Наша загадка все еще остается загадкой.
— Будь проклят день, когда у нас остановились часы! Знай мы теперь точно долготу…
Нансен смотрит на циферблат:
— С новым, тысяча восемьсот девяносто шестым годом, Яльмар!
— С новым годом, Фритьоф! А может, он еще не наступил? Или уже прошел? Ведь наши-то часы…
— Все равно с Новым годом, Яльмар!
Каяки уносит!
Птицы, первые птицы!
Они появились в конце февраля. Их голоса как бы согревали морозный воздух. Небольшая стайка люриков летела с юга и скрылась за горой. Птицы лишь чуточку опередили солнце: 26 февраля оно должно было впервые показать краешек. Но пасмурная погода помешала отшельникам увидеть первый его луч в этот день. Зато через два дня оно уже приподнялось над ледником.
При ярком свете Нансен с Иохансеном хорошенько разглядели друг друга. Каждый находил, что другой похож на самого жалкого бродягу, грязного, заросшего, со слипшимися, всклокоченными волосами. Подобных субъектов, конечно, не пустили бы в порядочное общество…
Пора было заняться туалетом. Штаны украсились заплатами из медвежьей кожи. Обрывок бечевки рассучили на двенадцать ниток и взялись за шитье обновок из старых клетчатых одеял, заляпанных жиром. Никогда раньше им но приходилось портняжничать, и шитье подвигалось так медленно, что Нансен сказал:
— Знаешь, Яльмар, доведись нам дома добывать хлеб ножницами и иголкой, мы умерли бы с голоду…
Покончив с шитьем, привели в порядок каяки, нарты и все прочее, нужное для дальнейшего похода. О мясе тужить не приходилось — чем ближе к весне, тем больше медведей наведывалось к их хижине.
Нансен все чаще задумывался о «Фраме». Он не сомневался, что Свердруп выведет корабль. Но теперь могло случиться, что «Фрам» придет в Норвегию раньше их. Какой удар для Евы, для бедной матери Иохансена! Сколько горьких ночей без сна!
С каждым днем выше солнце, сильнее птичий гомон и нестерпимее бездействие.
Наконец настает час расставания с островом. Тяжело нагруженные сани стоят возле хижины, и Нансен торжественно читает вслух:
— «Вторник, 19 мая 1896 года. Мы вмерзли в лед к северу от острова Котельного, приблизительно под 78°43’ северной широты, 22 сентября 1893 года. В течение следующего года, как и было предусмотрено, нас несло на северо-запад Иохансен и я покинули „Фрам“ 14 марта 1895 года примерно под 84°04’ северной широты и 102° восточной долготы, имея целью достигнуть более высоких широт. Руководство экспедицией передано Свердрупу. К северу никакой земли не нашли. 8 апреля 1895 года, достигнув 86°14’ северной широты и почти 95° восточной долготы, вынуждены были повернуть назад, так как лед стал слишком тяжелым и непроходимым. Взяли курс на мыс Флигели, но часы наши остановились, и мы не могли с достаточной точностью определить долготу. 6 августа 1895 года обнаружили четыре покрытых ледниками острова, расположенных в северной части этого архипелага приблизительно под 81°30’ северной широты и примерно на 7° восточнее данного места. Сюда прибыли 26 августа 1895 года и нашли необходимым здесь перезимовать. Питались медвежьим мясом. Сегодня отправляемся к юго-западу вдоль земли, чтобы наикратчайшим путем добраться до Шпицбергена. Полагаем, что находимся на Земле Гиллиса».
Яльмар выслушал, кивая головой, и сказал:
— Добавить нечего.
Первый краткий отчет об экспедиции Нансен засунул в цилиндрик от примусного насоса и подвесил под потолок хижины. Затем они по очереди сфотографировались возле своего жилища.
— А все-таки, Фритьоф, мы славно прожили зиму! Верно?.. — Иохансен помялся. — Ты знаешь, я тут кое-что написал. Хочешь послушать?
— Разумеется! — ответил заинтересованный Нансен.
— Только это не деловое, как у тебя. Слушай:
И трех лет жизни в царстве льда
Как не бывало никогда!
