«А ведь этот подонок прав; Ты уже жаждешь добиться девушки, верно?»
Майорат так натянул поводья, что конь осел на задние ноги, взмахнул передними в воздухе. Повернув его на месте, Вальдемар поехал в глубь леса, взволнованный, шепча сквозь зубы проклятья. Сознание, что Клеч разгадал его намерения, привело его в ярость. Управитель хорошо его знает, наверняка уверяет сейчас практиканта, что от его пана не ускользнет и эта девушка.
— Угадал. Я и вправду жажду ее заполучить. Пронтницкий врет, будто она лишена темперамента. Она горда и самолюбива, но это не умаляет ее прелестей, наоборот, совсем наоборот…
Помимо охватившего его гнева, Вальдемар рад был, что Эдмунд назвал Стефу добродетельной «до омерзения». Будь все иначе, этот щенок не преминул бы похвалиться своей победой!
«Она никогда не любила его по-настоящему, — думал Вальдемар. — В противном случае… Что, если мои шансы гораздо больше, чем были когда-то у этого красавчика?»
Он вздрогнул — в точности то же самое говорил Клеч.
— Какой же я подлец! — произнес Вальдемар и помчался галопом.
Лес кончился, меж стройными соснами показался луг. Кое-где на нем стояли одинокие деревья, окруженные можжевеловыми кустами, но потом и они пропали. Перед магнатом раскинулся луг, заросший высокой влажной травой. Вдалеке растянулись цепочкой косари в белых рубашках. Конь замедлил шаг, попытался ухватить сочную траву, но мундштук мешал. Вальдемар ехал, погруженный в раздумья. Вдруг он ударил стеком по голенищу и рассмеялся:
— Я могу питать насчет нее намерения, какие мне только придут на ум. Что может мне помешать? Я встретил еще одно существо, которое стоит завоевать, — и все. Остальное зависит от ее темперамента. Конечно, я прохвост… но Пронтницкий — вовсе уж законченный скотина. Радуется, что кто-то вскружит голову девушке, которая его любила… С его стороны это подлость, достойная лишь такого мерзавца, как Пронтницкий. Однако с ним придется расстаться. Он мне действует на нервы. И эта его дружба с Клечем…
«А если Стефа до сих пор его любит?» — шепнул внутренний голос.
Вальдемар пожал плечами: «Пусть даже она от него без ума. Ну и что? Какое мне до того дело?»
Он ударил коня шпорами и помчался по лугу, как орел, настигающий добычу. Он специально сделал круг, чтобы показаться Клечу и Эдмунду.
Ему вдруг стало весело. Он был уверен, что затмит Эдмунда в глазах Стефы, потому что обладает тысячью достоинств, которых тот лишен.
В ста шагах впереди он увидел бричку. Отвернулся, притворяясь, будто никого там не видит и, пересекая луг, поехал прямиком к батракам.
— Хотел бы я знать, о чем они сейчас болтают, — шептал он раздраженно. — Может, этот осел передумал и решил, что Стефу стоит приберечь для себя? Ну, уж я-то ему в том помогать не буду…
Приближаясь к косарям, он придержал коня и с ребячливой радостью отметил, что бричка галопом несется к нему из леса.
— Они наверняка будут уверять, что стояли по ту сторону деревьев. Какие же у них будут физиономии, когда я скажу, что как раз оттуда и еду…
IX
Августовский вечер был тихим и сонным. Облака утратили последние алые краски заката, окутав окружающую природу серым тюлем сумерек; деревья в парке тонули во мраке, лишь верхушки их еще озарены были золотистым сиянием спускающегося за горизонт солнца, словно прощавшегося с землей.
Померкли ковры цветов, лишь черные контуры елей и белоснежные статуи явственно различались в подступающей ночи. Но унылый полумрак царствовал недолго: на листьях деревьев заиграли вдруг матовые отблески, точно ожили статуи, туи и пирамидальные ели вытянулись ввысь.
Торжествовавшие только что тени, гонимые лунным светом, дрогнули и отступили, кое-где создавая черные провалы и пятна мрака, кое-где образуя прихотливый рисунок, словно сотканный из черного кружева.
Взошла луна, извечная союзница влюбленных, поверенная скрытнейших мечтаний, вдохновительница поэтов.
Стефа сидела у окна и смотрела на звездное небо, погруженная в раздумья и печаль. Сегодняшний день прошел для нее невесело. Она видела, что происходит с Люцией, и это мучило ее.
В поведении Пронтницкого Стефа подметила множество черт, говоривших о нем крайне дурно, а для Люции просто губительных.
