Рот ему заткнули тряпкой, заклеив сверху чем-то липким, чтобы он не вытолкнул кляп языком. Бежали быстро. Тащили его четверо, пятый сопел сзади. Тащившие спотыкались о камни и деревяшки, разбросанные по земляному полу, переворачивая его на ходу то лицом кверху, то вниз, ударяли о выступавшие углы стен, пыль и мусор летели ему в глаза, но он все равно видел то кучи хлама, то чугунные, ржавые до коричневы трубы, то потолок (иногда высокий, иногда низкий) с обвалившейся штукатуркой. Они миновали так уже несколько подвальных помещений, соединенных между собой проходами. Волокли его, как он разглядел, четыре крыса, длинномордые и усатые, трое — рослых, здоровых, а один поменьше, но тоже усатый. Наконец, хлопнула и растворилась дверь какой-то подсобки, низкой, заставленной недвижными механизмами, с нависшими широкими трубами, изгибами своими перегораживавшими поперек комнату. Они почему-то вошли туда с осторожностью, сначала пролезли сами и следом протащили Бориса под изогнутым коленом ржавой трубы, больно ударив плечо о железяку и ободрав кожу на лице. И, бросив его на кучу мусора за трубами, захихикали, весьма собой довольные.
— Тише, тише, — шепотом сказал один.
— Кот на крыше, — шепнул в ответ другой.
— А котята? — спросил третий.
— Еще выше, — ответил четвертый, самый маленький.
Эта детская считалочка еще больше развеселила их. Они зафыркали и захрюкали, хотя и весьма приглушенно. Но тогда пятый, отличавшийся, на взгляд Бориса, от остальных только большими размерами, указал маленькому лапой в сторону двери, словно понуждая его к какому-то действию. Света в этой подсобке не было, но сквозь дверной проем его проходило достаточно, чтобы Борис мог видеть жесты стоящих между ним и дверью. Маленький согласно кивнул головой, но перед тем, как пролезать сквозь переплетение труб, вдруг спросил, очевидно продолжая начатый еще до пленения Бориса разговор:
— А львы — тоже кошачьей породы?
Вместо ответа командир выхватил меч и сердито кольнул им спрашивавшего, погоняя его к двери. Тот метнулся, проскользнул под трубой и принялся возиться, чего-то мастеря у распахнутой настежь двери. Командир же в задумчивости ковырялся мечом в куче мусора, на которой распластанный остальными тремя крысами лежал Борис, и, несмотря на боль в спине и в плечах, все приподнимал голову и вглядывался, пытаясь разобраться, что же строит у двери крысеныш, пока неожиданно не догадался, что вход в подсобку превращен в ловушку. Стоило войти в дверь, как задевалась протянутая незаметно почти на уровне пола веревка и сверху на вошедших обрушивалось массивное стальное лезвие, просто своей тяжестью способное убить любого. Ловушка была выключена, когда они входили, а теперь крысеныш ее зачем-то снова налаживал. „Шутка наподобие гильотины“, — промелькнуло у Бориса в голове.
— Борис! — услышал он вдалеке приглушенный зов Степы.
— Борис! — повторил раздраженный голос второго кота. — Куда этот сучено к задевался? Струсил и смылся?
Они явно искали его и шли по пятам. Крыс-вожак наклонился над ним и сорвал со рта его липкий пластырь, вытащив кляп. Одновременно. острое лезвие кинжала одного из крыс пропороло ему рубашку и майку и режуще уткнулось в кожу груди. Все это уже совсем перестало напоминать игру в приключения, в которой ничего страшного с тобой не может на самом деле случиться.
— Борис! Отзовись! Это мы! — кричал Степа.
— Эй ты, — шепнул ему вожак, — подай голос, что ты здесь.
Пахло крысами до отвращения. Борис никогда раньше не знал, как пахнут крысы, но тут понял, что это именно тот запах — запах трусости, коварства и отчаянной жестокости. И молчал. Он молчал потому, что отчетливо представил, как бегут коты на его голос и попадаются в смертоносную ловушку.
— И что тебе коты сдались! — снова шепнул главный. — Они же все равно обречены, со смертию уже обручены. Ведь вы давно окружены, да и кому они нужны! Этакая беспризорная сволочь, — вдруг прошипел он совсем не в рифму. — Какое тебе дело до них! Это наши дела, наша война. А чего тебе зазря пропадать! Подай голос. И мы тебя мигом домой отправим, к мамочке, к папочке.
