Это, во-первых, поможет читателю наглядно представить ее размах, высокие темпы и эффективность, то есть те слагаемые, которые позволяют считать Маньчжурскую стратегическую наступательную операцию яркой страницей советского военного искусства. А кроме того, подобный предварительный разговор необходим, чтобы осветить причины замалчивания этой операции или умаления ее результатов со стороны западных военных историков.
Маньчжурская наступательная операция продолжалась десять суток. Боевые действия на материке (Маньчжурия, Внутренняя Монголия, Северная Корея) охватили территорию более миллиона квадратных километров. И какие это были километры! Мощные скальные барьеры гор. Таежная чащоба. Непроходимые болота. Безводные полупустыни с песчаными бурями. Залитые летним половодьем глинистые долины рек. Почти полное бездорожье. И свыше 4,5 тыс. долговременных огневых сооружений. И сотни укрепленных военных городков в глубине обороны. И более чем миллионная, фанатично настроенная вражеская группировка войск с ее многотысячными отрядами солдат-смертников.
Вдумайтесь только и сравните. С одной стороны - труднопреодолимое пространство, равное трем таким государствам, как Франция. И Квантунская армия - самое крупное в количественном и лучшее в качественном отношении объединение японских вооруженных сил. И долговременная оборона. И все это рухнуло как карточный домик за десять дней наступательной операции. Впечатляет, не так ли?
Для войны, которую до этого вели американцы с японцами на Тихоокеанском театре военных действий, подобные темпы, размах и результативность были вообще необычными. Без малого четыре года длилась у них напряженная борьба за островные архипелаги и отдельные острова. Неделями, иногда месяцами сотни тысяч американских солдат при поддержке мощного флота и бомбардировочной авиации штурмовали какой-нибудь остров с японским гарнизоном. И когда к весне 1945 года американцы, овладев наконец рядом ключевых позиций, вышли на дальние подступы к Японским островам, окончательная победа представлялась нашим союзникам весьма проблематичной. Как свидетельствуют опубликованные материалы, американское командование рассчитывало сломить сопротивление японцев не ранее 1946 года, а некоторые и этот срок считали слишком оптимистичным и называли 1947 и даже 1948 годы.
И действительно, темпы предыдущих боевых действий и ожесточенное сопротивление противника на всех, даже незначительных с оперативной точки зрения, позициях не позволяли строить иллюзий о скором завершении войны и капитуляции императорской Японии. Тем более что японские вооруженные силы сохранили высокую боеспособность, а на материке, в Маньчжурии и Корее, у них имелась крупная тыловая база с большими запасами продовольствия, вооружения, боеприпасов, с сильной Квантунской армией. В целом к августу сорок пятого года японские сухопутные силы, включая авиационные соединения, насчитывали 5,5 млн. человек, военно-морской флот - 109 боевых кораблей основных классов, военно-воздушные силы - около 6,5 тыс. самолетов. Вот почему последующий этап боевых действий с десантными операциями против собственно Японских островов американское и английское командование считало делом долгим и очень трудным. Как заявил впоследствии премьер-министр Англии Черчилль, операции против самой Японии "предполагали невиданные во время этой войны усилия, и никто не мог определить, во сколько жизней английских и американских солдат они обойдутся и каких материальных ценностей они потребуют"7.
Полагаю, все вышесказанное проясняет впечатление, которое произвела на наших тогдашних союзников Маньчжурская наступательная операция советских войск. Да, эти десять дней августа ошеломили не только японское командование и правительство Японии. Американские военные руководители тоже были поставлены перед неожиданным фактом. Советская Армия, сыгравшая главную роль в разгроме гитлеровской Германии, и здесь, в борьбе с империалистической Японией, показала, как надо воевать.
По всем планам и предположениям союзников советские войска должны были бы помочь Америке, Англии и гоминьдановскому Китаю разгромить японских агрессоров. А объективно вышло, что наш удар по Квантунской армии сыграл основную роль в быстрой и полной победе на завершающем этапе войны.
