Бедняга, видимо, испортил себе зрение за чтением московских инструкций… Стыдитесь, молодой человек, разве так встречают гостей! Теперь вам придется полежать, пока вы несколько придете в себя… Ого! Теперь вступает в бой его старший коллега. Попробуем приблизиться к нему, показать его крупным планом…»
И люди в аптеке Бишопа увидели усталое, умное и энергичное лицо белокурого человека лет сорока, который словно глянул им в глаза с экрана и, прежде чем растерявшийся от неожиданности диктор успел обратно вырвать из его крепких рук микрофон, крикнул: «Атавцы, вы видите, фашизм наступает на честную Атавию! Боритесь с ним, или он вас…» Потом наступила большая пауза, звук пропал, на экране замельтешили какие-то расплывчатые фигуры, заплясали прямые и волнистые линии, покуда, наконец, снова не возникло лицо диктора с тонким хрящеватым носом над тоненькими в ниточку усиками. Он был бледен и взъерошен. Видимо, нелегко ему пришлось, пока он спасал из рук этого отчаянного коммуниста микрофон. «Продолжаем телепередачу, сказал диктор, тяжело переводя дыхание. – Сейчас вы видите, как господа коммунисты покидают, надеюсь в последний раз, свое логово… Они в наручниках… Они в несколько растрепанном виде… Ничего не поделаешь, надо быть более гостеприимными, когда к вам приходят гости из Бюро расследований. Настоящие атавцы встретили бы их с распростертыми объятиями. Я бы оказал, что господа коммунисты в несколько подавленном состоянии. Что ж, наручники никого еще не предрасполагали к веселому настроению… Перед господами коммунистами широко раскрываются двери тюремной машины… Вы видите, как за ними захлопнулась дверь… Машина тронулась прямым путем в тюрьму… Уважаемые дамы и господа! Вы видели телепередачу, посвященную борьбе Бюро расследований с коммунистическими заговорщиками. Пожелаем нашим парням удачи в их святом деле».
Бишоп выключил телевизор и включил свет. Все молчали. Бишоп запустил радиолу. Снова замурлыкал баритон: «Где же ты, Лиззи?» Кое-кто заказал себе кофе.
Потом Раст заявил, что его знобит.
– Я здорово продрог на улице, когда читал газету.
– Нет, это, наверно, от этой чертовой прививки, – заметил аптекарь. – Я беседовал сегодня с доктором, который прилетел делать прививки, и он сказал, что это нормальное явление, когда человека после этого знобит.
– Интересно, как он себя чувствует, этот доктор, – ухмыльнулся человечек с седенькими усиками на оплывшем лице дряхлеющего мопса. – Он даже не думал скрывать, что не считает коммунистов врагами…
– И где он себя чувствует? – хихикнул Бишоп. – Надо надеяться, что он уже в каталажке. Как вы полагаете, господин Трепанг? Вам, как секретарю суда, все книги в руки.
Человечек с лицом мопса многозначительно усмехнулся и подмигнул.
– Могу ли я рассчитывать на билет на судебное заседание, когда их будут судить, всю эту коммунистическую шайку? – осведомился Бишоп, чтобы все знали, как он относится к сегодняшним арестам. – Я так полагаю, что их следовало бы судить как можно скорее.
– Если бы я мог действовать по собственному усмотрению, – отвечал Трепанг, польщенный всеобщим вниманием, – я бы каждое утро расстреливал во дворе тюрьмы пачку коммунистов, а на следующий день разбирал бы их дела в суде, чтобы удостовериться в их виновности.
– Святые слова! – усердно закивал головой Раст.
– Ну, я все-таки так думаю, что не все они сплошь изменники и агенты Москвы, – неуверенно проговорил, посасывая трубочку некто Добби, плотный человек с мощными седеющими усами на желтом лице малярика. Он имел в виду в первую очередь Карпентера, с которым проработал рядом в цехе около восьми лет. – Или я ошибаюсь?
– Ошибаетесь. Вы, бесспорно, ошибаетесь, Добби, – авторитетно рассеял его сомнения аптекарь. – Все они, как стандартные таблетки, один к одному.
– Значит, ошибаюсь, – запыхтел трубочкой Добби. Он имел слишком много иждивенцев, чтобы пускаться в споры по такому скользкому вопросу, да еще в такое время.
От полицейского, зашедшего хлебнуть кофейку, стало известно, что из ста двадцати трех коммунистов, постоянно проживающих в городе, восемьдесят три уже арестовано. Остальные успели спрятаться.
– Все равно они никуда не улизнут, – сказал аптекарь. – Слава богу, теперь в связи с чумой всюду понатыкано столько заградительных отрядов, что им некуда улизнуть.
