Это уже не шутка, здесь отвечать придется. И не просто так, на словах или морально, а по закону военного времени. Поднимешь дежурную группу ради эффекта, а потом, когда она начнет заправляться, появится враг, посыпятся бомбы. Баловство обернется штрафным батальоном, а то и похуже.
Так, одним росчерком пера "батя" прекратил наши вольности.
- Государственный ум, - комментирует Ганя, ставя подпись на поле приказа, - я бы до такого сто лет не додумался.
- Отныне летаем в составе пар, - резюмирует Томилин. - Это во-первых. Во-вторых, надо отказаться от прямолинейных полетов. Полет по прямой - это смерть. Надо всегда маневрировать. Высотой, скоростью, курсом. Видели, как "мессершмитты" летают? БУДТО стрижи. И нам так же надо. А то мы как бомбовозы...
Я стараюсь настроить себя на воинственный лад, но перед глазами стоят мои боевые товарищи, которых никогда не увижу: Федя, Сережа и Николай Ульянович Стунжас. И сердце сжимает тоска.
А Малолетко, как мы вскоре узнали, остался в живых. Ему повезло: МиГ-3 оказался очень выносливым. Он пронесся, ломая деревья, метров пятьсот. Мотор, хвостовое оперение, крылья - все отлетело и все разрушилось. А кабина осталась. Ее монолитность спасла нашего друга. Очнувшись на третьи сутки, Иван обнаружил в кабине ракетницу, начал стрелять. Из деревни пришли мальчишки и забрали его с собой.
Летом 1942 года Малолетко вернулся в полк. С полгода работал в штабе. Тем временем подлечился, окреп, и медицина пошла на уступки, допустила его к полетам. Но Иван у нас не остался, попросился на фронт, не мог примириться с тем, что лечился в самое горячее время. "Вы воевали, а я отдыхал", - сказал он прощаясь.
На Центральный аэродром прибыли двое наших товарищей: младшие лейтенанты Пантелеймон Шпак и Василий Голышев. Их не было с нами три месяца. Они сидели в засаде, на малоизвестной точке возле Калуги. Охраняли сам город, мосты через Угру, элеватор и станцию, не пропускали фашистов к Москве.
Они улетели еще из Алферьево в конце июля, после того, как немцы стали летать на столицу не только ночью, но и в светлое время. Звено возглавлял Павел Набатов. Командир там и остался, а летчики возвратились. Они прибыли только вчера с точки, расположенной километрах в ста отсюда. А сегодня пришли к нам в эскадрилью рассказать, как воевали, как жили.
- Командир, очевидно, прислал, - смеется Шевчук, - сами разве бы догадались.
- Конечно, не сами, - в тон ему отвечает Шпак, - мы люди с понятием: ученых учить - только портить.
Сказал и осекся, вспомнив, какие теперь мы "ученые". Виновато пожал плечами: извините, дескать, друзья, обидеть вас не хотел. И начал рассказывать.
Точка была необжитой, вернее, заброшенной, поэтому сначала приехали техники, подготовили место посадки, потом прилетели летчики. Собравшись все вместе, два дня приводили в порядок рабочую площадь, загроможденную строительным мусором, бункерами песка и земли, а на третий по приказу Москвы поднялись навстречу фашистам.
Шпак первым взлетел, первым увидел врага, первым пошел на сближение. Так получилось: на точку прислали только один автостартер, и в минуту тревоги он оказался у шпаковской "Чайки".
Девятка "юнкерсов" приближалась к Калуге. Три звена в строю "клин": одно впереди, два - по бокам. Клин - лучший для огневого взаимодействия строй. И верно, откуда ни подойди, обязательно влезешь в огонь. Подойдешь сбоку, сначала тебя обстреляет звено, которое ближе - правое или левое, а вслед за ним - головное. Пойдешь в середину боевого порядка, чтобы добраться до флагмана - попадешь под огонь всей девятки. Шпак невольно поежился. Не шуткапервая встреча и такое несоответствие в силах. Что же делать? Немцы уже приближались к окраине города, и решение созрело само по себе: атаковать, не дать прицельно бомбить. И Шпак ринулся в атаку.
Но бомбовозы, несмотря на огонь, продолжали идти грозно, упорно, не шелохнувшись. Только воздушные стрелки бесновались: пули роем вились вокруг шпаковской "Чайки". "Встали на боевой курс", - догадался летчик и оглянулся назад. Товарищи спешили на помощь, но они могли опоздать. И тогда Пантелеймон пошел напролом - ворвался внутрь боевого порядка фашистов и, стреляя, начал бросать самолет то на одну машину врага, то на другую. Строй фашистских машин смешался. Подоспевшие Набатов и Голышев тоже открыли огонь, и немцы не выдержали. Первым, не достигнув цели, сбросил бомбы и сразу пошел в разворот флагманский "юнкере". Это послужило сигналом для остальных.