Весна на юг нас призывает,
Где солнце ярче и теплей;
Весна нас счастьем наполняет —
Источник новой жизни в ней.
Весна манит в родимый край,
Где свет, тепло, где сердцу рай!
— Браво, Яльмар! Ты прочтешь мне потом еще раз. А теперь — пошли!
Оба впряглись в нарты — ох, какими тяжелыми показались они с непривычки! — и зашагали на юг, туда, куда тянулась цепочка неведомых островов.
Началась знакомая, набившая им оскомину одиссея со льдами и полыньями, с трещинами, прикрытыми снегом, с неистовыми вьюгами, с надеждой, сменяющейся разочарованием, и с разочарованием, сменяющимся надеждой.
Однажды Иохансен отстал, чтобы покрепче увязать нарты. Внезапно ветер донес до него призыв о помощи. Встревоженный Яльмар выпрямился, огляделся. Где Нансен? Кругом только лед, по которому ветер гнал струйки снега. Издали опять донесся крик.
А Нансен провалился в трещину, набитую мокрым снегом и ледяной кашей. На крепко привязанные лыжи, от которых он не мог освободить ноги, неумолимо давила тяжесть обрушившегося снега и льда — давила, увлекая в пучину. Нансен успел вонзить в лед острие лыжной палки и ухватиться за нее одной рукой, а другой уцепился за край льдины. Он не заметил, что Иохансен отстал, и сначала ждал, когда тот придет на помощь. Но силы уходили, помощи не было. Повернуться и посмотреть, где товарищ, Нансен не мог. Прошло еще несколько минут. Палка гнулась, Нансен погружался в ледяное месиво глубже и глубже. Тогда он стал кричать.
Иохансен вытащил его в последние секунды; еще немного — и Нансена увлекло бы под лед…
Майские бураны сменились июньскими поздними метелями. День за днем двое шли к югу. Они шагали в тени высоких базальтовых скал, где ликующе кричали люрики. Волочили нарты мимо лежбищ моржей, и сильные звери, не уступая им дороги, сердились и били клыками об лед. Когда возле земли темнела открытая вода, двое садились в каяки, укладывали на них нарты и плыли вдоль синих ледниковых обрывов.
Архипелаг тянулся бесконечно. Всё новые и новые острова выплывали из туманов на горизонте. Нансен наносил их на карту, и по-прежнему они никак не желали укладываться в очертания суши, заснятой Пайером.
В середине июня каяки как будто достигли южной оконечности той земли, вдоль которой так долго плыли.
И тут Нансена поразило сходство в очертаниях берега с береговой линией на карте южной части Земли Франца-Иосифа, составленной путешественником Лей-Смитом.
Неужели они в самом деле на этой земле? Но как тогда быть с картой Лайера? Не мог же австриец наделать таких грубых ошибок!
Чтобы осмотреться, они причалили к крутому берегу, неудобному для высадки: нельзя было втащить наверх каяки.
— Да привяжем их ремнем, только и всего, — предложил Иохансен.
— А выдержит?
— Ну как же!
Они привязали свои суденышки ремнем из моржовой шкуры и стали карабкаться на один из торосов.
— Каяки! Каяки уносит! — Дикий крик Иохансена вспугнул птиц.
Ремень не выдержал.
Ветер угонял каяки. Самая страшная минута за все их путешествие! Остаться на льду без продовольствия, без патронов…
— Держи часы!
Раньше чем Яльмар успевает понять, в чем дело, Нансен на бегу сбрасывает сапоги, шапку…
Вода нестерпимо холодна. Нансен судорожно ловит ртом воздух. Он плывет со всей быстротой, на какую способен.
Ветер уносит каяки еще быстрее.
Нет, не догнать! Но без каяков — смерть! Лучше сведенным судорогами комком пойти на дно, чем медленно умирать на льду.
