Фасад особняка основательно разворочен, угол - от проема окна до фундамента - обвалился, через дыру виден кухонный интерьер, он режет глаза белым кафелем. Возле пролома -"тридцатьчетверка", ее башенный люк открыт. Высунувшись по пояс, в люке стоит подполковник в танкистском шлеме и кожаной куртке, смотрит вслед удаляющемуся строю машин, подает команды в микрофон. Подал последнюю, выпростался из тесноты, спрыгнул к майору Мурашову. Расправили карту на танковой броне, стали разглядывать.
Пятницкий ошеломленно уставился на подполковника и услышал теплые, ликующие толчки сердца. Растерянная и счастливая улыбка высветила его поблекшее от измотанности лицо. Может, обернется танкист? Ждал. Нет, не обернулся.
Пятницкий подошел ближе. Хотел подделать чей-то голос, но подражание не получилось, сипло выдавилось:
- Рядовой Захаров!
Подполковник обернулся, от удивления и радости откинулся всем корпусом назад, раскинул руки, воскликнул:
- Рядовой Пятницкий! Роман!
Несуразность восклицаний поразила Пахомова, заставила прислушаться.
Занят подполковник, дела торопят, да ладно, за полминуты ничего с войной не Случится, не прокиснет война - надо же обнять товарища! Кинулись друг к другу, переплели спины руками - рослые, ладные, взволнованные до комка в горле. Один - седина даже в бровях, другой - в сыны ему в самый раз.
- Роман!
- Виктор Викторович!
- Командуешь?
- Батарея вот... С рукой как?
- Засохла, Роман. У тебя как - с комсомолом?
- Недавно на парткомиссии в кандидаты...
- Дай-ка я еще тебя помну...
Скрипит кожанка о портупею Романа, обнимаются мужики.
- У вас как, Виктор Викторович?
- - Нормально, воюю... Ну, до встречи, командир Красной Армии, дружище ты мой...
И все. Мужские сердечные дела еще и еще потерпят.
- ...Адрес не потерял?
- Что вы!
Глава двадцать первая
Подполковника Виктора Викторовича Захарова и Романа Пятницкого судьба свела в Каунасе. Прибыли они сюда разными путями и в разных качествах: несколько раньше Виктор Викторович с группой офицеров, вернее, бывших офицеров, из Вильно, где военным трибуналом рассматривалось его дело, Роман Пятницкий из учебного запасного полка в Горьковской области. Первый в звании рядового под конвоем, второй в звании лейтенанта и без конвоя.
Пожилой капитан Каунасской комендатуры выслушал доклад Пятницкого и, не заглядывая в предписание, долго и странно рассматривал его. Так обычно нескорые на ум готовятся сказать что-то, оттеняющее положение той и другой стороны, хотя и без того ясно, кто и что в этот момент значит. Роман ждал услышать вроде "достукался" или похожее на это и чувствовал себя совсем погано. Но услышал неожиданное:
- Ты бы, лейтенант, хоть умылся.
Показал добродушную улыбку, слазил в карман гимнастерки и вынул оттуда вклеенное в картон прямоугольное военторговское зеркальце. Пятницкий с отлегшим сердцем принял этот предмет, с усталым любопытством (что он узрел на моей морденции?) заглянул в него, пояснил:
- Остаток пути на тендере добирался.
- Личное дело с собой?
Даже этим Пятницкий отличался от своего будущего товарища Виктора Викторовича Захарова - личное дело было доверено везти самому, правда, за сургучными печатями.
Воинская часть, обозначенная в предписании номером полевой почты, оказалась по соседству.
Через несколько минут после того, как за Пятницким захлопнулась дверь проходной, он получил вполне приличные погоны рядового, брезентовый ремень в обмен на комсоставский, был накормлен и пожалован местом для спанья на втором ярусе дощатых нар с тюфяком из перетертой соломы. Чтобы жесткая постель не очень огорчала Пятницкого, младший лейтенант, под начало которого был назначен, с предельной краткостью объяснил:
- Это ненадолго.
Затем безотносительно к сказанному, а может, как раз поэтому, спросил:
- Почему тебе статью-то по Кодексу Украины определили?
Любопытный парень, успел бумажки полистать. По службе, что ли, положено? Только толку-то. Откуда Роману знать, почему по УК УССР! Вероятно, потому, что те семеро - с Украины. Листал бы внимательно, может, что и написано. Пятницкий пожал плечами, младший лейтенант удовлетворился этим.