Прежде чем звено "Чаек" зашло на посадку, дежурный соседней воинской части принял телеграмму из города: "Дорогие соколы! Мы наблюдали ваш беспримерный бой и гордимся вашей отвагой, мужеством, храбростью. От имени трудящихся города районный комитет партии и исполком Калуги объявляют вам благодарность и сердечно желают боевых успехов в борьбе с ненавистным врагом. Спасибо вам, дорогие наши защитники".
Телеграмму на аэродром засады привез командир соседней части, майор. Вместе со своим комиссаром он поздравил пилотов с победой, затем спросил:
- Что вам нужно, товарищи? В чем нуждаетесь? Все для вас сделаем.
Летчики пожали плечами. Что им нужно? Одеты, обуты, сыты. Горючего вдосталь, патронов тоже. Шпак посмотрел на машины, закрытые молодыми деревцами. Листья уже завяли, свернулись, сквозь ветви виднелись контуры "Чаек".
- Помогите заменить маскировку, - попросил он. - У нас не хватает людей, некому съездить в лес. Командир улыбнулся:
- Маскировка будет, считаю это своей заботой. - Он посмотрел на людей, запыленных, уставших, на белые узоры соли на их гимнастерках. - Чтобы еще такое сделать для вас?.. Построим вам душ. Завтра будете мыться.
Как сказал, так и сделал.
А они снова схватились с девяткой "юнкерсов" и снова принудили их сбросить бомбовый груз на подступах к Калуге. И опять тем же приемом: кто-то первым врезался в строй...
- Через несколько дней, - вспоминает Василий Голышев, - мы решили обобщить опыт первых воздушных боев.
Я представляю тот вечер. Солнце на горизонте. Косые длинные тени от закрытых ветвями машин достают до палатки, обтекают ее, упираются в бункер земли. Тишина. Набатов посмотрел на часы.
- Начинай, - разрешает он Шпаку, - только по делу, без трепа.
Мне вспоминается Клин, общежитие летчиков, вечерние построения, проверки. Вспоминается Павел Набатов, суховатый, всегда чуть-чуть недовольный. Он не очень любил своего подчиненного "за легкий характер", как он иногда говорил. И действительно, не было дня, чтобы Шпак кого-то не разыграл, над кем-то не подшутил. Сейчас время другое - война, Шпак неплохо дерется с врагом, но характер остается характером - по-прежнему любит побалагурить, рассмешить остроумной шуткой. Иногда и Набатов смеется, но сегодня он очень устал и ему не до шуток.
- Понятно, - соглашается Шпак, - я по-серьезному. Как мы уже убедились, немцы летают только девятками. Вполне очевидно, так будет и завтра, и послезавтра... Мы убедились, что скорость у "Чаек" мала. Маневрировать сзади цели, не имея запаса скорости, глупо. Собьют.
- Что предлагаешь? - спрашивает командир звена. Он не любил длинных выступлений.
- Совершенствовать тактику психической атаки... Набатов и Голышев переглянулись: что, дескать, за тактика, откуда он взял? А Шпак продолжает:
- То, что мы уже делали. Врезаться в строй, стрелять, маневрировать. Вернемся домой расскажем. Может, кому пригодится.
- Разумно, - подумав, сказал Набатов. Согласился и Голышев.
А как еще можно использовать маневренность "Чайки", последнее преимущество устаревшего истребителя в бою с современным бомбардировщиком?
Однажды немцы пришли не девяткой, как ходили обычно, а в составе звена. Наши легко их разогнали, но они опять пришли в составе звена и вскоре стали ходить только малыми группами. Драться стало полегче, но летать приходилось больше: звенья шли одно за другим с небольшим временным интервалом.
Так продолжалось несколько дней. Но вот к телефону позвали командира звена. Набатов послушал, ответил: "Подумаем". Положив телефонную трубку, сказал:
- Перехитрили нас немцы... Вчера после воздушного боя, пока мы готовились к вылету, группа прошла на Москву. - Оглядев насторожившихся летчиков, добавил решительно: - Тактику придется менять.
Стали летать не тройкой, а по одному. Летали с утра до вечера. Ели, можно сказать, на ходу, нередко прямо в кабине. Казалось, этому не будет конца. Так прошел август, наступил сентябрь. В сентябре немцы решили разбомбить аэродром. Разведчики, "нюхая" воздух, ходили буквально над точкой, но ничего не увидели. Вероятно, искали полк, а не три самолета, укрытых обыкновенным кустарником.
