Все это время она не спускала с меня тяжелого взгляда — свирепого взгляда, я бы сказал, — обернувшись через левое плечо. Она применила уловку опытного дуэлянта: делала вид, что смотрит мне в глаза, тогда как на самом деле фокусировала взгляд на моих губах. Я и сам применял этот трюк — прямой взгляд в глаза соперника утомляет и может лишить вас бдительности.Я стоял левым боком к стене, поэтому мне не нужно было изворачиваться всем телом, чтобы дотянуться до стены. Я сделал два таких же боковых шага, как и она, и, зацепив ее только двумя пальцами, в высшей степени осторожно — обезоруживающе, как я надеялся, — я вытащил из кобуры свою антикварную пушку, положил ее на бетон и полностью убрал руку. Теперь настал ее черед, так, во всяком случае, должно было быть. Ее крюк грозил превратиться в серьезную проблему, насколько я понимал, но углубляться в это пока не было нуждыТем временем она медленно вытащила два ножа из ножен на левом боку и положила их рядом с самострелом. Потом она остановилась, и ее взгляд ясно дал мне понять, что теперь опять моя очередь.Ну а я принадлежу к тому типу, который предпочитает носить только один нож, но очень хороший. Иначе, знаю по опыту, ходишь-ходишь с одним ножом и вполне им доволен, а кончаешь тем, что тебя прямо к земле пригибают несколько дюжин ножей. Поэтому я, естественно, очень неохотно расставался со своей Матушкой, которая, хоть поржавела слегка по бокам, зато была сделана из самого твердого и надежного стального сплава, какой я когда-либо встречал.Тем не менее, было очень любопытно, что будет делать девушка с этим своим крюком, поэтому я, в конце концов, положил Матушку на бетон рядом с тридцать восьмым и небрежно опустил руки на бедра, очень довольный собой — по крайней мере, надеюсь, что произвел такое впечатление.Она улыбнулась, и это была почти очаровательная улыбка — к тому времени мы сняли наши шейные платки, так как больше не поднимали пыли, — а потом она взялась за крюк левой рукой и начала его вывинчивать из прикрепленной к культе накладки, сделанной из кожи и металла.Ну конечно же, сказал я себе. И ее второй нож, тот, который без рукоятки, может так же накручиваться на эту накладку, когда ей хочется, чтобы на правой руке он был вместо крюка. Я должен был догадаться.Я осклабился, отдавая должное ее изобретательности по части механики, и тут же отвязал свой вещевой мешок положив его рядом с оружием. Потом мне в голову пришла мысль. Я открыл вещмешок медленными, осторожными движениями, чтобы у нее не было оснований заподозрить какую-нибудь хитрость, вытащил оттуда одеяло и, стараясь в процессе продемонстрировать обе его стороны так, словно показывал какой-то чертов фокус, мягко бросил его на землю между намиОна отстегнула ремни, которыми ее рюкзак прикреплялся к поясу, и отложила его в сторону потом сняла и сам пояс медленно протянув его через широкие петли из выцветшего коттона. А потом она поглядела со значением на мой пояс.Я должен был согласиться с ней Пояса, особенно с тяжелыми пряжками, как у нас, могут быть ужасным оружием. Я снял свой. Одновременно оба пояса легли на соответствующую кучу оружия и прочего снаряжения.