– Начальник поклялся, что к утру они все будут у него за решеткой, сказал полицейский, вытирая пот и надевая фуражку. – Ну, мне нужно спешить.
– Желаю вам удачи, – любезно улыбнулся аптекарь. – Удачной охоты, Джо! Кстати, как там с Карпентером? Его поймали живьем или пристрелили на месте?
– Никуда он от нас не спрячется, ваш Карпентер, – ответил полицейский, к тайной радости Добби.
– Он мой не в большей степени, чем ваш, – обиделся Бишоп.
– Ну, ладно, ладно, господин Бишоп, вы ведь прекрасно понимаете, что я пошутил.
Все уже начали расходиться, когда в аптеку вбежал запыхавшийся остроносый мальчишка с очень хитрыми глазами:
– Онли здесь?
– Какой Онли, мальчик? И потрудись закрывать за собой дверь. Сейчас не лето, – насупил белобрысые бровки Бишоп.
– Онли Наудус, который работает в лавке у Квика, вот какой.
– Его здесь нет. А в чем дело?
– А в том дело, что к нему подбросили из Фарабона свежую партию ребятишек. Целых три штуки. Племянники. Его ждут. Им не с кем целоваться.
– Никуда он не пропадет, твое золото Наудус, – успокоил его аптекарь. Никому он не нужен. Не волнуйся.
– А я и не волнуюсь. Очень он мне нужен, этот жмот! Меня попросили посмотреть, не у вас ли он сидит… Ну, я пошел.
– Надо сказать «спокойной ночи, сударь», если ты благовоспитанный мальчик.
– А я вовсе и не благовоспитанный. Очень мне это нужно, – обиделся мальчик, шмыгнул носом и выскочил на улицу. Но потом он, видимо, передумал, просунул голову в приоткрытую дверь и громко прошептал:
– Спокойной ночи!
– То-то же, – удовлетворенно заметил аптекарь. – Спокойной ночи!
Онли вернулся домой в одиннадцатом часу ночи. Он был бледен и очень зол. Его счет к коммунистам рос от часа к часу. Во-первых, чума. Если бы не взорвали Киним, ее не было бы, ему не пришлось бы пробиваться сквозь огонь заградительной заставы к себе, в Кремп, и он не был бы ранен; во-вторых, только сегодня вечером ему удосужились сообщить, что дом Анны-Луизы разбит вдребезги бомбой… Хорошо еще, что никого в это время дома не было: муж Анны-Луизы был на линии, Анна-Луиза с детьми и Бетти, которую черт принес из Фарабона как раз в такие дни, бежали в толпе из города. Но они выбежали позже него, и он их потерял где-то еще в пределах города. И вот, оказывается, Бетти тоже ранило. Ее подстрелил какой-то мерзавец, когда она попыталась пробиться сквозь кордон, потому что у нее ведь в Фарабоне остались дети. Бетти сейчас в больнице, и именно ему, Онли, придется сообщать эту приятную новость брату. И подумать только, как все получилось! Она уехала из Фарабона потому, что у них не оставалось ни гроша за душой, а теперь, когда ее так тяжело ранило, Сим вдруг начинает зарабатывать как бог и сразу присылает ей тысячу сто кентавров! Если бы не коммунисты, которые заварили всю эту страшную кашу, Анна-Луиза не потеряла бы дома, Бетти была бы здорова, а ему не надо было бы ломать себе голову, обдумывая, как написать об этом Симу. Интересно, как этот растяпа Сим умудрился заработать такую кучу денег? Тоже братец! Так здорово стал зарабатывать, а нет того, чтобы рассказать единственному брату, каким образом он вдруг так изловчился, и пригласить единственного брата к себе в компанию. В-третьих, Онли Наудус был сейчас полон испепеляющей ненависти к Карпентеру, который не только не дал себя поймать (небось человек с чистой совестью спокойно отдался бы в руки полиции и доказал бы свою невиновность), но и так ударил при этом Наудуса, что он потерял сознание и чуть было не истек кровью. Ему уже удалось схватить Карпентера за ногу, когда тот перемахивал через забор, но Карпентер изо всей силы лягнул его и как раз по перевязанной ране, так что его потом больше часа отхаживали в больнице. Но ничего, Карпентеру это дорого обойдется!
Полный самых мрачных мыслей, он отворил дверь своей квартирки. Его встретила профессорша.
