ты скажешь?
Стефа опустила глаза. На ее лице изобразилось крайнее неудовольствие, и это не укрылось от взгляда пана Мачея.
— Так что ты скажешь о нем? — повторил старик настойчиво. — Значит, его намерения по отношению к Люции…
— Вряд ли чем-нибудь отличаются от тех, которые он питал на мой счет.
— Ну, конечно же! — махнул рукой старик. — Приданое…
Склонив голову на грудь, он закрыл глаза, ища способ уберечь внучку от разочарований, какие неминуемо влекли пробудившиеся в ней первые весенние чувства.
— Я вам расскажу о моем разговоре с Пронтницким, — взволнованно сказала Стефа. Вы сами рассудите. Быть может, я неправильно его поняла…
И она пересказала весь разговор с Пронтницким вплоть до появления майората. В продолжение своего рассказа она часто менялась в лице, глаза то заволакивались слезами, то метали молнии.
Пан Мачей слушал внимательно, подумав пару раз: «Как она похожа на ту…» Когда Стефа закончила, он сказал:
— Нет, ты прекрасно его поняла, дитя мое. Сам не желая, он проговорился. Но ведь ваш разговор должен был чем-то закончиться? Он сказал тебе что-то еще, правда?
— Деликатностью он не отличается, — сказала Стефа уклончиво.
— Догадываюсь. Когда он увидел под окнами Вальдемара и собрался уходить, он сказал тебе что-то неприятное, правда?
Многозначительное молчание девушки подтвердило родившуюся у старика догадку. Он шепнул:
— Мерзавец…
На дорожке заскрипел гравий — кто-то приближался быстрыми шагами. В беседку вошел Вальдемар в костюме для верховой езды. Слегка удивленный, обнаружив Стефу в компании пана Мачея, он снял шляпу и раскланялся.
Перебросившись несколькими словами с Вальдемаром, Стефа распрощалась с мужчинами и пошла к себе, чтобы успокоиться. Пан Мачей и Вальдемар остались в беседке.
XII
Солнце спускалось к закату, когда пан Мачей в сопровождении Вальдемара возвращался в особняк. В этих двух мужчинах за версту чувствовалась порода, но они разительно отличались друг от друга.
Дедушка напоминал старого орла, патриарха рода, утомленного полетом по небу жизни, с уставшими, быть может, сломанными даже крыльями.
После разговора с дедушкой Вальдемар едва сдерживал гнев. Первым побуждением его было дать выход ярости, позвать Пронтницкого… Но он овладел собой. Шагал порывисто, то и дело осаживая себя, чтобы приноровиться к медленной поступи пана Мачея.
Пан Мачей встревожился и посмотрел ему в глаза:
— Вальди, помни, что ты мне обещал. Излишней поспешностью ты навредишь Стефе. Скандала ей Пронтницкий не устроит, но на репутацию ее сможет бросить тень. Решит, что она тебе пожаловалась, и будет думать Бог знает что.
— Ну что вы! — обиженно ответил Вальдемар. — Неужели я не сумею вести себя? А лучше всего будет, если я немедленно уеду.
— Не уверен…
— Я должен уехать. Такое зло охватывает, что любая мелочь выбьет из колеи. Если этот… осел за ужином пристанет к ней с какой-нибудь глупостью или начнет распускать перья перед Люцией — я за себя не ручаюсь. Лучше мне вообще его не видеть.
— Идалька сегодня наверняка не вернется.
— Какая разница? — зло бросил Вальдемар, с такой силой ударив хлыстом по ветке, что град листьев посыпался им под ноги.
— Что ты собираешься делать? — спросил пан Мачей.
— Ждать первого же удобного случая, чтобы вышвырнуть этого паршивца.
— Деликатное дело. Будь он на жалованье, заплатил бы ему вперед и отправил, а так…
— Я ему предложу перебраться в Глембовичи. Чтобы он сразу понял, чего я не хочу — видеть его здесь.
— А если он не согласится?