Она потрясла головой — не в жесте отрицания — и запустила пальцы в свои черные волосы сразу в нескольких местах, чтобы показать, что не прячет в прическе оружия, а потом посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул — мол, удовлетворен, хоть, между прочим, и не понимал, что за этим должно последовать с моей стороны. Тогда она посмотрела на мою черную шапку, подняла брови и снова улыбнулась, на этот раз с оттенком насмешливого предвкушения.Вообще-то я ненавижу расставаться со своим головным убором еще больше, чем с Матушкой. И не только потому, что изнутри, под подкладкой, он был подбит свинцовой фольгой — если радиация до сих пор не поджарила мне мозги, то уже и не поджарит, и я уверен, что куски свинцовой фольги, вшитые в мои штаны вокруг бедер, дают куда больший практический эффект. Но к этому времени меня стало по-настоящему тянуть к этой девушке, и бывают ведь времена, когда человек должен пожертвовать своим тщеславием Я сорвал свой стильный черный фетр, водрузил его на свою кучу и позволил ей смеяться над моей лысой, как яйцо, макушкой.Странно, но она даже не улыбнулась. Она приоткрыла губы и провела по верхней языком. Я с готовностью ухмыльнулся в ответ — неосмотрительно широко, — и она увидела мои челюсти.Мои челюсти — это нечто весьма специфичное и, вне всякого сомнения, уникальное. Ближе к концу Последней войны, когда любому реалисту стало ясно, как плохо складываются дела, чтобы не сказать, как предельно гнусно они складываются, некоторые люди, в том числе и я, вырвали все зубы и заменили их прочными вставными челюстями. Мне достались одни из лучших. Рабочие поверхности челюстей были сделаны из нержавеющей стали. Гладкие и сплошные, они не повторяли форму каждого в отдельности зуба. Человек, который внимательно присмотрелся бы, скажем, к початой мною плитке жевательного табака, был бы озадачен совершенно гладкой линией откуса, сделанной будто бритвой, прикрепленной к стрелке компаса. Магнитный порошок, вживленный мне в десны, облегчал пользование челюстями.Эта жертва была тяжелей, чем шляпа и Матушка, вместе взятые, но я видел, что девушка ожидает ее от меня и не пойдет ни на какой компромисс, и в этой ситуации я должен был признать, что она демонстрирует вполне здравый смысл, потому что я держал режущие кромки челюстей острыми, как бритва. Я должен был осторожно относиться к языку и щекам, но оно того стоило, я считаю. Своими зубными ятаганами я мог в мгновение ока выкусить добрый шмат глотки, дыхательного горла или яремной вены, хотя случая сделать это у меня еще не было.В первую минуту я почувствовал себя стариком, настоящей развалиной, но к этому времени меня тянуло к девушке до безумия. Я аккуратно положил челюсти на верх моего вещевого мешка.В ответ, можно сказать, в награду, она широко открыла рот и показала мне, что осталось от ее зубов — две трети их, мешанина зубного камня и золота.Мы сняли наши ботинки, штаны и рубашки, причем наблюдала она за мной очень подозрительно — я знал, она сомневается в том, что я ношу только один нож.Это, возможно, странно, возможно, принимая во внимание, как я переживаю из-за своей лысины, но я не смущался из-за отсутствия волос на груди и даже с гордостью демонстрировал замещающие их косые радиационные шрамы, хоть они представляли собой келоиды Разрастание соединительной ткани.