Девочка оказалась под влиянием его красоты; каждый его взгляд, каждое слово лишь усиливали его зависимость. Стефа не верила Эдмунду, чуя, что он не любит Люцию, просто-напросто охотится за богатым приданым. Стефа не видела и половины того запала, с каким Эдмунд когда-то домогался ее любви. И ее охватило беспокойство, но в то же время она понимала, что это плохо для нее кончится. Гордая пани Идалия ни за что не согласится на этот брак.
Девочку ждало двойное разочарование — сопротивление матери и другое, гораздо более болезненное, — обман Эдмунда.
«Боже, сделай так, чтобы это оказалось лишь наваждением, которое у Люции пройдет, оставив лишь капельку горечи, и не более того, — думала Стефа. — О, если бы я могла знать наверняка, что так и будет…»
Очнувшись, Стефа внезапно вздрогнула и обернулась. Дверь скрипнула, на пороге стояла Люция в ночном халате, с распущенными волосами. Глаза ее были широко открыты, на лице читалось беспокойство.
Прежде чем Стефа успела спросить, почему она не спит, девочка подбежала к ней, обняла за шею, прижала разгоряченную щеку к ее щеке и зашептала:
— Я знала, что вы не спите, и пришла… потому что тоже не могу заснуть… мне так грустно…
Отнявши руку, она что-то показала на высоте своего лица, пояснив с тревогой:
— Вот так что-то перед глазами и стоит!
Потом, вновь прильнув к учительнице, тихонько спросила:
— Пани Стефа, а ты почему не спишь? Зачем сидишь при луне? Неужели и ты… все еще…
Стефа вздрогнула, сочувствие появилось в ее глазах:
— Что ты хочешь этим сказать, Люци? Девочка на одном дыхании выпалила:
— Вы еще любите пана Пронтницкого?
— А почему ты спрашиваешь о Пронтницком?
— Вы так сердито произнесли его имя…
— Люция, ты мне не ответила.
— Я хочу сначала знать, любите ли вы его по-прежнему. Панна Стефа, ну, пожалуйста, скажите!
Она умоляюще смотрела Стефе в глаза. Сердце Стефы болезненно сжалось, и она поторопилась ответить:
— Я его больше не люблю.
В глазах девочки вспыхнуло недоверие, она спросила еще настойчивее:
— Не любишь? Правда? Но ты ведь его любила?
— Я в нем ошиблась, — откровенно призналась Стефа.
Люция положила ей голову на плечо:
— Зато я не ошибусь…
— Ты, Люди?
— Да, я люблю пана Эдмунда.
Воцарилось молчание. Люция спрятала лицо на груди Стефы и перестала дышать — словно по дыханию можно было отгадать ее мысли. Девичьей головке этот миг казался неимоверно трагическим. Все познания, почерпнутые из прочитанных французских романов, пришли ей на ум именно сейчас.
Дрожа, она ждала, что скажет Стефа. Быть может, именно теперь она признается, что любит Эдмунда по-прежнему, и он принадлежит ей?!
«Я бы тогда умерла», — думала девочка, сжимаясь от страха.
Стефа старалась успокоить Люцию, но ее саму охватила печаль — тот самый человек, каких-то пару месяцев назад прямо-таки загипнотизировавший ее, отыскал новую жертву.
Быть может, и на этот раз все повторится, и другая жертва быстро поймет, что все достоинства Эдмунда — в его красивом лице…
Х
Было воскресенье. После обеда пани Эльзоновская ушла к себе, а Люцию забрал пан Мачей, который любил порой поговорить с внучкой, прочитать ей что-нибудь из старых книг.
Стефа села за фортепиано. Оставшись одна в столовой, она играла с вдохновением. Вся тревога владевших ею чувств нашла выход в музыке.
Внезапно дверь распахнулась. В гостиную влетел Пронтницкий. С удивлением оглядевшись, он спросил:
— А где же панна Люцина?
Видя, что Стефа не отвечает, он прямо спросил ее:
— Так где же панна Люцина?
— У дедушки, — холодно ответила девушка. Пронтницкий зло щелкнул пальцами?
— Ну надо же! Именно сейчас!
Стефа удивленно глянула на него. Он сунул руки в карманы и признался, словно бы неохотно:
— Мы должны были сегодня здесь встретиться с панной Люцией… гм… с панной Лючиной. И на тебе — дедушка! Рок какой-то!
Панна Рудецкая встала и сурово произнесла:
— Очень вас прошу не вмешивать Люцию в ваши… помыслы и не употреблять более выражения «мы». Убедительно вас прошу.
— Что за казенный тон? — язвительно спросил Пронтницкий. — Хотите сыграть роль матери?
— Повторяю, я не позволю, чтобы вы говорили о Люции в таких выражениях, — хотя бы по праву ее учительницы.
