любовь к нашему искусству и фанатическое отношение к труду - без того и другого я не мыслю себе никогда принадлежности к этой почетной корпорации людей искусства. Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел, - любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему, "русскому" - это было всегда единственным "сюжетом" моих картин...
Всегда любящий Вас
Б. Кустодиев".
Кроме монографии, В. Воинов все эти годы работал над дневниковыми записями, в которых сохранился для нас образ замечательного художника в его повседневной жизни. Что может быть ценнее подлинных записей! Почитаем хотя бы небольшую их часть, относящуюся к различным годам жизни Б. М. Кустодиева, касающуюся как отношений его с художниками-друзьями, так и отношения вообще к искусству:
"8 ноября 1922 года Б. М. рассказывал мне, что третьего дня у него был М. В. Добужинский, принесший ему показать свои последние работы, о которых я столько наслышан, но которых до сих пор еще не привелось мне видеть. Б. М. очень ими разочарован. Современного Питера он не передал, не дал его жизни и ужаса. Борис Михайлович заметил: "Я видел, например, мальчишек, катающихся от хвоста лошади вниз. Да, это наша действительность, нелепая, некрасивая, быть может, но она есть, и художник должен ее отметить... Для художника не должно быть ничего безобразного, он должен принять жизнь, только тогда его искусство будет трогать зрителя и вообще иметь подлинную цену... Только на одной из литографий До-бужинский изобразил мальчишек, устроивших гигантские шаги около фонаря, но это - исключение..."
Потом говорили вообще об искусстве. Кустодиев вспоминал минуты слияния с природой, ночи в Швейцарии, когда он спал с открытым окном при десятиградусном морозе, тепло укутанный в мех (он очень любит так спать дышать легко). В окно видна цепь гор, залитых лунным светом, ярко горят звезды, и чувствуешь, как душа ширится, сливается с миром. А в городе? Мы все, словно св. Себастьян, пронизаны невидимыми стрелами, которые изранили все тело и сидят в нем, и не вытащить их. Чувствуешь, что твоя жизнь затрагивает кого-то другого, интересы переплетаются, скрещиваются, и не выбраться из сети этих сплетений, сковывающих нас в условностях...
18 февраля 1923 года. К концу обеда пришел К. А. Сомов. В столовой зашел разговор о рисунке... Б. М. стал жаловаться на трудности в его работе: "Вот блина даже не могу разрезать без усталости, а тут надо работать". Только что он закончил портрет Н. И. Кузьмина для Музея Красной Армии: "Когда начал работать, думал, что ничего не выйдет, руки трясутся, кисть пляшет, но потом дело пошло на лад".
Б. М. к сожалению отмечает, что не чувствует сразу пропорций или, случается, видит ошибки, но все-таки их делает и лишь потом исправляет. "Это, по-видимому, - говорит он, - общий недостаток нашего художественного воспитания. Ведь Серов тоже мучительно добивался этих пропорций и отношений, у него нет, как, например, у Рубенса или Ван-Дейка, ни одной головы как органического целого; есть великолепно схваченные глаза, рты, носы, но все это иногда как-то неловко слеплено друг с другом; не получается именно монолита, головы; у Репина - у того это есть".
...Потом вспомянули портреты К. Брюллова, Левицкого, Рокотова. По мнению Константина Андреевича, брюлловские портреты красивы и хорошо, уверенно построены, но непохожи, чувствуется трафарет. Поражались уменью старых мастеров схватывать сходство и все объединять. "Ведь Екатерина II позировала только иностранцам (Лампи, Рослену - последним была недовольна), а Левицкий, Рокотов... дай бог, чтобы издали взглянули на нее при проходе по залам, - а теперь, как покажется, что модель чуть сдвинулась, уже просишь немножечко повернуть голову влево или вправо", - сказал Б. М. Кустодиев.
...Затем Б. М. показал свои замечательные иллюстрации пером к "Леди Макбет Мценского уезда" Н. С. Лескова. Несмотря на свои постоянные сетования и примечания, что он не график, на самом деле он нашел совершенно своеобразную свободную технику штриха, как бы офортного...