— Уж будь спокоен, дедушка! К тому же нет другого способа, иначе мы повредим ей… Стефе…
При этих словах пан Мачей украдкой глянул на внука, подумав о чем-то своем.
Они вошли в особняк. Вальдемар велел подавать автомобиль, а сам спустился вниз, в гостиную, находившуюся неподалеку от комнаты Стефы. Быстро темнело, гостиная тонула в серых вечерних сумерках, лишь кое-где поблескивали позолота рам и хрустальные вазы.
Глянув на часы, магнат позвонил. Вбежал молодой лакей.
Вальдемар отрывисто приказал:
— Зажгите свет, опустите шторы. И позовите Яцентия.
Когда явился камердинер, Вальдемар велел:
— Иди к панне Стефании и скажи, что я хочу с ней попрощаться.
Яцентий удалился. Шляхтич принялся расхаживать по гостиной. Вскоре вошла Стефа. На ее щеках играл яркий румянец.
Вальдемар поспешил к ней:
— Я хотел попрощаться с вами. Я уезжаю.
— Как, вы не останетесь на ужин?
— Нет. Я спешу домой.
— Плохие вести?
— Почему вы так решили?
— Вы чем-то расстроены.
— А, вы заметили?! Расстроен, даже зол, но никакие известия из Глембовичей здесь ни при чем. Я говорил с дедушкой. Он мне все рассказал.
Воцарилось неловкое молчание. На лице девушки мелькнули на миг усталость и грусть.
— Значит, вы не останетесь? Что ж, до свидания, — протянула ему руку Стефа.
Крепко сжав ее ладонь, не отпуская, Вальдемар сказал удивительно мягко:
— Ни о чем не беспокойтесь. Я о многом догадывался, а теперь все знаю и приложу старания, чтобы вам ничто больше не докучало…
— Спасибо. Дело даже не во мне, а в Люции.
— Нет, дело в вас. Девчонка все забудет очень быстро, и не стоит относиться к этому так трагически. Ну, а уж я постараюсь, чтобы в Слодковцах воцарился прежний покой…
Стефу испугали эти слова.
— Но я не хочу, чтобы из-за меня возникли какие-нибудь недоразумения… Я не хочу ему… я не хочу никому повредить.
Она не находила места от смущения — Вальдемар все еще не отпускал ее руку. Она попыталась высвободить пальцы, но молодой человек стиснул их еще крепче и убедительно сказал:
— Верьте мне и доверьтесь. Я проделаю все наитактичнейшим образом. Отъезд этого пана всем поправит настроение, не исключая заплаканной Люци, ну а уж обо мне и говорить не стоит… — весело глядя ей в глаза, он поклонился:
— Мне пора. До свидания. Очень вас прошу, ни о чем не печальтесь.
«Как благородна и как красива!» — подумал он.
Стефа вернулась к себе. Взяла книжку, открыла, хотела читать, но не разбирала ни слова — путались мысли. В ушах еще звучал голос Вальдемара, рука еще ощущала его пожатие. Стефа сидела неподвижно, боясь нарушить охватившее ее чувство покоя.
За окном раздался стук автомобильного мотора, потом наступила тишина.
— Уехал! — шепнула Стефа. — Какие же разные люди, он и тот!
XIII
В конюшню Пронтницкий вошел с физиономией победителя. Только что он встретил возвращавшуюся из теплицы Люцию, увидел ее зарумянившиеся щеки и по первым же ее словам понял, что ее чувство к нему не ослабло. Он воспользовался этим, чтобы пожать ручку девочки и шепнул ей пару нежных словечек.
— Я на верном пути, — твердил он себе. — Эта малютка все больше в меня влюбляется.
И он, довольный, подкрутил усики уверенного в себе кавалера.
— Бенедикт, коней для меня! — распорядился он.
— Каурых или гнедых? — спросил старый слуга.
— Запрягай четверку каурых арабов в желтую «американку».
Старик вытаращил на него глаза:
— Каурых арабов?!