самого безобразного вида. Для меня наши шрамы были племенными знаками отличия — знаками племен, состоявших, конечно, из одного мужчины и одной женщины. Нет сомнений, именно шрам на лбу девушки вызвал во мне первый прилив желания, и он все прибавлял мне интересу.К этому времени мы уже не были так безусловно настороженны и не осматривали одежду друг друга в поисках спрятанного оружия так тщательно, как должны были, — я, во всяком случае. Быстро темнело, оставалось мало времени, и другой интерес становился преобладающим.Мы все еще по инерции внимательно следили за тем, как действуем. Например, то, как мы снимали штаны, походило на балет — слегка подпрыгивая на левой ноге и одним движением высвобождая правую, мы были полностью готовы прыгнуть, не споткнувшись, если соперник сделает что-нибудь непредвиденное. Левая штанина снималась таким же быстрым движением.Однако, как я уже сказал, становилось слишком поздно для того, чтобы сохранять настороженность, абсолютную настороженность, во всяком случае. Ситуация менялась очень быстро. Возможность причинить смерть или принять ее — наравне с шансом впасть в меньший грех, каннибализм, который кое-кто из нас практикует, — такая возможность внезапно пропала, полностью пропала Похоже, на этот раз все будет в порядке, сказал я себе. На этот раз все будет иначе, на этот раз будет достаточно любви, на этот раз вожделение станет надежным фундаментом для взаимопонимания и доверия, на этот раз у нас будет действительно безопасная ночевка. Тело девушки станет мне домом, прекрасным, нежным, неистощимо восхитительным домом, а мое — станет домом для нее, навеки.Когда она сбросила рубашку, последний темно-красный луч света осветил еще один гладкий косой, шрам, этот — вокруг ее бедер, как узкий поясок, который слегка соскользнул с одной стороны. II
Убийство гнусно по себе, но этоГнуснее всех и всех бесчеловечнейУильям Шекспир, «Гамлет»
Когда я проснулся, дневной свет почти достиг своего максимального янтарного оттенка, и рядом с собой я не почувствовал тела, только одеяло внизу. Очень медленно я перевернулся на другой бок и обнаружил ее сидящей на краешке одеяла в двух футах от меня Она расчесывала свои длинные черные волосы большой редкозубой расческой, вкрученной в накладку из кожи и металла на ее запястьеОна надела штаны и рубаху, но первые были закатаны до колен, а вторая, хоть и заправленная в штаны, не была застегнута.Она смотрела на меня, созерцала, можно сказать, совершенно задумчиво, с неясной, слабой улыбкойЯ улыбнулся в ответ.Это было восхитительно.Слишком восхитительно. Что-то тут должно быть не так.И было. О, ничего особенного. Так, один-единственный пустячок — ничего по-настоящему заслуживающего вниманияНо самые крошечные, самые незначительные пустячки могут быть порой самыми несносными — всего лишь один комар, напримерВ тот момент, когда я только повернулся к ней, она зачесывала свои волосы прямо назад, открывая клинообразную проплешину, которая, продолжая шрам на ее лбу, довольно глубоко заходила в волосы. Теперь, движением быстрым, но не выглядевшим поспешным, она отбросила всю массу волос вперед и налево, чтобы они закрыли лишенный волос участок. Одновременно она поджала губы.Я был задет. Она не должна была скрывать от меня эту свою проплешинку, ведь это наш общий недостаток и это сблизило бы нас. И еще ей нельзя было как раз в тот же момент убирать улыбку с лица. Неужели она не понимала, что я люблю эту отметину на ее черепе так же, как и любую другую часть ее тела, что ей нет больше нужды упражняться передо мной в тщеславии?Неужели она не понимала, что как только она перестала улыбаться, ее пристальный созерцательный взгляд стал оскорбительным для меня. Кто дал ей право глазеть — с насмешкой, я был уже уверен — на мою лысую голову? Какое право она имела знать о почти залеченной язве на моей левой голени? Да такая информация может стоить человеку жизни в бою. Какое право она имела хоть как-то прикрыть тело одеждой, когда я все еще оставался голым? Она обязана была разбудить меня, чтобы мы могли одеться так же, как и раздевались — вместе. Да, у нее далеко не все в порядке с манерами.