Говард Ф.Лавкрафт.
Фотография с натуры

Только не думайте, Элиот, будто я сошел с ума, у других бывают причуды
похуже. Почему бы вам не посмеяться над дедушкой Оливера, который не желает
садиться в автомобиль? Мне не нравится ваше проклятое метро, но это мое
дело, да и на такси сюда добираться быстрее. Если бы мы приехали на метро,
нам пришлось бы идти в горку от Парк-стрит.
Знаю, с виду я еще психованнее, чем был в нашу последнюю встречу в
прошлом году, но врачи мне пока ни к чему. Хотя столько всего случилось,
что, видит Бог, странно, как я не спятил. Только не устраивайте мне допрос
третьей степени. Помнится, прежде вы не были таким любопытным.
Ладно, хотите знать, что произошло, не вижу причин, почему бы вам об
этом не узнать. Может быть, вам даже нужно знать, потому что вы стали писать
мне, словно огорченный отец, с тех пор, как я порвал с Клубом искусств и
стал держаться подальше от Пикмана. Теперь он исчез, и я вновь стал время от
времени заходить в клуб, но нервы у меня не такие, как прежде.
Увы, мне неизвестно, что приключилось с Пикманом, но и строить догадки
я тоже не хочу. Вероятно, вы догадались, что я не зря порвал с ним и именно
поэтому у меня нет желания задумываться о том, куда он мог подеваться. Это
дело полиции - но ей не много удастся разыскать, судя по тому, что ей до сих
пор неизвестно о старом доме в Норт-энд, который Пикман нанимал под фамилией
Питере. Не уверен, что сам смогу найти его да я и пытаться не стану, даже
при свете дня! Ну да, мне известно, боюсь, в самом деле известно, зачем ему
был нужен этот дом. И я расскажу вам. Уверен, вам не понадобится много
времени, чтобы понять, почему я не обратился в полицию. Там меня попросят
показать дом, а у меня нет сил снова идти туда, даже если бы я помнил
дорогу. Что-то там было такое теперь я боюсь спускаться в метро и (можете
посмеяться надо мной) даже в подвал.
Надеюсь, вы понимаете, что я не бросил бы Пикмана по тем дурацким
причинам, по которым его бросили вздорные старухи типа доктора Рейда, Джо
Майнота или Розворта. Меня не пугает патологическое искусство, и, если
художник гениален, как был гениален Пикман, знакомство с ним делает мне
честь, неважно, какое направление принимает его работа. В Бостоне никогда не
жил более великий художник, чем Ричард Аптон Пикман. Я говорил это прежде и
говорю сейчас, и никогда не говорил ничего другого с тех пор, как он показал
свою картину Обед упыря . Помните, тогда Майнот отвернулся от него?
Знаете, нужно быть настоящим художником и по-настоящему понимать
природу, чтобы творить, как Пикман. Любому журнальному поденщику под силу
наляпать побольше краски и назвать это ночным кошмаром, или шабашем ведьм,
или портретом дьявола, но лишь великий художник внушит вам ужас
правдоподобием своего творения. Это потому, что настоящий художник
досконально изучил анатомию ужаса и физиологию страха линии и пропорции,
соединяющиеся со скрытыми инстинктами илм наследственной памятью о страхе,
правильные цветовые контрасты и световые эффекты, пробуждающие ощущение
новизны. Не стоит объяснять вам, почему от Фюсли по коже бегут мурашки, а от
какой-нибудь дешевой картинки, помещенной на фронтисписе книжки о
привидениях, нас разбирает смех. Что-то этим людям Удается зацепить помимо
жизни, и благодаря им мы тоже можем это на мгновение зацепить. У Доре такое
есть. И у Сайма. И у адгаролы в Чикаго. И у Пикмана это было так, как ни у
кого не было до него и после дай бог не будет.