— А что я такого сказал? Что мы здесь должны встретиться, и все. Каких-нибудь полгода назад вы были не столь суровы, когда речь шла о вас.
Ноги у Стефы подкосились. Она едва не упала. Справившись с собой, гордо подняла голову и четко произнесла:
— И это смеете говорить мне вы? Вы?
В ее словах прозвучало столько достоинства и уверенности в своей правоте, что Пронтницкий смешался. Использовав его замешательство, Стефа продолжала:
— Что ж, от вас этого можно было ожидать… Тем больше доводов, что я имею право запретить вам говорить о Люции в таком тоне.
— Вы не имеете права ничего мне запрещать! — сказал он.
— Даже по праву собственного опыта? — сказала она внешне холодно, хотя кипела от возмущения.
— Что тут сравнивать? Тогда было одно, сейчас совсем другое.
— Пан Пронтницкий, поговорим откровенно, — сказала серьезно Стефа. — Вы представляете себе последствия?
— Ну, а вы-то тут при чем?
— Люция находится под моей опекой, и я за нее отвечаю. И вижу в этом не только свою обязанность — я к ней по-настоящему привязана.
— Я ж ее не съем, — буркнул Пронтницкий.
— Вы выражаетесь довольно вульгарно. Но разговор не о том. Я не хочу, чтобы вы докучали Люции и кружили ей голову.
— Ох уж, зато вы цветисто выражаетесь! — расхохотался Пронтницкий.
Она прикусила губы и зарумянилась:
— Скажите мне вот что… Вы рассказали Люции?
— О чем?
— О своих чувствах к ней.
Эдмунд издал короткий смешок. Стефа побледнела. В его смехе прозвучали такая ирония и бесстыдство, что ошибиться было нельзя. «Боже, что за подлец!» — подумала она.
Пронтницкий подошел к ней так близко, что ей пришлось отступить на шаг, и сдавленно выговорил:
— Я не обязан перед вами отчитываться. Не надоедайте мне вопросами.
— Я и не собираюсь надоедать вам более. Прошу вас, пропустите меня!
Но разгоряченный Пронтницкий заступил ей дорогу:
— Если вы будете встревать между мной и Люцией, я уж найду на вас управу!
— Да неужели?! Вот не знала…
— Ну так узнаете! — взорвался он.
Кровь бросилась ей в лицо. Смерив его взглядом, девушка холодно отрезала:
— Попрошу вас не забываться!
— Предупреждаю вас: люблю я панну Люцию или нет, никому до этого нет дела!
— Вы лично меня нисколечко не интересуете. Меня заботит Люция.
— Боитесь, что она в меня влюбится? А что вы имеете против?
— И вы еще спрашиваете?
Пронтницкий внимательно посмотрел на Стефу. Охваченная гневом, она показалась ему прекрасной. Он придвинулся поближе и попытался взять ее за руку.
— Твоими устами говорит ревность, — шепнул он. — Ты все еще меня любишь…
Панна Рудецкая отшатнулась, выдохнула с отвращением:
— Глупец! Подлый глупец!
— Как вы смеете? Как смеете? — закричал он, побагровев от гнева.
— Убирайтесь! — указала на дверь Стефа.
За окном раздалось сухое тарахтенье мотора. Пронтницкий выглянул.
Перед входом стоял пунцовый глембовический автомобиль. Из него высаживался Вальдемар.
— Убирайтесь немедленно! — повторила Стефа, ничего не видя и не слыша вокруг.
Но Эдмунд и сам проворно направился к двери. На пороге он обернулся, издевательски расхохотался и прошипел:
— Да ухожу, ухожу! Защитник пожаловал. Уж его-то поласковей примут. Желаю удачи!
И он вышел, хлопнув дверями.
Обессилевшая Стефа, тяжко дыша, упала в кресло, закрыла лицо ладонями и разразилась слезами, неудержимо хлынувшими из глаз. Потом вскочила и опрометью кинулась к себе.
Пробегая по коридору, она слышала голос майората.
XI
Обед прошел мрачно.
Темные круги под глазами Стефы выдавали недавние слезы. Люция, упорно молчавшая, то и дело косилась на мать. Пан Мачей выглядел неспокойным, Вальдемар — грозным. Одна только пани Идалия, менее чопорная, чем обычно, беседовала с Пронтницким о чем-то забавном, веселившем лишь самого Эдмунда.
Эдмунд притворялся ужасно веселым, пытался смеяться над собственными шутками, но, видя общее настроение, в конце концов смолк. Даже слуги чувствовали дурное настроение хозяев — камердинер стал передвигаться почти беззвучно, ступая на цыпочках, молодой лакей, вместо того чтобы распахивать дверь настежь, лишь приоткрывал ее, появляясь с блюдами.