– Наконец-то! – обрадовалась она. – Мы не знали, что и подумать. Вы так долго отсутствовали…
Из-за ее спины выглянули две любопытные детские рожицы. Онли посмотрел на них с недоумением. Он их не узнал, да и не мог узнать. Четыре года тому назад, единственный раз, когда он их видел, они были еще совсем маленькие. К тому же Сим тогда еще имел работу, и они были тогда пухлыми краснощекими карапузами.
– Это ваши племянники, – сказала фрау Гросс, поймав его вопрошающий взгляд. – Дети вашего брата. Младшенького я уже уложила спать…
– Узнаю манеру моего дорогого братца, – ожесточился Онли, на минуту позабыв о полученном сегодня утром денежном переводе. – Нашел время разъезжать по гостям со всем семейством! Даже чума его не может переделать!
Фрау Гросс отвернулась, не в силах высказать ему горькую правду о его старшем брате. Три часа готовилась она к этому разговору, подобрала, казалось, наиболее подходящие слова. Но сейчас у нее попросту духу не хватило оглушить его страшной вестью.
– А наш папа умер! – выскочила вперед Рози, довольная, что может сообщить незнакомому дядюшке такую интересную новость. – Сейчас мы будем у вас жить. Здравствуйте, дядя Онли.
– Здравствуйте, дядя Онли! – сурово поздоровался Джерри. – Мы будем вести себя тихо. И мы будем совсем мало кушать, вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы уже привыкли совсем мало кушать…
– Только их мне теперь и не хватало! – охнул Онли Наудус и схватился за притолоку, чтобы не упасть.
Онли Наудусу было очень жалко и Сима, и Анну-Луизу, и Бетти, и несчастных ребятишек. Но больше всего ему все-таки было жалко самого себя. Самого себя, Энн и мебель. В первую очередь, пожалуй, именно мебель. Сейчас, когда как с неба свалилось три лишних рта, час окончательного расчета за мебель отодвигался в далекую туманную даль. А вместе с ним откладывалась на неопределенное время и их свадьба с Энн. Брать с раненой Бетти плату за содержание собственных племянников, особенно когда у них только что умер отец, он не мог, да и не хотел: что люди скажут?
Про мебель он, конечно, не проронил ни слова, – у него хватило на это такта, – но взгляд, которым он окинул свое (увы, не совсем еще свое!) трюмо, стол, очень модные и очень неудобные кресла с низенькими квадратными спинками, был правильно понят не только его невестой, забежавшей вскоре после его возвращения, но и супругами Гросс.
– Боже, но какие же они у тебя заморыши, твои племянники! – воскликнула раскрасневшаяся с мороза Энн, узнав, кто такие маленькие гости ее жениха. Она всхлипнула, расцеловала их и стала поправлять растрепавшийся убогий розовый бантик в челочке Рози. – Они даже не бледненькие. Они какие-то светло-голубенькие!
«Славная моя! – с нежностью подумал о ней Онли. – Старается, бедняжка, показать, будто ее совершенно не волнует вопрос о том, как мы сейчас расплатимся за мебель…»
Быть может, ему было бы несколько легче перенести обрушившиеся на него удары судьбы, если бы он знал, что Энн и не думала притворяться, что ей действительно в эти минуты больше всего было жалко не себя, не мебель и даже не жениха, переживания которого она отлично понимала, а вот этих чахлых малышей с прозрачной, без единой кровинки кожей, которые смотрели на своего дядюшку с любопытством и робкой надеждой.
– А теперь, ребята, спать! – сказала фрау Гросс, опасаясь больше всего, как бы Онли не ляпнул вдруг при них какую-нибудь грубость. – Как вы думаете, где бы их удобнее было уложить?
Онли безнадежно махнул рукой:
– А хоть на моей кровати.
– Дяденька Онли, – решился, наконец, Джерри, которого глубоко заинтересовала дядина рука на перевязи. – Почему у вас рука перевязана? Вы были на войне?
– Спать, спать! – заторопилась профессорша. – Вы не возражаете, господин Онли, если я их уложу на стульях? – Но, увидев его перекосившееся лицо, она быстро поправилась: – Хотя нет, пожалуй, лучше будет устроить их на полу… А то еще свалятся во сне…
Ребята метнули на нее оскорбленный взгляд. Даже маленький Мат и тот давно уже не падал во сне на пол. Но они промолчали, потому что детским своим чутьем почуяли, что как эта старенькая тетя Полли ни расхваливала им их дядюшку, а они здесь все-таки не очень желанные гости.
Профессорша повела их в соседнюю комнату и стала устраивать на полу. Ее муж вызвался ей помогать, чтобы оставить вконец расстроившегося Онли наедине с его невестой. Да и ему самому надо было потолковать с женой с глазу на глаз.