Взмахи рук все слабее. Он плывет почти бессознательно. Перевернувшись на спину, видит Яльмара, в отчаянии бегающего по льдине. Снова переворачивается. Ветер чуть стих, каяки уносит не так быстро. Последний рывок. Еще, еще… Руки и ноги уже ничего не чувствуют. Сердце бешено колотится. Но все ближе каяки…
Он касается рукой торчащей над ними лыжи. Догнал! Спасены! Теперь подтянуться, залезть на каяк. Окоченевшее, сведенное холодом тело не слушается. «Слишком поздно, мне ни за что не влезть». Все же пытается забросить ногу. Зацепился. Последнее усилие — и он на каяке…
Ледяные шквалы пронизывают его насквозь. Зубы стучат так, что он боится откусить язык. Надо грести, надо грести…
Яльмар, в восторге подпрыгивающий на льдине, видит, что Нансен вдруг хватает ружье, стреляет, потом что-то вылавливает из воды.
«Он сошел с ума от потрясения!» — пугается Иохан-сен.
Нансен кладет ружье, снова гребет. Яльмар бежит туда, куда ветер сносит каяки. Нансен, бледный, с мокрыми волосами и бородой, с пеной у рта, пробует сам вылезти из каяка и падает на лед. Его судорожно вздрагивающая рука держит застреленную кайру.
— Сва… Сва… Свари ее…
Иохансен стаскивает с него мокрую одежду, набрасывает сухое тряпье в спальный мешок, кладет сверху парус и все, что попадается под руку. Потом варит птицу и прислушивается: из мешка ни звука. Спит? Но едва аппетитный запах варева достигает спального мешка, как оттуда слышится:
— Дай мне одежду, Яльмар… Я чертовски проголодался!
Неожиданное
«…Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, первый за три года!.. Сердце билось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью к жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово. Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами, — это была собака, но за нею подальше двигалась другая фигура… Человек!.. Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?
Мы быстрыми шагами приближались друг к другу, я замахал ему шляпой, он сделал то же. Я услышал, что человек окликнул собаку, прислушался — он говорил по-английски. Когда я подошел поближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.
— Хау ду ю ду? (Как поживаете?)
— Хау ду ю ду?
Над нами висел туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли.
А кругом — только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто стоит перед ним и откуда пришел.
— Я чертовски рад вас видеть!
— Благодарю, я также. Вы здесь с кораблем?
— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?
— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда.
Продолжая говорить, мы пошли по направлению к земле. Я решил, что он узнал меня, во всяком случае догадался, кто скрывается под этой дикой внешностью, — вряд ли он мог так сердечно встретить совершенно незнакомого человека. Но вот при каком-то оброненном мною слове он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:
— Не Нансен ли вы?
— Я самый!
— О Юпитер! Я рад вас видеть!
И, схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой, и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи».
Эта встреча, так ярко описанная впоследствии Нансеном, могла произойти несколько раньше. Разведочные партии экспедиции английского путешественника Джексона, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа, — это была именно она, а не мифическая Земля Гиллиса, — только немного не дошли до каменного зимовья на безымянном острове.
Но эта встреча могла и не произойти вовсе.
Вот как все случилось.
17 июня, после полудня, Нансен вскарабкался на высокий торос, чтобы оглядеться. Туман поредел, с земли тянул слабый ветерок. Стаи птиц, гомоня, кружились над торосом.
Вдруг Нансен услышал собачий лай. Он вздрогнул, напряг слух. Нет, это, наверное, кричит какая-нибудь птица. Но лай повторился — заливчатый, громкий.
Нансен бросился к Яльмару. Да, тому тоже послышалось нечто похожее на собачий лай; но вероятнее всего, это просто птицы.
Все же Нансен пошел в разведку, напал на собачьи следы, и…
И вот он и Иохансен — в бревенчатой избе среди взволнованных англичан, которым не терпится узнать подробности их необыкновенных приключений. Оказывается, сюда, на мыс Флора, скоро должен прийти корабль «Виндворд». Джексон рад сообщить Нансену, что два года назад, когда англичане покидали Европу, Ева и маленькая Лив были здоровы.
— Боже мой, у меня ведь есть для вас и письма! Мне дали их на всякий случай, — спохватывается он и приносит запаянную жестянку.