О, я знаю, что, если бы был способен подумать спокойно, если бы позавтракал и выпил чашечку кофе или даже если бы горячий завтрак был только готов к этому времени, я бы признал свое раздражение неразумным, ничтожным, как комариный укус, неприятным ощущением, каким оно, собственно, и было.Даже без завтрака, если бы я знал, что впереди у меня относительно безопасный день, когда я смогу высказать свои чувства напрямик, я не был бы так обижен или, по крайней мере, моя обида не беспокоила бы меня так ужасно.Но в Мертвых землях чувство безопасности — еще более редкий товар, чем горячий завтрак.Да дай мне только хоть какую-нибудь надежду на безопасность и хоть плохонький горячий завтрак, и я сказал бы себе, что она просто очаровательно кокетничает по поводу этой плешивой полоски и своих волос, что для женщины совершенно естественна попытка оставаться немного таинственной перед лицом мужчины, с которым она делит постель.Но в Мертвых землях любая тайна только озлобляет. Она пугает тебя и злит, словно ты животное Тайны — это для культурных извращенцев. Определенно. А в Мертвых землях единственная, возможность для двух людей держаться вместе, даже недолго — это никогда ничего не скрывать и никогда не делать движений, которые нельзя немедленно и ясно истолковать. Вы, понятно, не можете говорить — уж, во всяком случае, не в начале, — поэтому не можете ничего объяснить (как бы там ни было, объяснения — это, как правило, либо ложь, либо мечты), а значит, должны быть вдвойне осторожны и точны в том, что делаете.А девушка такой не была. Вот и сейчас, в довершение к другим своим бестактностям, она откручивала расческу от своего запястья — недружественный, чтобы не сказать враждебный, акт, с чем кто угодно согласится.И поймите правильно: ни одну из своих отрицательных эмоций я не проявил, как, впрочем, и она, если не считать, что она перестала улыбаться. Я-то улыбаться не перестал. Я играл по правилам до конца.Но внутри меня все кипело, и другая потребность вернулась снова и вскоре снова начнет неудержимо расти.Вот в чем беда с любовью как с одним из решений проблемы двух побудительных мотивов. Она хороша, пока длится, но скоро исчерпывает себя, и тогда снова сталкиваешься с Побуждением Номер. Один, а у тебя уже не осталось ничего, что можно ему противопоставить.О нет, сегодня я не буду убивать эту девушку, я, вероятно, не буду думать о том, чтобы убить ее, месяц или больше, но старое Побуждение Номер Один вернется и будет все время расти, по большей части подспудно. Конечно, кое-что можно сделать, чтобы ослабить этот рост, есть немало уловок — я достаточно опытен в такого рода делах.Например, вскоре я могу рискнуть заговорить с ней. Для затравки я могу рассказать о Нигде, о том, как эти пятеро остальных бродяг и я наткнулись друг на друга, когда скрывались, каждый сам по себе, от карательной экспедиции из Портера, как мы, естественно, объединили свои силы в этой ситуации, как устроили ловушку для работающего на самогоне портерского джипа и уничтожили его вместе с экипажем, как добыча оказалась неожиданно большой и четверо из нас, оставшиеся в живых, объединились и побрели вместе и развлекали друг друга какое-то время — играли в карты, можно сказать. Да что там. На одной из стоянок у нас был даже старый, но действующий заводной патефон, и мы читали книги И конечно расскажу, что, когда добыча иссякла, а взаимное расположение исчерпало себя, мы устроили празднество убийств, после которого в живых остался только я и. полагаю, еще один парень по имени Джерри, по крайней мере, он смог уйти, когда закончилось кровопролитие, а у меня уже не хватило сил, чтобы преследовать его, хотя, вероятно, и следовало.