Наконец им удалось обнаружить аэродром, но ложный, расположенный в пяти-шести километрах от основного. Шпак, Набатов и Голышев впервые узнали, что такое бомбежка. Это случилось ночью. Сначала послышался тонкий, по-комариному ноющий звук немецких моторов. И Шпак сразу вспомнил 22 июля, когда немцы шли на Москву мимо Алферьева. Но теперь они шли не мимо, они приближались, заполняя ночную тишь своим характерным звоном.
- Братцы! Вы слышите? - тихо спросил он товарищей.
Проснувшись, Набатов вскочил с постели и бросился к выходу. "К нам", сказал он уверенно. Замерев возле палатки, летчики молча слушали небо. И лишь после того, как вдали колыхнулась земля, взметнулись фонтаны огня и черного дыма, Шпак, облизав пересохшие губы, поправил Набатова: "Не к нам, к соседям..." Так они называли ложную точку.
Немцы заходили три раза, и трижды тяжко стонала земля, трижды черно-багровые сполохи поднимались в черное небо. Огонь бушевал до утра, и Шпаку казалось, что это горит не мусор, облитый мазутом и маслом, а настоящие самолеты.
Утром на ложный аэродром поехал один из техников группы Цымбал. Вернувшись, он сказал:
- Поработали крепко. Настоящее землетрясение устроили.
Фронт приближался, и однажды девять вражеских бомбардировщиков пришли в сопровождении четырех истребителей. "Мессеры" шли левее и выше боевого порядка "юнкерсов". Тонкие, длинные, они не были похожи ни на одну из наших машин. "Будто хищные рыбы", - подумал Шпак, и душу кольнуло щемящее чувство тоски. Не от страха - от мысли, что немцы, несмотря на малый запас горючего, уже добрались до Калуги и, наверное, скоро дойдут до Москвы. Наши устремились в атаку, и бой начался, неравный, отчаянный.
Бытовало такое выражение у пилотов - "собачья свалка". Это когда дерется группа, и трудно понять, где свои, где чужие. И свои дерутся подчас, не видя друг друга. Это и есть свалка, клубок ревущих моторов, клубок изрыгающих огонь пулеметов. Так получилось в этом бою, длившемся четверть часа.
Бой прекратился внезапно, как и начался. У тех и других истребителей было на исходе горючее, а "юнкерсы" сбросили бомбы здесь, у Калуги.
После посадки, вспоминая подробности боя, ребята от души посмеялись: вот это потасовка была, вот это свалка! Шпак раскрыл "Железный поток" Серафимовича и начал читать о драке казаков с бойцами из войска Кожуха: "Ох, и дрались же! В морду, переносье, в кадык, в челюсть, с выходом, с хрустом, с гаком... И нестерпимый, не слыханный дотоле матерный рев над ворочавшейся живой кучей...".
- Умора! - смеялся Шпак. - Точь-в-точь описана наша драка с фашистами. Все правила тактики - по боку. Я под конец перестал управлять самолетом.
- Как перестал? - вскинулся Голышев.
- Да так, - продолжал шутить Шпак, - ручку держал левой рукой, а правой вытяжное кольцо парашюта. Ждал: вот-вот кто-нибудь протаранит.
- Как бы там ни было, а бой мы выиграли, - подвел итоги Набатов, фашистов не пропустили.
И верно, выиграли, немцев не пропустили. Больше того, сбили один Ме-109. Он упал и взорвался невдалеке от Калуги. Так сообщили бойцы поста ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи). А через несколько дней снова перехватили девятку "юнкерсов", шедших в сопровождении шести "мессершмиттов". И опять была свалка. И снова немцы впустую сбросили бомбы, а один "мессершмитт", хрястнувшись оземь, сгорел.
- Тактика - дело творческое, - сказал после схватки Набатов. - В двух последних боях хорошо оправдал себя новый прием. Будем применять его, совершенствовать.
В одном из воздушных боев Набатов погиб, и Шпак с Голышевым остались вдвоем. Потеря командира и друга потрясла их. Всю ночь они не сомкнули глаз. Вечером они не услышали привычное: "Братцы, отбой!", а утром - "Братцы, подъем!" Рядом с их койками стояла опустевшая койка Набатова...
Поступила команда: "Истребителей - в воздух!" Друзья побежали к машинам. Впереди - Голышев, высокий, прямой, как струна, за ним - Шпак. Василий внезапно остановился и, не терпящим возражения голосом, сказал:
- Командовать будешь ты!
