А немецкие офицеры и генералы не дураки, они понимают, чем это может кончиться. Выход один уходить. Но зимой уйти не просто - снегу навалило по пояс. Значит, путь только один - по дорогам, по открытому месту. А что это значит? Представьте, идет колонна, налетают штурмовики - и техники нет. Далеко ли уйдешь на своих двоих! А сзади наша пехота, танки. Чего же еще дожидаться? Надо бежать, оторваться от наших войск, где-то собраться с силами, организовать оборону...
- Силен, стратег, - улыбается Писанко. - У кого это ты научился? У Акимцева?
- У вас.
- Что-то не помню, когда я так говорил... - Писанко озабоченно глядит на часы: - Размечтались... А что делают наши разведчики?
А разведчики дрались с Ме-109. Двое против восьми...
Выйдя к населенному пункту Икша и сделав вираж над все еще неподвижной вражеской колонной, Шевчуку и Рубцов стали кружить над лесными массивами. В это момент и появились фашистские истребители.
Сначала Рубцов увидел пару. С востока на высоте около тысячи метров наплывала плотная, но не толстая облачность. Из нее и вынырнули Ме-109. Вынырнул явно не вовремя, и Рубцов, чертыхнувшись в сердцах подошел к Шевчуку. Не теряя времени, скрылись в облаках. Через минуту-другую оказались над ними и сразу увидели группу вражеских истребителей - шесть Ме-109, идущих в лобовую атаку.
Это была ловушка. "Очевидно, - подумал Шевчук, - те, что остались внизу, сообщили о нас вот этим". Как летчик, он по достоинству оценил мастерский замысел немцев. Пары шли одна за другой на дистанции метров шестьсот. Причем, первая уже открыла огонь, и свернуть было невозможно.
Страшна лобовая атака, этот огонь в лицо. Пули несутся навстречу, бьют по крыльям, по фюзеляжу твоей машины. Но выдержать надо. Выдержать, не свернуть. Побеждает тот, у кого крепче нервы, у кого сильнее воля Надо взять машину врага в прицел и сбить. Или заставить его свернуть и успеть ударить по нему огнем своих пулеметов, когда он покажет тебе живот своего самолета. В этом суть лобовой атаки.
На встречных курсах цель поразить нелегко; атака длится секунды. Иногда враги проносятся мимо, опалив друг друга дыханием смерти. Напряженность воздушного боя достигает предела. Летчики бросают в разворот свои самолеты, стремясь зайти в хвост машины противника. Исход боя решают несколько факторов: мастерство - кто лучше владеет машиной; физическая сила - кто энергичнее потянет ручку управления, кто больше создаст перегрузку; пилотажные качества самолета; и нервы, конечно, потому что гнуть самолет в дугу можно только тогда, когда чувствуешь свое превосходство, когда враг не страшен, а ненавистен.
Шевчук и Рубцов не могут бросить в разворот свои самолеты. Пойти в разворот, это значит дать возможность второй и третьей парам Ме-109 зайти в хвост "мигам", поставить себя в тяжелейшие условия боя Поэтому решение может быть только одно: идти по прямой, выдержать первую, вторую и третью атаки в лоб. Самую большую опасность представляет первая пара. После атаки на встречных она сразу пойдет в разворот, чтобы ударить сзади. Это случится в момент, когда вторая уже проскочит, а третья откроет огонь. Когда нельзя отвернуть.
Мысль, будто молния: надо ударить по ведущему. Пусть даже не сбить, а хотя бы слегка зацепить его самолет. На подбитой машине немцу будет не до атаки. И Шевчук командует:
- Бьем по ведущему!
Потом он рассказывал об этих тяжелых по своей напряженности секундах боя. Суть воздушной схватки в том, чтобы уничтожить противника. И я представил, как дымные трассы, несущие смерть, рассекают холодное небо, как стремятся они навстречу друг другу. И как стремительно сближаются самолеты. Фашистам надо хотя бы на время скрыть подготовку к отступлению, а нашим разведчикам раскрыть этот замысел, сделать его достоянием командования, чтобы наша пехота, танкисты и летчики положили бы здесь фашистскую армию, именно здесь - на дорогах, полях и в лесах Подмосковья.
Пули Шевчука и Рубцова зацепили машину фашиста. Он дрогнул, сделал попытку свернуть, однако, вспомнив, чем это может закончиться, удержал самолет на прямой. Но больше уже не стрелял. Разведчики были уверены, что сейчас он выйдет из боя и пойдет на северо-запад, на Клин, что напарник устремится за ним, будет прикрывать его. И точно, проскочив мимо нашей пары, немец осторожно, с креном десять - пятнадцать градусов развернулся в сторону Клина.