А в ответ она может рассказать, как она убила последнюю партию своих подружек, или дружков, или дружка, или кого там ещеПосле этого мы могли бы перейти к обмену новостями, слухами и предположениями о местных, национальных и мировых событиях Правда ли, что в Атлантик Хайлэндс есть какие-то летательные аппараты, или они прилетают из Европы? Правда ли что в окрестностях Уолла-Уолла распинают обитателей Мертвых земель, или только прибивают их мертвые тела для устрашения остальных? Стало ли уже христианство обязательной религией в Мантено, или они все еще толерантны к дзен-буддистам? Правда ли, что Лос-Аламос полностью уничтожен чумой, но само место недоступно для жителей Мертвых земель из-за роботов-охранников, оставшихся там — металлических гвардейцев восьми футов ростом, которые бродят по белым пескам, завывая сиренами? По-прежнему ли практикуют в Пасифик Пэлисейд свободную любовь? Слышала ли она, что состоялось генеральное сражение между экспедиционными силами Уачиты и Саванна Фортрес? За право владения Бирмингемом, по-видимому, так как желтая лихорадка прикончила это герцогство? Не убивала ли она в последнее время «наблюдателей»? Некоторые цивилизованные» общины, самые «научные» из них, пытаются организовать метеорологические станции или что-то подобное, искусно их маскируют и населяют одной или двумя безрассудно смелыми личностями, которым мы устраиваем тяжелые времена, если обнаруживаем их. Слышала ли она сказку, которую сейчас многие повторяют, о том, что Южная Америка и Французская Ривьера пережили Последнюю войну нетронутыми? И уж совершенно смехотворное дополнение, что у них там голубые небеса и они видят звезды каждую третью ночь? Не думает ли она, что последующие события на Земле доказывают, что она действительно погрузилась в межзвездное пылевое облако одновременно с началом Последней войны (некоторые говорят, что пыль использовали как прикрытие для первых атак), или же она до сих пор придерживается мнения большинства, что пыль — это следствие ядерной войны, а кое-что добавили вулканы и суховей? Сколько зеленых закатов она видела за последний год?После того, как мы пережевали бы эти пикантные темы и еще несколько им подобных и в конце концов устали бы от догадок, мы могли, если бы почувствовали себя достаточно смелыми или разговор складывался достаточно хорошо, воспользоваться даже шансом побеседовать немножко о нашем детстве, о том, как шли дела до Последней войны (хотя она слишком молода для такого разговора), словом, о разных мелочах, которые мы помним:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
самого безобразного вида. Для меня наши шрамы были племенными знаками отличия — знаками племен, состоявших, конечно, из одного мужчины и одной женщины. Нет сомнений, именно шрам на лбу девушки вызвал во мне первый прилив желания, и он все прибавлял мне интересу.К этому времени мы уже не были так безусловно настороженны и не осматривали одежду друг друга в поисках спрятанного оружия так тщательно, как должны были, — я, во всяком случае. Быстро темнело, оставалось мало времени, и другой интерес становился преобладающим.Мы все еще по инерции внимательно следили за тем, как действуем. Например, то, как мы снимали штаны, походило на балет — слегка подпрыгивая на левой ноге и одним движением высвобождая правую, мы были полностью готовы прыгнуть, не споткнувшись, если соперник сделает что-нибудь непредвиденное. Левая штанина снималась таким же быстрым движением.Однако, как я уже сказал, становилось слишком поздно для того, чтобы сохранять настороженность, абсолютную настороженность, во всяком случае. Ситуация менялась очень быстро. Возможность причинить смерть или принять ее — наравне с шансом впасть в меньший грех, каннибализм, который кое-кто из нас практикует, — такая возможность внезапно пропала, полностью пропала Похоже, на этот раз все будет в порядке, сказал я себе. На этот раз все будет иначе, на этот раз будет достаточно любви, на этот раз вожделение станет надежным фундаментом для взаимопонимания и доверия, на этот раз у нас будет действительно безопасная ночевка. Тело девушки станет мне домом, прекрасным, нежным, неистощимо восхитительным домом, а мое — станет домом для нее, навеки.Когда она сбросила рубашку, последний темно-красный луч света осветил еще один гладкий косой, шрам, этот — вокруг ее бедер, как узкий поясок, который слегка соскользнул с одной стороны. II
Убийство гнусно по себе, но этоГнуснее всех и всех бесчеловечнейУильям Шекспир, «Гамлет»
