На впалом пузе тускло
поблескивала латунная пряжка флотского ремня. С ремнем в руках
Оськин был непобедим.
- Принес? - повторил Дима, не поверив.
Оськин завел руки за спину и стал там что-то делать, напряженно
улыбаясь. Наконец, он извлек из-за спины матерчатый сверток со
свисающими полосками лейкопластыря, положил его на кровать и
отошел на шаг, оправляя майку. Дима осторожно развернул ткань.
Там лежали пять чайных ложечек, вилка, половинка браслета,
портсигар, смятая ажурная вазочка, моток проволоки, два
полтинника двадцать пятого года чеканки, перстень, серьга в виде
полумесяца, подстаканник и часы-луковица с толстой цепью.
- Шестьсот пятьдесят граммов,- сказал Оськин с
гордостью.
- Ну, ребята!..- присвистнул Дима.
- У бабки Егорышевой самовар есть,- сказал
Оськин.- Кило на два, не соврать. Не дает. Вот, говорит,
если бы власть собирала... Может, побазарите с ментами, Дим
Димыч?
- Побазарю,- сказал Дима.- Мать ничего не
передавала?
- Вроде нет. Смурная она какая-то...
- Засмурнеешь тут.
- Пойду я. Выпускайте.
- Ну, счастливо. Благодарность тебе от имени штаба.
- Да ну. Пятерки на выпускном - вот так бы хватило!
Дима засмеялся.
- Год впереди - накачаю тебя на пятерку.
- Это не так интересно,- засмеялся в ответ
Оськин.- Вот на халяву бы. На халяву, говорят, и уксус
сладок, а?
- А еще говорят: тише едешь - морда шире. Беги. А то
засекут тебя здесь...
Дима выглянул в коридор, убедился, что никого нет, и пропустил
Оськина мимо себя. Прячемся уже просто по привычке, подумал он.
Оськин, умудрившись ни разу не скрипнуть половицей, свернул на
лестницу. Дима дождался, когда хлопнет входная дверь, запер
замок и вернулся к столу. Шестьсот пятьдесят граммов... Он
свернул ткань - застиранную фланельку, похоже, четвертушку
старой пеленки. На рубашку одной пули уходит два грамма. Если
Оськин добудет и самовар... Ладно, это пока мечты. Что нам
пишут? Он вскрыл конверт. Как и в предыдущие дни -
голубоватая, очень тонкая бумага. Черные чернила. И его, Димин,
почерк...
"Мой тебе привет и наилучшие пожелания! А также
поздравления: ты включен в список. Впрочем, этого следовало
ожидать: тебя сходу назвали восемь из Одиннадцати. Как понимаешь
сам, это - не только честь, но и хлопоты, и дальняя дорога,
и, может быть, пиковый интерес. Будь готов ко всему. Неизвестно,
как долго продержатся сами Одиннадцать, напор все нарастает,
оракулы же, по обыкновению, либо молчат, либо говорят
банальности - которые постфактум будут признаны эталоном
провидческой мудрости. Такие пророчества сбываются при любом
исходе дел. Кассиус передает просьбу: присмотреться к жене
Архипова. По всем константам она из Неизменных, но либо
латентна, либо предпочитает находиться вне игры. Либо...
понимаешь сам. Постарайся вызвать ее на разговор о древних
цивилизациях, древних знаниях - возможно, тогда что-то
прояснится. Но не нажимай слишком - если она латентна, а
ты вызовешь сдвиг, то на тебя все и выльется. Действуй мягко,
осторожно, ненавязчиво. Да, и еще: телефон 2-1-2 больше не
ответит. Там все кончено. Остались 2-8-6 и 2-9-0, это Стасик
Пионтковский и Маша Чепелкина. Постарайся остаться в живых. Ты
нам очень нужен."
Как и вчера, и позавчера, Дима испытал вначале оторопь, потом
- чувство, что написанное чрезвычайно важно, потом -
странное, тайное, недоступное самому понимание, понимание,
вызывающее мутный, багровый жар в затылке. Сквозь этот жар он
видел, как руки сами мнут письмо и тянутся за спичками... Потом
все кончилось.
Он растер тонкий пепел и долго сидел неподвижно, уставясь сквозь
стекло, сквозь голые, как зимой, костяно-белые ветви на дальние
сопки, на высокий правый берег Ошеры, на огромный вековой кедр
над крышей больницы. Как в темном котле, кипели какие-то мысли,
чувства, предчувствия, и постепенно со дна поднималась, вытесняя
все прочее, горькая спокойная гордость, ясное понимание того,
что да, теперь все решено и подписано, все будет так и никак
иначе, я сам того хотел и к тому стремился, и продолжаю хотеть и
стремиться, я предупрежден о неминуемых последствиях, но решение
остается прежним... что-то подобное он мог бы сказать, если бы
кому-то нужны были эти слова. Но никто его не слушал и не
слышал. А потом раздался громкий стук.