Не спрашивайте меня, что именно они видят. Вам ведь известно, в
признанном искустве весь мир делится на то, что живет, дышит и принадлежит
природе, и на манекены или искусственный хлам, который коммерческая сошка
тиражирует, как правило, в пустой мастерской. Ну, я хочу сказать, что у
того, кто живописует сверхъестественное, должно быть воображение,
подсказывающее ему образы, или, составляя реальные сцены, он заимствует
понемногу из призрачного мира, в котором живет. В любом случае ему удается
получить результаты, отличающиеся от сладких мечтаний симулянта точно так
же, как творения художника натуральной школы отличаются от вымыслов
карикаритуриста соответствующей школы. Если бы мне повезло увидеть то, что
видел Пикман, нет! Что ж, пора выпить, пока мы не забрались в дебри.
Господи, меня бы давно не было в живых, если бы я увидел то, что видел этот
человек, если он был человеком!
Надеюсь, вы помните, что Пикман был особенно силен в изображении лиц.
Не знаю, удавалось ли кому-нибудь после Гойи показать настоящий ад в чертах
или выражении лица. А до Гойи были лишь средневековые мастера, из рук
которых вышли горгульи и химеры, украшающие Нотр-Дам и Мон-Сен-Мишель. Они
верили в разные вещи и, может быть, они видели их. Помнится, однажды, за год
до того, как уехали, вы спросили Пикмана, откуда, в конце концов, он берет
свои образы и идеи. Правда, его смех был ужасен? Отчасти из-за этого смеха
сбежал Рейд. Знаете ли, Рейд только что занялся сравнительной патологией и
был переполнен медицинской чепухой о биолого-эволюционном значении
психических и телесных симптомов. Он говорил, что Пикман вызывал у него день
ото дня все большую неприязнь и почти пугал его тем, как медленно и
неприятно менялись черты его лица и весь облик; менялись не по-человечески.
Постоянно рассуждая о диете, он говорил, что Пикман, по-видимому, проявляет
полную ненормальность и эксцентричность в своих вкусах. Полагаю, если об
этом предмете шла речь в ваших письмах, вы дали понять Рейду, что он
позволил картинам Пикмана болезненно задеть его воображение и расстроить
нервную систему. Я уверен в этом, потому что именно так говорил с ним сам
тогда.
Однако имейте в виду, что я порвал с Пикманом совсем по другой причине,
потому что мое восхищение им, наоборот, становилось день ото дня сильнее;
Обед упыря величайшее достижение. Вам известно, что клуб не захотел
выставить картину, Музей изящных искусств не принял ее в дар, и могу
добавить, что никто не купил ее, поэтому Пикман держал ее до самого конца в
своем доме. Теперь она у его отца в Салеме вам ведь известно, что Пикман
родом оттуда и среди его предков была ведьма, повешенная в 1692 году.
У меня выработалась привычка довольно часто заходить к Пикману и
особенно после того, как я начал собирать материал для монографии о
сверъестественном в искусстве. Возможно, идею мне подала его картина, но,
так или иначе, сам Пикман стал для меня благодатным источником и фактов, и
идей. Он показал мне все свои картины и рисунки, включая сделанные пером
наброски из-за которых, если бы они попались кому-нибудь на глаза его
наверняка исключили бы из клуба. Довольно скоро я стал искренним почитателем
Пикмана и, словно школьник, часами слушал его искусствоведческие и
философские рассуждения, настолько дикие, что они вполне могли привести их
автора в Данверскую лечебницу. Из-за моего преклонения перед ним, да еще
из-за того, что все меньше и меньше людей желало поддерживать с ним
отношения, Пикман приблизил меня к себе и однажды вечером намекнул, что,
если я не из слабонервных и умею держать язык за зубами, он может показать
мне нечто совершенно необычное куда более мощное, чем все картины, которые я
видел в его доме.
- Знаете, сказал он, есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит,
те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять
здесь. Мое дело искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у
выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей
пока не Бостон пока он ничто, потому что у него не было времени накопить
воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались
привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне
нужны человеческие привидения привидения высших существ, которые заглянули в
ад и поняли смысл того, что увидели.
Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с
трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели
непонятно, что такие места не сделаны, что они выросли? Поколение за
поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди
еще не боялись жить, мучиться и умирать. Неужели вам неизвестно, что в 1б32
году на Коппс-хилл была мельница, а половина сегодняшних улиц проложена до
1650 года? Я могу показать вам дома, которые простояли Два с половиной века,
а то и дольше; дома, которые были свидетелями того, что обратит в пыль
современное здание. А что современным людям известно о жизни и властвующих
над ней силах. Вы называете салемское колдовство обманом, но, держу пари,
моя четырежды прабабка могла бы кое-что вам порассказать. Ее повесили на
Виселичном холме, и при этом присутствовал ханжа Котон Мэзер. Он, черт его
подери, боялся, как бы кто-нибудь не вырвался на волю из его проклятой
скучной клетки жаль, никому не удалось его заколдовать и попить у него ночью
кровь!
Я могу показать вам дом, в котором жил Мэзер, и еще один дом, в который
он боялся входить, несмотря на все свои храбрые словеса. Ему-то были
известны вещи, которые он не посмел вставит в свою дурацкую Magnalia или
простодушные Чудеса невидимого мира . Послушайте, а вы знаете, что под
Норт-Эндом когда-то была целая сеть ходов, благодаря которым люди могли
незаметно бывать друг у друга дома, на кладбище и под морем? Наверху
занимались расследованиями и преследованиями а внизу, под землей, день за
днем творилось всякое, и по ночам неизвестно откуда доносился смех!
Клянусь, дружище, из уцелевших в первозданном виде десяти построек
семнадцатого столетия в восьми найдется что-нибудь необычное в подвале.
Месяца не проходит, чтобы нам не сообщили о рабочих, то тут, то там
наткнувшихся на кирпичные своды и колодцы, которые никуда не ведут, один
возле Хенчмен-стрип можно было увидеть еще в прошлом году с эстакады. В
прошлом были ведьмы со своим колдовством, пираты с награбленным добром,
контрабандисты, капитаны каперов и, скажу я вам, в прежние времена люди
умели жить и умели раздвигать границы жизни! Наш мир был не единственным,
который открывал для себя храбрый и умный человек ну уж нет! А теперь
возьмите для сравнения наши дни и наших людей с их бледно-розовыми мозгами,
из которых даже так называемые художники сразу начинают корчиться от страха,
если на картине больше того, о чем позволено говорить за чайным столом на
Бикон-стрит!
С настоящим меня мирит только одно оно настолько глупо что не позволяет
себе заглянуть подальше в прошлое. Все ваши карты и путеводители ровным
счетом ничего не сообщают о Норт-Энде! Да-да! Не задумываясь, я могу назвать
вам тридцать-сорок улиц и целые лабиринты к северу от Принс-стрит, о которых
никому неизвестно, кроме, может быть, десяти человек, если не считать
кишащих там иностранцев. А что в них понимают даго? Нет, Тербер, в этих
старых поселениях великолепно мечтается, ибо они переполнены чудесами и
чудовищами и совсем не похожими ни над что привычное, и все же ни одна живая
душа их не понимает - я-то уж не напрасно копался в прошлом!
Послушайте, вас же это интересует. А что, если я скажу вам, что у меня
есть вторая мастерская там, где я ловлю ночной дух древнего ужаса и рисую
вещи, о которых даже подумать нельзя на Ньюбери-стрит? Естественно, мне
незачем болтать об этом с нашими, будь они прокляты, старыми девами в клубе
с Рейдом, черт его побери, который всем уже нашептал, что я чудовище и мчусь
куда-то на тобоггане обратной эволюции. Правильно, Тербер когда-то давно я
решил, что кто-то должен живописать ужас, а не только красоту жизни, поэтому
и отправился в те места, где у меня были основания искать его.
Я нашел дом, о котором вряд ли знают и трое из ныне живущих
представителей нордической расы. Он находится совсем недалеко от эстакады,
но его история уходит очень далеко в глубь столетий. Мне захотелось снять
его из-за необычной кирпичной кладки расположенного в подвале колодца одного
из тех, о которых я рассказывал вам. Дом на глазах разваливается, так что
вряд ли кто-нибудь поселится в нем, и мне даже стыдно сказать, как мало я за
него плачу. Окна там заколочены, но это даже к лучшему, ибо мне совсем не
нужен дневной свет. Пишу я в подвале, где вдохновляюсь сильнее всего, но все
же обставил несколько комнат на первом этаже. Принадлежит дом некоему
сицилийцу, а я снял его под фамилией Питере.