Когда я проснулся, дневной свет почти достиг своего максимального янтарного оттенка, и рядом с собой я не почувствовал тела, только одеяло внизу. Очень медленно я перевернулся на другой бок и обнаружил ее сидящей на краешке одеяла в двух футах от меня Она расчесывала свои длинные черные волосы большой редкозубой расческой, вкрученной в накладку из кожи и металла на ее запястьеОна надела штаны и рубаху, но первые были закатаны до колен, а вторая, хоть и заправленная в штаны, не была застегнута.Она смотрела на меня, созерцала, можно сказать, совершенно задумчиво, с неясной, слабой улыбкойЯ улыбнулся в ответ.Это было восхитительно.Слишком восхитительно. Что-то тут должно быть не так.И было. О, ничего особенного. Так, один-единственный пустячок — ничего по-настоящему заслуживающего вниманияНо самые крошечные, самые незначительные пустячки могут быть порой самыми несносными — всего лишь один комар, напримерВ тот момент, когда я только повернулся к ней, она зачесывала свои волосы прямо назад, открывая клинообразную проплешину, которая, продолжая шрам на ее лбу, довольно глубоко заходила в волосы. Теперь, движением быстрым, но не выглядевшим поспешным, она отбросила всю массу волос вперед и налево, чтобы они закрыли лишенный волос участок. Одновременно она поджала губы.Я был задет. Она не должна была скрывать от меня эту свою проплешинку, ведь это наш общий недостаток и это сблизило бы нас. И еще ей нельзя было как раз в тот же момент убирать улыбку с лица. Неужели она не понимала, что я люблю эту отметину на ее черепе так же, как и любую другую часть ее тела, что ей нет больше нужды упражняться передо мной в тщеславии?Неужели она не понимала, что как только она перестала улыбаться, ее пристальный созерцательный взгляд стал оскорбительным для меня. Кто дал ей право глазеть — с насмешкой, я был уже уверен — на мою лысую голову? Какое право она имела знать о почти залеченной язве на моей левой голени? Да такая информация может стоить человеку жизни в бою. Какое право она имела хоть как-то прикрыть тело одеждой, когда я все еще оставался голым? Она обязана была разбудить меня, чтобы мы могли одеться так же, как и раздевались — вместе. Да, у нее далеко не все в порядке с манерами.О, я знаю, что, если бы был способен подумать спокойно, если бы позавтракал и выпил чашечку кофе или даже если бы горячий завтрак был только готов к этому времени, я бы признал свое раздражение неразумным, ничтожным, как комариный укус, неприятным ощущением, каким оно, собственно, и было.Даже без завтрака, если бы я знал, что впереди у меня относительно безопасный день, когда я смогу высказать свои чувства напрямик, я не был бы так обижен или, по крайней мере, моя обида не беспокоила бы меня так ужасно.Но в Мертвых землях чувство безопасности — еще более редкий товар, чем горячий завтрак.Да дай мне только хоть какую-нибудь надежду на безопасность и хоть плохонький горячий завтрак, и я сказал бы себе, что она просто очаровательно кокетничает по поводу этой плешивой полоски и своих волос, что для женщины совершенно естественна попытка оставаться немного таинственной перед лицом мужчины, с которым она делит постель.Но в Мертвых землях любая тайна только озлобляет. Она пугает тебя и злит, словно ты животное Тайны — это для культурных извращенцев. Определенно. А в Мертвых землях единственная, возможность для двух людей держаться вместе, даже недолго — это никогда ничего не скрывать и никогда не делать движений, которые нельзя немедленно и ясно истолковать. Вы, понятно, не можете говорить — уж, во всяком случае, не в начале, — поэтому не можете ничего объяснить (как бы там ни было, объяснения — это, как правило, либо ложь, либо мечты), а значит, должны быть вдвойне осторожны и точны в том, что делаете.А девушка такой не была. Вот и сейчас, в довершение к другим своим бестактностям, она откручивала расческу от своего запястья — недружественный, чтобы не сказать враждебный, акт, с чем кто угодно согласится.И поймите правильно: ни одну из своих отрицательных эмоций я не проявил, как, впрочем, и она, если не считать, что она перестала улыбаться. Я-то улыбаться не перестал. Я играл по правилам до конца.Но внутри меня все кипело, и другая потребность вернулась снова и вскоре снова начнет неудержимо расти.