Бросив в сумку сверток с серебром и проверив, в кармане ли нож,
Дима отпер дверь. На пороге стоял капитан Ловяга.
- Добрый день, Дмитрий Дмитриевич. Разрешите войти?
- Входите. Садитесь вон...- Дима показал на стул.-
Чаю хотите?
- Пожалуй, что нет. Я хотел еще порасспросить вас о делах
этой ночи...
- Попробуйте. Но, мне кажется, я сказал все, что знал.
Добавить нечего.
- Наверное. Допускаю, что вы рассказали все, что знаете по
конкретному убийству. Но давайте расширим круг тем, что ли.
Вообще все, что происходит - как вы расцениваете?
Дима хотел ответить резкостью, но сдержался. Ночью он пытался
тыкать Ловягу носом в вопиющие нарушения обыденности, но тот,
как кот Базилио, изображал из себя слепого и говорить хотел
только о пяти сольдо...
- Вы "Солярис" читали? - спросил он.
- М-м... давно. Подзабыл уже. А что?
- Там события происходят с несколькими людьми. С тремя. И
материализуются воспоминания - то, что хочется забыть. А у
нас - двенадцать тысяч человек. И материализуются страхи.
- Как это - материализуются? Каким образом?
- Не знаю. Честно говоря, меня это даже не очень
интересует.
- Не понимаю. Ведь в этом все дело! Выяснить причину...
- И устранить ее? Знаете, Родион Михайлович, я больше чем
уверен, что устранить причину будет не в наших силах.
- Почему вы так в этом уверены?
- Как сказать... Если все происходит вне нас и независимо
от нас - как учит диалектический материализм - то,
значит, мы имеем дело с физикой, до которой еще не доросли. Вон,
взгляните на солнце... или взять этот барьер вокруг города...
Если же все происходит в нашем сознании, то дело еще
безнадежнее: в поисках причин мы заберемся лишь в собственные
дебри. Наконец, если правы мои пацаны и над нами ставят
эксперимент инопланетяне... или кто-то еще, не важно... то,
думаю, они позаботились о том, чтобы ни до целей эксперимента,
ни до методики его мы не докопались...
- То есть - все бесполезно?
- Я бы сказал - бессмысленно.
- И в рамках этого убеждения...
- Давайте вспомним, как это началось,- предложил
Дима.- Черные машины и ночные аресты. Вы, как я понимаю, к
этому причастны не были... Потом - волки. Потом -
окаменевшие. И дальше - как снежный ком... Страх - это
великая сила.
- Хорошо. Допустим, я согласился. Что дальше? Дальше-то
что?
- Перестать быть стадом. Подавить страх. Уничтожать все
эти... материализации. Тогда, может быть, удастся переломить...
Если не удастся - нам всем конец. У вас есть какое-нибудь
оружие?
- Только "макаров".
- А вообще в городе?
- У милиции шесть автоматов и десяток пистолетов. У
военкома два автомата. Охотничьи ружья - почти в каждом
доме.
- Вот и взялись бы - отряды самообороны, патрули по
ночам... Побольше шуму. Это отгоняет страх.
- Допустим... А вы - лично вы, что намерены делать?
- А я,- усмехнулся Дима,- как всякий беспринципный
интеллигент, собираюсь пойти наперекор всему тому, что только
что вам говорил, и добраться до первопричины. Только не просите,
чтобы я что-то объяснял. Здесь все так накручено... Впрочем,
действуя в том же направлении - преодолении страха. Может
быть, чуть более интенсивно, чем предлагаю вам.
- На всякий случай держите меня в курсе.
- Вряд ли это необходимо... Кстати, кто у нас сейчас
власть?
- Не знаю. Я, наверное, еще Василенко, потом военком...
все.
- Удрали остальные?
- Удрали. Возле барьера горкомовский "уазик"
стоит, черный весь, а внутри что-то шевелится. Я не стал
подходить.
- Правильно. В общем, объявляйте мобилизацию, объясните,
что нужно ходить с оружием... пусть лупят во все, что
подозрительное.
- Ладно, это мы обговорим.
- Главное - чтобы не жались по домам и не боялись.
- Попробуем. Вы собирались идти куда-то? - Ловяга
кивнул на Димину сумку.
- Да, в школу.
- Я провожу, не возражаете?
- До школы. Там, внутри - я один.
- Разумеется...
Выпустив Ловягу в коридор, Дима присел на корточки и мелом на
полу начертил пятиконечную звезду - лучом к порогу. Так его
научила Леонида. Ловяга с удивлением смотрел сверху.
