Ужас в музее


То, что впервые привело Стивена Джонса в музей Роджерса, было всего
лишь праздно-ленивым любопытством. Ему сказали, что в просторном подвале за
рекой, на Саутварк-стрит, выставлены восковые штуковины не в пример
пикантнее любых страшилищ, какие завела в своем музее небезызвестная мадам
Тюссо - вот он и забрел туда в один из апрельских дней, дабы самому
убедиться, какая это все чушь. Однако, странное дело, вышло иначе. Как ни
крути, поглядеть тут было на что. Ну, само собой, не обошлось без всяких
кровавых банальностей вроде Ландрю, доктора Криппена, мадам Демер, Риццо,
леди Джейн Грэй, бесчисленных изувеченных жертв войн и революций, а также
монстром наподобие Жиля де Реса и маркиза де Сада; при всем том кое-какие
экспонаты заставили Стивена дышать учащенно и более того - пробыть в зале до
той самой минуты, когда зазвонил колокольчик, возвестивший о закрытии музея.
Да, человек, собравший такую коллекцию, не мог быть заурядным балаганщиком.
Здесь правило бал исключительно богатое воображение, если не сказать -
больной гений.
Заинтригованный увиденным, Джонс попытался кое-что разузнать о
владельце музея. Оказалось, что в свое время Джордж Роджерс работал у мадам
Тюссо, но что-то там такое с ним приключилось, после чего он уволился. Позже
распространились всякие недобрые слухи о его умственном нездоровье, о
склонности его к неким нечестивым делам, о причастности к какому-то тайному
культу; впрочем, несомненный успех собственного его музея, устроенного в
обширном подвале на тихой улочке, притупил остроту нападок одной части
критиков, что не помешало усилиться подозрительности другой их части. Особым
увлечением Роджерса были тератология1 и иконография ночных
кошмаров, и поэтому вскоре ему пришлось проявить известную долю осторожности
- излишне впечатляющие экспонаты были спрятаня за перегородкой с табличкой
"Только для взрослых". Здесь выставлялись вовсе уж монструозные гибридные
существа, какие могла породить лишь не в меру разыгравшаяся фантазия, к сему
следует добавить, что исполнены они были с поистине дьявольским мастерством
и окрашены в пугающе жизнеподобные цвета.
Одни фигуры представляли фантастические персонажи общеизвестных мифов -
горгон, химер, драконов, циклопов и прочих подобных им, вгоняющих в дрожь,
чудовищ. Другие вели свое происхождение из куда более темных и загадочных,
передаваемых лишь из уст в уста, тайных легенд древности - таковы были,
например, черный, бесформенный Тсатхоггуа, обладающий множеством щупалец
Ктулху, снабженный ужасным хоботом Чхаугнар Фаугн и прочие чудовищные
создания, знакомые избранным людям по запретным книгам наподобие
"Некрономикона", "Книги Эйбона" или труда фон Юнцта "Сокровенные культы". И
все же наиболее поразительные экспонаты являлись плодом воображения самого
Роджерса - в таком жутком виде их не смогло бы представить ни одно древнее
сказание. В некоторых из этих фигур угадывались ужасающие пародии на
привычные для взгляда человека формы органической жизни на земле, другие же,
казалось, были навеяны кошмарными сновидениями о далеких планетах и
галактиках. Многое могли бы здесь подсказать фантастические полотна Кларка
Эштона Смита, но даже и эти аналогии не позволили бы приблизиться к эффекту
острого, пронзительного ужаса, внушаемого гигантскими размерами чудовищ,
сатаническим мастерством исполнения и поразительным искусством осветителей.
Стивену Джонсу, слывшему знатоком-любителем всего причудливого в
искусстве, захотелось поговорить с самим Роджерсом, и он нашел его в
довольно запущенной комнате - одновременно служащей и конторой, и рабочим
помещением, - расположенной позади сводчатого выставочного зала и скорее
напоминающей склеп; скудный свет проникал в нее сквозь пыльные щелевидные
окна, пробитые горизонтально в кирпичной стене на одном уровне с древним
булыжником заднего двора. Здесь реставрировались утратившие прежний вид
музейные экспонаты, и здесь же изготовлялись новые. На скамьях самой
разнообразной формы и высоты в живописном беспорядке лежали восковые руки и
ноги, головы и туловища, а вокруг, на громоздящихся ярусами полках, были
разбросаны как попало парики, плотоядно щерящиеся челюсти и глаза со
стеклянным остановившимся взглядом. С многочисленных крюков свисали одеяния
всех родов и видов; в одной из стенных ниш высились груды восковых плиток,
окрашенных в цвет мяса, тут же пестрели полки, забитые разноцветными
жестянками с краской и кистями всевозможного назначения. Середину комнаты
занимала большая плавильная печь для разогрева воска при отливке фигур; над
ее топкой висел на шарнирах огромный металлический ящик с носиком,
позволяющий вылить расплавленную массу в форму одним лишь легким
прикосновением пальца.