Все ощутили облегчение, когда обед закончился. Пани Эльзоновская с Люцией уехали в Шаль. Стефа их не сопровождала — она никогда туда не ездила, чувствуя, что графиня Чвилецкая ее недолюбливает.
Вальдемар верхом сопровождал дам — он решил осмотреть свои фольварки, лежавшие в той стороне. Особняк погрузился в тишину. На крыше ворковали голуби, от клумб доносилась крикливая перебранка горлиц.
Стефа, уединившаяся в своей комнате, услышала деликатный стук в дверь.
— Войдите!
Вошел камердинер Яцентий:
— Если паненка ничего не имеет против, старый пан приглашает паненку в ту беседку, что в розовой аллее.
В беседке сидел на лавочке пан Мачей. Его ноги были укутаны тигровой шкурой. Он выглядел угрюмым и погруженным в раздумье. Жестом приглашая Стефу присесть, он сказал с улыбкой:
— Садись же, детка. Извини, что я тебя вызвал. Хотелось поговорить. Может, тебе неинтересно беседовать со старым брюзгой?
— Ну что вы, — сказала Стефа, усаживаясь. — С превеликим удовольствием.
Старик поднял голову и всматривался в зеленое переплетение листиков роз на фоне голубого неба.
Воспоминания о давних временах завладели им, придавая его старым глазам трогательность и печаль. Какое-то время он сидел молча, перенесшись в иные времена. Наконец заговорил тихим, спокойным голосом, часто делая паузы:
— Мир ничуть не изменился, ни капельки. Он всегда молод и полон жизни… Только люди, населяющие его, увядают и рассыпаются в прах, а на их месте вырастают новые, молодые, чтобы пойти со временем тем же путем. Странная вещь, девочка моя: мы, старики, изнуренные жизнью, жаждущие покоя, не жалуемся на мир. Жизнь причинила нам много горя, но осталась прекрасной. А вот молодые начинают жаловаться. Плохой признак! Что это — влияние общего невроза, охватившего людей нынче, или, напротив, — деградация? Молодые с отвращением смотрят на все, что их окружает, жаждая чего-то, лежащего за пределами бытия. Должно быть, всему виной привычка анализировать все на свете. «Прогресс» — так это называют. Мы не были прогрессивными до такой степени, чтобы нам опостылела жизнь. Мы были католиками не по названию. Сегодня и это уходит — все меньше философов, анализирующих сущность Господа, все больше атеистов. А это плохо! Отсутствие веры и есть фундамент, на котором вырастает столько несчастий.
Пан Мачей замолк и задумчиво смотрел перед собой, вспоминая молодые годы, исполненные рвения и веры, столь отличавшихся от нынешней апатии. Стефа, глядя на старика, угадывала его мысли и с любопытством спрашивала себя: что же таит в себе прошлое этого почтенного старца?
Он вновь заговорил:
— Мир изменился. Мы — не пещерные люди. Мы обладаем сказочным, по сравнению с древними, могуществом. Но люди стали гораздо внимательнее оглядывать мир — и буквально все будит в них сомнения, старой сущности мира им недостаточно, они копают глубже, вплоть до атомов, но, отыскав эти атомы, чувствуют себя разочарованными. Они хотят обрести вечность здесь, в этой жизни, но мир держится на преходящем, на рождениях и смертях. Что поделать, каждый цветок когда-нибудь завянет — но пока он цветет, доставит нам немало приятных минут. Нынешним людям всего мало, они готовы «подвергнуть анализу» даже счастье. А ведь тот же цветок, разъятый на части, станет не более чем мусором. Убедившись в этом, разочарованные люди хотят сложить его вновь, но это невозможно, и останки цветка приходится выбрасывать… И так во всем.
Старик жалобно вздохнул и покрутил головой:
— Так обстоит дело и с нынешней религией. Nach Canossa gehen wir nicht!Нынешний мир перенасыщен энергией, но на что она уходит!
Пан Мачей замолчал, склонив голову на грудь. Девушка сидела, задумавшись. Подняла взгляд на старика и с сочувствием спросила:
— Почему вы всегда говорите так печально и нынешнюю молодежь рисуете такими мрачными красками?
— Не мрачными, девочка, а — новыми.
— Значит, вы нам не оставляете никаких надежд?
— Боюсь, что нет…
— Но почему? Чем мы заслужили? Неужели мы все до одного… — взволнованно приподнялась Стефа.