- Вы что - верите в это?
- Здесь и сейчас - да.
- Хм...
- Поймите же, черт возьми,- с накатившим раздражением
заговорил Дима,- мы попали в ситуацию, в которой весь наш
опыт - ноль, и прежние знания - ноль, и вообще здесь
все абсолютно другое, а что похоже на прежнее, так оно обман...
Представьте, что наш город - декорация, поставленная на
другой планете, и об этой планете мы знаем только одно -
тут все иначе, понимаете? Все по-другому. Непредсказуемо. И
надеяться можно только... только на...- Дима замолчал.
Ловяга осторожно смотрел на него, и Дима понял, что капитан
боится, но еще не осознает собственного страха. Боится услышать
что-то такое, что испепелит последние его надежды...- В
общем, забудьте, кто вы есть, забудьте все - и смотрите так,
будто видите все впервые...
- "Взглядом младенца смотрите на тени, и ошибки богов
откроются вам",- сказал Ловяга. Дима сделал вид, что не
обратил внимания на цитату.- С другой стороны, Дмитрий
Дмитриевич, если ваши рассуждения верны... получается, мы
сами себя запугиваем, и это идет по нарастающей, правильно?
- Да. Тихо! Смотрите!
Они уже спустились на первый этаж и были в шаге от входной
двери. Дима помнил, что дверь хлопнула, когда выходил Оськин
- пружина была очень сильной. Теперь она стояла открытой
настежь, пружина растянулась; так делали иногда, чтобы
проветрить подъезд: подпирали дверь кирпичом. Сейчас ее ничто не
удерживало.
- Что такое? - шепотом спросил Ловяга.
- Не понимаю...
Ловяга достал пистолет, снял с предохранителя; держа стволом
вверх, сделал несколько мелких шажков к двери.
- Не ходите,- сказал Дима.- Тут что-то не так.
Они стояли и смотрели в проем, слыша только дыхание друг друга.
Им виден был свежий, недавно обновленный досчатый тротуар,
кусочек плотно утрамбованной гравийной дороги и дом напротив
- такой же черный двухэтажный барак послевоенной постройки.
Потом послышались звуки: медленное цоканье копыт. Оно
приблизилось, и Дима вдруг почему-то взял Ловягу за рукав и
потащил назад, вглубь, в темноту подъезда. Они прижались к
обитой дерматином двери первой квартиры, Дима увидел пломбу и
вспомнил, что за этой дверью ночью зарезали азербайджанского
парня Максуда и кровью его написали на стене: "За
Сумгаит!" - и еще какие-то значки, похожие на армянские
буквы - но не армянские буквы, это Дима знал твердо. С тех
пор прошла, кажется, вечность, и даже Ловяга, похоже, перестал
подозревать в убийстве армянских строителей-шабашников,
работавших в леспромхозе... тем более, что до них не
добраться...
Наконец, звук копыт - неимоверно громкий - достиг высшей
точки, и Дима увидел человека в черных очках, ведущего в поводу
громадного коня. Конь шел, опустив голову, и при каждом его шаге
вздрагивала земля. Он был неопределенной масти, Диме показалось
- серо-розоватый. В седле, сгорбившись, сидел кто-то, с
головой укрытый черным покрывалом. Эта процессия не могла быть в
поле зрения больше трех-четырех секунд, но почему-то они все
шли, и шли, и шли, и грохот копыт заполнял собою все на свете...
Наконец, это кончилось. В наступающей тишине возник какой-то
новый звук - рядом. Дима с усилием перевел взгляд на Ловягу.
Капитан скрежетал зубами. В полумраке глаза его казались
огромными.
А потом из-за открытой створки двери вышла крыса. Встав
столбиком и наклонив голову, она долго и напряженно вглядывалась
в сумрак подъезда. "Стреляй",- шепнул Дима. Ловягу
не слушались руки. Крыса повернулась, еще раз посмотрела
внимательно, словно запоминая, через плечо, и ушла. И тут же
дверь с грохотом захлопнулась.
- Ключ! - клацнул Дима, и капитан его понял.
Замок опломбированной квартиры сдвоенно щелкнул, Ловяга
скользнул в приоткрывшуюся щель, Дима за ним. Привалившись к
двери изнутри, Дима перевел дыхание. В подъезде послышался
мягкий множественный шорох.
Дима крошащимся мелком нарисовал на двери звезду Давида, а на
полу - пентаграмму. Не забыть взять в школе мел, этот
кончается...
- Боже мой...- прошептал Ловяга. Он стоял на пороге
комнаты, в которой был убит Максуд. Дима заглянул в комнату
через его плечо.