17 марта. Кустодиев сообщил о разговоре с Петро-вым-Водкиным, который рассказал о плане постановки пушкинского "Бориса Годунова", затеянной Хохловым при участии Кузьмы Сергеевича. Он сказал Кустодиеву: "Мы, знаешь ли, решили выявить всю грандиозность идеи в мировом масштабе... Келья, например, задумана грандиозно... Я ее закатываю во всю сцену!.." "Постой, - возразил Б. М. (довольно, впрочем, робко), - ведь келья-то всегда бывает скромных размеров, маленькая..."
Реплика раздражила Кузьму Сергеевича: "Ну, это чепуха! Это быт! Нам решительно наплевать, как там было на самом деле! Важна идея! Что в этой келье зарождаются грандиозные события, пишется история чрезвычайного значения... в "мировом масштабе". На это Б. М. резонно заметил (уже не затрагивал больного вопроса о "быте"), что в грандиозной келье два действующих лица покажутся букашками и ничего грандиозного не получится; не лучше ли, сделав келью маленькой, поместить туда "больших" артистов!
Петров-Водкин, призадумавшись, согласился, что, пожалуй, Б. М. прав...
25 сентября 1924 года. Я застал Кустодиева за работой новой картины "Купчиха за чаепитием". Очень сильно написано: из последней серии это одна из сильнейших работ.
В комитет решено включить К. А. Сомова [К. А. Сомов был включен в комитет по организации выставки русских художников за границей. Он уехал с этой выставкой и больше не вернулся в Россию], Борис Михайлович протестует против посылки в Америку картины В. И. Шухаева "Вакханалия", которую считает слабой и ученической, "подделкой" под Рубенса.
Мы с Борисом Михайловичем рассматривали фотографии венецианской выставки; причем я при помощи лупы разобрал номера под картинами, и мы таким образом прогулялись по выставке!..
27 мая 1924 года. Вечером навестил Б. М. Кустодиева. Сегодня он чувствует себя лучше и работал с увлечением фон на портрете М. А. Волошина. Для фона Б. М. воспользовался акварелью М. А. Волошина и изобразил его таким образом на фоне киммерийского пейзажа, а не среднерусского, как задумал раньше. Связалась фигура с фоном очень хорошо...
Он взял заказ на иллюстрирование биографии В. И. Ленина (для детской книжки московского Госиздата).
11 декабря... Делает иллюстрации для сборника "Ленин и юные ленинцы" под редакцией Лилиной. Заказаны десять страничных и десять малых иллюстраций. Кроме того, спешный заказ для постановки пьесы Замятина "Блоха", делает макеты, эскизы и бутафорию. Работает с утра и до позднего вечера, и это его спасает, так как заставляет не думать о физической боли. Но от работы над графикой у него сводит руку.
7 марта 1925 года. Б. М. работает сейчас над вариантом постановки "Блоха" (для Большого Драматического театра)".
Как широки интересы художника, как разнообразны занятия искусством, какая отданность делу - об этом свидетельствует нам Воинов.
Итак, "Блоха". Вслед за Москвой пьесу решили поставить в Ленинграде, в Большом Драматическом театре. И режиссер Монахов за оформлением обратился с просьбой тоже к Кустодиеву. Трудно делать декорации к одному и тому же спектаклю в разных театрах, но Кустодиев их сделал. Эта пьеса была близка его природному оптимизму, ведь он так хотел радовать людей!
8 день премьеры позвонил Монахов из Большого Драматического и просил Бориса Михайловича написать о том, как они работали над спектаклем. И тут художник не изменил своему радостному и слегка ироническому отношению к жизни. Он написал нечто вроде забавного рассказа:
"В одном из домов на Введенской улице сидел человек у топившейся "буржуйки" и грыз карандаш, желтый карандаш для рисования. От карандаша остался лишь маленький кусочек, а лист бумаги так и лежал чистый, неисписанный. Человек был в отчаянии. Звонили из Большого Драматического театра, велели написать, как ставили "Блоху".
Вспомнив, что как-то писал письма и так "выражал свои мысли", начал:
"Многоуважаемый и дорогой зритель!
Легкое нездоровие удерживает меня дома и не позволяет вместе с тобой быть на сегодняшнем спектакле, когда тебе будет показана "История Левши, удивительного русского оружейника и как он перед англичанами все-таки попал впросак".
...Цельный и крепкий язык пьесы требовал таких же красок: красный кумач, синий ситец в горошек, платки с алыми цветами - мой фон, на котором движется вереница баб, генералов, мужиков и глупого царя в придачу... От тебя, дорогой зритель, требуется только смотреть на все это и унести с собой веселое светлое настроение празднично проведенного вечера... Мы делали все, чтобы оно у тебя было, не наша вина, если ты возвратишься домой с твоей обычной ленинградской хандрой и недовольством. Угодить тебе ведь так трудно, еще никто не знает, что тебе нужно.