Теперь стало легче. Опасность удара сзади исключена. Вторая пара Ме-109 уже не может так угрожать Шевчуку и Рубцову, как первая. Даже, если ее не заденут снаряды, она уже не успеет развернуться и выйти в хвост нашим разведчикам раньше, чем мимо них проскочит третья пара фашистов.
- Бьем вместе по правому! - командует Шевчук.
- Понял.
Снова в прицеле ведущий "мессер". Снова навстречу друг другу несутся снаряды, самолеты, люди. Снова ярость, огонь, смерть. Но Шевчук замечает в поведении немца и нечто другое: он маневрирует, едва уловимо для глаза "гуляет" по курсу. "Все, - подумал Шевчук, - это уже не боец. Он морально подавлен неудачей ведущего первой пары, который вполне вероятно был и ведущим шестерки".
И верно, самолеты разминулись, и немцы при этом даже не пытались стрелять. "Еще три-четыре секунды, - подумал Шевчук, - и мы свободны".
И это действительно так: три-четыре секунды. Такова арифметика встречного боя. Каждый летчик заранее запасается скоростью, чтобы после атаки в лоб молниеносным маневром выйти в заднюю полусферу противника, ударить прицельно, неотразимо.
Бой закончен. Третья пара Ме-109 уже позади. "Медлить нельзя", - " решает Шевчук и с ходу вонзает свой "миг" в облака. И зря. По этой причине чуть не погиб: не надо было торопиться. Следовало оглянуться назад, посмотреть, не отстал ли Рубцов. А он и в самом деле немного отстал и, увидев, что самолет Шевчука растворился на фоне облачности, решил пройти немного вперед: полет в облаках требует осторожности; не видя друг друга, можно столкнуться.
Пробив облака, Шевчук осмотрелся. Никого - ни Рубцова, ни немцев. Решил: "Сейчас Сергей подойдет". Снизившись на триста - четыреста метров, начал разведку фашистских войск.
Через минуту-другую вышел под облака и Рубцов. Увидел канал, Яхрому. Значит, ведущий где-то южнее, наверное, там, где они встретили пару Ме-109 до боя. Он развернулся и, чувствуя смутное беспокойство за друга, заторопился туда. И надо сказать, своевременно.
Сергей увидел три самолета и сразу понял трагизм ситуации. "Миг" виражил с незначительным креном вправо, а сзади, подрезая ему маршрут, заходил в атаку Ме-109; второй, оттянувшись назад, прикрывал...
"Успею", - подумал Рубцов и с ходу пошел в атаку на "мессера", что заходил в хвост Шевчуку...
Командный пункт. Писанко ходит нетерпеливо глядит на часы. Все остальные Киселев, Акимцев, Томилин - сидят. Здесь же новый начальник штаба Константин Иванович Морской: Топтыгин уехал в другую часть. Вообще-то Морской не новый для нас человек. Мы познакомились с ним в Клину. Он служил в авиационно-технической части, обслуживающей наш полк, командовал там ротой связистов. Спокойный, солидный, немного хмурый мужчина. В начале войны он был назначен начальником штаба вновь сформированного 121-го полка, успел повоевать под Ленинградом, а теперь прибыл сюда, в 120-й авиаполк.
Открывается дверь, входят Шевчук и Рубцов.
- Докладывайте!..
- Во время разведки встретили группу немецких истребителей, одного подбили вместе, другого сбил Рубцов...
- Шевчук, не испытывай терпение старших, - басит командир полка, - доклад разведчика должен быть лаконичным. Понятно?
- Понятно. Немцы отходят!
Писанко берет телефонную трубку. Звонит.
- Товарищ генерал, Шевчук и Рубцов подтверждают результаты первой разведки.
Сбытов молчит. Думает. И все понимают о чем. Он должен докладывать Сталину. Писанко тоже молчит. Ждет.
- Подождите, - слышится в трубке, - я позвоню в войска...
Проходит три-четыре минуты. А может, десять. Трудно сказать. И за это время люди не проронили ни слова. Даже не двигались. И вдруг телефонный звонок.
- Вы знаете, что сказала пехота? - Сбытов смеется. - Вы, говорят, белены объелись. Писанко тоже смеется. Спрашивает:
- Кого же имеют в виду: вас или нас?
- Нас, летчиков.