Внутри мелового контура лежавшего здесь тела творилось что-то
дурацкое: растущие из пола тонкие светящиеся нити, похожие на
нежную плесень, дрожа, то складывались в лежащее навзничь тело с
откинутой головой, и лицо его менялось, переходя от мучительного
оскала к странной умиротворенности,- то вдруг тело исчезало,
и появлялся кусочек городского пейзажа: угол большого дома и
маленький домик, кусты и деревья, тротуар, переходящий в
лестницу, неподвижные фигурки: мужчина с собакой, женщина в
шляпке, мальчик на трехколесном велосипеде и тоже с собакой...
- Пошли,- Дима тронул Ловягу за плечо.
От окна он оглянулся: пятна крови в углу и кровавые буквы на
стене поросли той же плесенью, и там тоже происходило какое-то
движение, но фигурки были слишком мелкие, и разбираться в них
было некогда. Ловяга потянулся к шпингалету, но Дима поймал его
руку, подышал на стекло и пальцем изобразил на туманном пятне
рунный знак "двойной лев". Стекло рассыпалось на мелкие
осколки и вылетело наружу, будто с той стороны внезапно исчез
воздух. С подоконника Дима спрыгнул на завалинку, а с завалинки
- высокой, почти в полтора роста - на землю. Капитан
последовал за ним.
Дворик Диминого дома был тесен и весьма покат; отсюда начинался
склон лощины, выходящей к Ошере пониже пристани. Но идти по
лощине Диме решительно не хотелось. Поэтому, проскользнув под
забором по сухому водостоку в соседний двор, он круто свернул
направо, к жалкому огородику бабки Мамаихи, выдернул из грядки
две недозрелые чесноковины, одну сунул в карман себе, другую
подал капитану. По почерневшим от времени доскам они прошли мимо
мамаевского осевшего набок домика. На калитке ворот Дима мелом
изобразил тот же рунный знак, но ничего не произошло. Тогда он
отворил калитку и вышел в переулок.
Переулок был пуст. Неимоверная чистота повсюду и скелеты
деревьев над крышами придавали пейзажу вид незаконченной
декорации.
- Слушайте,- шепотом сказал Ловяга,- откуда вы все
это знаете?
- Объяснили,- не вдаваясь в подробности, ответил Дима.
Он оглядывался по сторонам, стараясь почувствовать обстановку.
Тишина была неполной, и это тревожило. Впрочем, полная тишина
тревожила бы еще больше.
- Но надо же всем... чтобы все знали...
- Делается,- сказал Дима. Он посмотрел на часы. Было
без четверти пять.- Уже напечатали, наверное. К ночи
разнесут.
Загавкали впереголосок собаки. Гавкали смущенно, презирая себя
за пережитый страх.
- Вы мне что-то начали говорить там, на лестнице,-
сказал Дима.- Что-то интересное. Но нас прервали.
- Напомните.
- Ну, вы процитировали "Черный посох", а потом
начали подвергать критике мою гипотезу...
- Да-да, что-то же пришло тогда в голову... забыл. Вроде
того, что, если ваша теория верна, то те, кто вызывает к жизни
те или иные страхи, будут становиться их первыми жертвами, и
постепенно все пойдет на убыль...
- Выгорят дрова, да?
- Можно и так сказать. После гибели какого-то наиболее
образованного слоя изощренные кошмары исчезнут, и останется
что-то примитивное...
- Уж не думаете ли вы ускорить этот процесс?
Ловяга споткнулся. Диму вдруг затошнило. Ловяга не заслуживал
таких слов. Впервые увидев его, Архипов сказал: "Странно:
гэбист, а глаза людские". Ловяга был по-настоящему озабочен
теми исчезновениями пацанов и сумел даже организовать
прочесывание тайги. До последних дней он был убежден, что имеет
дело с какой-то террористической группой, избравшей далекий
Ошеров учебным полигоном. В общем, от подлеца Петрунько он
отличался диаметрально...
- Извините, Родион Михайлович,- сказал Дима.- Мне
не следовало этого говорить. Я не думаю так.
- Я понимаю,- сказал Ловяга.- Я не обижаюсь. Надо
быть в ответе...
Из переулка они свернули на Коммунистическую. Улица, на которой
жил Дима, была Ленина, а переулок - Колымским. Вся слободка
называлась Колымой. Это был один из ошеровских анекдотов: от
Ленина к коммунизму путь лежал только через Колыму.
- Я тогда еще вот что хотел сказать,- вспомнил
Ловяга.- Вы говорите: страх. А эти деревья? Или солнце,
луна? Или барьер? Ну, барьер еще туда-сюда, а пыль и мусор куда
делись?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Опоздавшие к лету. Солдаты Вавилона'
1 2 3 4 5 6
поблескивала латунная пряжка флотского ремня. С ремнем в руках
Оськин был непобедим.