Прочие предметы в этом мрачном склепе гораздо менее поддавались
описанию - то были отдельные части загадочных организмов, которые вкупе,
видимо, обращались в самые бредовые фантомы. В глубине комнаты виднелась
сбитая из тяжелых досок дверь, запертая на необычно громадный висячий замок,
на ней был грубо намалеван многозначительный символ. Джонс, некогда имевший
доступ к "Некрономикону", невольно вздрогнул при виде знакомого зловещего
знака. Очевидно, владелец музея и в самом деле был вхож в темные
сомнительные сферы и мог беспрепятственно изучать запретные книги.
Ни в малой степени не разочаровала Джонса и беседа с Роджерсом. То был
высокий, худощавый человек с большими черными глазами, пылающими с каким-то
вызовом на бледном щетинистом лице; едва ли знала гребень его шевелюра.
Вторжение Джонса не возмутило его - напротив, он был, видимо, рад
возможности всласть выговориться перед гостем, проявившим интерес к его
занятиям. Он обладал голосом необычной глубины и звучности, словно таящим в
себе некую приглушенную до времени энергию, граничащую с
лихорадочно-истерическим состоянием. И Джонс более не удивлялся тому, что
многие полагали Роджерса маньяком.
С каждой встречей - а они через несколько недель вошли в привычку и
сделались оживленнее - Джонс находил своего нового знакомца все более
общительным и склонным доверяться гостю во всем. С самого начала владелец
музея не скрывал неординарности своих убеждений и деятельности, а со
временем чрезвычайно странными стали казаться и его рассказы,
экстравагантность которых, даже подтвержденная столь же диковинными
фотографиями, производила почти комическое впечатление. В один из июньских
вечеров Джонс принес с собой бутылку превосходного виски и принялся щедро
потчевать им хозяина; тогда-то впервые и завязалась поистине безумная
беседа. Бывало, что и прежде Роджерс рассказывал достаточно дикие истории -
о каких-то таинственных экспедициях в Тибет, в глубину Африки, в аравийские
пустыни, в долину Амазонки, на Аляску, на малоизученные острова в южной
части Тихого океана; вдобавок ко всему он утверждал, что прочел такие
чудовищные, неправдоподобные фантасмагорические книги, как собрание
фрагментов из доисторических сказаний Пнакотических рукописей и песнопений
Дхол, приписываемых злобному и бесчеловечному Ленгу, - но ничто из всего
этого не показалось Джонсу в этот июньский вечер столь безумным, как
вырвавшееся из уст его хозяина под воздействием виски, признание.
Роджерс начал с туманныз, но притом хвастливых намеков - ему якобы
удалось открыть в природе нечто совершенно неизведанное, и он привез с собой
из экспедиции реальное подтверждение своего открытия. Судя по пьяным его
разглагольствованиям, он ушел намного дальше всех прочих мистиков в
толковании загадочных, исходящих из седой древности книг, и они ясно указали
ему на некоторые удаленные места земли, где затаились феноменальные
реликтовые существа - пережитки эпох и жизненных циклов, протекших задолго
до появления человека, а в иных случаях связанных с другими мирами и
измерениями, общение с которыми было достаточном частым в давно забытые
времена. Джонса поражали неистовость воображения, способного породить
подобные идеи, и теперь ему все мучительнее хотелось угадать, какое же путь
духовного развития прошел обладающий подобной фантазией человек. Дала ли ей
толчок работа в музее мадам Тюссо, среди болезненно гротесковых восковых
фигур, или то была врожденная его склонность, и выбор рода занятий стал лишь
одним из ее проявлений? Так или иначе, становилось ясно, что деятельность
этого человека была теснейшим образом связана с его неповторимо
оригинальными понятиями об окружающем мире. Все яснее выступала природа
самых мрачных его намеков по поводу кошмарных монстров в отгороженной части
демонстрационного зала с табличкой "Только для взрослых". Не боясь быть
осмеянным, Роджерс исподволь внушал Джонсу мысль, что далеко не все эти
дьявольские диковины сотворены человеком.
И только совсем уж откровенный скептицизм и насмешки, которыми Джонс
отвечал на эти бездоказательные притязания нового своего знакомца, нарушили
быстро нараставшую сердечность их отношений. Роджерс - это было ясно -
воспринимал себя в высшей степени всерьез, он вдруг обратился в обиженного
угрюмца, терпящего присутствие недавно еще желанного приятеля лишь из
упрямого стремления рано или поздно разрушить стену вежливого и благодушного
недоверия. Пре встречах по-прежнему звучали замысловатые россказни и
таинственные намеки на ритуалы и жертвоприношения в честь чудовищных
Властителей Древности., но все чаще вконец раздосадованный Роджерс подводил
своего гостя к одному из самых жутких монстров в отгороженной части зала и
сердито указывал на те его черты, какие трудно было соотнести даже с самыми
искусными образцами человеческого мастерства. Побуждаемый странным, острым
влечением к открывшейся вдруг новизне, Джонс по-прежнему захаживал в музей,
хотя и понимал теперь, что былое благорасположение владельца уже утрачено
им. Впрочем, по временам, выказывая притворное согласие, он пытался
потворствовать некоторым намекам или утверждениям Роджерса, но того подобная
тактика уже редко обманывала.