И опять шальная и подлая мысль посетила его: „А ведь если и в самом деле?.. Я ведь не здешний. Лучше я вернусь домой, к отцу, он уже, наверно, на меня не сердится, мы будем беседовать, а про это никто и не узнает, это будет моя скверная тайна. Я никому про нее не скажу. И все будет хорошо, будто ничего и не было. Только одно: если я их позову сейчас, значит я все же вмешался и оказался на определенной стороне…“ Но пока он размышлял таким образом, колеблясь между подлостью и благородством, крыс-вожак, поторапливая его, отдал приказ:
— Кольни его. Но не сильно, пусть не орет, а позовет, вскрикнет так, будто ногу подвернул. Ты понял? — обратился он к Борису. — А хочешь, кричи, как там у вас говорится, — и он, гнусавя издевательски, зашипел:
— Давай-ка, повторяй-ка! Несет меня крыса, за далекие леса, за синие горы. Котику-братику, выручи меня! Ну!
Борис слышал его слова, но слышал и то, как чертыхнулся где-то совсем рядом мрачный кот, а потом сказал:
— Надо еще в зале его посмотреть. Они мне за Бориса заплатят!
И тут он почувствовал сильнейший укол в область сердца. Казалось, еще небольшое усилие — и он будет проткнут насквозь. Он бы и вскрикнул, если бы не впился зубами в собственное предплечье — только бы не закричать! „Предать тех, кто ищет меня, струсить, еще не начав борьбы, — этого я себе никогда не прощу!“ Ему и в голову почему-то не приходило, что борьба уже идет. Но все думалось, что он беспомощная, страдательная жертва.
— Дожать?
— Доткнуть?
— Доколоть?
— Добить?
Наперебой спросили четыре крыса, в том числе и вернувшийся маленький крысеныш. Крики котов заглохли в отдалении.
— На зуб попробовать!.. — взвизгнул не то всерьез, не то в шутку крысиный командир.
Но сейчас же четыре пасти впились Борису в плечо, в руку, в бедро и в икру. Он невольно охнул. Это было пострашнее, чем любой самый страшный сон.
— Отставить! — тут же приказал командир. — Мы живым должны его доставить. Сам император был проситель, чтоб целым был доставлен этот псевдопобедитель. А потом его будут мучать и казнят.
— А потом, а потом
Будет сварен суп с котом,
— радостно подхватили крысы.
— Ну кота еще надо поймать. Нам не удалось — сделают другие! Наша задача почетнее — доставить пленника императору. Пойди, — он пальцем ткнул в крысеныша, — успокой дверь и посмотри, свободен ли проход по Каменным Джунглям до Кривой Дорожки.
— А если там засада? — пискнул крысеныш.
Крысы прекратили галдеж и верещанье и испуганно переглянулись. Крысеныш, которому выпала почетная роль стать первой жертвой, задрожал лихорадочной дрожью. Крысы вытащили мечи и испуганно принялись вглядываться сквозь переплетение труб в освещенное пространство дверного проема. Но оттуда ни тени, ни звука. И тут внезапно поблизости от выхода залаяла собака. Тявк ее совершенно очевидно обрадовал крыс. Они перестали напряженно вглядываться в дверь, расслабились, успокоились.
— Собака императора, — сказал один.
— Преследует котов, — подхватил другой.
— Готовы в путь! — воскликнул третий, шевеля усами.
— И я готов, — согласился четвертый, крысеныш.
Но предводитель крысиного отряда был осмотрительнее. Он отстранил крысеныша, державшего Бориса за правую ногу, ухватился за нее сам, а того отправил на разведку пути.
— Раз готов, то и посмотри, нет ли где котов. Когда проверишь путь до Кривой Дорожки, позовешь нас.
— Да ведь собака… — начал было крысеныш. — Да значит можно всем вместе…
Вожак вместо ответа опять ткнул в него острием меча, и крысеныш, не возражая больше, заскользил под трубами, потом долго возился у двери и, наконец, скрылся в дверном проеме. Некоторое время слышалось шуршание, потом легкий шум не то съехавшего, не то скатившегося с кучи щебня тела. Снова шорох побежки, замирающий вдали. А затем наступила полная и тягостная тишина. Борис чувствовал, как острые коготки все сильнее и злобнее впиваются в его тело. Крысы, видно по всему, сильно нервничали.
— Если он не вернется, то тебе, Победитель, плохо придется. На части тебя разорвем и сожрем, — шептали они.
Борис закрыл глаза. От страха и усталости, избитости и израненности он совсем ослабел. Ему и хотелось, чтобы коты попытались его выручить, но страшило, что их попытка может оказаться безуспешной и что они просто сорвут зло на крысеныше-разведчике, а его за это разорвут на части крысы.