Буржуазные историки и мемуаристы настойчиво стремятся доказать, что вступление Советского Союза в войну с Японией и решение японского правительства капитулировать практически лишь косвенно связаны между собой, что первый факт просто совпал по времени со вторым фактом, что участие советских войск в разгроме Японии носило формальный характер.
По-русски мы подобную позицию называем: "Махать после драки кулаками". Но западные историки, особенно американские, и по сей день пытаются доказать своей читающей публике недоказуемое. Потому-то в их трудах многомесячная борьба американцев и англичан за какой-нибудь остров на Тихом океане занимает гораздо больше страниц, чем Маньчжурская стратегическая наступательная операция советских войск. Хотя остров тот обороняли одна-две японские дивизии, а в Маньчжурии и Корее нам противостояли семь японских и одна маньчжурская армии.
Среди аргументов зарубежных историков значительное место отведено атомным бомбам, сброшенным американцами на Хиросиму и Нагасаки 6 и 9 августа. Утверждается, что именно атомная бомбардировка доказала всем в Японии, в том числе и военному руководству, безнадежность дальнейшего сопротивления. По этому поводу замечу следующее. В августе сорок пятого года мне довелось допрашивать командующего 5-й японской армией и многих других генералов. В ходе допросов, которые часто касались морального состояния японских войск, ни один генерал ни разу не упомянул про атомную бомбу. Даже вскользь. А недавно, работая с архивами 1-й Краснознаменной армии, я опять перечитал протоколы и этих допросов, и других, в том числе - солдат и младших офицеров. Нет, память мне не изменила: упоминаний об атомной бомбе я не встретил в этих документах. Зато о моральном воздействии, оказанном на японских военнослужащих взятием советскими войсками Берлина, вероятным вступлением Советского Союза в войну с Японией и, наконец, началом Маньчжурской стратегической наступательной операции, - об этом говорили все пленные. И генералы; и офицеры, и солдаты утверждали, что воздействие этих фактов было исключительно сильным, что мысль о близком и неминуемом разгроме Японии всегда и всюду связывалась с возможностью "русского наступления в Маньчжурии".
Первые же дни Маньчжурской стратегической операции показали и японскому правительству, и высшему генералитету, и всей армии, что опасения подвергнуться быстрому разгрому не были преувеличенными. Даже наоборот. Ни один пессимист в Японии не мог предположить, что уже на второй-третий день советского наступления японские фронтовые и армейские штабы потеряют управление подчиненными войсками, а к исходу первой недели войны катастрофа и полный разгром станут фактом и вся Квантунская армия превратится в разобщенные, разбросанные на огромных пространствах толпы людей, которые, теряя последнюю артиллерию и обозы, будут сдаваться в плен или уходить в таежные дебри, в горы, в болота с призрачной надеждой отсидеться там до лучших времен. И можно себе только представить, что творилось в то время в Токио, в военном министерстве и других военных учреждениях, где не могли не понимать, что скоротечный разгром Квантунской армии - пятой части всех японских сухопутных сил! - и выход советских танков в Южную Маньчжурию и далее, в район Пекина, поставят в критическое положение другие японские фронты в Северном и Центральном Китае; что все прежние и привычные представления о ведении боевых действий, вся долголетняя практика, приобретенная японской армией в Китае, Бирме, на Тихом океане и в других районах, оказались совершенно непригодными в первом же столкновении с Советской Армией; что, наконец, ни времени, ни пространства, ни крупных сил, достаточных для того, чтобы хоть как-то локализовать или замедлить советское наступление, уже не осталось. И что выход, следовательно, один - признать, что Япония потерпела полное поражение и пришел час капитуляции.
Так, на основе личных впечатлений и различных документальных источников представляется мне та цепная реакция, которая с маньчжурских сопок и равнин, из частей разгромленной Квантунской армии, пробежала до то-кийских дворцов и министерств и в конечном итоге привела Японию к быстрой, полной и безоговорочной капитуляции,
Но давайте вернемся к июлю сорок пятого года и поговорим более подробно о подготовке советских войск к Маньчжурской стратегической наступательной операции. И хотя речь пойдет в основном о 1-й Краснознаменной армии, вопросы, которые мы решали, были равно характерными и для других армий 1-го Дальневосточного фронта - 35, 5 и 25-й.