Письма написаны два года назад. Но ведь они написаны ею…
В первый же день Нансен принялся за разгадку того, что мучило их всю дорогу. Прежде всего сверили часы. Разница 26 минут. Значит, в вычислениях долготы они могли ошибиться не более, чем на 6°30’. Тогда в чем же главная причина?
Ответ дал набросок карты, составленный на скорую руку по наблюдениям Нансена и съемкам экспедиции Джексона. Он плохо пязался с картой Пайера. Приходилось допускать, что обозначенных на австрийской карте пролива Роулинсона, северной части Земли Вильчека, островов Брауна, Гофмана, Фредена в действительности не существовало. Может быть, Пайера ввели в заблуждение сверкавшие на солнце полосы тумана? Они, пожалуй, похожи па покрытую льдом далекую сушу.
Но ни Нансен, ни Джексон не знали тогда главного — карта Пайера была неточна в еще более существенном, и эти-то ее неточности больше всего сбивали Нансена с толку во время похода: в природе не существовало Земли короля Оскара, мифом была Земля Петерманна и мыс Будапешт. Пайер думал, что Земля Франца-Иосифа состоит из двух больших массивов; на самом деле она представляет собой множество островов.
Все это окончательно выяснилось в более поздние годы. Пока же, в хижине Джексона, уточнялись только те места карты, где находились острова, виденные Нансеном. Один из них Нансен с разрешения хозяина назвал его именем. Так появился на карте остров Фредерика Джексона, и позднейшие исследователи могли бы найти там развалины каменной хижины двух полярных робинзонов.
В конце июля к кромке льда подошел «Виндворд». Новости, скорее новости! Нансен узнал, что дома у него все благополучно и что о «Фраме» в Европе еще нет никаких известий. Значит, они все-таки опередили Свердрупа!
7 августа «Виндворд» развел пары, поднял паруса и с попутным ветром пошел на юг.
«Вот кого я ценю выше всех!»
Нансен с сильно бьющимся сердцем вглядывался в темную полоску, которая виднелась по правому борту. Она все росла, приближалась. Норвегия, родина!..
Вчера по пути к рыбацкому городку Барде они встретили первого норвежца, старого лоцмана. Изумленный и обрадованный, он поздравил Нансена с возвращением к жизни: людская молва давно похоронила героев «Фрама».
На рейде Варде дремали просмоленные парусники. Деревянное здание школы с резными балкончиками выделялось на фоне бурых, с негустой прозеленью гор, покрытых пятнами снега. Над пустынным причалом снежными хлопьями парили чайки.
Еще не загремела якорная цепь, а Нансен с Иохансеном уже гребли изо всех сил к берегу. Они так разогнались, что лодка выскочила на скользкие береговые камни.
Было раннее утро. На улицах — ни души. Вдруг Иохансен схватил спутника за рукав и воскликнул с умилением:
— Смотри, корова!
Они разыскали телеграф. Чиновник покосился на самодельную клетчатую куртку Яльмара, на долговязую фигуру Нансена в коротком чужом пиджаке.
Нансен сунул в окошко увесистую пачку. Чиновнкк, удивленно подняв бровь, принялся листать телеграммы — и тут взгляд его упал на подпись. Он вскочил, словно подброшенный пружиной.
Через час мир уже знал о счастливом возвращении двух участников экспедиции «Фрама».
А они в это время бежали к гостинице, где, как оказалось, остановился проездом профессор Мон — тот профессор Мон, который когда-то писал инструкции для студента Нансена, а позже высказал мысль о полярном течении к полюсу. Нансен чуть не сорвал с петель дверь его комнаты. Профессор, который покуривал лежа на диване, выронил трубку.
— Возможно ли?! — У профессора Мона было такое лицо, точно он увидел привидение. — Неужто Фритьоф Нансен?..
Он разрыдался и, обнимая Нансена, твердил:
— Слава богу, вы живы, живы!..
Под окнами гостиницы собралась толпа. Оркестр любителей нестройно заиграл «Да, мы любим эти скалы!». На улицах вывешивали флаги.