Пан Мачей посмотрел на нее с доброй улыбкой:
— Немного отыщется столь чистых душ, как ты, девочка. Я знал одну такую, но это было так давно… Быть может, мои слова задевают тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Майорат так натянул поводья, что конь осел на задние ноги, взмахнул передними в воздухе. Повернув его на месте, Вальдемар поехал в глубь леса, взволнованный, шепча сквозь зубы проклятья. Сознание, что Клеч разгадал его намерения, привело его в ярость. Управитель хорошо его знает, наверняка уверяет сейчас практиканта, что от его пана не ускользнет и эта девушка.
— Угадал. Я и вправду жажду ее заполучить. Пронтницкий врет, будто она лишена темперамента. Она горда и самолюбива, но это не умаляет ее прелестей, наоборот, совсем наоборот…
Помимо охватившего его гнева, Вальдемар рад был, что Эдмунд назвал Стефу добродетельной «до омерзения». Будь все иначе, этот щенок не преминул бы похвалиться своей победой!
«Она никогда не любила его по-настоящему, — думал Вальдемар. — В противном случае… Что, если мои шансы гораздо больше, чем были когда-то у этого красавчика?»
Он вздрогнул — в точности то же самое говорил Клеч.
— Какой же я подлец! — произнес Вальдемар и помчался галопом.
Лес кончился, меж стройными соснами показался луг. Кое-где на нем стояли одинокие деревья, окруженные можжевеловыми кустами, но потом и они пропали. Перед магнатом раскинулся луг, заросший высокой влажной травой. Вдалеке растянулись цепочкой косари в белых рубашках. Конь замедлил шаг, попытался ухватить сочную траву, но мундштук мешал. Вальдемар ехал, погруженный в раздумья. Вдруг он ударил стеком по голенищу и рассмеялся:
— Я могу питать насчет нее намерения, какие мне только придут на ум. Что может мне помешать? Я встретил еще одно существо, которое стоит завоевать, — и все. Остальное зависит от ее темперамента. Конечно, я прохвост… но Пронтницкий — вовсе уж законченный скотина. Радуется, что кто-то вскружит голову девушке, которая его любила… С его стороны это подлость, достойная лишь такого мерзавца, как Пронтницкий. Однако с ним придется расстаться. Он мне действует на нервы. И эта его дружба с Клечем…
«А если Стефа до сих пор его любит?» — шепнул внутренний голос.
Вальдемар пожал плечами: «Пусть даже она от него без ума. Ну и что? Какое мне до того дело?»
Он ударил коня шпорами и помчался по лугу, как орел, настигающий добычу. Он специально сделал круг, чтобы показаться Клечу и Эдмунду.
Ему вдруг стало весело. Он был уверен, что затмит Эдмунда в глазах Стефы, потому что обладает тысячью достоинств, которых тот лишен.
В ста шагах впереди он увидел бричку. Отвернулся, притворяясь, будто никого там не видит и, пересекая луг, поехал прямиком к батракам.
— Хотел бы я знать, о чем они сейчас болтают, — шептал он раздраженно. — Может, этот осел передумал и решил, что Стефу стоит приберечь для себя? Ну, уж я-то ему в том помогать не буду…
Приближаясь к косарям, он придержал коня и с ребячливой радостью отметил, что бричка галопом несется к нему из леса.
— Они наверняка будут уверять, что стояли по ту сторону деревьев. Какие же у них будут физиономии, когда я скажу, что как раз оттуда и еду…
IX
Августовский вечер был тихим и сонным. Облака утратили последние алые краски заката, окутав окружающую природу серым тюлем сумерек; деревья в парке тонули во мраке, лишь верхушки их еще озарены были золотистым сиянием спускающегося за горизонт солнца, словно прощавшегося с землей.
Померкли ковры цветов, лишь черные контуры елей и белоснежные статуи явственно различались в подступающей ночи. Но унылый полумрак царствовал недолго: на листьях деревьев заиграли вдруг матовые отблески, точно ожили статуи, туи и пирамидальные ели вытянулись ввысь.
Торжествовавшие только что тени, гонимые лунным светом, дрогнули и отступили, кое-где создавая черные провалы и пятна мрака, кое-где образуя прихотливый рисунок, словно сотканный из черного кружева.
Взошла луна, извечная союзница влюбленных, поверенная скрытнейших мечтаний, вдохновительница поэтов.
Стефа сидела у окна и смотрела на звездное небо, погруженная в раздумья и печаль. Сегодняшний день прошел для нее невесело. Она видела, что происходит с Люцией, и это мучило ее.
В поведении Пронтницкого Стефа подметила множество черт, говоривших о нем крайне дурно, а для Люции просто губительных.