Профессорша кинула взгляд на ребятишек. Джерри, свернувшись калачиком, спал. Рози все еще ворочалась с боку на бок.
– Спи, спи, девочка! – оказала фрау Гросс.
– Я сплю, тетя Полли.
– Ну, вот и хорошо. Ты накройся с головой одеялом, скорее заснешь.
Рози накрылась с головой, но тотчас же снова высунула ее из-под одеяла:
– Тетя Полли!
– Спать надо, девочка, спать!
– Тетя Полли, я буду делать все, как вы мне будете велеть. Хорошо?
– Хорошо, девочка, хорошо. Спи!
– Я сплю, – послушно ответила Рози. – А завтра?
– Что завтра, девочка?
– А завтра утром что мне делать?
– Спи, Рози, а то я рассержусь. Завтра поговорим.
– Завтра утром я подмету пол и вытру всю пыль, хорошо?
– Хорошо, девочка. Спи.
– Я сплю, тетя Полли. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи, детка.
Рози повернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом и замолкла.
Профессорша, хотя разговор с ее мужем и шел по-немецки, все же выждала, пока не убедилась окончательно, что девочка заснула.
– Гросс, – шепнула она наконец, – что я тебе скажу…
Профессор пододвинулся поближе и приготовился слушать.
– Ты помнишь того черноволосого в темно-синем свитере, ну того, с которым мы третьего дня пожары тушили?
– Карпентера?
– Угу.
– За ним нынче вечером целая охота была. Стреляли даже.
– Угу.
– Вот только неужели его схватили?
– Его не схватили.
– Не схватили? – обрадовался Гросс, но тут же придал своему лицу самое сухое выражение. – Мне, правда, кажется, что он хороший человек, но, прошу тебя, переменим тему разговора… Меня совершенно не интересует политика… А откуда тебе известно, что его не арестовали?
– Гросс, друг мой, – виновато прошептала профессорша и горестно вздохнула, – я знаю, что ты меня будешь упрекать, я знаю, что заслужила твои упреки, но только я…
Она замолкла, не решаясь договорить фразу.
– Только ты что? – нетерпеливо спросил профессор.
– Только я, дорогой мой друг, вмешалась. Сердце не выдержало.
– Ты меня уморишь, Полина. Говори толком: во что это ты вмешалась?
– В политику… Ну совершенно нечаянно…
– Когда же это ты успела? – облегченно вздохнул профессор. – Ты же из дому сегодня не выходила.
– Я в нее, дорогой мой, не выходя из дому, вмешалась.
– Ладно, – улыбнулся профессор. – Давай лучше поговорим о Карпентере. Откуда тебе известно, что его не поймали?
– Так я же как раз о Карпентере и говорю… Я его… я его спрятала.
– Спрятала?! Ты с ума сошла!.. Где же ты его спрятала?
– То есть я его не совсем спрятала, он сам спрятался. Вбежал со двора на кухню, дверь была раскрыта, влез на чердак и спрятался. Но я его видела. Услышала, кто-то шуршит на кухне, гляжу, а это он и есть, Карпентер. Без шапки, без пальто, дышит, как опоенная лошадь, смотрит на меня затравленными глазами и говорит: «Здравствуйте, мадам. Ну что ж, выдавайте меня полиции». Я говорю: «Почему же это я должна вас выдавать полиции?» Он говорит: «Потому, что я коммунист. Мадам, конечно, ненавидит коммунистов?» Я говорю: «Нет же, почему?»
– Боже мой! – профессор схватился за голову. – Что ты наделала! Что ты наделала! Это же мог быть провокатор!
– А я, милый мой Гросс, уже не девочка, – я по глазам вижу, что не провокатор… Я ему еще сказала, что, судя по тем немногим коммунистам, которых я знаю, они достойны всяческого уважения!
– А «Интернационал» ты с ним не пропела? – осведомился профессор с наивозможнейшей язвительностью.
– А ты бы выдал? – перешла фрау Гросс от обороны к нападению.
– Уж, во всяком случае, я не стал бы ему рассказывать про свои знакомства с коммунистами.
– Про знакомых это я, конечно, зря. А он на меня так посмотрел! – Фрау Гросс не выдержала и всхлипнула. – «Спасибо, – говорит, – мадам, от лица ваших знакомых» – и лезет на чердак. Я ему говорю: «А вы обыска не боитесь? Вдруг, – говорю, – ночью нагрянет полиция с обыском?». А он смеется: «Это у Наудуса, – говорит, – обыск! Никому во всем Кремле не придет в голову, что я прячусь у Наудуса. Этот мерзавец, – говорит, гонялся за мной вместе с полицией, а я его так стукнул, что он надолго меня запомнит».