— Ты что, оглох? Делай, что велят!
В конюшню вошел Клеч и спросил по-немецки:
— Куда вы собираетесь ехать?
— В город. В мастерскую. Нужно узнать о косилке.
— Косилку уже починили, так что ехать вам незачем.
— Пан майорат мне поручил.
— Может быть. Но теперь в этом нет необходимости. Отправим за косилкой повозку, и все.
— Но я должен ехать! — уперся Пронтницкий.
— Ха! Езжайте, но не советую вам брать каурых.
— Почему?
— Да так, не советую, и все. Дорога дальняя.
— До Шаля будет подальше, а баронесса всегда ездит туда каурыми.
Клеч значительно глянул на него и лаконично бросил:
— Разница!
— Никакой разницы не вижу! — Пронтницкий понял, что хотел сказать Клеч, но решил не уступать. Крикнул Бенедикту: — Что же ты не запрягаешь?
— Пане мой, по-дружески вам советую не брать эту четверку, — изрек Клеч. — Это любимая упряжка майората. Случись что с конями, не миновать беды. Не будите лиха! Возьмите караковых, кони, что куколка. Или гнедых. И баронесса сегодня собиралась выезжать в Обронное. Прикажет заложить каурых, и что тогда?
— Тогда для нее заложат гнедых, — сказал Пронтницкий, разозлившись уже по-настоящему, и вновь повернулся к Бенедикту: — Живо запрягай! Не понял? Старик пожал плечами и отправился выполнять поручение, бурча под нос что-то весьма нелестное для практиканта. Клеч махнул рукой и проворчал:
— Упрямый тип… ну и черт с ним! Через несколько минут Пронтницкий сидел в «американке», расправляя вожжи каурой четверки. Он иронически усмехнулся, щелкнул кнутом, попрощался с Клечем, пустил коней быстрой рысью и исчез за поворотом.
Управитель и конюх переглянулись.
— Хоть бы обошлось, — буркнул Клеч.
А Бенедикт развел руками:
— Если пан практикант угробит коней, я перед майоратом отвечать не собираюсь. Вы ведь сами позволили, пан управитель, так при чем тут я?
— Да что вы такое говорите, Бенедикт? Пан практикант прекрасно правит, — сказал Клеч, но видно было, что он обеспокоен.
Отсутствие Пронтницкого за обедом удивило пани Идалию и опечалило Люцию. Девочка не понимала, почему ему понадобилось уехать именно сегодня, после столь приятного случайного свидания. Грусть ее еще возросла, когда пани Идалия объявила, что после обеда поедет в Обронное навестить княгиню Подгорецкую. Оставшись наедине со Стефой, девочка бросилась ей на шею, капризно шепча:
— Как бы я хотела остаться дома! Как мне не хочется ехать с мамой!
— А когда-то ты так любила бывать в Обронном, — улыбнулась Стефа.
— Ах, когда это было!
В ее глазах была мечтательность и грусть. Закончив свой туалет, пани Идалия приказала запрягать коней в ландо. Вскоре к ней в дверь постучался Яцентий:
— Пани баронесса, конюх говорит, что можно ехать только гнедыми или караковыми.
— Но я приказала запрячь каурых, — подчеркнула пани Идалия.
— Конюх говорит, что каурых нет.
— Куда же они подевались?!
— Пан практикант на них поехал в город.
Пани Идалия повернулась к Яцентию и воззрилась на него прищуренными глазами:
— Пан Пронтницкий? Каурой четверкой, в город?
— Конюх так говорит.
— Управитель знал, что я сегодня еду. Как он мог дать каурых?
— Пан практикант сказал, что ваша милость поедет гнедыми.
— Быть такого не может! Пришлите сюда Бенедикта. Яцентий вышел. Пани Идалия вскочила, нервно теребя перчатки.
— Неслыханно! Я прошу коней, а мне отвечают, что коней нет! Слишком много он себе позволяет, Вальди его распустил. Неслыханно!