- Принес? - повторил Дима, не поверив.
Оськин завел руки за спину и стал там что-то делать, напряженно
улыбаясь. Наконец, он извлек из-за спины матерчатый сверток со
свисающими полосками лейкопластыря, положил его на кровать и
отошел на шаг, оправляя майку. Дима осторожно развернул ткань.
Там лежали пять чайных ложечек, вилка, половинка браслета,
портсигар, смятая ажурная вазочка, моток проволоки, два
полтинника двадцать пятого года чеканки, перстень, серьга в виде
полумесяца, подстаканник и часы-луковица с толстой цепью.
- Шестьсот пятьдесят граммов,- сказал Оськин с
гордостью.
- Ну, ребята!..- присвистнул Дима.
- У бабки Егорышевой самовар есть,- сказал
Оськин.- Кило на два, не соврать. Не дает. Вот, говорит,
если бы власть собирала... Может, побазарите с ментами, Дим
Димыч?
- Побазарю,- сказал Дима.- Мать ничего не
передавала?
- Вроде нет. Смурная она какая-то...
- Засмурнеешь тут.
- Пойду я. Выпускайте.
- Ну, счастливо. Благодарность тебе от имени штаба.
- Да ну. Пятерки на выпускном - вот так бы хватило!
Дима засмеялся.
- Год впереди - накачаю тебя на пятерку.
- Это не так интересно,- засмеялся в ответ
Оськин.- Вот на халяву бы. На халяву, говорят, и уксус
сладок, а?
- А еще говорят: тише едешь - морда шире. Беги. А то
засекут тебя здесь...
Дима выглянул в коридор, убедился, что никого нет, и пропустил
Оськина мимо себя. Прячемся уже просто по привычке, подумал он.
Оськин, умудрившись ни разу не скрипнуть половицей, свернул на
лестницу. Дима дождался, когда хлопнет входная дверь, запер
замок и вернулся к столу. Шестьсот пятьдесят граммов... Он
свернул ткань - застиранную фланельку, похоже, четвертушку
старой пеленки. На рубашку одной пули уходит два грамма. Если
Оськин добудет и самовар... Ладно, это пока мечты. Что нам
пишут? Он вскрыл конверт. Как и в предыдущие дни -
голубоватая, очень тонкая бумага. Черные чернила. И его, Димин,
почерк...
"Мой тебе привет и наилучшие пожелания! А также
поздравления: ты включен в список. Впрочем, этого следовало
ожидать: тебя сходу назвали восемь из Одиннадцати. Как понимаешь
сам, это - не только честь, но и хлопоты, и дальняя дорога,
и, может быть, пиковый интерес. Будь готов ко всему. Неизвестно,
как долго продержатся сами Одиннадцать, напор все нарастает,
оракулы же, по обыкновению, либо молчат, либо говорят
банальности - которые постфактум будут признаны эталоном
провидческой мудрости. Такие пророчества сбываются при любом
исходе дел. Кассиус передает просьбу: присмотреться к жене
Архипова. По всем константам она из Неизменных, но либо
латентна, либо предпочитает находиться вне игры. Либо...
понимаешь сам. Постарайся вызвать ее на разговор о древних
цивилизациях, древних знаниях - возможно, тогда что-то
прояснится. Но не нажимай слишком - если она латентна, а
ты вызовешь сдвиг, то на тебя все и выльется. Действуй мягко,
осторожно, ненавязчиво. Да, и еще: телефон 2-1-2 больше не
ответит. Там все кончено. Остались 2-8-6 и 2-9-0, это Стасик
Пионтковский и Маша Чепелкина. Постарайся остаться в живых. Ты
нам очень нужен."
Как и вчера, и позавчера, Дима испытал вначале оторопь, потом
- чувство, что написанное чрезвычайно важно, потом -
странное, тайное, недоступное самому понимание, понимание,
вызывающее мутный, багровый жар в затылке. Сквозь этот жар он
видел, как руки сами мнут письмо и тянутся за спичками... Потом
все кончилось.
Он растер тонкий пепел и долго сидел неподвижно, уставясь сквозь
стекло, сквозь голые, как зимой, костяно-белые ветви на дальние
сопки, на высокий правый берег Ошеры, на огромный вековой кедр
над крышей больницы. Как в темном котле, кипели какие-то мысли,
чувства, предчувствия, и постепенно со дна поднималась, вытесняя
все прочее, горькая спокойная гордость, ясное понимание того,
что да, теперь все решено и подписано, все будет так и никак
иначе, я сам того хотел и к тому стремился, и продолжаю хотеть и
стремиться, я предупрежден о неминуемых последствиях, но решение
остается прежним... что-то подобное он мог бы сказать, если бы
кому-то нужны были эти слова. Но никто его не слушал и не
слышал. А потом раздался громкий стук.