Первая Краснознаменная
Явившись в назначенный час в штаб Приморской группы войск8 я застал здесь членов ее Военного совета - командующего Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова, генералов Т. Ф. Штыкова, К. С. Грушевого и Г. Е. Дегтярева (командующий артиллерией), а также начальника штаба генерала А. Н. Крутикова.
- Садитесь, Афанасий Павлантьевнч! - пригласил маршал. - В Москве поговорить не пришлось, так что рассказывайте. Вы, говорят, старожил здешних мест? Второй раз на Дальнем Востоке?
- Четвертый, Кирилл Афанасьевич.
- Четвертый? - удивился он. - А где служили?
Рассказал ему вкратце о моей службе.
- Ну и ну! - улыбнулся он. - Значит, все операционные направления, можно сказать, пешком прошли. Не иначе как влюбились в Дальний Восток. Сами, наверное, просились сюда?
- Влюбился, - говорю, - это особая статья. А насчет просьб, сами знаете, нас не спрашивают.
- Это верно, - согласился маршал. - Служба! Ну, коли Первая Краснознаменная вам дом родной, расскажите о товарищах из руководящего состава, которых хорошо знаете.
По ходу рассказа мне задавали вопросы, беседа стала общей. Главной ее темой был опыт Великой Отечественной войны - как и насколько усвоен он воинами-дальневосточниками, которые не воевали на западных фронтах. Командующий и другие товарищи, прибывшие с ним с Карельского фронта, уже провели несколько инспекционных поездок в войска, и, как я понял, эти поездки и дали повод для разговора об усвоении современного боевого опыта. Конечно, ответить на некоторые конкретные вопросы мне было трудно: все-таки почти четыре года, проведенные вне Дальнего Востока, оторвали меня от непосредственной учебы его войск. Но я хорошо знал общую постановку дела, она складывалась десятилетиями, постоянная боевая готовность давно стала нормой воинской жизни на Дальнем Востоке, незыблемой традицией, и можно было с уверенностью сказать, что события Великой Отечественной войны только усилили эту традицию.
Советские войска Дальнего Востока жили и учились в специфических условиях. Местность, в частности в Приморье, резко отличалась от большинства других приграничных районов нашей огромной страны присущим ей чередованием высоких гор, покрытых могучим девственным лесом, и громадных непроходимых болот. Эти трудности усугублялись бездорожьем. Мне с конца сорок второго года и до последних дней Великой Отечественной войны довелось воевать на Калининском, 1-м Прибалтийском, 3-м и 2-м Белорусских фронтах, то есть в лесах и болотах Северо-Запада России, Белоруссии, Латвии, Литвы, Восточной Пруссии и Восточной Померании, в районах, тяжелых и для действий стрелковых соединений, и для танков и другой техники. Однако сравнивать эти районы с дальневосточным Приморьем никак нельзя. Там мы все-таки могли вводить в бой танковые корпуса на широком фронте, там стрелковые дивизии наступали и оборонялись, поддерживая взаимную фланговую связь. В Приморье и в соседствующей с ним Восточной Маньчжурии такие действия практически исключены. Горный рельеф, тайга, болота и бездорожье определяли и тактику боевых действий и подготовку к ним людей и техники. Хочешь ты того или не хочешь, но местность заставляет тебя соответственно перестраивать боевые порядки и тактику. Приморская группа войск хорошо отработала действия в горной тайге, где наиболее эффективной является так называемая отрядная тактика - передвижение по направлениям сильными отрядами без их фланговой связи. Командиры научились взаимодействовать, не видя друг друга, что в свою очередь выработало у них инициативность и большую самостоятельность, стремление действовать дерзко и решительно, не оглядываясь на соседа. Поэтому если уж говорить об усвоении опыта, то процесс этот должен быть двусторонним и обоюдным. Войскам, прибывшим с запада, тоже было чему поучиться у дальневосточников.