Одеяло, подушка и всякие там простыни для опального - аристократизм, разумеется, и посему их не было. Все же сапоги, взбираясь на верхотуру, Пятницкий снял, тюфяк застелил портянками, чтобы за ночь просохли под телом, и пролежал без сна незнамо сколько. Глядел в высокий-высокий потолок с ажурным переплетением балок, до которого, если потребуется, можно воздвигнуть нары и в шесть ярусов, и размышлял о всем происшедшем до тех пор, пока, истомленный, не провалился в глубокий сон.
Утром отправили на работу в пакгауз - то ли к начальнику клуба, то ли к художнику. Варил там клей, размешивал краски, грунтовал фанерные щиты.
За стенами пакгауза и дальше за забором (с колючей проволокой поверху) шумел осенний ветер, вскрикивали паровозы, стучали вагонные сцепления; совсем рядом слышались голоса людей, занятых передвижкой чего-то тяжелого. Роману надо было сходить в одно популярное дощатое сооружение. За углом наткнулся на бойцов, подваживающих громоздкий котел с отшибленными вентилями и скособоченными фланцами. Они перемещали его в дальнюю часть двора, наполовину освобожденного от хлама, что остается после врага во вновь занятых городах.
Судя по лицам и разговорам, солдаты были не совсем солдаты. Одного узнал - на утренней поверке стояли рядом. Высок, спортивен, виски седые, гимнастерка и бриджи - комсоставские. Он завязил свою лесину под котлом и пытался подопнуть ногой деревянную чушку ближе к ущемленному концу сделать рычаг подлиннее. Роман сообразил, что требуется, просунул чурбан до упора, налег на шест. Котел шевельнулся, ослабил нажим на другие ваги, солдаты поспешно продвинули их дальше под днище и, руководимые чьим-то тренированным командирским баритоном, дружно и рассерженно-бодро взгаркнули: "И-ищо-о... взяли!" Котел гуднул нутром и встал, куда велено.
Человек, с которым Роман на утренней поверке стоял рядом, бросил вагу на землю, сказал Пятницкому:
- Перекурим, что ли? Ты это куда с утра затерялся?
- Туда вон... послали,- махнул Роман рукой в сторону пакгауза.
- Пятницкий, кажется?
Гляди ты, запомнил, подумал Роман. Новый знакомец будто услышал это.
- Запоминающаяся фамилия. А моя - Захаров, Виктор Викторович. Где бы нам за ветерком укрыться? Тучи такие паршивые, снегом пахнут. Рановато бы снегу... Насыплют. Не снегу, так мокрее чего, а то враз то и другое.
Потом они сидели на мешках с торфяными брикетами. Виктор Викторович дымил едкой самокруткой, в которой потрескивали корешки печально прославившегося филичевого табака. На левом берегу Немана, у разрушенного моста, который недавно начали восстанавливать, шарили лучи прожекторов, выхватывая в рано потемневшем небе медленно и тоскливо плывущие облака. Виктор Викторович рассказывал Пятницкому о себе.
В том, что оказался в штрафном батальоне, он, командир танковой бригады, не винил ни болото, где сели танки, ни карту, на которой это проклятое болото не было обозначено, ни дождь проливной, ни черта, ни дьявола,- винил только себя. Не психовал, не проклинал немцев, что не сожгли в танке, как других, не пытался в отчаянии пустить пулю в лоб надеялся еще повоевать. Хоть рядовым. И повоюет. В этом никто не откажет.
Зло подергивая губой, сдерживая себя от резких замечаний, Виктор Викторович напряженно выслушал и печальную историю Пятницкого.
- На весь белый свет обиделся,- говорил о себе Роман,- день тот проклял, когда родился... Сейчас вот думаю: напрасно я так. Матка бозка, пан Езус! Шестьдесят богомольных мужиков под началом. Советской власти не видели, националисты, бандеровцы... Отломили за лопоухость - и будь здоров, не кашляй. Радуйся, что на фронт попал, смывай кровью.
Захаров затоптал окурок, обнял Романа за плечи и убежденно подвел под его самоистязанием краткую и злую черту:
- Богатырева твоего смывать. Поганку бледную...
Пятницкий подумал: "Может, и поганка, только не бледная, если та девчушка из офицерской столовой и правда от аборта скончалась..."
Разведывательный отряд был сформирован в ночь на двадцатое сентября. На машинах перебросили в район Вилкавишкиса. Вначале по шоссе на юго-запад, потом проселками через исковерканные, тронутые пожарами островки сосняка. В разбитой литовской деревеньке получили оружие и через два часа сидели в окопах первой линии.