С товарищеским приветом
Б. К.".
Эти забавные странички тем более удивительны, что писались они с немалым трудом - буквы получались крупными, поставленными широко и неуклюже. Его руки уже не подчинялись ему, как раньше, и писать он мог только карандашом. Руки страшно сводило, он почти не чувствовал локтей.
Борис Михайлович торопился. Энергия его в этот последний год жизни поразительна. Он работает самозабвенно, неустанно. Он не позволяет говорить с ним о здоровье, отшучиваясь: "Работаю - значит живу".
Не может быть остановки в творчестве! Постоянный поиск, открытие! Его сковала неподвижность, он не может искать натуру, но ведь память, эта волшебная сила, его фантастическая спасительница, подскажет ему детали и образы, которые так нужны.
Зрительная память восстанавливала то, что он видел 30 - 40 лет назад. Воспоминания для него были теперь сильнее, чем жизнь. Он пишет: "Меня опять потянуло на краски, и опять стали мучить меня ненаписанные картины". Ненаписанные картины!
Его тянет к большим полотнам, а это почти недоступно! Значит, надо заняться чем-то другим. И он овладевает техникой гравюры и целыми вечерами режет по линолеуму или дереву. Болит рука, но зато голова и сердце так четко работают и душа все так ясно видит.
В тот последний год он действительно жил спеша, словно чувствовал, что осталось немного. Он сделал в тот год:
восемь портретов,
несколько пейзажей,
плакаты, календари,
десятки гравюр на линолеуме,
десятки иллюстраций к книгам,
декорации к трем спектаклям
и еще эскизы для кукольного театра
и многое, многое другое.
Он вершил свой героический труд, свой высокий подвиг.
– Вы просто святой, - сказал как-то Замятин (он напишет потом воспоминания о Борисе Михайловиче и назовет их "Житие Кустодиева").
– Мне ничего другого не остается, как быть святым. Хотя сам я святости не терплю, - говорил художник и переводил разговор на другую тему. Например, об искусстве. И с грустью говорил:
– Вы знаете, отчего я больше страдаю? Не от болей и неподвижности. А оттого, что я уже десять лет не видел Рембрандта, Тициана...
Последний месяц-май
Пятого мая 1927 года день выдался солнечный и ветреный - любимая погода Бориса Михайловича. Солнце приближалось к закату, когда возвращались из Пушкина от Алексея Николаевича Толстого.
Самодельный автомобиль издал звук первобытного животного, затарахтел и встал. (В те дни, когда Михаил Михайлович собирал автомобиль, квартира напоминала ремонтную мастерскую. Юлия Евстафьевна лишь тихо ахала, глядя на приставленные к синим обоям колеса, на паяльную лампу, стоявшую на диване из красного дерева. Но все мирились с этим - ведь благодаря автомобилю Борис Михайлович получал воз можность ездить.)
Решили сделать привал. Кустодиева вынесли с креслом.
– Я как Карл XII после Полтавской битвы, - пошутил он.
– Скорее как Петр I, ты выигрываешь все битвы, - заметил брат.
Михаил Михайлович и Кира поставили кресло под елкой, а сами пошли осмотреть машину. Юлия Евстафьевна присела на пенек. Мельком, но внимательно взглянула на мужа. Устал, захандрил?.. Или просто, прищурив глаза, оглядывается вокруг? Дремлет? Она всякое свое действие ставила в зависимость от мужа. И сиделка, и врач, и поверенная в делах; служила натурой, была первым зрителем и первым критиком. Вся ее жизнь давно уже превратилась в служение ему. Как-то в Госиздате встретился Маршак и долго рассыпался перед ней в комплиментах: мол, какая самоотверженная женщина, Воинову бы надо о ней тоже написать монографию; чем она хуже жен декабристов?..
Юлия Евстафьевна улыбнулась. Шутки шутками, но она постоянно в напряжении, вот и сейчас, стараясь, чтобы он не заметил, она поглядывает: не холодно ли ему, под рукой ли все необходимое?
Сквозь смеженные ресницы Кустодиев смотрел на освещенный заходящими лучами солнца лес.
