Паралич ужаса вверг его в состояние столбняка и
полупотери сознания, в помертвевшем его мозгу проносились фантасмагорические
образы. Там слышался плеск. Там слышались тяжкие шаги, словно бы чьи-то
огромные мокрые стопы шлепали по твердой поверхности пола. Что-то явственно
приближалось. В ноздри Джонса, сквозь трещины в этой кошмарной дощатой
двери, била ужасная животная вонь, похожая, и все же непохожая на ту, что
исходит от клеток в зоологическом парке.
Он не осознавал, говорил ли что-нибудь Роджерс в эти мгновения. Все
реальное лишилось красок и звуков, а он сам обратился в живое изваяние,
полное видений и галлюцинаций столь неестественных, что они сделались почти
чужими, отдалившимися от него. Он слышал сопенье и урчанье из неведомой
бездны за дверью, и когда в его уши резко ворвались лающие, трубные звуки,
он не был уверен, что они исходили от крепко связанного ремнями и веревками
маньяка, чей образ теперь лишь смутно колыхался в его потрясенном
воображении. Сознанием его упорно владела фотография той проклятой, еще не
виденной им в натуре восковой фигуры. Такая вещь, конечно, не имела права на
существование. И не она ли довела его до безумия?
Он еще рассуждал, но уже новое свидетельство его безумия подступило к
нему. Кто-то с той стороны нащупывал щеколду тяжелой двери с навесным
замком. Кто-то похлопывал по доскам, щупал их громадной лапой, толкался в
дверь. То были глухие удары по твердому дереву, становившиеся все
настойчивей и громче. Стоял страшный смрад. И вот уже тупой напор на доски
изнутри обратился в зловещий, отчетливый грохот, как от ударов тарана в
стену. Что-то угрожающе затрещало - расщепилось - внутрь хлынуло резкое,
пронзительное зловоние - выпала доска - и черная лапа с клешней, как у
краба...
- Помогите! Помогите! О боже, помоги мне! А-а-а!..
Лишь отчаянным усилием воли заставлял себя Джонс припомнить теперь
невероятное, неожиданное обращение вызванной ужасом скованности в попытку
спастись, в безумное, беспамятное бегство. Его действия в те минуты можно
было бы сравнить, как ни странно, с неистовыми, стремительными полетами в
самых страшных сновидениях: казалось, в один прыжок он преодолел этот
хаотически разворошенный склеп, распахнул наружную дверь, которая
затворилась за ним на щеколду с оглушительным грохотом, взлетел по истертой
каменной лестнице вверх, перепрыгивая через три ступеньки враз, и неистово
ринулся, не зная сам куда, через мощенный булыжником двор и убогие улочки
Саутварка.
Это все, что он мог вспомнить. Джонс не ведает, каким образом добрался
домой, и ничто не говорит о том, что он нанимал кеб. Скорей всего, он,
руководимый слепым инстинктом, весь путь промчался пешком - через мост
Ватерлоо, вдоль Стрэнда и Черинг-Кросса, сквозь Хей Маркет и Регент-стрит -
в свои родные места. Когда он почувствовал, что в состоянии вызвать врача,
на нем все еще был весьма причудливый костюм - смешение из разнообразных
частей музейных одеяний для восковых фигур.
Неделей позже невропатолог разрешил ему встать с постели и выйти на
чистый воздух.
Врачам он рассказал очень немногое. Над его приключениями нависал
покров безумия и ночных кошмаров, и он чувствовал, что молчание окажется
предпочтительней всего. Немного оправившись, он внимательно просмотрел все
газеты, накопившиеся в доме с той ужасной ночи, но не нашел ни малейших
упоминаний о странном происшествии в музее. Так что же, после всего,
осталось здесь реального? Где закончилась явь и началось болезненное
сновидение? Не рассыпался ли его разум в том мрачном музейном зале на
осколки и не была ли та схватка с Роджерсом всего лишь фантастическим
всплеском лихорадки? Сумей он увязать в одно целое все эти сводящие с ума
детали, это помогло бы ему окончательно победить недуг. Он должен вновь
увидеть ту проклятую фотографию восковой фигуры, названной Роджерсом "Оно",
ибо ни один мозг, кроме мозга этого фантазера, не мог измыслить такое
чудовище.
Лишь через две недели Джонс осмелился снова придти на Саутварк-стрит.