Итак, если не возражаете, сегодня же и отправимся туда. Думаю, вам
понравятся картины, ибо, как я уже сказал, позволил себе зайти в них
немножко дальше. Это недалеко иногда я хожу пешком, чтобы не привлекать
внимание любопытных, появляясь в таком месте на такси. От Южного вокзала до
Бэттери-стрит доедем на поезде, а там всего ничего пешком.
Итак, Элиот, когда я выслушал все это, то уже с трудом сдерживал себя,
чтобы не припустить бегом, и нормальным шагом дойти до первого попавшегося
нам, свободного такси. На Южном вокзале мы пересели в поезд и около
двенадцати часов, выйдя на Бэттери-стрит, направились мимо старого причала
по набережной Конституции. Куда и где мы свернули, я не запомнил и не могу
ничего сообщить вам об этом, знаю лишь, что мы были не на Гриноу-лейн.
Когда же мы свернули, то нам пришлось подниматься в гору по безлюдной
улочке, самой старой и самой грязной, какую я только видел в своей жизни;
все дома на ней были с ветхими крышами, разбитыми окошками и древними
полуразрушенными трубами, отчетливо видными на фоне лунного неба. Похоже,
там не было и трех домов, которые строились не во времена Котток Мэзера в
самом деле, я разглядел два дома с низко нависающими крышами, а один раз
даже нам попалась островерхая крыша, почти забытая предшественница
двускатной крыши, хотя, говорят, ни одной такой крыши не сохранилось в
Бостоне.
С этой плохо освещенной улицы мы свернули налево на такую же безлюдную
и еще более узкую, погруженную во тьму, улочку и через минуту вновь
повернули, но уже направо. Почти тотчас Пикман достал фонарик, и я увидел
старинную дверь, обшитая десятью филенками, всю изъеденную червями. Когда он
отпер ее и впустил меня внутрь, моим глазам предстала пустая прихожая,
когда-то, повидимому, великолепно смотревшаяся благодаря дубовым панелям
очень простая на вид, она будоражила воображение напоминанием о временах
Андроса и Фиппса и ведьмовства. Мне было предложено пройти в дверь налево,
где Пикман зажег керосиновую лампу и предложил располагаться, как дома.
Вам известно, Элиот, что я принадлежу к тому типу людей, которых обычно
называют видавшими виды, но, признаюсь вам, меня повергло в ужас то, что я
увидел на стенах в той комнате. Я увиде его картины которые он не мог
написать и даже показать на Ньюбери-стрит правильно он говорил, что разрешил
себе по вольничать . Вот хотите еще выпить? мне не помешало!
Не имеет смысла рассказывать, что было на них изображено потому что
никакие слова не в силах описать невыносимый адский ужас, немыслимую
мерзость и нравственный смрад, исходившие от обычных мазков. Там и в помине
не было экзотической техники, например, Сидни Сайма или сатурнианских
пейзажей и лунных поганок, которыми леденит кровь зрителей Кларк Эштон Смит.
Фон, как правило, составляли старинные кладбища с церквами, лесные чащи,
морские утесы, кирпичные подземные ходы, обшитые деревянными панелями
комнаты или обыкновенные подвалы. Чаще всего встречалось кладбище на
Коппс-хилл, которое, по всей видимости, располагалось недалеко от дома
Пикмана.
На первом плане располагались чудовищные безумцы в своем патологическом
искусстве Пикман отдавал предпочтение демоническим портретам. Фигуры большей
частью были не вполне человеческими, но в разной степени приближавшимися к
человеческим. Как правило, двуногие, они чем-то напоминали псов и
заваливались вперед. Кожа у них тоже производила малоприятное впечатление,
словно была резиновой. Фу ты, я и теперь вижу их словно воочию! Их занятия
нет, даже не проси меня рассказывать в подробностях. В основном они ели не
знаю что. Иногда Пикман писал целые группы на кладбищах или в подземных
ходах, которые, похоже, дрались из-за добычи скорее из-за найденного
сокровища.
1 2