– Это он действительно очень хитро придумал, – спрятаться в этом доме, – усмехнулся профессор;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
И люди в аптеке Бишопа увидели усталое, умное и энергичное лицо белокурого человека лет сорока, который словно глянул им в глаза с экрана и, прежде чем растерявшийся от неожиданности диктор успел обратно вырвать из его крепких рук микрофон, крикнул: «Атавцы, вы видите, фашизм наступает на честную Атавию! Боритесь с ним, или он вас…» Потом наступила большая пауза, звук пропал, на экране замельтешили какие-то расплывчатые фигуры, заплясали прямые и волнистые линии, покуда, наконец, снова не возникло лицо диктора с тонким хрящеватым носом над тоненькими в ниточку усиками. Он был бледен и взъерошен. Видимо, нелегко ему пришлось, пока он спасал из рук этого отчаянного коммуниста микрофон. «Продолжаем телепередачу, сказал диктор, тяжело переводя дыхание. – Сейчас вы видите, как господа коммунисты покидают, надеюсь в последний раз, свое логово… Они в наручниках… Они в несколько растрепанном виде… Ничего не поделаешь, надо быть более гостеприимными, когда к вам приходят гости из Бюро расследований. Настоящие атавцы встретили бы их с распростертыми объятиями. Я бы оказал, что господа коммунисты в несколько подавленном состоянии. Что ж, наручники никого еще не предрасполагали к веселому настроению… Перед господами коммунистами широко раскрываются двери тюремной машины… Вы видите, как за ними захлопнулась дверь… Машина тронулась прямым путем в тюрьму… Уважаемые дамы и господа! Вы видели телепередачу, посвященную борьбе Бюро расследований с коммунистическими заговорщиками. Пожелаем нашим парням удачи в их святом деле».
Бишоп выключил телевизор и включил свет. Все молчали. Бишоп запустил радиолу. Снова замурлыкал баритон: «Где же ты, Лиззи?» Кое-кто заказал себе кофе.
Потом Раст заявил, что его знобит.
– Я здорово продрог на улице, когда читал газету.
– Нет, это, наверно, от этой чертовой прививки, – заметил аптекарь. – Я беседовал сегодня с доктором, который прилетел делать прививки, и он сказал, что это нормальное явление, когда человека после этого знобит.
– Интересно, как он себя чувствует, этот доктор, – ухмыльнулся человечек с седенькими усиками на оплывшем лице дряхлеющего мопса. – Он даже не думал скрывать, что не считает коммунистов врагами…
– И где он себя чувствует? – хихикнул Бишоп. – Надо надеяться, что он уже в каталажке. Как вы полагаете, господин Трепанг? Вам, как секретарю суда, все книги в руки.
Человечек с лицом мопса многозначительно усмехнулся и подмигнул.
– Могу ли я рассчитывать на билет на судебное заседание, когда их будут судить, всю эту коммунистическую шайку? – осведомился Бишоп, чтобы все знали, как он относится к сегодняшним арестам. – Я так полагаю, что их следовало бы судить как можно скорее.
– Если бы я мог действовать по собственному усмотрению, – отвечал Трепанг, польщенный всеобщим вниманием, – я бы каждое утро расстреливал во дворе тюрьмы пачку коммунистов, а на следующий день разбирал бы их дела в суде, чтобы удостовериться в их виновности.
– Святые слова! – усердно закивал головой Раст.
– Ну, я все-таки так думаю, что не все они сплошь изменники и агенты Москвы, – неуверенно проговорил, посасывая трубочку некто Добби, плотный человек с мощными седеющими усами на желтом лице малярика. Он имел в виду в первую очередь Карпентера, с которым проработал рядом в цехе около восьми лет. – Или я ошибаюсь?
– Ошибаетесь. Вы, бесспорно, ошибаетесь, Добби, – авторитетно рассеял его сомнения аптекарь. – Все они, как стандартные таблетки, один к одному.
– Значит, ошибаюсь, – запыхтел трубочкой Добби. Он имел слишком много иждивенцев, чтобы пускаться в споры по такому скользкому вопросу, да еще в такое время.
От полицейского, зашедшего хлебнуть кофейку, стало известно, что из ста двадцати трех коммунистов, постоянно проживающих в городе, восемьдесят три уже арестовано. Остальные успели спрятаться.
– Все равно они никуда не улизнут, – сказал аптекарь. – Слава богу, теперь в связи с чумой всюду понатыкано столько заградительных отрядов, что им некуда улизнуть.