Пришла первая телеграмма от Евы — всего два слова: «Несказанное счастье». Затем вдогонку от нее же более подробная:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Будь проклят день, когда у нас остановились часы! Знай мы теперь точно долготу…
Нансен смотрит на циферблат:
— С новым, тысяча восемьсот девяносто шестым годом, Яльмар!
— С новым годом, Фритьоф! А может, он еще не наступил? Или уже прошел? Ведь наши-то часы…
— Все равно с Новым годом, Яльмар!
Каяки уносит!
Птицы, первые птицы!
Они появились в конце февраля. Их голоса как бы согревали морозный воздух. Небольшая стайка люриков летела с юга и скрылась за горой. Птицы лишь чуточку опередили солнце: 26 февраля оно должно было впервые показать краешек. Но пасмурная погода помешала отшельникам увидеть первый его луч в этот день. Зато через два дня оно уже приподнялось над ледником.
При ярком свете Нансен с Иохансеном хорошенько разглядели друг друга. Каждый находил, что другой похож на самого жалкого бродягу, грязного, заросшего, со слипшимися, всклокоченными волосами. Подобных субъектов, конечно, не пустили бы в порядочное общество…
Пора было заняться туалетом. Штаны украсились заплатами из медвежьей кожи. Обрывок бечевки рассучили на двенадцать ниток и взялись за шитье обновок из старых клетчатых одеял, заляпанных жиром. Никогда раньше им но приходилось портняжничать, и шитье подвигалось так медленно, что Нансен сказал:
— Знаешь, Яльмар, доведись нам дома добывать хлеб ножницами и иголкой, мы умерли бы с голоду…
Покончив с шитьем, привели в порядок каяки, нарты и все прочее, нужное для дальнейшего похода. О мясе тужить не приходилось — чем ближе к весне, тем больше медведей наведывалось к их хижине.
Нансен все чаще задумывался о «Фраме». Он не сомневался, что Свердруп выведет корабль. Но теперь могло случиться, что «Фрам» придет в Норвегию раньше их. Какой удар для Евы, для бедной матери Иохансена! Сколько горьких ночей без сна!
С каждым днем выше солнце, сильнее птичий гомон и нестерпимее бездействие.
Наконец настает час расставания с островом. Тяжело нагруженные сани стоят возле хижины, и Нансен торжественно читает вслух:
— «Вторник, 19 мая 1896 года. Мы вмерзли в лед к северу от острова Котельного, приблизительно под 78°43’ северной широты, 22 сентября 1893 года. В течение следующего года, как и было предусмотрено, нас несло на северо-запад Иохансен и я покинули „Фрам“ 14 марта 1895 года примерно под 84°04’ северной широты и 102° восточной долготы, имея целью достигнуть более высоких широт. Руководство экспедицией передано Свердрупу. К северу никакой земли не нашли. 8 апреля 1895 года, достигнув 86°14’ северной широты и почти 95° восточной долготы, вынуждены были повернуть назад, так как лед стал слишком тяжелым и непроходимым. Взяли курс на мыс Флигели, но часы наши остановились, и мы не могли с достаточной точностью определить долготу. 6 августа 1895 года обнаружили четыре покрытых ледниками острова, расположенных в северной части этого архипелага приблизительно под 81°30’ северной широты и примерно на 7° восточнее данного места. Сюда прибыли 26 августа 1895 года и нашли необходимым здесь перезимовать. Питались медвежьим мясом. Сегодня отправляемся к юго-западу вдоль земли, чтобы наикратчайшим путем добраться до Шпицбергена. Полагаем, что находимся на Земле Гиллиса».
Яльмар выслушал, кивая головой, и сказал:
— Добавить нечего.
Первый краткий отчет об экспедиции Нансен засунул в цилиндрик от примусного насоса и подвесил под потолок хижины. Затем они по очереди сфотографировались возле своего жилища.
— А все-таки, Фритьоф, мы славно прожили зиму! Верно?.. — Иохансен помялся. — Ты знаешь, я тут кое-что написал. Хочешь послушать?
— Разумеется! — ответил заинтересованный Нансен.
— Только это не деловое, как у тебя. Слушай:
И трех лет жизни в царстве льда
Как не бывало никогда!