Фактически Сбытов еще ничего не сказал. Но и командир полка, и Рубцов, и Томилин, и все, кто находится здесь, на командном пункте, поняли, что он уже принял решение. И решение это бесповоротно. Оно звучало и в том, как он говорил и как он смеялся, обратив в безобидную шутку не особенно лестную фразу насчет белены...
- Будем бить, - говорит командир полка. - Или влипнем в историю, или попадем в нее.
- Не влипнем, - говорит генерал. - Бейте! Вылетайте полком. Поднимайте максимальное число самолетов!
Пришел! Пришел и на нашу улицу праздник. Мы идем штурмовать отступающих немцев. Как долго мы ждали этого дня! Дождались. Вижу, как "Чайки" звеньями, одно за другим, пикируют, бросают бомбы, "эрэсы". На земле мельтешат всплески огня, расстилается дым.
А мы прикрываем их, барражируем над полем боя, наблюдаем за воздухом. И конечно, небезучастно относимся к снующим неподалеку от нас "мессершмиттам". Мы зорко следим за ними, не даем приближаться к "Чайкам". Временами они подходят довольно близко, и мы идем им навстречу. Не дожидаясь, пока прояснятся наши намерения, вражеские истребители уносятся прочь, мелькнув в развороте крестатыми крыльями.
- Боятся, - комментирует Ганя.
- Еще бы, - неторопливо подтверждает Томилин, - чувствуют с кем дело имеют...
Ганя молчит, вероятно, ругая себя за случайное оброненное слово. Несколько дней назад, сопровождая штурмовиков на боевое задание, мы обнаружили "юнкерс". Это был разведчик. Не видя нас, он шел на параллельном курсе справа, не далее трех километров. Ганя не выдержал:
- Разрешите сбить, - бойко попросил он Томилина.
- Разрешаю, - согласился комэск.
Классическим разворотом Ганя отвалил от общего строя, пошел, разгоняя скорость. Мы наблюдали, как легким маневром он вышел в заднюю полусферу разведчика... "Немцу капут, - подумалось мне, - сейчас загорится или просто плюхнется в лес". Однако все получилось иначе. "Юнкере" неторопливо пошел к облакам, а Ганя - домой.
- Разбита маслосистема, - долбжил он дрожащим от стыда и ярости голосом. И едва дотянул до Центрального аэродрома.
Рубцов в течение нескольких дней буквально изводил Хозяинова. "Разрешите сбить!" - кричал он, довольно удачно копируя Ганю, и, растопырив руки, как крылья, по-ястребиному кидался на кого-нибудь из товарищей и сразу отскакивал, мастерски изображая получившего пинок человека.
- Артист, - безобидно улыбался Ганя. Но все же не выдержал, вспылил и чуть не разругался с Сергеем.
Более четверти века спустя после того полета Николай Александрович Сбытов (генерал-лейтенант авиации, начальник кафедры академии Генерального штаба, профессор) рассказал мне о дальнейших перипетиях дня - 5 декабря сорок первого года. Об этом мы, рядовые пилоты, тогда не знали, да и знать не могли.
После нашего первого вылета Сбытов позвонил командиру 6-го авиакорпуса генерал-майору авиации Климову: что вы, мол, выжидаете, надо бить фашистов. Климов ответил:
- Произведу доразведку, тогда и ударим. - И выслал разведчиков на самолете Пе-2.
Возвратившись, экипаж доложил: "Отход противника не обнаружен". Сбытов позвонил нашему командиру полка. Тот, конечно, забеспокоился, но крепко стоял на своем:
- Странно. Я ведь сам наблюдал. Прежде, чем разрешить атаку, первым вышел на цель, первым ударил. Пусть уточнят, может, разведчик и не был в этом районе...
И верно, разведчик туда не дошел. Мы нанесли повторный удар, и Сбытов опять позвонил в авиакорпус. Снова на разведку вышел Пе-2, правда, уже другой. А 6 декабря с утра на фашистов обрушилась вся авиация. И удары ее слились с ударами войск. Кончилось нечеловеческое напряжение армии, стоящей на защите Москвы. Напряженное ожидание дня, когда будет дана команда "Вперед!" И вот приказ дан, солдаты поднялись, пошли. Местами враг даже не сопротивляется, поспешно оставляет населенные пункты. Даже поджигатели действуют не так, как раньше: запалят два-три дома с соломенной крышей - и бегут, боясь отстать от своих.