- Чувствуется патриот Первой Краснознаменной, - заметил маршал Мерецков, когда я закончил. - Приханкайское и Пограничненское направления вы должны хорошо знать. Расскажите-ка, а мы послушаем.
В бытность мою начальником штаба 43-го корпуса, а затем, когда Александр Сергеевич Ксенофонтов уехал на академические курсы, и временно исполняющим обязанности командира корпуса, я хорошо изучил Южное Приморье от озера Ханка и на юг, до Гродеково и расположенной против него маньчжурской станции Пограничная. Все это было свежо в памяти, и я постарался дать полную характеристику района и обоих направлений.
В конце беседы командующий сказал:
- На днях прибыл к нам генерал Ксенофонтов. Вы ведь знакомы с ним?
- Знакомы. Мы с ним старые друзья. Александр Сергеевич - один из моих учителей.
- Вот именно! - подчеркнул маршал.- Ксенофонтов просил направить его в вашу армию. Не часто приходится слышать, чтобы бывший начальник хотел служить под началом бывшего подчиненного.
Для меня в этой просьбе генерала Ксенофонтова не было ничего удивительного. Наши с Александром Сергеевичем товарищеские отношения, установившиеся еще в середине 30-х годов, не поколебали никакие должностные перемены. Простой, открытый человек, он одинаково ровно и по-товарищески вел себя и с подчиненными и с начальниками. Потому и настоящих друзей у него всегда было много, и я старался быть в их числе и перенять у моего старшего друга его человечность, строгость и справедливость.
В штабе 1-й Краснознаменной армии меня встретили так, будто и не уезжал с Дальнего Востока, будто съездил в командировку, а за это время накопилось изрядное количество вопросов, которые надо быстро решить. Кругом были друзья, приветливые улыбки, и сразу же - деловой разговор. "Ждем тебя,-сказал член Военного совета генерал И. М. Смоликов. - В 231-й дивизии начались учения по прорыву обороны с форсированием водной преграды. На реке Илистая. Съездим вместе?" А час спустя с начальником политотдела генералом К. Я. Остроглазовым мы обсудили план политобеспечения еще более крупных учений в 26-м и 59-м стрелковых корпусах. Затем свои планы по этим учениям доложили заместитель начальника штаба генерал Е. Я. Юстерник, начальник связи генерал Н. И. Баранов, начальник отдела инженерных войск полковник М. Н. Сафронов. Все они были старыми дальневосточниками, новым человеком в армии являлся только командующий артиллерией генерал К. П. Казаков. Он прибыл с запада, из 2-й ударной армии, но уже полностью вошел в курс дела. Эрудированный специалист, с яркой командирской внешностью, собранный, четкий, он произвел на меня очень хорошее впечатление. Его доклад свидетельствовал о том, что артиллерия армии попала в надежные руки.
Вскоре, тоже самолетом, прибыли мои соратники по 43-й армии. Генерал Ф. Ф. Масленников был назначен начальником штаба 1-й Краснознаменной армии, генерал И. В. Сидяк - начальником тыла, полковник В. В. Турантаев возглавил оперативный отдел штаба, полковник П. Ш. Шиошвили - разведывательный отдел. С ними приехал и генерал Ф. К. Прудников - член Военного совета, в обязанность которого входил контроль над работой всех тыловых частей и учреждений армии. Федор Кондратьевич до этого воевал в другой армии, но познакомились мы с ним еще в 36-й Забайкальской дивизии, где он был секретарем партийного бюро 106-го Сахалинского стрелкового полка.