Тяжелые темные ели стояли вперемежку с березками. Крохотные листики запутались в паутине еловых веток. Внизу голые старые ивы - как сказочные персонажи или скульптуры модернистов. А рядом маленькая рябинка, дивное дерево! Сейчас она еще даже не распустилась. Зато какие грозди у нее осенью или зимой! На фоне белого снега они еще ярче. Как одинокая немолодая женщина. Или как художник в конце пути, когда понял наконец кое-что в искусстве, а между тем подкрадывается холодное время жизни - болезни и старость...
Что за чудо живопись! И какое это славное занятие - быть живописцем! Три, пять художников возьмут один и тот же кусок жизни и сделают из него совершенно разные картины. Существует для этого всего два инструмента - рука и глаз, но покоятся они на сложнейшей смеси наблюдений ума и сердца, прошлого и будущего, философии и мечты.
Почему-то вспомнилась вдруг дорога в Судиславль. Он шел по ней в свой первый приезд в Кинешму. Был тогда строен и прям, походку имел легкую, быструю, и мороз, чуть ли не сорокаградусный, не пугал его. Солнцем залиты дали, на желтоватом небе фиолетовое, розовое, сиреневое... И березы невыразимо высокие, как застывшие фонтаны из снега...
Кустодиев чуть не застонал.
Он закрыл веки и увидел в воображении белые пушистые снега... Сколько снегу навалило в России! Из-под белых шапок выглядывают голубые купола, красно-кирпичные дома, черные стволы улиц... Снег розовый, голубой, фиолетовый, синий, только не белый. Как он бился над этим снегом в своей "Масленице", в "Шаляпине", в "Балаганах"...
А голубые тени на снегу - как голубые жилки на теле человека...
Юлия Евстафьевна тихо окликнула:
– Боря!
Он слышал, но не ответил, не в силах согнать с себя задумчивое оцепенение.
– Э, подуло сильно. Торопиться надо, - громко сказал Михаил Михайлович, оторвавшись от машины.
Юлия Евстафьевна подняла мужу воротник, поправила шарф. Он рассеянно взглянул на жену. Михаил донес его до машины...
Дома сразу уложили в постель. Юлия Евстафьевна приготовила чай с малиной. И все же утром у него поднялась температура.
"Вялая" температура держалась несколько дней. Слабость не проходила. Было подозрение, что это воспаление легких.
– Не воспаление легких, а легкое воспаление, - пошутил Борис Михайлович. И добавил: - Скоро 15 мая. Не вздумайте не заметить этого дня!
Через несколько дней должны быть именины Бориса Михайловича. В этот день он был улыбчив, даже весел, сидел в новом пиджаке, в белой рубашке с бабочкой. Выдумывал, как раньше, игры. Изображал из себя оракула, закрыв голову черным платком, говорил предсказания.
А потом, взяв карандаш, принялся за любимое занятие - рисовать, перебирать старые рисунки, рассказывать...
Вот автопортрет в манере кубистов - из углов, треугольников, квадратных плоскостей. Чем не Пикассо?
Вот автомобиль с таксой Пэгги, мчащийся по дороге - кошки, собаки, куры бросаются в сторону...
Гравюра на русскую тему: парень с гармошкой и девушка. Вокруг рисунка хорошо читалась частушка:
Под милашкину гармошку, И-хо-хо да и-ха-ха, Заведу я ихохошку. Чем я, девочка, плоха?
А потом заговорил о кукольном театре. Месяца два назад у него были молодые артисты-кукольники. Очень смущались оттого, что не имели ни времени, ни денег, и просили Кустодиева помочь оформить спектакль "Золотой петушок". Как его это тогда увлекло! Ведь кукольным театром он никогда не занимался.
Один из этих кукольников потом напишет в воспоминаниях: "Мы вошли... и увидели кресло на колесах, а в нем, словно гофмановский волшебник, склоненный над работой художник... Перед ним прикрепленный к креслу рабочий столик, бумага, цветные карандаши, баночки красок и тушь - словом, лаборатория этого алхимика, извлекающего из волшебных тюбиков и баночек ослепительные картины балаганных праздников, разноцветных веселых человечков и полнотелых рубенсовских красавиц.
Я представлял себе Кустодиева пожилым, почти стариком - к нашему удивлению, на нас глядело приветливое молодое, да, да, именно молодое лицо. Только вот несколько восковая бледность и легкая припухлость, но разве это имеет какое-нибудь значение при ласковом, веселом блеске глаз!