– Начальник поклялся, что к утру они все будут у него за решеткой, сказал полицейский, вытирая пот и надевая фуражку. – Ну, мне нужно спешить.
– Желаю вам удачи, – любезно улыбнулся аптекарь. – Удачной охоты, Джо! Кстати, как там с Карпентером? Его поймали живьем или пристрелили на месте?
– Никуда он от нас не спрячется, ваш Карпентер, – ответил полицейский, к тайной радости Добби.
– Он мой не в большей степени, чем ваш, – обиделся Бишоп.
– Ну, ладно, ладно, господин Бишоп, вы ведь прекрасно понимаете, что я пошутил.
Все уже начали расходиться, когда в аптеку вбежал запыхавшийся остроносый мальчишка с очень хитрыми глазами:
– Онли здесь?
– Какой Онли, мальчик? И потрудись закрывать за собой дверь. Сейчас не лето, – насупил белобрысые бровки Бишоп.
– Онли Наудус, который работает в лавке у Квика, вот какой.
– Его здесь нет. А в чем дело?
– А в том дело, что к нему подбросили из Фарабона свежую партию ребятишек. Целых три штуки. Племянники. Его ждут. Им не с кем целоваться.
– Никуда он не пропадет, твое золото Наудус, – успокоил его аптекарь. Никому он не нужен. Не волнуйся.
– А я и не волнуюсь. Очень он мне нужен, этот жмот! Меня попросили посмотреть, не у вас ли он сидит… Ну, я пошел.
– Надо сказать «спокойной ночи, сударь», если ты благовоспитанный мальчик.
– А я вовсе и не благовоспитанный. Очень мне это нужно, – обиделся мальчик, шмыгнул носом и выскочил на улицу. Но потом он, видимо, передумал, просунул голову в приоткрытую дверь и громко прошептал:
– Спокойной ночи!
– То-то же, – удовлетворенно заметил аптекарь. – Спокойной ночи!
Онли вернулся домой в одиннадцатом часу ночи. Он был бледен и очень зол. Его счет к коммунистам рос от часа к часу. Во-первых, чума. Если бы не взорвали Киним, ее не было бы, ему не пришлось бы пробиваться сквозь огонь заградительной заставы к себе, в Кремп, и он не был бы ранен; во-вторых, только сегодня вечером ему удосужились сообщить, что дом Анны-Луизы разбит вдребезги бомбой… Хорошо еще, что никого в это время дома не было: муж Анны-Луизы был на линии, Анна-Луиза с детьми и Бетти, которую черт принес из Фарабона как раз в такие дни, бежали в толпе из города. Но они выбежали позже него, и он их потерял где-то еще в пределах города. И вот, оказывается, Бетти тоже ранило. Ее подстрелил какой-то мерзавец, когда она попыталась пробиться сквозь кордон, потому что у нее ведь в Фарабоне остались дети. Бетти сейчас в больнице, и именно ему, Онли, придется сообщать эту приятную новость брату. И подумать только, как все получилось! Она уехала из Фарабона потому, что у них не оставалось ни гроша за душой, а теперь, когда ее так тяжело ранило, Сим вдруг начинает зарабатывать как бог и сразу присылает ей тысячу сто кентавров! Если бы не коммунисты, которые заварили всю эту страшную кашу, Анна-Луиза не потеряла бы дома, Бетти была бы здорова, а ему не надо было бы ломать себе голову, обдумывая, как написать об этом Симу. Интересно, как этот растяпа Сим умудрился заработать такую кучу денег? Тоже братец! Так здорово стал зарабатывать, а нет того, чтобы рассказать единственному брату, каким образом он вдруг так изловчился, и пригласить единственного брата к себе в компанию. В-третьих, Онли Наудус был сейчас полон испепеляющей ненависти к Карпентеру, который не только не дал себя поймать (небось человек с чистой совестью спокойно отдался бы в руки полиции и доказал бы свою невиновность), но и так ударил при этом Наудуса, что он потерял сознание и чуть было не истек кровью. Ему уже удалось схватить Карпентера за ногу, когда тот перемахивал через забор, но Карпентер изо всей силы лягнул его и как раз по перевязанной ране, так что его потом больше часа отхаживали в больнице. Но ничего, Карпентеру это дорого обойдется!
Полный самых мрачных мыслей, он отворил дверь своей квартирки. Его встретила профессорша.
– Наконец-то! – обрадовалась она. – Мы не знали, что и подумать. Вы так долго отсутствовали…
Из-за ее спины выглянули две любопытные детские рожицы. Онли посмотрел на них с недоумением. Он их не узнал, да и не мог узнать. Четыре года тому назад, единственный раз, когда он их видел, они были еще совсем маленькие. К тому же Сим тогда еще имел работу, и они были тогда пухлыми краснощекими карапузами.