На второй день после прибытия в 1-ю Краснознаменную армию я с оперативной группой работников штаба выехал в район учений. Сначала побывали в 231-й стрелковой дивизии, затем в дивизиях 26-го и 59-го корпусов. Почти все эта соединения имели давние боевые традиции. 26-й стрелковый корпус, которым командовал теперь Герой Советского Союза генерал А. В. Скворцов (начальник политотдела полковник В. В. Петров, начальник штаба полковник А. Е. Афанасьев), был сформировал весной 1936 года в составе 22-й и 59-й стрелковых дивизий. Обе дивизии участвовали в гражданской войне, но старейшей из них была 22-я Краснодарская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Маньчжурская наступательная операция продолжалась десять суток. Боевые действия на материке (Маньчжурия, Внутренняя Монголия, Северная Корея) охватили территорию более миллиона квадратных километров. И какие это были километры! Мощные скальные барьеры гор. Таежная чащоба. Непроходимые болота. Безводные полупустыни с песчаными бурями. Залитые летним половодьем глинистые долины рек. Почти полное бездорожье. И свыше 4,5 тыс. долговременных огневых сооружений. И сотни укрепленных военных городков в глубине обороны. И более чем миллионная, фанатично настроенная вражеская группировка войск с ее многотысячными отрядами солдат-смертников.
Вдумайтесь только и сравните. С одной стороны - труднопреодолимое пространство, равное трем таким государствам, как Франция. И Квантунская армия - самое крупное в количественном и лучшее в качественном отношении объединение японских вооруженных сил. И долговременная оборона. И все это рухнуло как карточный домик за десять дней наступательной операции. Впечатляет, не так ли?
Для войны, которую до этого вели американцы с японцами на Тихоокеанском театре военных действий, подобные темпы, размах и результативность были вообще необычными. Без малого четыре года длилась у них напряженная борьба за островные архипелаги и отдельные острова. Неделями, иногда месяцами сотни тысяч американских солдат при поддержке мощного флота и бомбардировочной авиации штурмовали какой-нибудь остров с японским гарнизоном. И когда к весне 1945 года американцы, овладев наконец рядом ключевых позиций, вышли на дальние подступы к Японским островам, окончательная победа представлялась нашим союзникам весьма проблематичной. Как свидетельствуют опубликованные материалы, американское командование рассчитывало сломить сопротивление японцев не ранее 1946 года, а некоторые и этот срок считали слишком оптимистичным и называли 1947 и даже 1948 годы.
И действительно, темпы предыдущих боевых действий и ожесточенное сопротивление противника на всех, даже незначительных с оперативной точки зрения, позициях не позволяли строить иллюзий о скором завершении войны и капитуляции императорской Японии. Тем более что японские вооруженные силы сохранили высокую боеспособность, а на материке, в Маньчжурии и Корее, у них имелась крупная тыловая база с большими запасами продовольствия, вооружения, боеприпасов, с сильной Квантунской армией. В целом к августу сорок пятого года японские сухопутные силы, включая авиационные соединения, насчитывали 5,5 млн. человек, военно-морской флот - 109 боевых кораблей основных классов, военно-воздушные силы - около 6,5 тыс. самолетов. Вот почему последующий этап боевых действий с десантными операциями против собственно Японских островов американское и английское командование считало делом долгим и очень трудным. Как заявил впоследствии премьер-министр Англии Черчилль, операции против самой Японии "предполагали невиданные во время этой войны усилия, и никто не мог определить, во сколько жизней английских и американских солдат они обойдутся и каких материальных ценностей они потребуют"7.
Полагаю, все вышесказанное проясняет впечатление, которое произвела на наших тогдашних союзников Маньчжурская наступательная операция советских войск. Да, эти десять дней августа ошеломили не только японское командование и правительство Японии. Американские военные руководители тоже были поставлены перед неожиданным фактом. Советская Армия, сыгравшая главную роль в разгроме гитлеровской Германии, и здесь, в борьбе с империалистической Японией, показала, как надо воевать.
По всем планам и предположениям союзников советские войска должны были бы помочь Америке, Англии и гоминьдановскому Китаю разгромить японских агрессоров. А объективно вышло, что наш удар по Квантунской армии сыграл основную роль в быстрой и полной победе на завершающем этапе войны.
Буржуазные историки и мемуаристы настойчиво стремятся доказать, что вступление Советского Союза в войну с Японией и решение японского правительства капитулировать практически лишь косвенно связаны между собой, что первый факт просто совпал по времени со вторым фактом, что участие советских войск в разгроме Японии носило формальный характер.