Время тянулось и тянулось.
— Эй, — послышался вдруг издалека писк крысеныша, а остальные крысы даже радостно привскочили, — все спокойно! Можно идти!
— Вперед! — приказал командир крыс, а Борису ухмыльнулся сквозь усы: — Жаль мне тебя! Плохо ты кончишь, Победитель!..
Борис не отвечал. Он соображал, качаясь в цепких лапах и отрешившись от всего земного, почему его прозвали Победителем Крыс, даже не поинтересовавшись, что он может, что не может, что умеет, а что не умеет, а он так легко с этим прозвищем согласился, будто и вправду заслужил его.
„Три ступеньки вниз,
Там живет Борис —
Председатель дохлых крыс!“—
вспомнилось ему, и он подумал, что просто захотелось ему избавиться от насмешливой дразнилки и почудилось, что легко как в сказке, как во сне, получится доброе дело, доблестный подвиг, и жалко было лишаться нетрудного успеха. А может, речь-то шла не о нем. А тот, Настоящий, еще придет, а он — самозванец. Его вот схватили и волокут, как куль с мякиной, как мешок с картошкой (такие прозвища были у него в детском саду за его неуклюжесть), а того, Настоящего, им бы, небось, схватить не удалось. Царапина от кинжального укола и крысиные укусы кровоточили и болели, лицо тоже все было разодрано о ржавые трубы и горело, кровь запеклась на нем коркой. Он презирал себя, что даже не сопротивляется, что не умеет драться, не умеет вскочить, вырваться из лап этих злобных существ, выхватить кинжал или меч у кого-нибудь из них и не понарошке, а взаправду воткнуть его в чужое тело, пронзить кожу, миновать ребра и погрузить внутрь этого чужого тела режущее орудие, а сделав это, вырвать оружие наружу, и ударить им другого, третьего, да еще увернуться от их ударов. У него несколько раз возникало желание проделать все это, но останавливал страх за свою неумелость, неуклюжесть и жалостливость: даже если он вырвется из их лап, то все равно не сумеет воспользоваться мечом.
Крысы тем временем волокли его какой-то новой дорогой, мимо куч каменного щебня (это место они, по-видимому, и называли Каменными Джунглями), и снова Борис бился и обдирался о железки арматуры, краны, ржавые ободья колес, трубы.
— Поворот за следующей кучей, — сказал предводитель.
И в этот момент скатились с одной из куч две струйки щебня. И Борис сначала почувствовал, догадался, что будет, а потом и увидел, как спрыгнули, или, точнее, сбежали сверху две фигуры и два страшных удара мясницкими топорами разрубили головы шедших сзади крыс. Они рухнули, не пискнув. Двое передних обернулись, выронив Бориса, так что он тяжело ударился головой о камень и потерял сознание. Когда он очнулся, четыре крыса лежали зарубленные, коты стояли, опершись о топоры, а перед ними, весь дрожа, сидел пятый крыс, крысеныш-разведчик, умоляюще приложив лапы к груди.
Глава 13
В темном подвале
— Надо отпустить, как обещали, — сказал Степа.
— Ну еще бы! Конечно. Честным надо быть во всем, — хмуро пробурчал второй кот, похлопывая по рукоятке топора левой лапой без перчатки. — Мне и маскировка была наша противна. Сколько раз я тебе говорил, что постыдно скрывать свои белые пятна. И для меня, разумеется, существует Слово, данное даже врагу. Но одно дело — настоящий враг, а другое — гад, гаденыш, подлый до глубины костей, который тут же продаст нас, только мы его отпустим.
Крыс только жалобно скулил.
— Нажалелись в свое время! Хватит! — мрачный кот распрямился и оторвал топор от пола, продолжая поглаживать его рукоять другой лапой. — С детства мне рассказывали мои бабка с дедом о топоре — страшном оружии угнетенных. В селе Кистеневка, откуда родом мои предки, мужики, заткнув топоры за кушак, уходили в леса, и этих, вооруженных простыми топорами мужиков боялись регулярные войска. Но до сего дня пользоваться этим жестоким и беспощадным оружием мне не приходилось…
— Ты к чему это клонишь? — спросил Степа, который, нагнувшись над лежащим Борисом, осматривал его порезы, ссадины и ушибы.
— Пощадите! — пискнул крысеныш. — Помилуйте, — молил он. Ну-ка, друг мой, дай-ка сюда топор, — Степа резко выбросил вперед лапу и цепко ухватился за топорище, которое сжимал кот кистеневского происхождения. Так они и стояли, уставившись друг в друга глазами.