Роман Пятницкий ни на шаг не отставал от Захарова. Когда офицеры местного разведотдела стали делить отряд на три группы, хоть в малой степени учитывая, кто и в чем силен из этих рядовых, Роман и тут сумел примкнуть к Виктору Викторовичу. Перед тем с Захаровым толковал майор с измученным лицом и кровянистыми от недосыпу глазами. Приказано было отобрать десять человек для выполнения, по выражению майора, особо важного задания. Так что Пятницкий, пожалуй, не примкнул к Захарову, а был примкнут им, как штык к винтовке, с учетом уже кое-каких испытаний на крепость.
По характеру задачи отряд штрафников вопреки всему, что приходилось слышать Роману от много и все знающих, мало отличался от разведывательных отрядов, которые выделяются от дивизий первого эшелона в начальной стадии прорыва обороны противника. Цель та же: скрытно преодолеть минные полосы, проволочные заграждения, внезапно войти в соприкосновение с противником, ворваться в его траншеи и попытаться закрепиться в них. Одновременно ставилась и, по сути, сама собой решалась главная разведывательная задача выявление огневых средств обороняющихся. Тут уж хочет или не хочет неприятель, а проявит себя. Не будет же сидеть сложа руки и ждать, когда, пройдя через ад заграждений нейтрального всполья, на него обрушатся изорванные до костей, окровавленные и беспощадные русские иваны. Ну и немалое место в этой задаче - контрольные пленные, на что особо указывалось группе Захарова.
Отряд вывели в траншеи до рассвета. Захаров надеялся в течение дня приглядеться к местности, по которой придется ползти ночью, рассмотреть заградительные сооружения, посоображать, как одолеть их при сильнейшем огневом воздействии врага. Вчистую рассеялась надежда, потому что не рассеялся низко легший утром туман.
Первая волна отряда поспешно поднялась, взревела "ура!" и стремительно пошла на вражеские траншеи. Проволочного забора не было, но возле окопов наткнулись на спираль Бруно. Движение замешкалось, ноги цеплялись за нити мин натяжного действия. Взрывы "шпрингенов", автоматная трескотня взбулгачили весь передний край немцев. Кинжальный огонь пулеметов, грохот потревоженных минных ловушек увалили атакующих, прижали к земле. В это землетрясное громыхание взрывчатки, буйно наращивая атакующую силу, с неистовым ревом сыпанула вторая атакующая волна.
Преодолевая заваленные телами спирали колючей проволоки, штрафники в трех местах сумели достичь немецких траншей и схватились там врукопашную.
Произошло то, что и требовалось: ожила почти вся огневая система не только передней линии с ее пулеметными гнездами и позициями орудий прямой наводки, но и артиллерийских и минометных батарей в глубине обороны. Врожденный рефлекс самозащиты сломил вышколенную воинскую дисциплину врага, принудил приоткрыть свои карты.
Захаров стоял рядом с майором из разведотдела в неглубоком, по пояс, окопе. Майор смотрел на часы. Захаров притронулся к его руке, сказал:
- И без часов ясно - слабеют.
- Да, пора,- отозвался майор и расстегнул кобуру.
Роман видел это и поразился. Тоже пойдет? Вот этого он никак не ожидал!
Майор, загоняя патрон в патронник, передвинул затвор ТТ и поднес ко рту свисток, зажатый в левой руке. Свистеть помедлил, снова повернулся к Захарову, сказал строгим, непреклонным голосом:
- Со своей группой пойдешь следом за нами. Людей побереги, оттуда хоть одного живьем надо.
Захаров кивнул, и майор длинно засвистел, и свист этот до странности был пронзительно высоким, далеко слышным в грохоте боя.
С мрачным, жутким молчанием перевалил через бруствер третий человеческий вал - вал разжалованных офицеров и, не давая истаять силам, ушедшим перед этим вперед, ринулся в непосредственную близость вражеских, бушующих боем окопов.
Пятницкий в оцепенелой скованности смотрел на майора, легко перешагнувшего через пологий навал земли перед окопом, на его вскинутую с пистолетом руку. Майор крутнул головой влево-вправо и побежал, потерялся во взбулгаченной ночи вместе со всеми. Минуту спустя, следуя движению Захарова, поднялись и десять человек группы захвата.