Девочка оказалась под влиянием его красоты; каждый его взгляд, каждое слово лишь усиливали его зависимость. Стефа не верила Эдмунду, чуя, что он не любит Люцию, просто-напросто охотится за богатым приданым. Стефа не видела и половины того запала, с каким Эдмунд когда-то домогался ее любви. И ее охватило беспокойство, но в то же время она понимала, что это плохо для нее кончится. Гордая пани Идалия ни за что не согласится на этот брак.
Девочку ждало двойное разочарование — сопротивление матери и другое, гораздо более болезненное, — обман Эдмунда.
«Боже, сделай так, чтобы это оказалось лишь наваждением, которое у Люции пройдет, оставив лишь капельку горечи, и не более того, — думала Стефа. — О, если бы я могла знать наверняка, что так и будет…»
Очнувшись, Стефа внезапно вздрогнула и обернулась. Дверь скрипнула, на пороге стояла Люция в ночном халате, с распущенными волосами. Глаза ее были широко открыты, на лице читалось беспокойство.
Прежде чем Стефа успела спросить, почему она не спит, девочка подбежала к ней, обняла за шею, прижала разгоряченную щеку к ее щеке и зашептала:
— Я знала, что вы не спите, и пришла… потому что тоже не могу заснуть… мне так грустно…
Отнявши руку, она что-то показала на высоте своего лица, пояснив с тревогой:
— Вот так что-то перед глазами и стоит!
Потом, вновь прильнув к учительнице, тихонько спросила:
— Пани Стефа, а ты почему не спишь? Зачем сидишь при луне? Неужели и ты… все еще…
Стефа вздрогнула, сочувствие появилось в ее глазах:
— Что ты хочешь этим сказать, Люци? Девочка на одном дыхании выпалила:
— Вы еще любите пана Пронтницкого?
— А почему ты спрашиваешь о Пронтницком?
— Вы так сердито произнесли его имя…
— Люция, ты мне не ответила.
— Я хочу сначала знать, любите ли вы его по-прежнему. Панна Стефа, ну, пожалуйста, скажите!
Она умоляюще смотрела Стефе в глаза. Сердце Стефы болезненно сжалось, и она поторопилась ответить:
— Я его больше не люблю.
В глазах девочки вспыхнуло недоверие, она спросила еще настойчивее:
— Не любишь? Правда? Но ты ведь его любила?
— Я в нем ошиблась, — откровенно призналась Стефа.
Люция положила ей голову на плечо:
— Зато я не ошибусь…
— Ты, Люди?
— Да, я люблю пана Эдмунда.
Воцарилось молчание. Люция спрятала лицо на груди Стефы и перестала дышать — словно по дыханию можно было отгадать ее мысли. Девичьей головке этот миг казался неимоверно трагическим. Все познания, почерпнутые из прочитанных французских романов, пришли ей на ум именно сейчас.
Дрожа, она ждала, что скажет Стефа. Быть может, именно теперь она признается, что любит Эдмунда по-прежнему, и он принадлежит ей?!
«Я бы тогда умерла», — думала девочка, сжимаясь от страха.
Стефа старалась успокоить Люцию, но ее саму охватила печаль — тот самый человек, каких-то пару месяцев назад прямо-таки загипнотизировавший ее, отыскал новую жертву.
Быть может, и на этот раз все повторится, и другая жертва быстро поймет, что все достоинства Эдмунда — в его красивом лице…
Х
Было воскресенье. После обеда пани Эльзоновская ушла к себе, а Люцию забрал пан Мачей, который любил порой поговорить с внучкой, прочитать ей что-нибудь из старых книг.
Стефа села за фортепиано. Оставшись одна в столовой, она играла с вдохновением. Вся тревога владевших ею чувств нашла выход в музыке.
Внезапно дверь распахнулась. В гостиную влетел Пронтницкий. С удивлением оглядевшись, он спросил:
— А где же панна Люцина?
Видя, что Стефа не отвечает, он прямо спросил ее:
— Так где же панна Люцина?
— У дедушки, — холодно ответила девушка. Пронтницкий зло щелкнул пальцами?
— Ну надо же! Именно сейчас!
Стефа удивленно глянула на него. Он сунул руки в карманы и признался, словно бы неохотно:
— Мы должны были сегодня здесь встретиться с панной Люцией… гм… с панной Лючиной. И на тебе — дедушка! Рок какой-то!
Панна Рудецкая встала и сурово произнесла:
— Очень вас прошу не вмешивать Люцию в ваши… помыслы и не употреблять более выражения «мы». Убедительно вас прошу.
— Что за казенный тон? — язвительно спросил Пронтницкий. — Хотите сыграть роль матери?
— Повторяю, я не позволю, чтобы вы говорили о Люции в таких выражениях, — хотя бы по праву ее учительницы.