В районе, откуда враг начал отход, огромное кладбище немецкой техники. Это наша работа: артиллеристов, танкистов, летчиков штурмовой, бомбардировочной, истребительной авиации. На темном снегу чернеют остовы сгоревших немецких танков, бронемашин, силуэты разбитых пушек, безнадежно и тупо упершихся в землю навсегда онемевшими жерлами, валяются сброшенные в кюветы грузовики, застыли на дорогах легковушки с панически распахнутыми дверцами...
Вчера еще это было войной, вчера еще это двигалось, гремело, стреляло и убивало, а теперь валяется как хлам, ненужный, никчемный...
Брошена в глубоком снегу и совершенно исправная техника. То ли горючего нет, то ли застряла. Немцы бегут, бросая все, что мешает им отступать. Проходя бреющим, мы видели мертвых солдат на мертвых машинах... Пришло, наконец, возмездие. Страшное, но справедливое.
Победа! Первая победа, одержанная советским народом над гитлеровской армией, армией смерти и опустошения. И в эту победу внес достойную лепту и наш полк: летчики, техники, механики, младшие авиационные специалисты. Мои боевые товарищи.
Все собрались на митинг. Выступает батальонный комиссар Киселев.
- Товарищи! Военный совет Западного фронта в своем обращении к нам, красноармейцам, командирам, политработникам пишет:
"Наши войска от обороны перешли к наступлению. Несколько дней тому назад на Южном фронте разбита фашистская армия Клейста. Теперь войска нашего фронта под Тулой громят танковую армию Гудериана...
В результате наступления на северном участке нашего фронта нашими войсками захвачены обратно Рогачев, Ольгово, Красная Поляна, десятки других населенных пунктов, и идут бои в Клину и за Солнечногорск. Многие дивизии противника окружены. Фашистские войска, направленные Гитлером для удара на Москву, дезорганизованы и отходят, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных.
Разгром немецких войск под Москвой - начало окончательного разгрома и уничтожения немецко-фашистской сволочи. Этот разгром начался! Мы должны его довершить!"
Перед строем стоит командир полка. Как обычно, в реглане, унтах. Необычна лишь серая шапка-ушанка - новая форма.
Синяя шинель и серая шапка - это, конечно, плохое сочетание, поэтому шапки носят пока только два человека в авиачасти - подполковник Писанко и я. Но по разным причинам: командиру надо показать пример подчиненным, а мне нечего больше надеть.
Несколько дней назад мы "покрутились" с группой Ме-109, и шлем-буденовку, находившийся в заднем отсеке кабины - за бронеспинкой, - вырвало воздушной струёй. Но Писанко не знает об этом, он думает, что я первым взял пример со своего командира. Глядя на меня, он тепло улыбается, и я перестаю жалеть о потерянном шлеме.
Но вот командир окинул взглядом весь полк и, слегка посуровев, стал говорить. И поплыла перед нами жизнь, полная невыносимо тяжелой работы, лишений, опасности. Первые неудачные схватки с врагом, первые жертвы, сданные врагу города. Но все не напрасно, все ради великой цели. Мы шли к ней долгие месяцы, шагали, оставляя в пути товарищей. И вот она перед нами, эта святая цель - первая в этой войне победа. Враг отступает.
- Спасибо вам, летчики и техники, - говорит Александр Степанович, спасибо от имени Родины, народа и партии. Вы храбро и умно бились с врагом, защищая родную Москву. Теперь задача другая - не дать фашистам уйти.
Перед строем - Коля Тетерин. Невысокого роста, плотный. Видно, решение выступить пришло не сейчас. Ему поручили, он подготовился, записал речь. Но бумажка запропастилась. Однако это не смущает Николая. Он махнул рукой, свел над переносьем упрямые светлые брови и стал говорить:
- Мы сделаем все для разгрома врага. Ни одного бесцельного вылета! Ни одного отказа оружия, впустую выпущенного "эрэса", пулеметной очереди. Огонь только прицельный, только результативный. Пусть горит под ногами фашистов наша земля. Каждая схватка с противником - смерть для него.
Хорошо сказал. Здорово.
- Чему удивляетесь? Он же комсорг эскадрильи, считай, прирожденный оратор, - поясняет Аркаша Михайлов. - И записка ему не к лицу...
Тетерин улыбается, он понимает шутку.
Клятва Отчизне
Мы - гвардейцы! Это гордое, высокое звание; нам дала его Родина за защиту Москвы, за то, что бьем врага.
Я понимаю, нескромно хвалить себя. Но мы и не хвалим. Мы просто выполняем свой долг - гражданский, партийный и воинский. И Отчизна сказала спасибо присвоила высокое звание, наградила нас орденами за мужество, храбрость и военную доблесть.