Бросив в сумку сверток с серебром и проверив, в кармане ли нож,
Дима отпер дверь. На пороге стоял капитан Ловяга.
- Добрый день, Дмитрий Дмитриевич. Разрешите войти?
- Входите. Садитесь вон...- Дима показал на стул.-
Чаю хотите?
- Пожалуй, что нет. Я хотел еще порасспросить вас о делах
этой ночи...
- Попробуйте. Но, мне кажется, я сказал все, что знал.
Добавить нечего.
- Наверное. Допускаю, что вы рассказали все, что знаете по
конкретному убийству. Но давайте расширим круг тем, что ли.
Вообще все, что происходит - как вы расцениваете?
Дима хотел ответить резкостью, но сдержался. Ночью он пытался
тыкать Ловягу носом в вопиющие нарушения обыденности, но тот,
как кот Базилио, изображал из себя слепого и говорить хотел
только о пяти сольдо...
- Вы "Солярис" читали? - спросил он.
- М-м... давно. Подзабыл уже. А что?
- Там события происходят с несколькими людьми. С тремя. И
материализуются воспоминания - то, что хочется забыть. А у
нас - двенадцать тысяч человек. И материализуются страхи.
- Как это - материализуются? Каким образом?
- Не знаю. Честно говоря, меня это даже не очень
интересует.
- Не понимаю. Ведь в этом все дело! Выяснить причину...
- И устранить ее? Знаете, Родион Михайлович, я больше чем
уверен, что устранить причину будет не в наших силах.
- Почему вы так в этом уверены?
- Как сказать... Если все происходит вне нас и независимо
от нас - как учит диалектический материализм - то,
значит, мы имеем дело с физикой, до которой еще не доросли. Вон,
взгляните на солнце... или взять этот барьер вокруг города...
Если же все происходит в нашем сознании, то дело еще
безнадежнее: в поисках причин мы заберемся лишь в собственные
дебри. Наконец, если правы мои пацаны и над нами ставят
эксперимент инопланетяне... или кто-то еще, не важно... то,
думаю, они позаботились о том, чтобы ни до целей эксперимента,
ни до методики его мы не докопались...
- То есть - все бесполезно?
- Я бы сказал - бессмысленно.
- И в рамках этого убеждения...
- Давайте вспомним, как это началось,- предложил
Дима.- Черные машины и ночные аресты. Вы, как я понимаю, к
этому причастны не были... Потом - волки. Потом -
окаменевшие. И дальше - как снежный ком... Страх - это
великая сила.
- Хорошо. Допустим, я согласился. Что дальше? Дальше-то
что?
- Перестать быть стадом. Подавить страх. Уничтожать все
эти... материализации. Тогда, может быть, удастся переломить...
Если не удастся - нам всем конец. У вас есть какое-нибудь
оружие?
- Только "макаров".
- А вообще в городе?
- У милиции шесть автоматов и десяток пистолетов. У
военкома два автомата. Охотничьи ружья - почти в каждом
доме.
- Вот и взялись бы - отряды самообороны, патрули по
ночам... Побольше шуму. Это отгоняет страх.
- Допустим... А вы - лично вы, что намерены делать?
- А я,- усмехнулся Дима,- как всякий беспринципный
интеллигент, собираюсь пойти наперекор всему тому, что только
что вам говорил, и добраться до первопричины. Только не просите,
чтобы я что-то объяснял. Здесь все так накручено... Впрочем,
действуя в том же направлении - преодолении страха. Может
быть, чуть более интенсивно, чем предлагаю вам.
- На всякий случай держите меня в курсе.
- Вряд ли это необходимо... Кстати, кто у нас сейчас
власть?
- Не знаю. Я, наверное, еще Василенко, потом военком...
все.
- Удрали остальные?
- Удрали. Возле барьера горкомовский "уазик"
стоит, черный весь, а внутри что-то шевелится. Я не стал
подходить.
- Правильно. В общем, объявляйте мобилизацию, объясните,
что нужно ходить с оружием... пусть лупят во все, что
подозрительное.
- Ладно, это мы обговорим.
- Главное - чтобы не жались по домам и не боялись.
- Попробуем. Вы собирались идти куда-то? - Ловяга
кивнул на Димину сумку.
- Да, в школу.
- Я провожу, не возражаете?
- До школы. Там, внутри - я один.
- Разумеется...
Выпустив Ловягу в коридор, Дима присел на корточки и мелом на
полу начертил пятиконечную звезду - лучом к порогу. Так его
научила Леонида. Ловяга с удивлением смотрел сверху.