По-русски мы подобную позицию называем: "Махать после драки кулаками". Но западные историки, особенно американские, и по сей день пытаются доказать своей читающей публике недоказуемое. Потому-то в их трудах многомесячная борьба американцев и англичан за какой-нибудь остров на Тихом океане занимает гораздо больше страниц, чем Маньчжурская стратегическая наступательная операция советских войск. Хотя остров тот обороняли одна-две японские дивизии, а в Маньчжурии и Корее нам противостояли семь японских и одна маньчжурская армии.
Среди аргументов зарубежных историков значительное место отведено атомным бомбам, сброшенным американцами на Хиросиму и Нагасаки 6 и 9 августа. Утверждается, что именно атомная бомбардировка доказала всем в Японии, в том числе и военному руководству, безнадежность дальнейшего сопротивления. По этому поводу замечу следующее. В августе сорок пятого года мне довелось допрашивать командующего 5-й японской армией и многих других генералов. В ходе допросов, которые часто касались морального состояния японских войск, ни один генерал ни разу не упомянул про атомную бомбу. Даже вскользь. А недавно, работая с архивами 1-й Краснознаменной армии, я опять перечитал протоколы и этих допросов, и других, в том числе - солдат и младших офицеров. Нет, память мне не изменила: упоминаний об атомной бомбе я не встретил в этих документах. Зато о моральном воздействии, оказанном на японских военнослужащих взятием советскими войсками Берлина, вероятным вступлением Советского Союза в войну с Японией и, наконец, началом Маньчжурской стратегической наступательной операции, - об этом говорили все пленные. И генералы; и офицеры, и солдаты утверждали, что воздействие этих фактов было исключительно сильным, что мысль о близком и неминуемом разгроме Японии всегда и всюду связывалась с возможностью "русского наступления в Маньчжурии".
Первые же дни Маньчжурской стратегической операции показали и японскому правительству, и высшему генералитету, и всей армии, что опасения подвергнуться быстрому разгрому не были преувеличенными. Даже наоборот. Ни один пессимист в Японии не мог предположить, что уже на второй-третий день советского наступления японские фронтовые и армейские штабы потеряют управление подчиненными войсками, а к исходу первой недели войны катастрофа и полный разгром станут фактом и вся Квантунская армия превратится в разобщенные, разбросанные на огромных пространствах толпы людей, которые, теряя последнюю артиллерию и обозы, будут сдаваться в плен или уходить в таежные дебри, в горы, в болота с призрачной надеждой отсидеться там до лучших времен. И можно себе только представить, что творилось в то время в Токио, в военном министерстве и других военных учреждениях, где не могли не понимать, что скоротечный разгром Квантунской армии - пятой части всех японских сухопутных сил! - и выход советских танков в Южную Маньчжурию и далее, в район Пекина, поставят в критическое положение другие японские фронты в Северном и Центральном Китае; что все прежние и привычные представления о ведении боевых действий, вся долголетняя практика, приобретенная японской армией в Китае, Бирме, на Тихом океане и в других районах, оказались совершенно непригодными в первом же столкновении с Советской Армией; что, наконец, ни времени, ни пространства, ни крупных сил, достаточных для того, чтобы хоть как-то локализовать или замедлить советское наступление, уже не осталось. И что выход, следовательно, один - признать, что Япония потерпела полное поражение и пришел час капитуляции.
Так, на основе личных впечатлений и различных документальных источников представляется мне та цепная реакция, которая с маньчжурских сопок и равнин, из частей разгромленной Квантунской армии, пробежала до то-кийских дворцов и министерств и в конечном итоге привела Японию к быстрой, полной и безоговорочной капитуляции,
Но давайте вернемся к июлю сорок пятого года и поговорим более подробно о подготовке советских войск к Маньчжурской стратегической наступательной операции. И хотя речь пойдет в основном о 1-й Краснознаменной армии, вопросы, которые мы решали, были равно характерными и для других армий 1-го Дальневосточного фронта - 35, 5 и 25-й.