Вот в чем беда с любовью как с одним из решений проблемы двух побудительных мотивов. Она хороша, пока длится, но скоро исчерпывает себя, и тогда снова сталкиваешься с Побуждением Номер. Один, а у тебя уже не осталось ничего, что можно ему противопоставить.О нет, сегодня я не буду убивать эту девушку, я, вероятно, не буду думать о том, чтобы убить ее, месяц или больше, но старое Побуждение Номер Один вернется и будет все время расти, по большей части подспудно. Конечно, кое-что можно сделать, чтобы ослабить этот рост, есть немало уловок — я достаточно опытен в такого рода делах.Например, вскоре я могу рискнуть заговорить с ней. Для затравки я могу рассказать о Нигде, о том, как эти пятеро остальных бродяг и я наткнулись друг на друга, когда скрывались, каждый сам по себе, от карательной экспедиции из Портера, как мы, естественно, объединили свои силы в этой ситуации, как устроили ловушку для работающего на самогоне портерского джипа и уничтожили его вместе с экипажем, как добыча оказалась неожиданно большой и четверо из нас, оставшиеся в живых, объединились и побрели вместе и развлекали друг друга какое-то время — играли в карты, можно сказать. Да что там. На одной из стоянок у нас был даже старый, но действующий заводной патефон, и мы читали книги И конечно расскажу, что, когда добыча иссякла, а взаимное расположение исчерпало себя, мы устроили празднество убийств, после которого в живых остался только я и. полагаю, еще один парень по имени Джерри, по крайней мере, он смог уйти, когда закончилось кровопролитие, а у меня уже не хватило сил, чтобы преследовать его, хотя, вероятно, и следовало.А в ответ она может рассказать, как она убила последнюю партию своих подружек, или дружков, или дружка, или кого там ещеПосле этого мы могли бы перейти к обмену новостями, слухами и предположениями о местных, национальных и мировых событиях Правда ли, что в Атлантик Хайлэндс есть какие-то летательные аппараты, или они прилетают из Европы? Правда ли что в окрестностях Уолла-Уолла распинают обитателей Мертвых земель, или только прибивают их мертвые тела для устрашения остальных? Стало ли уже христианство обязательной религией в Мантено, или они все еще толерантны к дзен-буддистам? Правда ли, что Лос-Аламос полностью уничтожен чумой, но само место недоступно для жителей Мертвых земель из-за роботов-охранников, оставшихся там — металлических гвардейцев восьми футов ростом, которые бродят по белым пескам, завывая сиренами? По-прежнему ли практикуют в Пасифик Пэлисейд свободную любовь? Слышала ли она, что состоялось генеральное сражение между экспедиционными силами Уачиты и Саванна Фортрес? За право владения Бирмингемом, по-видимому, так как желтая лихорадка прикончила это герцогство? Не убивала ли она в последнее время «наблюдателей»? Некоторые цивилизованные» общины, самые «научные» из них, пытаются организовать метеорологические станции или что-то подобное, искусно их маскируют и населяют одной или двумя безрассудно смелыми личностями, которым мы устраиваем тяжелые времена, если обнаруживаем их. Слышала ли она сказку, которую сейчас многие повторяют, о том, что Южная Америка и Французская Ривьера пережили Последнюю войну нетронутыми? И уж совершенно смехотворное дополнение, что у них там голубые небеса и они видят звезды каждую третью ночь? Не думает ли она, что последующие события на Земле доказывают, что она действительно погрузилась в межзвездное пылевое облако одновременно с началом Последней войны (некоторые говорят, что пыль использовали как прикрытие для первых атак), или же она до сих пор придерживается мнения большинства, что пыль — это следствие ядерной войны, а кое-что добавили вулканы и суховей? Сколько зеленых закатов она видела за последний год?После того, как мы пережевали бы эти пикантные темы и еще несколько им подобных и в конце концов устали бы от догадок, мы могли, если бы почувствовали себя достаточно смелыми или разговор складывался достаточно хорошо, воспользоваться даже шансом побеседовать немножко о нашем детстве, о том, как шли дела до Последней войны (хотя она слишком молода для такого разговора), словом, о разных мелочах, которые мы помним:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28