Мы сели и деловито изложили цель нашего визита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Всегда любящий Вас
Б. Кустодиев".
Кроме монографии, В. Воинов все эти годы работал над дневниковыми записями, в которых сохранился для нас образ замечательного художника в его повседневной жизни. Что может быть ценнее подлинных записей! Почитаем хотя бы небольшую их часть, относящуюся к различным годам жизни Б. М. Кустодиева, касающуюся как отношений его с художниками-друзьями, так и отношения вообще к искусству:
"8 ноября 1922 года Б. М. рассказывал мне, что третьего дня у него был М. В. Добужинский, принесший ему показать свои последние работы, о которых я столько наслышан, но которых до сих пор еще не привелось мне видеть. Б. М. очень ими разочарован. Современного Питера он не передал, не дал его жизни и ужаса. Борис Михайлович заметил: "Я видел, например, мальчишек, катающихся от хвоста лошади вниз. Да, это наша действительность, нелепая, некрасивая, быть может, но она есть, и художник должен ее отметить... Для художника не должно быть ничего безобразного, он должен принять жизнь, только тогда его искусство будет трогать зрителя и вообще иметь подлинную цену... Только на одной из литографий До-бужинский изобразил мальчишек, устроивших гигантские шаги около фонаря, но это - исключение..."
Потом говорили вообще об искусстве. Кустодиев вспоминал минуты слияния с природой, ночи в Швейцарии, когда он спал с открытым окном при десятиградусном морозе, тепло укутанный в мех (он очень любит так спать дышать легко). В окно видна цепь гор, залитых лунным светом, ярко горят звезды, и чувствуешь, как душа ширится, сливается с миром. А в городе? Мы все, словно св. Себастьян, пронизаны невидимыми стрелами, которые изранили все тело и сидят в нем, и не вытащить их. Чувствуешь, что твоя жизнь затрагивает кого-то другого, интересы переплетаются, скрещиваются, и не выбраться из сети этих сплетений, сковывающих нас в условностях...
18 февраля 1923 года. К концу обеда пришел К. А. Сомов. В столовой зашел разговор о рисунке... Б. М. стал жаловаться на трудности в его работе: "Вот блина даже не могу разрезать без усталости, а тут надо работать". Только что он закончил портрет Н. И. Кузьмина для Музея Красной Армии: "Когда начал работать, думал, что ничего не выйдет, руки трясутся, кисть пляшет, но потом дело пошло на лад".
Б. М. к сожалению отмечает, что не чувствует сразу пропорций или, случается, видит ошибки, но все-таки их делает и лишь потом исправляет. "Это, по-видимому, - говорит он, - общий недостаток нашего художественного воспитания. Ведь Серов тоже мучительно добивался этих пропорций и отношений, у него нет, как, например, у Рубенса или Ван-Дейка, ни одной головы как органического целого; есть великолепно схваченные глаза, рты, носы, но все это иногда как-то неловко слеплено друг с другом; не получается именно монолита, головы; у Репина - у того это есть".
...Потом вспомянули портреты К. Брюллова, Левицкого, Рокотова. По мнению Константина Андреевича, брюлловские портреты красивы и хорошо, уверенно построены, но непохожи, чувствуется трафарет. Поражались уменью старых мастеров схватывать сходство и все объединять. "Ведь Екатерина II позировала только иностранцам (Лампи, Рослену - последним была недовольна), а Левицкий, Рокотов... дай бог, чтобы издали взглянули на нее при проходе по залам, - а теперь, как покажется, что модель чуть сдвинулась, уже просишь немножечко повернуть голову влево или вправо", - сказал Б. М. Кустодиев.
...Затем Б. М. показал свои замечательные иллюстрации пером к "Леди Макбет Мценского уезда" Н. С. Лескова. Несмотря на свои постоянные сетования и примечания, что он не график, на самом деле он нашел совершенно своеобразную свободную технику штриха, как бы офортного...
17 марта. Кустодиев сообщил о разговоре с Петро-вым-Водкиным, который рассказал о плане постановки пушкинского "Бориса Годунова", затеянной Хохловым при участии Кузьмы Сергеевича. Он сказал Кустодиеву: "Мы, знаешь ли, решили выявить всю грандиозность идеи в мировом масштабе... Келья, например, задумана грандиозно... Я ее закатываю во всю сцену!.." "Постой, - возразил Б. М. (довольно, впрочем, робко), - ведь келья-то всегда бывает скромных размеров, маленькая..."