Первая Краснознаменная
Явившись в назначенный час в штаб Приморской группы войск8 я застал здесь членов ее Военного совета - командующего Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова, генералов Т. Ф. Штыкова, К. С. Грушевого и Г. Е. Дегтярева (командующий артиллерией), а также начальника штаба генерала А. Н. Крутикова.
- Садитесь, Афанасий Павлантьевнч! - пригласил маршал. - В Москве поговорить не пришлось, так что рассказывайте. Вы, говорят, старожил здешних мест? Второй раз на Дальнем Востоке?
- Четвертый, Кирилл Афанасьевич.
- Четвертый? - удивился он. - А где служили?
Рассказал ему вкратце о моей службе.
- Ну и ну! - улыбнулся он. - Значит, все операционные направления, можно сказать, пешком прошли. Не иначе как влюбились в Дальний Восток. Сами, наверное, просились сюда?
- Влюбился, - говорю, - это особая статья. А насчет просьб, сами знаете, нас не спрашивают.
- Это верно, - согласился маршал. - Служба! Ну, коли Первая Краснознаменная вам дом родной, расскажите о товарищах из руководящего состава, которых хорошо знаете.
По ходу рассказа мне задавали вопросы, беседа стала общей. Главной ее темой был опыт Великой Отечественной войны - как и насколько усвоен он воинами-дальневосточниками, которые не воевали на западных фронтах. Командующий и другие товарищи, прибывшие с ним с Карельского фронта, уже провели несколько инспекционных поездок в войска, и, как я понял, эти поездки и дали повод для разговора об усвоении современного боевого опыта. Конечно, ответить на некоторые конкретные вопросы мне было трудно: все-таки почти четыре года, проведенные вне Дальнего Востока, оторвали меня от непосредственной учебы его войск. Но я хорошо знал общую постановку дела, она складывалась десятилетиями, постоянная боевая готовность давно стала нормой воинской жизни на Дальнем Востоке, незыблемой традицией, и можно было с уверенностью сказать, что события Великой Отечественной войны только усилили эту традицию.
Советские войска Дальнего Востока жили и учились в специфических условиях. Местность, в частности в Приморье, резко отличалась от большинства других приграничных районов нашей огромной страны присущим ей чередованием высоких гор, покрытых могучим девственным лесом, и громадных непроходимых болот. Эти трудности усугублялись бездорожьем. Мне с конца сорок второго года и до последних дней Великой Отечественной войны довелось воевать на Калининском, 1-м Прибалтийском, 3-м и 2-м Белорусских фронтах, то есть в лесах и болотах Северо-Запада России, Белоруссии, Латвии, Литвы, Восточной Пруссии и Восточной Померании, в районах, тяжелых и для действий стрелковых соединений, и для танков и другой техники. Однако сравнивать эти районы с дальневосточным Приморьем никак нельзя. Там мы все-таки могли вводить в бой танковые корпуса на широком фронте, там стрелковые дивизии наступали и оборонялись, поддерживая взаимную фланговую связь. В Приморье и в соседствующей с ним Восточной Маньчжурии такие действия практически исключены. Горный рельеф, тайга, болота и бездорожье определяли и тактику боевых действий и подготовку к ним людей и техники. Хочешь ты того или не хочешь, но местность заставляет тебя соответственно перестраивать боевые порядки и тактику. Приморская группа войск хорошо отработала действия в горной тайге, где наиболее эффективной является так называемая отрядная тактика - передвижение по направлениям сильными отрядами без их фланговой связи. Командиры научились взаимодействовать, не видя друг друга, что в свою очередь выработало у них инициативность и большую самостоятельность, стремление действовать дерзко и решительно, не оглядываясь на соседа. Поэтому если уж говорить об усвоении опыта, то процесс этот должен быть двусторонним и обоюдным. Войскам, прибывшим с запада, тоже было чему поучиться у дальневосточников.
- Чувствуется патриот Первой Краснознаменной, - заметил маршал Мерецков, когда я закончил. - Приханкайское и Пограничненское направления вы должны хорошо знать. Расскажите-ка, а мы послушаем.