И Шпак стал командовать звеном, вернее, парой. С этого дня они летали только вдвоем, ежедневно, с утра до вечера.
С течением времени усталость все больше давила на плечи, и небо, безбрежное, вечно новое, неповторимое в своих красках, постепенно утратило прелесть, стало душным и жарким даже в осенние дни. Раньше, лежа в постели после рабочего дня, они смотрели на звезды через открытый клапан палатки, говорили, вспоминая каждый свое, шутили. Теперь же, едва добравшись до койки, засыпали тревожным, не дающим облегчения сном.
Намотавшись, они "просили" у неба дождя или тумана, чтобы отдохнуть. И действительно, будто назло обстоятельствам, точку закрыло туманом. Небо ясное, а взлетать нельзя. Пришли немецкие бомбардировщики, и на станцию Воротынск посыпались бомбы. В бессильной злобе Шпак потрясал кулаками и отчаянно ругался.
Все чаще и чаще они вспоминали друзей из полка. Где находятся? Живы ли? Может, никого уже не осталось?
Вскоре к ним прилетела подмога. Шпак и Голышев сидели в машинах: дежурили. Неожиданно донесся рокочущий нарастающий гул. Из-за леса выскочили три И-16, пронеслись над стоянкой, круто полезли вверх. За ними еще и еще. Воздух сразу наполнился гулом, громом и жизнью.
К шпаковской "Чайке" подошел немолодой уже летчик, представился:
- Командир эскадрильи капитан Тикунов, из-под Серпухова. - И уточнил отношения: - Ваша пара вливается в наш коллектив. Довольны?
Шпак протянул ему руку.
Через несколько Дней, насыщенных боевыми полетами, Тикунов построил свой небольшой гарнизон, приказал:
- Готовьтесь к отлету. Перебазируемся. "Отступаем", - угрюмо подумал Шпак и хотел было задать вопрос, уточнить. Очевидно, этот немой вопрос застыл в глазах и других пилотов, и Тикунов уточнил:
- Да, отступаем. Так приказала Москва. - И все успокоились: приказ есть приказ. А командир продолжил: - А сейчас все по кабинам! Будем дежурить, вылетать наперехват самолетов противника. После боя - посадка на аэродроме...
Дежурить пришлось недолго. В соседней с аэродромом деревне громыхнули орудийные выстрелы, на дорогу, ведущую к летному полю, вышел немецкий танк и начал стрелять по взлетающим "Чайкам".

Дни огневые
В перерыве между полетами в штабе полка собрался партийный и комсомольский актив. Приехал начальник политотдела 6-го авиакорпуса полковник Михаил Полищук. Он рассказывает о работе тружеников тыла, о положении войск на фронтах, о том, как дерутся с врагом наши товарищи, летчики соседних полков: Иван Голубин, Герасим Григорьев... Правдивое, душевное слово трогает, вселяет уверенность в собственные силы. Хорошо, что политработники используют любую возможность, чтобы поговорить с людьми.
После беседы в штабе полка остались члены партийного бюро.
- У нас сегодня торжественный день, - говорит секретарь партбюро, батальонный комиссар Киселев. - В члены партии принимаем лучших наших товарищей, заслуженных летчиков.
Киселев начинает читать заявление Аркадия Михайлова: "Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). В дни Великой Отечественной войны я хочу бороться против банд фашистских захватчиков, будучи в рядах Коммунистической партии. Я обязуюсь..."
Голос Киселева тонет в грохоте взлетающих "илов". Секретарь умолкает. Это же здорово, что столько машин идут на боевое задание! Все повернулись к окнам. От могучего рева "ильюшиных" дрожит штабная изба. И то, что в этой фронтовой обстановке секретарь не может читать, не уменьшает торжественности момента, наоборот, еще больше возвышает его. Но вот прогремел последний, ушедший в небо Ил-2, и Киселев продолжает читать: "Я обязуюсь честно и добросовестно выполнять все задания партийной организации. Если потребуется отдам жизнь за дело партии Ленина, за нашу любимую Родину".
- Молодец, Аркадий Григорьевич, - говорит Полещук. И все понимают, за что похвала. За хорошее слово, за великое мужество. - Наслышан о ваших боевых делах...
- Эскадрилье "Чаек" предстояло нанести штурмовой удар по мотопехоте противника, вклинившейся в нашу оборону в районе Солнечногорска. Прорвавшись сквозь огонь зениток, летчики вышли на цель, атаковали ее и замкнули круг.
Риск? Безусловно. Что может он сделать на своей тихоходной машине, если нападут истребители?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22