Весна на юг нас призывает,
Где солнце ярче и теплей;
Весна нас счастьем наполняет —
Источник новой жизни в ней.
Весна манит в родимый край,
Где свет, тепло, где сердцу рай!
— Браво, Яльмар! Ты прочтешь мне потом еще раз. А теперь — пошли!
Оба впряглись в нарты — ох, какими тяжелыми показались они с непривычки! — и зашагали на юг, туда, куда тянулась цепочка неведомых островов.
Началась знакомая, набившая им оскомину одиссея со льдами и полыньями, с трещинами, прикрытыми снегом, с неистовыми вьюгами, с надеждой, сменяющейся разочарованием, и с разочарованием, сменяющимся надеждой.
Однажды Иохансен отстал, чтобы покрепче увязать нарты. Внезапно ветер донес до него призыв о помощи. Встревоженный Яльмар выпрямился, огляделся. Где Нансен? Кругом только лед, по которому ветер гнал струйки снега. Издали опять донесся крик.
А Нансен провалился в трещину, набитую мокрым снегом и ледяной кашей. На крепко привязанные лыжи, от которых он не мог освободить ноги, неумолимо давила тяжесть обрушившегося снега и льда — давила, увлекая в пучину. Нансен успел вонзить в лед острие лыжной палки и ухватиться за нее одной рукой, а другой уцепился за край льдины. Он не заметил, что Иохансен отстал, и сначала ждал, когда тот придет на помощь. Но силы уходили, помощи не было. Повернуться и посмотреть, где товарищ, Нансен не мог. Прошло еще несколько минут. Палка гнулась, Нансен погружался в ледяное месиво глубже и глубже. Тогда он стал кричать.
Иохансен вытащил его в последние секунды; еще немного — и Нансена увлекло бы под лед…
Майские бураны сменились июньскими поздними метелями. День за днем двое шли к югу. Они шагали в тени высоких базальтовых скал, где ликующе кричали люрики. Волочили нарты мимо лежбищ моржей, и сильные звери, не уступая им дороги, сердились и били клыками об лед. Когда возле земли темнела открытая вода, двое садились в каяки, укладывали на них нарты и плыли вдоль синих ледниковых обрывов.
Архипелаг тянулся бесконечно. Всё новые и новые острова выплывали из туманов на горизонте. Нансен наносил их на карту, и по-прежнему они никак не желали укладываться в очертания суши, заснятой Пайером.
В середине июня каяки как будто достигли южной оконечности той земли, вдоль которой так долго плыли.
И тут Нансена поразило сходство в очертаниях берега с береговой линией на карте южной части Земли Франца-Иосифа, составленной путешественником Лей-Смитом.
Неужели они в самом деле на этой земле? Но как тогда быть с картой Лайера? Не мог же австриец наделать таких грубых ошибок!
Чтобы осмотреться, они причалили к крутому берегу, неудобному для высадки: нельзя было втащить наверх каяки.
— Да привяжем их ремнем, только и всего, — предложил Иохансен.
— А выдержит?
— Ну как же!
Они привязали свои суденышки ремнем из моржовой шкуры и стали карабкаться на один из торосов.
— Каяки! Каяки уносит! — Дикий крик Иохансена вспугнул птиц.
Ремень не выдержал.
Ветер угонял каяки. Самая страшная минута за все их путешествие! Остаться на льду без продовольствия, без патронов…
— Держи часы!
Раньше чем Яльмар успевает понять, в чем дело, Нансен на бегу сбрасывает сапоги, шапку…
Вода нестерпимо холодна. Нансен судорожно ловит ртом воздух. Он плывет со всей быстротой, на какую способен.
Ветер уносит каяки еще быстрее.
Нет, не догнать! Но без каяков — смерть! Лучше сведенным судорогами комком пойти на дно, чем медленно умирать на льду.