— Ладно, будь по-твоему, — мрачный кот разжал лапы, но не успел Степа положить его топор на пол около кучи щебня и снова склониться над Борисом, как его приятель взмахнул кистенем, прикрепленным к цепочке, и крысеныш схватился за голову, зашатался и упал, скрючившись, один раз дернулся и окостенел.
— Зачем ты это сделал?! — закричал Борис, приподнявшись на локтях. — Ведь он же попросился! Он жене хотел, чтоб его убивали!
— А-а! Спасенный очнулся!.. Жалетель!.. Если б немое знание иностранных языков, тебя бы уж волокли Кривой Дорожкой. А там бы в Гиблом Местечке или на Кладбище Надежд тебя бы и покончили, жалеть бы не стали. А ты, вместо спасиба нам, жалеешь гада, гнуса, предателя, который, свою шкуру спасая, своих друзей предал.
— Все равно нехорошо, раз мы ему обещали, — сказал Степа, сплюнув себе на лапу и смазывая царапины Бориса своей слюной, так что боль, зуд и жжение сразу проходили, прекращались. — А что это? — спросил Степа, наткнувшись на порез на груди.
— Да они тыкали, чтоб я закричал и вас позвал, — угрюмо пояснил Борис, не удовлетворенный объяснением Степиного приятеля: жалобные, молящие глаза крысеныша, полные страха, слез и ожидания неминуемой смерти, не выходили из памяти.
Степа одобрительно посмотрел на него, потом на приятеля:
— Ничего не скажешь! Молодец!
И принялся смазывать кровоточивший еще порез, приговаривая:
— Я понимаю и уважаю твои чувства. Но пойми и нас. Друг мой был не прав, потому что нарушил Слово, но у него были все основания опасаться предательства. Вот ты-то промолчал, когда тебе угрожали, — польстил ему Степа, — а крысеныш предал.
— Тогда почему же ты сам его не убил? — спросил Борис.
Степа поднялся, провел лапой по усам, в тусклом свете висевшей высоко под потолком электрической лампочки кот казался погрустневшим, печальным и задумчивым.
— Знаешь ли ты, — ответил он, — что такое выжженная душа? Она рождается в великих несчастьях, когда гибнут твои близкие и друзья, которых ты не можешь защитить, когда ежеминутно попираются честь твоя и достоинство, а ты вынужден молчать и делать вид, что смиряешься, когда, наконец, ты всю жизнь вынужден прикидываться не тем, кто ты есть на самом деле, потому что твоя подлинность для тебя может оказаться смертельно опасной. Ты понимаешь меня? Не забывай и того, что перед тобой кот, то есть боец, решительный и беспощадный. Я так не умею, но мне есть чем утешиться. Мой утешитель — это поэзия. Если тебя интересует, — тут Степа приосанился невольно, — могу тебе сказать, что и я был таким же. Утрачена в бесплодных испытаньях была моя неопытная младость, и бурные кипели в сердце чувства, и ненависть, и грезы мести бледной. Но здесь меня таинственным щитом святое провиденье осенило: поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня, и я воскрес душой. С тех пор мне знакома жалость. Но осуждать моего друга я никогда не буду, потому что понимаю его.
— Но он же был такой несчастный и одинокий, — повторил Борис, имея в виду крысеныша.
Мрачный кот, уже подобравший свой топор, сказал отрывисто:
— Это он среди нас оказался одиноким. Но на самом деле одинокие — это мы, а крыс тысячи, десятки тысяч.
Степа кивнул:
— Это верно. И прежде, чем мы двинемся дальше, пока заживают и затягиваются твои раны, я поведаю тебе одну историю, которая случилась со мной, уже после того, как я сбежал от кошатников, если ты помнишь об этом печальном эпизоде в моей биографии. Помнишь? Ну тогда слушай. Я путешествовал, как — г-мяу — часто мне приходилось в те поры, спасаясь от преследователей, и вот попал я в Зеленую страну. И все там было зеленое: трава, кусты, деревья, что, быть может, и хорошо, но еще зелеными были и небо, и облака, и вода в реке, крепостная стена вокруг города тоже была изумрудного цвета, а дома в городе стояли, как маленькие изящно выточенные изумруды. Но, что удивительно, там и люди были тоже зеленого цвета: глаза, волосы, кожа. Представляешь? Даже кафе там называлось „Прозелень“. Поначалу все это выглядело весьма привлекательно и даже оригинально, но, сам понимаешь, все приедается, и ежедневно вкушать зеленые фиги с зеленым маслом тоже надоест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29