– Это ваши племянники, – сказала фрау Гросс, поймав его вопрошающий взгляд. – Дети вашего брата. Младшенького я уже уложила спать…
– Узнаю манеру моего дорогого братца, – ожесточился Онли, на минуту позабыв о полученном сегодня утром денежном переводе. – Нашел время разъезжать по гостям со всем семейством! Даже чума его не может переделать!
Фрау Гросс отвернулась, не в силах высказать ему горькую правду о его старшем брате. Три часа готовилась она к этому разговору, подобрала, казалось, наиболее подходящие слова. Но сейчас у нее попросту духу не хватило оглушить его страшной вестью.
– А наш папа умер! – выскочила вперед Рози, довольная, что может сообщить незнакомому дядюшке такую интересную новость. – Сейчас мы будем у вас жить. Здравствуйте, дядя Онли.
– Здравствуйте, дядя Онли! – сурово поздоровался Джерри. – Мы будем вести себя тихо. И мы будем совсем мало кушать, вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы уже привыкли совсем мало кушать…
– Только их мне теперь и не хватало! – охнул Онли Наудус и схватился за притолоку, чтобы не упасть.
Онли Наудусу было очень жалко и Сима, и Анну-Луизу, и Бетти, и несчастных ребятишек. Но больше всего ему все-таки было жалко самого себя. Самого себя, Энн и мебель. В первую очередь, пожалуй, именно мебель. Сейчас, когда как с неба свалилось три лишних рта, час окончательного расчета за мебель отодвигался в далекую туманную даль. А вместе с ним откладывалась на неопределенное время и их свадьба с Энн. Брать с раненой Бетти плату за содержание собственных племянников, особенно когда у них только что умер отец, он не мог, да и не хотел: что люди скажут?
Про мебель он, конечно, не проронил ни слова, – у него хватило на это такта, – но взгляд, которым он окинул свое (увы, не совсем еще свое!) трюмо, стол, очень модные и очень неудобные кресла с низенькими квадратными спинками, был правильно понят не только его невестой, забежавшей вскоре после его возвращения, но и супругами Гросс.
– Боже, но какие же они у тебя заморыши, твои племянники! – воскликнула раскрасневшаяся с мороза Энн, узнав, кто такие маленькие гости ее жениха. Она всхлипнула, расцеловала их и стала поправлять растрепавшийся убогий розовый бантик в челочке Рози. – Они даже не бледненькие. Они какие-то светло-голубенькие!
«Славная моя! – с нежностью подумал о ней Онли. – Старается, бедняжка, показать, будто ее совершенно не волнует вопрос о том, как мы сейчас расплатимся за мебель…»
Быть может, ему было бы несколько легче перенести обрушившиеся на него удары судьбы, если бы он знал, что Энн и не думала притворяться, что ей действительно в эти минуты больше всего было жалко не себя, не мебель и даже не жениха, переживания которого она отлично понимала, а вот этих чахлых малышей с прозрачной, без единой кровинки кожей, которые смотрели на своего дядюшку с любопытством и робкой надеждой.
– А теперь, ребята, спать! – сказала фрау Гросс, опасаясь больше всего, как бы Онли не ляпнул вдруг при них какую-нибудь грубость. – Как вы думаете, где бы их удобнее было уложить?
Онли безнадежно махнул рукой:
– А хоть на моей кровати.
– Дяденька Онли, – решился, наконец, Джерри, которого глубоко заинтересовала дядина рука на перевязи. – Почему у вас рука перевязана? Вы были на войне?
– Спать, спать! – заторопилась профессорша. – Вы не возражаете, господин Онли, если я их уложу на стульях? – Но, увидев его перекосившееся лицо, она быстро поправилась: – Хотя нет, пожалуй, лучше будет устроить их на полу… А то еще свалятся во сне…
Ребята метнули на нее оскорбленный взгляд. Даже маленький Мат и тот давно уже не падал во сне на пол. Но они промолчали, потому что детским своим чутьем почуяли, что как эта старенькая тетя Полли ни расхваливала им их дядюшку, а они здесь все-таки не очень желанные гости.
Профессорша повела их в соседнюю комнату и стала устраивать на полу. Ее муж вызвался ей помогать, чтобы оставить вконец расстроившегося Онли наедине с его невестой. Да и ему самому надо было потолковать с женой с глазу на глаз.
Профессорша кинула взгляд на ребятишек. Джерри, свернувшись калачиком, спал. Рози все еще ворочалась с боку на бок.
– Спи, спи, девочка! – оказала фрау Гросс.