Было позднее утро, и вокруг старинных, обшарпанных лавок и складов уже
кипела оживленная, вполне здравая деятельность. Музейная вывеска виднелась
на прежнем месте и, подойдя ближе, он увидел, что музей действует как ни в
чем не бывало. Привратник с улыбкой кивнул ему как старому знакомому, когда
он, наконец, набрался решимости войти внутрь, а внизу, в сводчатом
демонстрационном зале один из служителей весело, в знак приветствия,
коснулся пальцем козырька своего кепи. Очевидно, то был только страшный сон.
Но осмелится ли он постучать в дверь рабочей комнаты и справиться, на месте
ли Роджерс?
К нему подошел поздороваться Орабона. Его темное, гладкое лицо
светилось, как всегда, несколько насмешливой улыбкой, но в глазах не было ни
грана недружелюбия.
- Доброе утро, мистер Джонс, - заговорил он с заметным акцентом
чужеземца. - Давненько мы вас не видели. Вы хотели видеть мистера Роджерса?
Очень жаль, но его сейчас нет. У него дела в Америке, и он должен был
уехать... Да, это вышло очень неожиданно. Теперь за него я - и здесь, и
дома. Но я стараюсь поддерживать высокие стандарты мистера Роджерса - пока
он не вернется.
Чужеземец улыбнулся - может быть, просто из вежливости. Джонс едва ли
сам знал, что ему следовало ответить, и все же он задал несколько не очень
решительных вопросов о том, все ли было благополучно на другой день после
его последнего визита в музей. Орабону эти вопросы, похоже, немало
позабавили, но он старался отвечать достаточно уклончиво, держась в неких
рамках.
- О, да, мистер Джонс - это было двадцать восьмое число прошлого
месяца. Я хорошо помню этот день - по многим причинам. Утром - как вы
понимаете, до того, как сюда пришел мистер Роджерс - я обнаружил рабочую
комнату в ужасном беспорядке. Дел было хоть отбавляй - по уборке, я имею в
виду. Поздно ночью, сами понимаете, было много работы. Нужно было отлить из
воска один важный экспонат, совсем новый. Мне пришлось довести дело до
конца.
Само собой, справиться было не просто - но, конечно, мистер Роджерс
многому научил меня. Вы же сами знаете, он - великий художник. Он пришел
позже, и помог мне закончить экспонат - уверяю вас, весьма существенно, - но
скоро отбыл, даже не попрощавшись с другими служащими. Я же сказал вам, его
вызвали неожиданно. Пришлось провести и кое-какие химические процессы. Какой
был шум! В самом деле. Кое-кто из возчиков во дворе вообразил себе, что это
были выстрелы из пистолета - весьма забавное сравнение!
Что же касается судьбы нового экспоната - с этим не все в порядке.
Конечно, это великий шедевр, задуманный и исполненный - вы же понимаете -
мистером Роджерсом. Но он сам о нем позаботится, когда вернется.
Орабона снова улыбнулся.
- Вмешалась полиция, вы же понимаете. Мы выставили его на обозрение
неделю назад, но уже случилось два или три обморока у посетителей. Одного
беднягу даже свалил приступ эпилепсии. Видите ли, этот экспонат немножко -
покруче, что ли - чем прочие. Ну и, прежде всего, покрупнее. Конечно, его
поместили в раздел "Только для взрослых". Но на следующий день двое ребят из
Скотланд-Ярда тоже осмотрели его и заявили, что он производит чересчур
болезненное впечатление. Велели его убрать. Ужасный позор - ведь такой
шедевр! - но в отсутствие мистера Роджерса я не счел необходимым обращаться
в суд. Ведь это полиция, мистеру Роджерсу не пришлась бы по вкусу такая
огласка, но когда он вернется - когда он вернется...
Сам не зная почему, Джонс испытывал все большее беспокойство и
отвращение. Но Орабона продолжал:
- Вы же у нас знаток, мистер Джонс. Уверен, что не нарушу закон, если
предложу вам - в частном порядке, разумеется - взглянуть на этот экспонат.
Вполне возможно - само собой, если пожелает сам мистер Роджерс, - что мы в
скором времени уничтожим его, но это, конечно же, было бы преступлением.
Больше всего Джонсу хотелось отказаться от осмотра и поскорее убежать
отсюда, но Орабона, с энтузиазмом художника, уже тащил его за руку к новому
экспонату. В разделе "Только для взрослых" посетителей не было. Одну из
больших ниш в дальнем углу закрывала занавеска, к ней-то и направился с
улыбкой ассистент владельца музея.
- Думаю, вы догадываетесь, мистер Джонс, что этому экспонату присвоено
название "Жертвоприношение Ран-Теготу".