Говорят, что одной из характерных черт военных людей является сдержанность. Это, пожалуй, верно. Но в данном случае сдержанность уступает место волнению молодых сердец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
- Силен, стратег, - улыбается Писанко. - У кого это ты научился? У Акимцева?
- У вас.
- Что-то не помню, когда я так говорил... - Писанко озабоченно глядит на часы: - Размечтались... А что делают наши разведчики?
А разведчики дрались с Ме-109. Двое против восьми...
Выйдя к населенному пункту Икша и сделав вираж над все еще неподвижной вражеской колонной, Шевчуку и Рубцов стали кружить над лесными массивами. В это момент и появились фашистские истребители.
Сначала Рубцов увидел пару. С востока на высоте около тысячи метров наплывала плотная, но не толстая облачность. Из нее и вынырнули Ме-109. Вынырнул явно не вовремя, и Рубцов, чертыхнувшись в сердцах подошел к Шевчуку. Не теряя времени, скрылись в облаках. Через минуту-другую оказались над ними и сразу увидели группу вражеских истребителей - шесть Ме-109, идущих в лобовую атаку.
Это была ловушка. "Очевидно, - подумал Шевчук, - те, что остались внизу, сообщили о нас вот этим". Как летчик, он по достоинству оценил мастерский замысел немцев. Пары шли одна за другой на дистанции метров шестьсот. Причем, первая уже открыла огонь, и свернуть было невозможно.
Страшна лобовая атака, этот огонь в лицо. Пули несутся навстречу, бьют по крыльям, по фюзеляжу твоей машины. Но выдержать надо. Выдержать, не свернуть. Побеждает тот, у кого крепче нервы, у кого сильнее воля Надо взять машину врага в прицел и сбить. Или заставить его свернуть и успеть ударить по нему огнем своих пулеметов, когда он покажет тебе живот своего самолета. В этом суть лобовой атаки.
На встречных курсах цель поразить нелегко; атака длится секунды. Иногда враги проносятся мимо, опалив друг друга дыханием смерти. Напряженность воздушного боя достигает предела. Летчики бросают в разворот свои самолеты, стремясь зайти в хвост машины противника. Исход боя решают несколько факторов: мастерство - кто лучше владеет машиной; физическая сила - кто энергичнее потянет ручку управления, кто больше создаст перегрузку; пилотажные качества самолета; и нервы, конечно, потому что гнуть самолет в дугу можно только тогда, когда чувствуешь свое превосходство, когда враг не страшен, а ненавистен.
Шевчук и Рубцов не могут бросить в разворот свои самолеты. Пойти в разворот, это значит дать возможность второй и третьей парам Ме-109 зайти в хвост "мигам", поставить себя в тяжелейшие условия боя Поэтому решение может быть только одно: идти по прямой, выдержать первую, вторую и третью атаки в лоб. Самую большую опасность представляет первая пара. После атаки на встречных она сразу пойдет в разворот, чтобы ударить сзади. Это случится в момент, когда вторая уже проскочит, а третья откроет огонь. Когда нельзя отвернуть.
Мысль, будто молния: надо ударить по ведущему. Пусть даже не сбить, а хотя бы слегка зацепить его самолет. На подбитой машине немцу будет не до атаки. И Шевчук командует:
- Бьем по ведущему!
Потом он рассказывал об этих тяжелых по своей напряженности секундах боя. Суть воздушной схватки в том, чтобы уничтожить противника. И я представил, как дымные трассы, несущие смерть, рассекают холодное небо, как стремятся они навстречу друг другу. И как стремительно сближаются самолеты. Фашистам надо хотя бы на время скрыть подготовку к отступлению, а нашим разведчикам раскрыть этот замысел, сделать его достоянием командования, чтобы наша пехота, танкисты и летчики положили бы здесь фашистскую армию, именно здесь - на дорогах, полях и в лесах Подмосковья.
Пули Шевчука и Рубцова зацепили машину фашиста. Он дрогнул, сделал попытку свернуть, однако, вспомнив, чем это может закончиться, удержал самолет на прямой. Но больше уже не стрелял. Разведчики были уверены, что сейчас он выйдет из боя и пойдет на северо-запад, на Клин, что напарник устремится за ним, будет прикрывать его. И точно, проскочив мимо нашей пары, немец осторожно, с креном десять - пятнадцать градусов развернулся в сторону Клина.