Реплика раздражила Кузьму Сергеевича: "Ну, это чепуха! Это быт! Нам решительно наплевать, как там было на самом деле! Важна идея! Что в этой келье зарождаются грандиозные события, пишется история чрезвычайного значения... в "мировом масштабе". На это Б. М. резонно заметил (уже не затрагивал больного вопроса о "быте"), что в грандиозной келье два действующих лица покажутся букашками и ничего грандиозного не получится; не лучше ли, сделав келью маленькой, поместить туда "больших" артистов!
Петров-Водкин, призадумавшись, согласился, что, пожалуй, Б. М. прав...
25 сентября 1924 года. Я застал Кустодиева за работой новой картины "Купчиха за чаепитием". Очень сильно написано: из последней серии это одна из сильнейших работ.
В комитет решено включить К. А. Сомова [К. А. Сомов был включен в комитет по организации выставки русских художников за границей. Он уехал с этой выставкой и больше не вернулся в Россию], Борис Михайлович протестует против посылки в Америку картины В. И. Шухаева "Вакханалия", которую считает слабой и ученической, "подделкой" под Рубенса.
Мы с Борисом Михайловичем рассматривали фотографии венецианской выставки; причем я при помощи лупы разобрал номера под картинами, и мы таким образом прогулялись по выставке!..
27 мая 1924 года. Вечером навестил Б. М. Кустодиева. Сегодня он чувствует себя лучше и работал с увлечением фон на портрете М. А. Волошина. Для фона Б. М. воспользовался акварелью М. А. Волошина и изобразил его таким образом на фоне киммерийского пейзажа, а не среднерусского, как задумал раньше. Связалась фигура с фоном очень хорошо...
Он взял заказ на иллюстрирование биографии В. И. Ленина (для детской книжки московского Госиздата).
11 декабря... Делает иллюстрации для сборника "Ленин и юные ленинцы" под редакцией Лилиной. Заказаны десять страничных и десять малых иллюстраций. Кроме того, спешный заказ для постановки пьесы Замятина "Блоха", делает макеты, эскизы и бутафорию. Работает с утра и до позднего вечера, и это его спасает, так как заставляет не думать о физической боли. Но от работы над графикой у него сводит руку.
7 марта 1925 года. Б. М. работает сейчас над вариантом постановки "Блоха" (для Большого Драматического театра)".
Как широки интересы художника, как разнообразны занятия искусством, какая отданность делу - об этом свидетельствует нам Воинов.
Итак, "Блоха". Вслед за Москвой пьесу решили поставить в Ленинграде, в Большом Драматическом театре. И режиссер Монахов за оформлением обратился с просьбой тоже к Кустодиеву. Трудно делать декорации к одному и тому же спектаклю в разных театрах, но Кустодиев их сделал. Эта пьеса была близка его природному оптимизму, ведь он так хотел радовать людей!
8 день премьеры позвонил Монахов из Большого Драматического и просил Бориса Михайловича написать о том, как они работали над спектаклем. И тут художник не изменил своему радостному и слегка ироническому отношению к жизни. Он написал нечто вроде забавного рассказа:
"В одном из домов на Введенской улице сидел человек у топившейся "буржуйки" и грыз карандаш, желтый карандаш для рисования. От карандаша остался лишь маленький кусочек, а лист бумаги так и лежал чистый, неисписанный. Человек был в отчаянии. Звонили из Большого Драматического театра, велели написать, как ставили "Блоху".
Вспомнив, что как-то писал письма и так "выражал свои мысли", начал:
"Многоуважаемый и дорогой зритель!
Легкое нездоровие удерживает меня дома и не позволяет вместе с тобой быть на сегодняшнем спектакле, когда тебе будет показана "История Левши, удивительного русского оружейника и как он перед англичанами все-таки попал впросак".
...Цельный и крепкий язык пьесы требовал таких же красок: красный кумач, синий ситец в горошек, платки с алыми цветами - мой фон, на котором движется вереница баб, генералов, мужиков и глупого царя в придачу... От тебя, дорогой зритель, требуется только смотреть на все это и унести с собой веселое светлое настроение празднично проведенного вечера... Мы делали все, чтобы оно у тебя было, не наша вина, если ты возвратишься домой с твоей обычной ленинградской хандрой и недовольством. Угодить тебе ведь так трудно, еще никто не знает, что тебе нужно.