Роман перескакивал через проволоку, запинался о трупы, падал, взбодряя себя, выкрикивал что-то, поднимался и снова бежал, стиснув зубы до судорог. Только бы не отстать, не отбиться от Захарова, от его десятки, добраться до немцев, а там уже сделать то, что приказано сделать.
Слева, скрытые до сих пор на прямой наводке, бездействовавшие в обороне, били в упор сразу четыре немецких орудия.
Снаряд разорвался совсем рядом. Падая, Пятницкий слышал, как осколки, выщипывая клочья ваты, пробороздили стеганку. Вторым разрывом из-под ног Романа выхватило землю, кинуло его в клубок обвитых проволокой человеческих тел, нестерпимой болью ударило в левое ухо. Роман не стал терпеть эту боль, этот вонзенный беспощадной силой большой и раскаленный гвоздь,- не стал терпеть, добавил в сумасшедший гвалт пронзительный, неудержимый из-за этой боли вой. Кровь текла из уха, из обеих ноздрей, скопляясь под скулами, мочила ставший тесным воротник гимнастерки. Сплевывая горячие, солоновато-приторные сгустки., Роман оперся о что-то податливое, скользкое, недавно живое и рванулся дальше.
Первобытный рев людей, автоматные выхлесты в упор, хрястанье прикладов, сатанинский грохот уничтожающе дробящегося металла улавливались теперь не контуженым, знойно забитым слухом, а всем телом, каждой нервной клеткой. Влекомое вперед лютым азартом боя, опьяненное близостью смерти, тело Романа слышало вибрирующую дрожь земли, ее глухой, незатухающий, захлебывающийся стон. В неровном, меняющемся свете - то ярко вспыхивающем, то матово оплескивающем округу,- в освещении всего, что может гореть, вспыхивать, пламенно взрываться, обливно виделись растерзанные, исшматованные, расчлененные человеческие тела, адовы корчи живой плоти. Чернеющая в жилах кровь и боль, проникающая в самый мозг, мутили рассудок, наливали одичалой яростью.
В отрепьях тумана, лимонно-багровых от выстрелов, взрывов и непрестанно взвивающихся ракет, Роман увидел аспидно-черную могильную щель окопа. В этой щели, наружно подсвеченная, колыхалась, плыла гладко обтянутая спина. Роман вкопанно встал и повел стволом автомата вдоль окопа. ППШ послушно отозвался на усилие пальца, прижавшего спусковой крючок. Многоточие рвущегося сукна стежкой прошлось наискось спины, остановило живое движение, заставило посунуться бегущего и обрушенно исчезнуть на дне траншеи.
Пещерный восторг ополоснул Романа. Но вид следующего немца напомнил о главном, утраченном помраченным сознанием. Пятницкий запоздало выругался и обеими ногами враз прыгнул на живое, бегущее по окопной прямизне. Падая, обдирая лицо о дощатую обшивку окопа, умножая и без того невыносимую боль, Роман перехватил изгибом руки горло оседланного немца, оперся коленом в позвоночник и, резко подавшись назад, переломил костлявое тело в обратную сторону.
Не подоспей Захаров, контуженый, изнемогающий Пятницкий не смог бы вытащить из траншеи измятого, изломанного в сплошную боль человека. Захаров кричал что-то, по его дико искаженному лицу Роман понимал, что кричит он что-то важное и нужное, но не слышал: гул в голове, разбитой спрессованным воздухом, возвысился до воя сирены,- не слышал, но по тому, что начал делать Захаров, сообразил, что надо делать ему самому.
Изловчившись, подняли пленного на бруствер. Только теперь Пятницкий заметил, что правая рука Захарова согнута в локте и беспомощно прижата к груди, где болтается автомат с опустошенным диском. Помог Захарову лечь на край окопа, подтолкнул. Выбрались, поволокли добычу, не думая и не имея сил думать о всем, что творится вокруг.
Глава двадцать вторая
Васин окликнул двух пехотинцев, которые были поближе, чтобы шли с котелками пообедать вместе с его расчетом. Рядом дрались, обмолвиться и словом не пришлось. Теперь не грех и потрепаться немного, поуспокоить издерганные нервы. И повод подходящий - термос с хлёбовом все еще не опорожнен, не до того было. Пожилой солдат с грязной повязкой на голове и давним шрамом над бровью - Боровков по фамилии - оказался земляком Васина, тоже из города Серова, работал на промкомбинате.
Остывшую полусуп-полукашу (термос расчету пробитый достался) черпали молчком - тяжко было на душе, давила, не отпускала война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23