— А что я такого сказал? Что мы здесь должны встретиться, и все. Каких-нибудь полгода назад вы были не столь суровы, когда речь шла о вас.
Ноги у Стефы подкосились. Она едва не упала. Справившись с собой, гордо подняла голову и четко произнесла:
— И это смеете говорить мне вы? Вы?
В ее словах прозвучало столько достоинства и уверенности в своей правоте, что Пронтницкий смешался. Использовав его замешательство, Стефа продолжала:
— Что ж, от вас этого можно было ожидать… Тем больше доводов, что я имею право запретить вам говорить о Люции в таком тоне.
— Вы не имеете права ничего мне запрещать! — сказал он.
— Даже по праву собственного опыта? — сказала она внешне холодно, хотя кипела от возмущения.
— Что тут сравнивать? Тогда было одно, сейчас совсем другое.
— Пан Пронтницкий, поговорим откровенно, — сказала серьезно Стефа. — Вы представляете себе последствия?
— Ну, а вы-то тут при чем?
— Люция находится под моей опекой, и я за нее отвечаю. И вижу в этом не только свою обязанность — я к ней по-настоящему привязана.
— Я ж ее не съем, — буркнул Пронтницкий.
— Вы выражаетесь довольно вульгарно. Но разговор не о том. Я не хочу, чтобы вы докучали Люции и кружили ей голову.
— Ох уж, зато вы цветисто выражаетесь! — расхохотался Пронтницкий.
Она прикусила губы и зарумянилась:
— Скажите мне вот что… Вы рассказали Люции?
— О чем?
— О своих чувствах к ней.
Эдмунд издал короткий смешок. Стефа побледнела. В его смехе прозвучали такая ирония и бесстыдство, что ошибиться было нельзя. «Боже, что за подлец!» — подумала она.
Пронтницкий подошел к ней так близко, что ей пришлось отступить на шаг, и сдавленно выговорил:
— Я не обязан перед вами отчитываться. Не надоедайте мне вопросами.
— Я и не собираюсь надоедать вам более. Прошу вас, пропустите меня!
Но разгоряченный Пронтницкий заступил ей дорогу:
— Если вы будете встревать между мной и Люцией, я уж найду на вас управу!
— Да неужели?! Вот не знала…
— Ну так узнаете! — взорвался он.
Кровь бросилась ей в лицо. Смерив его взглядом, девушка холодно отрезала:
— Попрошу вас не забываться!
— Предупреждаю вас: люблю я панну Люцию или нет, никому до этого нет дела!
— Вы лично меня нисколечко не интересуете. Меня заботит Люция.
— Боитесь, что она в меня влюбится? А что вы имеете против?
— И вы еще спрашиваете?
Пронтницкий внимательно посмотрел на Стефу. Охваченная гневом, она показалась ему прекрасной. Он придвинулся поближе и попытался взять ее за руку.
— Твоими устами говорит ревность, — шепнул он. — Ты все еще меня любишь…
Панна Рудецкая отшатнулась, выдохнула с отвращением:
— Глупец! Подлый глупец!
— Как вы смеете? Как смеете? — закричал он, побагровев от гнева.
— Убирайтесь! — указала на дверь Стефа.
За окном раздалось сухое тарахтенье мотора. Пронтницкий выглянул.
Перед входом стоял пунцовый глембовический автомобиль. Из него высаживался Вальдемар.
— Убирайтесь немедленно! — повторила Стефа, ничего не видя и не слыша вокруг.
Но Эдмунд и сам проворно направился к двери. На пороге он обернулся, издевательски расхохотался и прошипел:
— Да ухожу, ухожу! Защитник пожаловал. Уж его-то поласковей примут. Желаю удачи!
И он вышел, хлопнув дверями.
Обессилевшая Стефа, тяжко дыша, упала в кресло, закрыла лицо ладонями и разразилась слезами, неудержимо хлынувшими из глаз. Потом вскочила и опрометью кинулась к себе.
Пробегая по коридору, она слышала голос майората.
XI
Обед прошел мрачно.
Темные круги под глазами Стефы выдавали недавние слезы. Люция, упорно молчавшая, то и дело косилась на мать. Пан Мачей выглядел неспокойным, Вальдемар — грозным. Одна только пани Идалия, менее чопорная, чем обычно, беседовала с Пронтницким о чем-то забавном, веселившем лишь самого Эдмунда.
Эдмунд притворялся ужасно веселым, пытался смеяться над собственными шутками, но, видя общее настроение, в конце концов смолк. Даже слуги чувствовали дурное настроение хозяев — камердинер стал передвигаться почти беззвучно, ступая на цыпочках, молодой лакей, вместо того чтобы распахивать дверь настежь, лишь приоткрывал ее, появляясь с блюдами.