Взмахи рук все слабее. Он плывет почти бессознательно. Перевернувшись на спину, видит Яльмара, в отчаянии бегающего по льдине. Снова переворачивается. Ветер чуть стих, каяки уносит не так быстро. Последний рывок. Еще, еще… Руки и ноги уже ничего не чувствуют. Сердце бешено колотится. Но все ближе каяки…
Он касается рукой торчащей над ними лыжи. Догнал! Спасены! Теперь подтянуться, залезть на каяк. Окоченевшее, сведенное холодом тело не слушается. «Слишком поздно, мне ни за что не влезть». Все же пытается забросить ногу. Зацепился. Последнее усилие — и он на каяке…
Ледяные шквалы пронизывают его насквозь. Зубы стучат так, что он боится откусить язык. Надо грести, надо грести…
Яльмар, в восторге подпрыгивающий на льдине, видит, что Нансен вдруг хватает ружье, стреляет, потом что-то вылавливает из воды.
«Он сошел с ума от потрясения!» — пугается Иохан-сен.
Нансен кладет ружье, снова гребет. Яльмар бежит туда, куда ветер сносит каяки. Нансен, бледный, с мокрыми волосами и бородой, с пеной у рта, пробует сам вылезти из каяка и падает на лед. Его судорожно вздрагивающая рука держит застреленную кайру.
— Сва… Сва… Свари ее…
Иохансен стаскивает с него мокрую одежду, набрасывает сухое тряпье в спальный мешок, кладет сверху парус и все, что попадается под руку. Потом варит птицу и прислушивается: из мешка ни звука. Спит? Но едва аппетитный запах варева достигает спального мешка, как оттуда слышится:
— Дай мне одежду, Яльмар… Я чертовски проголодался!
Неожиданное
«…Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, первый за три года!.. Сердце билось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью к жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово. Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами, — это была собака, но за нею подальше двигалась другая фигура… Человек!.. Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?
Мы быстрыми шагами приближались друг к другу, я замахал ему шляпой, он сделал то же. Я услышал, что человек окликнул собаку, прислушался — он говорил по-английски. Когда я подошел поближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.
— Хау ду ю ду? (Как поживаете?)
— Хау ду ю ду?
Над нами висел туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли.
А кругом — только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто стоит перед ним и откуда пришел.
— Я чертовски рад вас видеть!
— Благодарю, я также. Вы здесь с кораблем?
— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?
— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда.
Продолжая говорить, мы пошли по направлению к земле. Я решил, что он узнал меня, во всяком случае догадался, кто скрывается под этой дикой внешностью, — вряд ли он мог так сердечно встретить совершенно незнакомого человека. Но вот при каком-то оброненном мною слове он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:
— Не Нансен ли вы?
— Я самый!
— О Юпитер! Я рад вас видеть!
И, схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой, и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи».
Эта встреча, так ярко описанная впоследствии Нансеном, могла произойти несколько раньше. Разведочные партии экспедиции английского путешественника Джексона, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа, — это была именно она, а не мифическая Земля Гиллиса, — только немного не дошли до каменного зимовья на безымянном острове.
Но эта встреча могла и не произойти вовсе.
Вот как все случилось.
17 июня, после полудня, Нансен вскарабкался на высокий торос, чтобы оглядеться. Туман поредел, с земли тянул слабый ветерок. Стаи птиц, гомоня, кружились над торосом.
Вдруг Нансен услышал собачий лай. Он вздрогнул, напряг слух. Нет, это, наверное, кричит какая-нибудь птица. Но лай повторился — заливчатый, громкий.
Нансен бросился к Яльмару. Да, тому тоже послышалось нечто похожее на собачий лай; но вероятнее всего, это просто птицы.
Все же Нансен пошел в разведку, напал на собачьи следы, и…
И вот он и Иохансен — в бревенчатой избе среди взволнованных англичан, которым не терпится узнать подробности их необыкновенных приключений. Оказывается, сюда, на мыс Флора, скоро должен прийти корабль «Виндворд». Джексон рад сообщить Нансену, что два года назад, когда англичане покидали Европу, Ева и маленькая Лив были здоровы.
— Боже мой, у меня ведь есть для вас и письма! Мне дали их на всякий случай, — спохватывается он и приносит запаянную жестянку.