Теперь стало легче. Опасность удара сзади исключена. Вторая пара Ме-109 уже не может так угрожать Шевчуку и Рубцову, как первая. Даже, если ее не заденут снаряды, она уже не успеет развернуться и выйти в хвост нашим разведчикам раньше, чем мимо них проскочит третья пара фашистов.
- Бьем вместе по правому! - командует Шевчук.
- Понял.
Снова в прицеле ведущий "мессер". Снова навстречу друг другу несутся снаряды, самолеты, люди. Снова ярость, огонь, смерть. Но Шевчук замечает в поведении немца и нечто другое: он маневрирует, едва уловимо для глаза "гуляет" по курсу. "Все, - подумал Шевчук, - это уже не боец. Он морально подавлен неудачей ведущего первой пары, который вполне вероятно был и ведущим шестерки".
И верно, самолеты разминулись, и немцы при этом даже не пытались стрелять. "Еще три-четыре секунды, - подумал Шевчук, - и мы свободны".
И это действительно так: три-четыре секунды. Такова арифметика встречного боя. Каждый летчик заранее запасается скоростью, чтобы после атаки в лоб молниеносным маневром выйти в заднюю полусферу противника, ударить прицельно, неотразимо.
Бой закончен. Третья пара Ме-109 уже позади. "Медлить нельзя", - " решает Шевчук и с ходу вонзает свой "миг" в облака. И зря. По этой причине чуть не погиб: не надо было торопиться. Следовало оглянуться назад, посмотреть, не отстал ли Рубцов. А он и в самом деле немного отстал и, увидев, что самолет Шевчука растворился на фоне облачности, решил пройти немного вперед: полет в облаках требует осторожности; не видя друг друга, можно столкнуться.
Пробив облака, Шевчук осмотрелся. Никого - ни Рубцова, ни немцев. Решил: "Сейчас Сергей подойдет". Снизившись на триста - четыреста метров, начал разведку фашистских войск.
Через минуту-другую вышел под облака и Рубцов. Увидел канал, Яхрому. Значит, ведущий где-то южнее, наверное, там, где они встретили пару Ме-109 до боя. Он развернулся и, чувствуя смутное беспокойство за друга, заторопился туда. И надо сказать, своевременно.
Сергей увидел три самолета и сразу понял трагизм ситуации. "Миг" виражил с незначительным креном вправо, а сзади, подрезая ему маршрут, заходил в атаку Ме-109; второй, оттянувшись назад, прикрывал...
"Успею", - подумал Рубцов и с ходу пошел в атаку на "мессера", что заходил в хвост Шевчуку...
Командный пункт. Писанко ходит нетерпеливо глядит на часы. Все остальные Киселев, Акимцев, Томилин - сидят. Здесь же новый начальник штаба Константин Иванович Морской: Топтыгин уехал в другую часть. Вообще-то Морской не новый для нас человек. Мы познакомились с ним в Клину. Он служил в авиационно-технической части, обслуживающей наш полк, командовал там ротой связистов. Спокойный, солидный, немного хмурый мужчина. В начале войны он был назначен начальником штаба вновь сформированного 121-го полка, успел повоевать под Ленинградом, а теперь прибыл сюда, в 120-й авиаполк.
Открывается дверь, входят Шевчук и Рубцов.
- Докладывайте!..
- Во время разведки встретили группу немецких истребителей, одного подбили вместе, другого сбил Рубцов...
- Шевчук, не испытывай терпение старших, - басит командир полка, - доклад разведчика должен быть лаконичным. Понятно?
- Понятно. Немцы отходят!
Писанко берет телефонную трубку. Звонит.
- Товарищ генерал, Шевчук и Рубцов подтверждают результаты первой разведки.
Сбытов молчит. Думает. И все понимают о чем. Он должен докладывать Сталину. Писанко тоже молчит. Ждет.
- Подождите, - слышится в трубке, - я позвоню в войска...
Проходит три-четыре минуты. А может, десять. Трудно сказать. И за это время люди не проронили ни слова. Даже не двигались. И вдруг телефонный звонок.
- Вы знаете, что сказала пехота? - Сбытов смеется. - Вы, говорят, белены объелись. Писанко тоже смеется. Спрашивает:
- Кого же имеют в виду: вас или нас?
- Нас, летчиков.
Фактически Сбытов еще ничего не сказал. Но и командир полка, и Рубцов, и Томилин, и все, кто находится здесь, на командном пункте, поняли, что он уже принял решение. И решение это бесповоротно. Оно звучало и в том, как он говорил и как он смеялся, обратив в безобидную шутку не особенно лестную фразу насчет белены...