- Вы что - верите в это?
- Здесь и сейчас - да.
- Хм...
- Поймите же, черт возьми,- с накатившим раздражением
заговорил Дима,- мы попали в ситуацию, в которой весь наш
опыт - ноль, и прежние знания - ноль, и вообще здесь
все абсолютно другое, а что похоже на прежнее, так оно обман...
Представьте, что наш город - декорация, поставленная на
другой планете, и об этой планете мы знаем только одно -
тут все иначе, понимаете? Все по-другому. Непредсказуемо. И
надеяться можно только... только на...- Дима замолчал.
Ловяга осторожно смотрел на него, и Дима понял, что капитан
боится, но еще не осознает собственного страха. Боится услышать
что-то такое, что испепелит последние его надежды...- В
общем, забудьте, кто вы есть, забудьте все - и смотрите так,
будто видите все впервые...
- "Взглядом младенца смотрите на тени, и ошибки богов
откроются вам",- сказал Ловяга. Дима сделал вид, что не
обратил внимания на цитату.- С другой стороны, Дмитрий
Дмитриевич, если ваши рассуждения верны... получается, мы
сами себя запугиваем, и это идет по нарастающей, правильно?
- Да. Тихо! Смотрите!
Они уже спустились на первый этаж и были в шаге от входной
двери. Дима помнил, что дверь хлопнула, когда выходил Оськин
- пружина была очень сильной. Теперь она стояла открытой
настежь, пружина растянулась; так делали иногда, чтобы
проветрить подъезд: подпирали дверь кирпичом. Сейчас ее ничто не
удерживало.
- Что такое? - шепотом спросил Ловяга.
- Не понимаю...
Ловяга достал пистолет, снял с предохранителя; держа стволом
вверх, сделал несколько мелких шажков к двери.
- Не ходите,- сказал Дима.- Тут что-то не так.
Они стояли и смотрели в проем, слыша только дыхание друг друга.
Им виден был свежий, недавно обновленный досчатый тротуар,
кусочек плотно утрамбованной гравийной дороги и дом напротив
- такой же черный двухэтажный барак послевоенной постройки.
Потом послышались звуки: медленное цоканье копыт. Оно
приблизилось, и Дима вдруг почему-то взял Ловягу за рукав и
потащил назад, вглубь, в темноту подъезда. Они прижались к
обитой дерматином двери первой квартиры, Дима увидел пломбу и
вспомнил, что за этой дверью ночью зарезали азербайджанского
парня Максуда и кровью его написали на стене: "За
Сумгаит!" - и еще какие-то значки, похожие на армянские
буквы - но не армянские буквы, это Дима знал твердо. С тех
пор прошла, кажется, вечность, и даже Ловяга, похоже, перестал
подозревать в убийстве армянских строителей-шабашников,
работавших в леспромхозе... тем более, что до них не
добраться...
Наконец, звук копыт - неимоверно громкий - достиг высшей
точки, и Дима увидел человека в черных очках, ведущего в поводу
громадного коня. Конь шел, опустив голову, и при каждом его шаге
вздрагивала земля. Он был неопределенной масти, Диме показалось
- серо-розоватый. В седле, сгорбившись, сидел кто-то, с
головой укрытый черным покрывалом. Эта процессия не могла быть в
поле зрения больше трех-четырех секунд, но почему-то они все
шли, и шли, и шли, и грохот копыт заполнял собою все на свете...
Наконец, это кончилось. В наступающей тишине возник какой-то
новый звук - рядом. Дима с усилием перевел взгляд на Ловягу.
Капитан скрежетал зубами. В полумраке глаза его казались
огромными.
А потом из-за открытой створки двери вышла крыса. Встав
столбиком и наклонив голову, она долго и напряженно вглядывалась
в сумрак подъезда. "Стреляй",- шепнул Дима. Ловягу
не слушались руки. Крыса повернулась, еще раз посмотрела
внимательно, словно запоминая, через плечо, и ушла. И тут же
дверь с грохотом захлопнулась.
- Ключ! - клацнул Дима, и капитан его понял.
Замок опломбированной квартиры сдвоенно щелкнул, Ловяга
скользнул в приоткрывшуюся щель, Дима за ним. Привалившись к
двери изнутри, Дима перевел дыхание. В подъезде послышался
мягкий множественный шорох.
Дима крошащимся мелком нарисовал на двери звезду Давида, а на
полу - пентаграмму. Не забыть взять в школе мел, этот
кончается...
- Боже мой...- прошептал Ловяга. Он стоял на пороге
комнаты, в которой был убит Максуд. Дима заглянул в комнату
через его плечо.