Письма написаны два года назад. Но ведь они написаны ею…
В первый же день Нансен принялся за разгадку того, что мучило их всю дорогу. Прежде всего сверили часы. Разница 26 минут. Значит, в вычислениях долготы они могли ошибиться не более, чем на 6°30’. Тогда в чем же главная причина?
Ответ дал набросок карты, составленный на скорую руку по наблюдениям Нансена и съемкам экспедиции Джексона. Он плохо пязался с картой Пайера. Приходилось допускать, что обозначенных на австрийской карте пролива Роулинсона, северной части Земли Вильчека, островов Брауна, Гофмана, Фредена в действительности не существовало. Может быть, Пайера ввели в заблуждение сверкавшие на солнце полосы тумана? Они, пожалуй, похожи па покрытую льдом далекую сушу.
Но ни Нансен, ни Джексон не знали тогда главного — карта Пайера была неточна в еще более существенном, и эти-то ее неточности больше всего сбивали Нансена с толку во время похода: в природе не существовало Земли короля Оскара, мифом была Земля Петерманна и мыс Будапешт. Пайер думал, что Земля Франца-Иосифа состоит из двух больших массивов; на самом деле она представляет собой множество островов.
Все это окончательно выяснилось в более поздние годы. Пока же, в хижине Джексона, уточнялись только те места карты, где находились острова, виденные Нансеном. Один из них Нансен с разрешения хозяина назвал его именем. Так появился на карте остров Фредерика Джексона, и позднейшие исследователи могли бы найти там развалины каменной хижины двух полярных робинзонов.
В конце июля к кромке льда подошел «Виндворд». Новости, скорее новости! Нансен узнал, что дома у него все благополучно и что о «Фраме» в Европе еще нет никаких известий. Значит, они все-таки опередили Свердрупа!
7 августа «Виндворд» развел пары, поднял паруса и с попутным ветром пошел на юг.
«Вот кого я ценю выше всех!»
Нансен с сильно бьющимся сердцем вглядывался в темную полоску, которая виднелась по правому борту. Она все росла, приближалась. Норвегия, родина!..
Вчера по пути к рыбацкому городку Барде они встретили первого норвежца, старого лоцмана. Изумленный и обрадованный, он поздравил Нансена с возвращением к жизни: людская молва давно похоронила героев «Фрама».
На рейде Варде дремали просмоленные парусники. Деревянное здание школы с резными балкончиками выделялось на фоне бурых, с негустой прозеленью гор, покрытых пятнами снега. Над пустынным причалом снежными хлопьями парили чайки.
Еще не загремела якорная цепь, а Нансен с Иохансеном уже гребли изо всех сил к берегу. Они так разогнались, что лодка выскочила на скользкие береговые камни.
Было раннее утро. На улицах — ни души. Вдруг Иохансен схватил спутника за рукав и воскликнул с умилением:
— Смотри, корова!
Они разыскали телеграф. Чиновник покосился на самодельную клетчатую куртку Яльмара, на долговязую фигуру Нансена в коротком чужом пиджаке.
Нансен сунул в окошко увесистую пачку. Чиновнкк, удивленно подняв бровь, принялся листать телеграммы — и тут взгляд его упал на подпись. Он вскочил, словно подброшенный пружиной.
Через час мир уже знал о счастливом возвращении двух участников экспедиции «Фрама».
А они в это время бежали к гостинице, где, как оказалось, остановился проездом профессор Мон — тот профессор Мон, который когда-то писал инструкции для студента Нансена, а позже высказал мысль о полярном течении к полюсу. Нансен чуть не сорвал с петель дверь его комнаты. Профессор, который покуривал лежа на диване, выронил трубку.
— Возможно ли?! — У профессора Мона было такое лицо, точно он увидел привидение. — Неужто Фритьоф Нансен?..
Он разрыдался и, обнимая Нансена, твердил:
— Слава богу, вы живы, живы!..
Под окнами гостиницы собралась толпа. Оркестр любителей нестройно заиграл «Да, мы любим эти скалы!». На улицах вывешивали флаги.
Пришла первая телеграмма от Евы — всего два слова: «Несказанное счастье». Затем вдогонку от нее же более подробная:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31