В бытность мою начальником штаба 43-го корпуса, а затем, когда Александр Сергеевич Ксенофонтов уехал на академические курсы, и временно исполняющим обязанности командира корпуса, я хорошо изучил Южное Приморье от озера Ханка и на юг, до Гродеково и расположенной против него маньчжурской станции Пограничная. Все это было свежо в памяти, и я постарался дать полную характеристику района и обоих направлений.
В конце беседы командующий сказал:
- На днях прибыл к нам генерал Ксенофонтов. Вы ведь знакомы с ним?
- Знакомы. Мы с ним старые друзья. Александр Сергеевич - один из моих учителей.
- Вот именно! - подчеркнул маршал.- Ксенофонтов просил направить его в вашу армию. Не часто приходится слышать, чтобы бывший начальник хотел служить под началом бывшего подчиненного.
Для меня в этой просьбе генерала Ксенофонтова не было ничего удивительного. Наши с Александром Сергеевичем товарищеские отношения, установившиеся еще в середине 30-х годов, не поколебали никакие должностные перемены. Простой, открытый человек, он одинаково ровно и по-товарищески вел себя и с подчиненными и с начальниками. Потому и настоящих друзей у него всегда было много, и я старался быть в их числе и перенять у моего старшего друга его человечность, строгость и справедливость.
В штабе 1-й Краснознаменной армии меня встретили так, будто и не уезжал с Дальнего Востока, будто съездил в командировку, а за это время накопилось изрядное количество вопросов, которые надо быстро решить. Кругом были друзья, приветливые улыбки, и сразу же - деловой разговор. "Ждем тебя,-сказал член Военного совета генерал И. М. Смоликов. - В 231-й дивизии начались учения по прорыву обороны с форсированием водной преграды. На реке Илистая. Съездим вместе?" А час спустя с начальником политотдела генералом К. Я. Остроглазовым мы обсудили план политобеспечения еще более крупных учений в 26-м и 59-м стрелковых корпусах. Затем свои планы по этим учениям доложили заместитель начальника штаба генерал Е. Я. Юстерник, начальник связи генерал Н. И. Баранов, начальник отдела инженерных войск полковник М. Н. Сафронов. Все они были старыми дальневосточниками, новым человеком в армии являлся только командующий артиллерией генерал К. П. Казаков. Он прибыл с запада, из 2-й ударной армии, но уже полностью вошел в курс дела. Эрудированный специалист, с яркой командирской внешностью, собранный, четкий, он произвел на меня очень хорошее впечатление. Его доклад свидетельствовал о том, что артиллерия армии попала в надежные руки.
Вскоре, тоже самолетом, прибыли мои соратники по 43-й армии. Генерал Ф. Ф. Масленников был назначен начальником штаба 1-й Краснознаменной армии, генерал И. В. Сидяк - начальником тыла, полковник В. В. Турантаев возглавил оперативный отдел штаба, полковник П. Ш. Шиошвили - разведывательный отдел. С ними приехал и генерал Ф. К. Прудников - член Военного совета, в обязанность которого входил контроль над работой всех тыловых частей и учреждений армии. Федор Кондратьевич до этого воевал в другой армии, но познакомились мы с ним еще в 36-й Забайкальской дивизии, где он был секретарем партийного бюро 106-го Сахалинского стрелкового полка.
На второй день после прибытия в 1-ю Краснознаменную армию я с оперативной группой работников штаба выехал в район учений. Сначала побывали в 231-й стрелковой дивизии, затем в дивизиях 26-го и 59-го корпусов. Почти все эта соединения имели давние боевые традиции. 26-й стрелковый корпус, которым командовал теперь Герой Советского Союза генерал А. В. Скворцов (начальник политотдела полковник В. В. Петров, начальник штаба полковник А. Е. Афанасьев), был сформировал весной 1936 года в составе 22-й и 59-й стрелковых дивизий. Обе дивизии участвовали в гражданской войне, но старейшей из них была 22-я Краснодарская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26