С товарищеским приветом
Б. К.".
Эти забавные странички тем более удивительны, что писались они с немалым трудом - буквы получались крупными, поставленными широко и неуклюже. Его руки уже не подчинялись ему, как раньше, и писать он мог только карандашом. Руки страшно сводило, он почти не чувствовал локтей.
Борис Михайлович торопился. Энергия его в этот последний год жизни поразительна. Он работает самозабвенно, неустанно. Он не позволяет говорить с ним о здоровье, отшучиваясь: "Работаю - значит живу".
Не может быть остановки в творчестве! Постоянный поиск, открытие! Его сковала неподвижность, он не может искать натуру, но ведь память, эта волшебная сила, его фантастическая спасительница, подскажет ему детали и образы, которые так нужны.
Зрительная память восстанавливала то, что он видел 30 - 40 лет назад. Воспоминания для него были теперь сильнее, чем жизнь. Он пишет: "Меня опять потянуло на краски, и опять стали мучить меня ненаписанные картины". Ненаписанные картины!
Его тянет к большим полотнам, а это почти недоступно! Значит, надо заняться чем-то другим. И он овладевает техникой гравюры и целыми вечерами режет по линолеуму или дереву. Болит рука, но зато голова и сердце так четко работают и душа все так ясно видит.
В тот последний год он действительно жил спеша, словно чувствовал, что осталось немного. Он сделал в тот год:
восемь портретов,
несколько пейзажей,
плакаты, календари,
десятки гравюр на линолеуме,
десятки иллюстраций к книгам,
декорации к трем спектаклям
и еще эскизы для кукольного театра
и многое, многое другое.
Он вершил свой героический труд, свой высокий подвиг.
– Вы просто святой, - сказал как-то Замятин (он напишет потом воспоминания о Борисе Михайловиче и назовет их "Житие Кустодиева").
– Мне ничего другого не остается, как быть святым. Хотя сам я святости не терплю, - говорил художник и переводил разговор на другую тему. Например, об искусстве. И с грустью говорил:
– Вы знаете, отчего я больше страдаю? Не от болей и неподвижности. А оттого, что я уже десять лет не видел Рембрандта, Тициана...
Последний месяц-май
Пятого мая 1927 года день выдался солнечный и ветреный - любимая погода Бориса Михайловича. Солнце приближалось к закату, когда возвращались из Пушкина от Алексея Николаевича Толстого.
Самодельный автомобиль издал звук первобытного животного, затарахтел и встал. (В те дни, когда Михаил Михайлович собирал автомобиль, квартира напоминала ремонтную мастерскую. Юлия Евстафьевна лишь тихо ахала, глядя на приставленные к синим обоям колеса, на паяльную лампу, стоявшую на диване из красного дерева. Но все мирились с этим - ведь благодаря автомобилю Борис Михайлович получал воз можность ездить.)
Решили сделать привал. Кустодиева вынесли с креслом.
– Я как Карл XII после Полтавской битвы, - пошутил он.
– Скорее как Петр I, ты выигрываешь все битвы, - заметил брат.
Михаил Михайлович и Кира поставили кресло под елкой, а сами пошли осмотреть машину. Юлия Евстафьевна присела на пенек. Мельком, но внимательно взглянула на мужа. Устал, захандрил?.. Или просто, прищурив глаза, оглядывается вокруг? Дремлет? Она всякое свое действие ставила в зависимость от мужа. И сиделка, и врач, и поверенная в делах; служила натурой, была первым зрителем и первым критиком. Вся ее жизнь давно уже превратилась в служение ему. Как-то в Госиздате встретился Маршак и долго рассыпался перед ней в комплиментах: мол, какая самоотверженная женщина, Воинову бы надо о ней тоже написать монографию; чем она хуже жен декабристов?..
Юлия Евстафьевна улыбнулась. Шутки шутками, но она постоянно в напряжении, вот и сейчас, стараясь, чтобы он не заметил, она поглядывает: не холодно ли ему, под рукой ли все необходимое?
Сквозь смеженные ресницы Кустодиев смотрел на освещенный заходящими лучами солнца лес.