Тем временем у конюшни собрался «военный совет». Яцентий, Бенедикт и несколько молодых конюхов стояли с озабоченными физиономиями. Искали управителя, но Клеч уехал в поля.
Ничего не поделаешь, пришлось идти в особняк без него.
Когда Бенедикт и Яцентий вошли в ворота, конюх окаменел от страха: лакей прогуливал вокруг газона каурого верхового из Глембовичей. Приехал майорат…
— Ну то-то и оно! — вздохнул Бенедикт. — Пан Вальдемар и так вечно нежданно приезжает, но уж сегодня он подгадал, так подгадал!
Тетку Вальдемар застал крайне разгневанной и удивленно спросил:
— Что случилось?
— Я вижу, твой протеже тут значит больше, чем я! Кто бы знал!
Вальдемар спокойно слушал ее, прохаживаясь по комнате. Когда она закончила, майорат фыркнул:
— Мой протеже! Тетя, кто ему не протежировал здесь, так это я.
— И ты еще смеешься! Бесчувственный!
— Наоборот, я весьма удручен.
— Ах, как ты мил… — язвительно бросала баронесса.
— Тетя, вы оба сделали мне сегодня огромное одолжение: вы — тем, что собирались ехать, а он — тем, что уехал.
— Не понимаю…
— Тетушка, вне всякого сомнения, он много на себя берет, но это ваша вина, не моя.
— Ничего не понимаю!
— Тетя, вы замечаете, как он крутится вокруг Люции?
— Ты уходишь в сторону.
— Совсем наоборот, я приближаюсь к главному. Итак, вы замечаете?
— Дорогой мой, они слегка флиртуют. Что в том страшного?
— Думаю, Люци такой флирт вовсе не нужен, — сказал Вальдемар холодно.
— Наоборот. Ей уже шестнадцать, девушке в этом возрасте пора приобрести некоторый опыт.
— Пусть так. Ну, а если она влюбится?
— Ну и что? В конце концов, в Пронтницкого можно даже влюбиться.
Вальдемар смотрел на нее, не веря собственным ушам:
— Позвольте, тетя! Что значит «можно даже»?
— Думаю, ты понимаешь.
— Увы, нет.
— Господи! — взорвалась пани Идалия. — Это так просто! Будь Пронтницкий человеком нашего круга, но неподходящей партией, я совершенно иначе смотрела бы на все, но что плохого в том, что Люци немного пофлиртует с человеком, стоящим ниже ее на общественной лестнице? Пусть даже влюбится…
— Ах, значит, им можно даже влюбиться… — иронически усмехнулся майорат. — Может, им можно и обвенчаться?
— Вальди, что ты говоришь?
— Я только спрашиваю. Итак, ему можно с ней флиртовать, а ей можно в него влюбиться. Вы, тетя, ничуть не против, и он это видит. Тогда чего же вы злитесь? Преисполненный самых лучших чувств, он взял каурых, а вам оставил гнедых — наверняка решил, что будущая теща простит ему такую мелочь.
— Что ты говоришь?!
— Правду.
— Неужели?..
— Вот именно, — сказал Вальдемар, глядя, как бледнеет пани Идалия.
— Он посмел мечтать о Люции?!
— А почему бы и нет? — усмехнулся Вальдемар. — Он человек весьма отважный.
— Это невозможно! Да нет, что ты! Это верх нахальства!
— Тетя! Он видел, что вы не против, так чего же от него требовать? Смело можно сказать: «Veni, vidi, vici!»
— Вальди, откуда ты все знаешь? — недоверчиво спросила баронесса.
— От дедушки. Он больший знаток природы человеческой, нежели вы, тетя. Впрочем, я и сам видел достаточно.
Вальдемар расхаживал по комнате. Одна мысль не давала ему покоя: будь Пронтницкий другим человеком, порядочным, он и тогда, даже люби он Люцию по-настоящему, не смог бы получить ее руки, потому что принадлежал к «низшему» классу…
— Что за варварские предрассудки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12