– Я сплю, тетя Полли.
– Ну, вот и хорошо. Ты накройся с головой одеялом, скорее заснешь.
Рози накрылась с головой, но тотчас же снова высунула ее из-под одеяла:
– Тетя Полли!
– Спать надо, девочка, спать!
– Тетя Полли, я буду делать все, как вы мне будете велеть. Хорошо?
– Хорошо, девочка, хорошо. Спи!
– Я сплю, – послушно ответила Рози. – А завтра?
– Что завтра, девочка?
– А завтра утром что мне делать?
– Спи, Рози, а то я рассержусь. Завтра поговорим.
– Завтра утром я подмету пол и вытру всю пыль, хорошо?
– Хорошо, девочка. Спи.
– Я сплю, тетя Полли. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи, детка.
Рози повернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом и замолкла.
Профессорша, хотя разговор с ее мужем и шел по-немецки, все же выждала, пока не убедилась окончательно, что девочка заснула.
– Гросс, – шепнула она наконец, – что я тебе скажу…
Профессор пододвинулся поближе и приготовился слушать.
– Ты помнишь того черноволосого в темно-синем свитере, ну того, с которым мы третьего дня пожары тушили?
– Карпентера?
– Угу.
– За ним нынче вечером целая охота была. Стреляли даже.
– Угу.
– Вот только неужели его схватили?
– Его не схватили.
– Не схватили? – обрадовался Гросс, но тут же придал своему лицу самое сухое выражение. – Мне, правда, кажется, что он хороший человек, но, прошу тебя, переменим тему разговора… Меня совершенно не интересует политика… А откуда тебе известно, что его не арестовали?
– Гросс, друг мой, – виновато прошептала профессорша и горестно вздохнула, – я знаю, что ты меня будешь упрекать, я знаю, что заслужила твои упреки, но только я…
Она замолкла, не решаясь договорить фразу.
– Только ты что? – нетерпеливо спросил профессор.
– Только я, дорогой мой друг, вмешалась. Сердце не выдержало.
– Ты меня уморишь, Полина. Говори толком: во что это ты вмешалась?
– В политику… Ну совершенно нечаянно…
– Когда же это ты успела? – облегченно вздохнул профессор. – Ты же из дому сегодня не выходила.
– Я в нее, дорогой мой, не выходя из дому, вмешалась.
– Ладно, – улыбнулся профессор. – Давай лучше поговорим о Карпентере. Откуда тебе известно, что его не поймали?
– Так я же как раз о Карпентере и говорю… Я его… я его спрятала.
– Спрятала?! Ты с ума сошла!.. Где же ты его спрятала?
– То есть я его не совсем спрятала, он сам спрятался. Вбежал со двора на кухню, дверь была раскрыта, влез на чердак и спрятался. Но я его видела. Услышала, кто-то шуршит на кухне, гляжу, а это он и есть, Карпентер. Без шапки, без пальто, дышит, как опоенная лошадь, смотрит на меня затравленными глазами и говорит: «Здравствуйте, мадам. Ну что ж, выдавайте меня полиции». Я говорю: «Почему же это я должна вас выдавать полиции?» Он говорит: «Потому, что я коммунист. Мадам, конечно, ненавидит коммунистов?» Я говорю: «Нет же, почему?»
– Боже мой! – профессор схватился за голову. – Что ты наделала! Что ты наделала! Это же мог быть провокатор!
– А я, милый мой Гросс, уже не девочка, – я по глазам вижу, что не провокатор… Я ему еще сказала, что, судя по тем немногим коммунистам, которых я знаю, они достойны всяческого уважения!
– А «Интернационал» ты с ним не пропела? – осведомился профессор с наивозможнейшей язвительностью.
– А ты бы выдал? – перешла фрау Гросс от обороны к нападению.
– Уж, во всяком случае, я не стал бы ему рассказывать про свои знакомства с коммунистами.
– Про знакомых это я, конечно, зря. А он на меня так посмотрел! – Фрау Гросс не выдержала и всхлипнула. – «Спасибо, – говорит, – мадам, от лица ваших знакомых» – и лезет на чердак. Я ему говорю: «А вы обыска не боитесь? Вдруг, – говорю, – ночью нагрянет полиция с обыском?». А он смеется: «Это у Наудуса, – говорит, – обыск! Никому во всем Кремле не придет в голову, что я прячусь у Наудуса. Этот мерзавец, – говорит, гонялся за мной вместе с полицией, а я его так стукнул, что он надолго меня запомнит».
– Это он действительно очень хитро придумал, – спрятаться в этом доме, – усмехнулся профессор;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52