Тяжелые темные ели стояли вперемежку с березками. Крохотные листики запутались в паутине еловых веток. Внизу голые старые ивы - как сказочные персонажи или скульптуры модернистов. А рядом маленькая рябинка, дивное дерево! Сейчас она еще даже не распустилась. Зато какие грозди у нее осенью или зимой! На фоне белого снега они еще ярче. Как одинокая немолодая женщина. Или как художник в конце пути, когда понял наконец кое-что в искусстве, а между тем подкрадывается холодное время жизни - болезни и старость...
Что за чудо живопись! И какое это славное занятие - быть живописцем! Три, пять художников возьмут один и тот же кусок жизни и сделают из него совершенно разные картины. Существует для этого всего два инструмента - рука и глаз, но покоятся они на сложнейшей смеси наблюдений ума и сердца, прошлого и будущего, философии и мечты.
Почему-то вспомнилась вдруг дорога в Судиславль. Он шел по ней в свой первый приезд в Кинешму. Был тогда строен и прям, походку имел легкую, быструю, и мороз, чуть ли не сорокаградусный, не пугал его. Солнцем залиты дали, на желтоватом небе фиолетовое, розовое, сиреневое... И березы невыразимо высокие, как застывшие фонтаны из снега...
Кустодиев чуть не застонал.
Он закрыл веки и увидел в воображении белые пушистые снега... Сколько снегу навалило в России! Из-под белых шапок выглядывают голубые купола, красно-кирпичные дома, черные стволы улиц... Снег розовый, голубой, фиолетовый, синий, только не белый. Как он бился над этим снегом в своей "Масленице", в "Шаляпине", в "Балаганах"...
А голубые тени на снегу - как голубые жилки на теле человека...
Юлия Евстафьевна тихо окликнула:
– Боря!
Он слышал, но не ответил, не в силах согнать с себя задумчивое оцепенение.
– Э, подуло сильно. Торопиться надо, - громко сказал Михаил Михайлович, оторвавшись от машины.
Юлия Евстафьевна подняла мужу воротник, поправила шарф. Он рассеянно взглянул на жену. Михаил донес его до машины...
Дома сразу уложили в постель. Юлия Евстафьевна приготовила чай с малиной. И все же утром у него поднялась температура.
"Вялая" температура держалась несколько дней. Слабость не проходила. Было подозрение, что это воспаление легких.
– Не воспаление легких, а легкое воспаление, - пошутил Борис Михайлович. И добавил: - Скоро 15 мая. Не вздумайте не заметить этого дня!
Через несколько дней должны быть именины Бориса Михайловича. В этот день он был улыбчив, даже весел, сидел в новом пиджаке, в белой рубашке с бабочкой. Выдумывал, как раньше, игры. Изображал из себя оракула, закрыв голову черным платком, говорил предсказания.
А потом, взяв карандаш, принялся за любимое занятие - рисовать, перебирать старые рисунки, рассказывать...
Вот автопортрет в манере кубистов - из углов, треугольников, квадратных плоскостей. Чем не Пикассо?
Вот автомобиль с таксой Пэгги, мчащийся по дороге - кошки, собаки, куры бросаются в сторону...
Гравюра на русскую тему: парень с гармошкой и девушка. Вокруг рисунка хорошо читалась частушка:
Под милашкину гармошку, И-хо-хо да и-ха-ха, Заведу я ихохошку. Чем я, девочка, плоха?
А потом заговорил о кукольном театре. Месяца два назад у него были молодые артисты-кукольники. Очень смущались оттого, что не имели ни времени, ни денег, и просили Кустодиева помочь оформить спектакль "Золотой петушок". Как его это тогда увлекло! Ведь кукольным театром он никогда не занимался.
Один из этих кукольников потом напишет в воспоминаниях: "Мы вошли... и увидели кресло на колесах, а в нем, словно гофмановский волшебник, склоненный над работой художник... Перед ним прикрепленный к креслу рабочий столик, бумага, цветные карандаши, баночки красок и тушь - словом, лаборатория этого алхимика, извлекающего из волшебных тюбиков и баночек ослепительные картины балаганных праздников, разноцветных веселых человечков и полнотелых рубенсовских красавиц.
Я представлял себе Кустодиева пожилым, почти стариком - к нашему удивлению, на нас глядело приветливое молодое, да, да, именно молодое лицо. Только вот несколько восковая бледность и легкая припухлость, но разве это имеет какое-нибудь значение при ласковом, веселом блеске глаз!
Мы сели и деловито изложили цель нашего визита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15