- Будем бить, - говорит командир полка. - Или влипнем в историю, или попадем в нее.
- Не влипнем, - говорит генерал. - Бейте! Вылетайте полком. Поднимайте максимальное число самолетов!
Пришел! Пришел и на нашу улицу праздник. Мы идем штурмовать отступающих немцев. Как долго мы ждали этого дня! Дождались. Вижу, как "Чайки" звеньями, одно за другим, пикируют, бросают бомбы, "эрэсы". На земле мельтешат всплески огня, расстилается дым.
А мы прикрываем их, барражируем над полем боя, наблюдаем за воздухом. И конечно, небезучастно относимся к снующим неподалеку от нас "мессершмиттам". Мы зорко следим за ними, не даем приближаться к "Чайкам". Временами они подходят довольно близко, и мы идем им навстречу. Не дожидаясь, пока прояснятся наши намерения, вражеские истребители уносятся прочь, мелькнув в развороте крестатыми крыльями.
- Боятся, - комментирует Ганя.
- Еще бы, - неторопливо подтверждает Томилин, - чувствуют с кем дело имеют...
Ганя молчит, вероятно, ругая себя за случайное оброненное слово. Несколько дней назад, сопровождая штурмовиков на боевое задание, мы обнаружили "юнкерс". Это был разведчик. Не видя нас, он шел на параллельном курсе справа, не далее трех километров. Ганя не выдержал:
- Разрешите сбить, - бойко попросил он Томилина.
- Разрешаю, - согласился комэск.
Классическим разворотом Ганя отвалил от общего строя, пошел, разгоняя скорость. Мы наблюдали, как легким маневром он вышел в заднюю полусферу разведчика... "Немцу капут, - подумалось мне, - сейчас загорится или просто плюхнется в лес". Однако все получилось иначе. "Юнкере" неторопливо пошел к облакам, а Ганя - домой.
- Разбита маслосистема, - долбжил он дрожащим от стыда и ярости голосом. И едва дотянул до Центрального аэродрома.
Рубцов в течение нескольких дней буквально изводил Хозяинова. "Разрешите сбить!" - кричал он, довольно удачно копируя Ганю, и, растопырив руки, как крылья, по-ястребиному кидался на кого-нибудь из товарищей и сразу отскакивал, мастерски изображая получившего пинок человека.
- Артист, - безобидно улыбался Ганя. Но все же не выдержал, вспылил и чуть не разругался с Сергеем.
Более четверти века спустя после того полета Николай Александрович Сбытов (генерал-лейтенант авиации, начальник кафедры академии Генерального штаба, профессор) рассказал мне о дальнейших перипетиях дня - 5 декабря сорок первого года. Об этом мы, рядовые пилоты, тогда не знали, да и знать не могли.
После нашего первого вылета Сбытов позвонил командиру 6-го авиакорпуса генерал-майору авиации Климову: что вы, мол, выжидаете, надо бить фашистов. Климов ответил:
- Произведу доразведку, тогда и ударим. - И выслал разведчиков на самолете Пе-2.
Возвратившись, экипаж доложил: "Отход противника не обнаружен". Сбытов позвонил нашему командиру полка. Тот, конечно, забеспокоился, но крепко стоял на своем:
- Странно. Я ведь сам наблюдал. Прежде, чем разрешить атаку, первым вышел на цель, первым ударил. Пусть уточнят, может, разведчик и не был в этом районе...
И верно, разведчик туда не дошел. Мы нанесли повторный удар, и Сбытов опять позвонил в авиакорпус. Снова на разведку вышел Пе-2, правда, уже другой. А 6 декабря с утра на фашистов обрушилась вся авиация. И удары ее слились с ударами войск. Кончилось нечеловеческое напряжение армии, стоящей на защите Москвы. Напряженное ожидание дня, когда будет дана команда "Вперед!" И вот приказ дан, солдаты поднялись, пошли. Местами враг даже не сопротивляется, поспешно оставляет населенные пункты. Даже поджигатели действуют не так, как раньше: запалят два-три дома с соломенной крышей - и бегут, боясь отстать от своих.
В районе, откуда враг начал отход, огромное кладбище немецкой техники. Это наша работа: артиллеристов, танкистов, летчиков штурмовой, бомбардировочной, истребительной авиации. На темном снегу чернеют остовы сгоревших немецких танков, бронемашин, силуэты разбитых пушек, безнадежно и тупо упершихся в землю навсегда онемевшими жерлами, валяются сброшенные в кюветы грузовики, застыли на дорогах легковушки с панически распахнутыми дверцами...