Джонса пробрала дрожь, но Орабона словно бы не заметил этого.
- Это безобразное, колоссальное божество главенствует в некоторых
малоизвестных преданиях, которые изучал мистер Роджерс. Все это, конечно,
вдор, как вы и сами часто уверяли мистера Роджерса. Предполагается, однако,
что оно явилось к нам из космоса и обитало в Арктике три миллиона лет назад.
Как вы увидите, обходится оно со своими жертвами, пожалуй, необычным и даже
ужасным способом. Мистер Роджерс воспроизвел его дьявольски жизненно -
вплоть до замечательного сходства в чертах лица самой жертвы.
Дрожа всем телом, Джонс ухватился за латунную оградку перед
занавешенной нишей. Свободной рукой он потянулся было к Орабоне, чтобы
остановить его, но полог уже начал отодвигаться в сторону, и какое-то
противоречивое побуждение заставило его отдернуть руку. Чужеземец
торжествующе улыбался.
- Ну вот, смотрите!
Джонс, хотя и крепко держался за ограду, пошатнулся.
- Бог! Великий Бог!
Внушающее неизъяснимый ужас чудовище - огромное, высотой в десять футов
- несмотря на неуклюжую, как бы в полуприседе, позу, выражало безграничную,
нездешнюю, космическую злонамеренность и было представлено в грозном
движении вперед с циклопического трона слоновой кости, изукрашенного
гротескными резными изображениями. Шестиногое, оно в средней паре
конечностей держало смятое в лепешку, искаженное, обескровленное мертвое
тело, испещренное бесконечным множество мелких, подобных укусу, точек, а
местами словно бы обожженное едкой кислотой. Только изувеченная, отвисшая на
одну сторону голова жертвы свидетельствовала о том, что некогда оно
принадлежало человеческому существу.
Для того, кто видел прежде фотографию чудовища, не нужно было называть
его имени. Жуткий снимок был до омерзительности достоверен, но даже в нем не
заключалась вся полнота ужаса, какой внушала эта реальная гигантская масса.
Шарообразное тело - пузырчатое подобие головы - треугольник рыбьих глаз -
бесконечное множество растущих, как волосы из тела, змеевидных присосков -
шесть гибких конечностей с черными когтями и, как у краба, клешнями - Боже,
как они были схожи с той черной лапой!
Улыбка Орабоны сделалась нестерпимо отвратительной. Джонс задыхался, он
вглядывался в страшный экспонат со все нарастающим гипнотическим влечением,
смущавшим ум и обжигавшим душу. Какой не до конца осознанный ужас держал его
в плену, выискивая в нем все новые и новые подробности? Это оно привело к
безумию Роджерса... И это Роджерс, не знающий себе равных художник, уверял,
что его экспонаты имеют не совсем искусственное происхождение...
Теперь, наконец, Джонс осознал, что именно притягивало его взгляд. То
была изувеченная, свисающая вниз, восковая голова жертвы, и в ней заключался
некий страшный смысл. Она не окончательно была лишена лицевой своей стороны,
и лицо это казалось ему все более знакомым. Оно чрезвычайно напоминало
безумное лицо Роджерса. Джонс пригнулся поближе, едва ли понимая, что
заставляет его поступать так. Разве не было естественным желание
сумасшедшего эгоиста придать восковому шедевру свои собственные черты? Но
одно ли это уловил Джонс подсознательным чутьем, стараясь подавить в себе
новый прилив беспредельного ужаса?
Воск искаженного лица был обработан с чрезвычайным мастерством. Эти
следы проколов - как идеально воспроизводили они мириады ранок, неведомым,
жутким образом нанесенных тому несчастному псу! Но тут было нечто большее.
Левая щека сохранила след какого-то несовершенства, какого-то ненамеренного
отступления от общего замысла - как если бы мастер пытался прикрыть некий
незначительный дефект, допущенный в начале работы. Чем больше Джонс
приглядывался к щеке, тем более она повергала его в мистическю дрожь - и
вдруг он вспомнил реальное обстоятельство, в миг доведшее его ужас до
предела. Та ночь кошмаров - бешеная схватка - связанный безумец - и длинная,
глубокая царапина сверху вниз через левую щеку живого Роджерса...
Рука Джонса, державшаяся отчаянной хваткой за латунную ограду,
расслабилась, и он погрузился в глубокий обморок.
Орабона продолжал улыбаться.

Перевод: Л.Кузнецов



1 2 3 4 5