Внутри мелового контура лежавшего здесь тела творилось что-то
дурацкое: растущие из пола тонкие светящиеся нити, похожие на
нежную плесень, дрожа, то складывались в лежащее навзничь тело с
откинутой головой, и лицо его менялось, переходя от мучительного
оскала к странной умиротворенности,- то вдруг тело исчезало,
и появлялся кусочек городского пейзажа: угол большого дома и
маленький домик, кусты и деревья, тротуар, переходящий в
лестницу, неподвижные фигурки: мужчина с собакой, женщина в
шляпке, мальчик на трехколесном велосипеде и тоже с собакой...
- Пошли,- Дима тронул Ловягу за плечо.
От окна он оглянулся: пятна крови в углу и кровавые буквы на
стене поросли той же плесенью, и там тоже происходило какое-то
движение, но фигурки были слишком мелкие, и разбираться в них
было некогда. Ловяга потянулся к шпингалету, но Дима поймал его
руку, подышал на стекло и пальцем изобразил на туманном пятне
рунный знак "двойной лев". Стекло рассыпалось на мелкие
осколки и вылетело наружу, будто с той стороны внезапно исчез
воздух. С подоконника Дима спрыгнул на завалинку, а с завалинки
- высокой, почти в полтора роста - на землю. Капитан
последовал за ним.
Дворик Диминого дома был тесен и весьма покат; отсюда начинался
склон лощины, выходящей к Ошере пониже пристани. Но идти по
лощине Диме решительно не хотелось. Поэтому, проскользнув под
забором по сухому водостоку в соседний двор, он круто свернул
направо, к жалкому огородику бабки Мамаихи, выдернул из грядки
две недозрелые чесноковины, одну сунул в карман себе, другую
подал капитану. По почерневшим от времени доскам они прошли мимо
мамаевского осевшего набок домика. На калитке ворот Дима мелом
изобразил тот же рунный знак, но ничего не произошло. Тогда он
отворил калитку и вышел в переулок.
Переулок был пуст. Неимоверная чистота повсюду и скелеты
деревьев над крышами придавали пейзажу вид незаконченной
декорации.
- Слушайте,- шепотом сказал Ловяга,- откуда вы все
это знаете?
- Объяснили,- не вдаваясь в подробности, ответил Дима.
Он оглядывался по сторонам, стараясь почувствовать обстановку.
Тишина была неполной, и это тревожило. Впрочем, полная тишина
тревожила бы еще больше.
- Но надо же всем... чтобы все знали...
- Делается,- сказал Дима. Он посмотрел на часы. Было
без четверти пять.- Уже напечатали, наверное. К ночи
разнесут.
Загавкали впереголосок собаки. Гавкали смущенно, презирая себя
за пережитый страх.
- Вы мне что-то начали говорить там, на лестнице,-
сказал Дима.- Что-то интересное. Но нас прервали.
- Напомните.
- Ну, вы процитировали "Черный посох", а потом
начали подвергать критике мою гипотезу...
- Да-да, что-то же пришло тогда в голову... забыл. Вроде
того, что, если ваша теория верна, то те, кто вызывает к жизни
те или иные страхи, будут становиться их первыми жертвами, и
постепенно все пойдет на убыль...
- Выгорят дрова, да?
- Можно и так сказать. После гибели какого-то наиболее
образованного слоя изощренные кошмары исчезнут, и останется
что-то примитивное...
- Уж не думаете ли вы ускорить этот процесс?
Ловяга споткнулся. Диму вдруг затошнило. Ловяга не заслуживал
таких слов. Впервые увидев его, Архипов сказал: "Странно:
гэбист, а глаза людские". Ловяга был по-настоящему озабочен
теми исчезновениями пацанов и сумел даже организовать
прочесывание тайги. До последних дней он был убежден, что имеет
дело с какой-то террористической группой, избравшей далекий
Ошеров учебным полигоном. В общем, от подлеца Петрунько он
отличался диаметрально...
- Извините, Родион Михайлович,- сказал Дима.- Мне
не следовало этого говорить. Я не думаю так.
- Я понимаю,- сказал Ловяга.- Я не обижаюсь. Надо
быть в ответе...
Из переулка они свернули на Коммунистическую. Улица, на которой
жил Дима, была Ленина, а переулок - Колымским. Вся слободка
называлась Колымой. Это был один из ошеровских анекдотов: от
Ленина к коммунизму путь лежал только через Колыму.
- Я тогда еще вот что хотел сказать,- вспомнил
Ловяга.- Вы говорите: страх. А эти деревья? Или солнце,
луна? Или барьер? Ну, барьер еще туда-сюда, а пыль и мусор куда
делись?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Опоздавшие к лету. Солдаты Вавилона'
1 2 3 4 5 6