Все ощутили облегчение, когда обед закончился. Пани Эльзоновская с Люцией уехали в Шаль. Стефа их не сопровождала — она никогда туда не ездила, чувствуя, что графиня Чвилецкая ее недолюбливает.
Вальдемар верхом сопровождал дам — он решил осмотреть свои фольварки, лежавшие в той стороне. Особняк погрузился в тишину. На крыше ворковали голуби, от клумб доносилась крикливая перебранка горлиц.
Стефа, уединившаяся в своей комнате, услышала деликатный стук в дверь.
— Войдите!
Вошел камердинер Яцентий:
— Если паненка ничего не имеет против, старый пан приглашает паненку в ту беседку, что в розовой аллее.
В беседке сидел на лавочке пан Мачей. Его ноги были укутаны тигровой шкурой. Он выглядел угрюмым и погруженным в раздумье. Жестом приглашая Стефу присесть, он сказал с улыбкой:
— Садись же, детка. Извини, что я тебя вызвал. Хотелось поговорить. Может, тебе неинтересно беседовать со старым брюзгой?
— Ну что вы, — сказала Стефа, усаживаясь. — С превеликим удовольствием.
Старик поднял голову и всматривался в зеленое переплетение листиков роз на фоне голубого неба.
Воспоминания о давних временах завладели им, придавая его старым глазам трогательность и печаль. Какое-то время он сидел молча, перенесшись в иные времена. Наконец заговорил тихим, спокойным голосом, часто делая паузы:
— Мир ничуть не изменился, ни капельки. Он всегда молод и полон жизни… Только люди, населяющие его, увядают и рассыпаются в прах, а на их месте вырастают новые, молодые, чтобы пойти со временем тем же путем. Странная вещь, девочка моя: мы, старики, изнуренные жизнью, жаждущие покоя, не жалуемся на мир. Жизнь причинила нам много горя, но осталась прекрасной. А вот молодые начинают жаловаться. Плохой признак! Что это — влияние общего невроза, охватившего людей нынче, или, напротив, — деградация? Молодые с отвращением смотрят на все, что их окружает, жаждая чего-то, лежащего за пределами бытия. Должно быть, всему виной привычка анализировать все на свете. «Прогресс» — так это называют. Мы не были прогрессивными до такой степени, чтобы нам опостылела жизнь. Мы были католиками не по названию. Сегодня и это уходит — все меньше философов, анализирующих сущность Господа, все больше атеистов. А это плохо! Отсутствие веры и есть фундамент, на котором вырастает столько несчастий.
Пан Мачей замолк и задумчиво смотрел перед собой, вспоминая молодые годы, исполненные рвения и веры, столь отличавшихся от нынешней апатии. Стефа, глядя на старика, угадывала его мысли и с любопытством спрашивала себя: что же таит в себе прошлое этого почтенного старца?
Он вновь заговорил:
— Мир изменился. Мы — не пещерные люди. Мы обладаем сказочным, по сравнению с древними, могуществом. Но люди стали гораздо внимательнее оглядывать мир — и буквально все будит в них сомнения, старой сущности мира им недостаточно, они копают глубже, вплоть до атомов, но, отыскав эти атомы, чувствуют себя разочарованными. Они хотят обрести вечность здесь, в этой жизни, но мир держится на преходящем, на рождениях и смертях. Что поделать, каждый цветок когда-нибудь завянет — но пока он цветет, доставит нам немало приятных минут. Нынешним людям всего мало, они готовы «подвергнуть анализу» даже счастье. А ведь тот же цветок, разъятый на части, станет не более чем мусором. Убедившись в этом, разочарованные люди хотят сложить его вновь, но это невозможно, и останки цветка приходится выбрасывать… И так во всем.
Старик жалобно вздохнул и покрутил головой:
— Так обстоит дело и с нынешней религией. Nach Canossa gehen wir nicht!Нынешний мир перенасыщен энергией, но на что она уходит!
Пан Мачей замолчал, склонив голову на грудь. Девушка сидела, задумавшись. Подняла взгляд на старика и с сочувствием спросила:
— Почему вы всегда говорите так печально и нынешнюю молодежь рисуете такими мрачными красками?
— Не мрачными, девочка, а — новыми.
— Значит, вы нам не оставляете никаких надежд?
— Боюсь, что нет…
— Но почему? Чем мы заслужили? Неужели мы все до одного… — взволнованно приподнялась Стефа.
Пан Мачей посмотрел на нее с доброй улыбкой:
— Немного отыщется столь чистых душ, как ты, девочка. Я знал одну такую, но это было так давно… Быть может, мои слова задевают тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12