Вчера еще это было войной, вчера еще это двигалось, гремело, стреляло и убивало, а теперь валяется как хлам, ненужный, никчемный...
Брошена в глубоком снегу и совершенно исправная техника. То ли горючего нет, то ли застряла. Немцы бегут, бросая все, что мешает им отступать. Проходя бреющим, мы видели мертвых солдат на мертвых машинах... Пришло, наконец, возмездие. Страшное, но справедливое.
Победа! Первая победа, одержанная советским народом над гитлеровской армией, армией смерти и опустошения. И в эту победу внес достойную лепту и наш полк: летчики, техники, механики, младшие авиационные специалисты. Мои боевые товарищи.
Все собрались на митинг. Выступает батальонный комиссар Киселев.
- Товарищи! Военный совет Западного фронта в своем обращении к нам, красноармейцам, командирам, политработникам пишет:
"Наши войска от обороны перешли к наступлению. Несколько дней тому назад на Южном фронте разбита фашистская армия Клейста. Теперь войска нашего фронта под Тулой громят танковую армию Гудериана...
В результате наступления на северном участке нашего фронта нашими войсками захвачены обратно Рогачев, Ольгово, Красная Поляна, десятки других населенных пунктов, и идут бои в Клину и за Солнечногорск. Многие дивизии противника окружены. Фашистские войска, направленные Гитлером для удара на Москву, дезорганизованы и отходят, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных.
Разгром немецких войск под Москвой - начало окончательного разгрома и уничтожения немецко-фашистской сволочи. Этот разгром начался! Мы должны его довершить!"
Перед строем стоит командир полка. Как обычно, в реглане, унтах. Необычна лишь серая шапка-ушанка - новая форма.
Синяя шинель и серая шапка - это, конечно, плохое сочетание, поэтому шапки носят пока только два человека в авиачасти - подполковник Писанко и я. Но по разным причинам: командиру надо показать пример подчиненным, а мне нечего больше надеть.
Несколько дней назад мы "покрутились" с группой Ме-109, и шлем-буденовку, находившийся в заднем отсеке кабины - за бронеспинкой, - вырвало воздушной струёй. Но Писанко не знает об этом, он думает, что я первым взял пример со своего командира. Глядя на меня, он тепло улыбается, и я перестаю жалеть о потерянном шлеме.
Но вот командир окинул взглядом весь полк и, слегка посуровев, стал говорить. И поплыла перед нами жизнь, полная невыносимо тяжелой работы, лишений, опасности. Первые неудачные схватки с врагом, первые жертвы, сданные врагу города. Но все не напрасно, все ради великой цели. Мы шли к ней долгие месяцы, шагали, оставляя в пути товарищей. И вот она перед нами, эта святая цель - первая в этой войне победа. Враг отступает.
- Спасибо вам, летчики и техники, - говорит Александр Степанович, спасибо от имени Родины, народа и партии. Вы храбро и умно бились с врагом, защищая родную Москву. Теперь задача другая - не дать фашистам уйти.
Перед строем - Коля Тетерин. Невысокого роста, плотный. Видно, решение выступить пришло не сейчас. Ему поручили, он подготовился, записал речь. Но бумажка запропастилась. Однако это не смущает Николая. Он махнул рукой, свел над переносьем упрямые светлые брови и стал говорить:
- Мы сделаем все для разгрома врага. Ни одного бесцельного вылета! Ни одного отказа оружия, впустую выпущенного "эрэса", пулеметной очереди. Огонь только прицельный, только результативный. Пусть горит под ногами фашистов наша земля. Каждая схватка с противником - смерть для него.
Хорошо сказал. Здорово.
- Чему удивляетесь? Он же комсорг эскадрильи, считай, прирожденный оратор, - поясняет Аркаша Михайлов. - И записка ему не к лицу...
Тетерин улыбается, он понимает шутку.
Клятва Отчизне
Мы - гвардейцы! Это гордое, высокое звание; нам дала его Родина за защиту Москвы, за то, что бьем врага.
Я понимаю, нескромно хвалить себя. Но мы и не хвалим. Мы просто выполняем свой долг - гражданский, партийный и воинский. И Отчизна сказала спасибо присвоила высокое звание, наградила нас орденами за мужество, храбрость и военную доблесть.
Говорят, что одной из характерных черт военных людей является сдержанность. Это, пожалуй, верно. Но в данном случае сдержанность уступает место волнению молодых сердец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22