Растущая между ними неприязнь достигла пика в сентябре. Однажды, в
послеобеденный час, Джонс по старой привычке забрел в музей и стал не спеша
прохаживаться вдоль мрачных его экспозиций, со столь уже знакомыми ему
ужасами, как вдруг до него донесся своеобразный долгий звук, изошедший
откуда-то со стороны рабочей комнаты Роджерса. Другие посетители музея тоже
уловили его и стали прислушиваться к отголоску, прокатившемуся вдоль
обширного сводчатого подземелья. Трое служителей музея обменялись странными
взглядами, а один из них - смуглый молчаливый малый с внешностью чужеземца,
постоянный помощник Роджерса в качестве реставратора и дизайнера -
ухмыльнулся загадочной улыбкой, видимо, озадачившей даже его коллег и грубо
задевшей какую-то грань чувствительности Джонса. То был собачий лай или
визг, и его могли исторгнуть только испытываемые одновременно дикий испуг и
предсмертная агония. Его страстное, мучительное исступление было
непереносимо для слуха, а присутствие в зале гротесковых уродств удваивало
жуткое впечатление. Джонс вдруг вспомнил, что в музей никогда не допускались
собаки.
Он было уже направился к двери, ведущей в рабочую комнату, когда
смуглый помощник хозяина жестом остановил его. Мистера Роджерса, сказал он
мягким, но настойчивым тоном, одновременно извиняющимся и смутно
язвительным, - мистера Роджерса сейчас нет, а в его отсутствие никого в
рабочую комнату впускать не велено. Что же касается собачьего лая, добавил
он, то, видимо, что-то такое стряслось во дворе за музеем. По соседству
полно приблудных дворняжек, и они иногда устраивают ужасно шумные драки. В
самом же музее никаких собак нет. Но если мистер Джонс желает увидеть
мистера Роджерса, то сможет найти его здесь незадолго до закрытия музея.
Взобравшись по старым каменным ступеням, Джонс вышел наружу и на сей
раз более внимательно обозрел убогое окружение музея. Покосившиеся, ветхие
дома - прежде жилые, а теперь большей частью обращенные в лавочки и склады -
поистине были древние. Некоторые из них, напоминая о временах Тюдоров,
завершались остроконечными крышами, и над всей округой висела тонкая,
миазматическая вонь. Рядом с мрачными строением, подвал которого занимал
музей, виднелась низкая арка ворот, откуда начиналась темная, выложенная
булыжником аллея, и Джонс двинулся по ней в смутном желании обследовать двор
позади рабочей комнаты - мысль о собаке не давала ему покоя. Двор был бледно
освещен поздним предвечерним светом и огорожен со всех сторон глухими
стенами, внушающими неопределенную угрозу и еще более угрюмыми, нежели
обшарпанные фасады старых зловещих здания, тесно сгрудившихся вокруг музея.
Никаких собак не оказалось здесь и в помине, и Джонсу показалось
удивительным, как скоро смогли исчезнуть всякие следы странного
происшествия, породившего такой болезненно-пронзительный визг.
Помня заверения помощника Роджерса, что в музее не водится никаких
собак, Джонс тем не менее недоверчиво заглянул во все три маленькие оконца
подвальной рабочей комнаты - узкие прямоугольнички, горизонтально
протянувшиеся вдоль поросшего травой тротуара, с тусклыми оконными стеклами,
которые таращились отчужденно и тупо, наподобие глаз дохлой рыбы. Слева от
них вниз, непроницаемых для взгляда и накрепко запертой двери, вела лестница
с истертыми каменными ступенями. Что-то побудило Джонса наклониться поближе
к сырым, потрескавшимя булыжникам и заглянуть внутрь в надежде, что толстые
зеленые шторы, подымаемые с помощью длинных шнуров, могли оказаться
незадернутыми. Наружную поверхность стекол густо покрывала грязь, но он
протер их носовым платком и понял, что его взгляду не препятствует никакая
темная завеса.
В подвале было так темно, что увидеть в нем удавалось немногое, однако,
переходя от одного оконца к другому, Джонс все же постепенно рассмотрел все
призрачное хозяйство комнаты, воспроизводящей для музея эти фантомные
гротески. Поначалу ему думалось, что внутри помещения нет ни души, но когда
он пристальнее вгляделся в крайнее справа оконце - самое ближнее к входу на
аллею, - то заметил в дальнем углу световое пятно. Изумлению его не было
конца. Света там быть не могло! Он помнил, что в той стороне комнаты не было
ни газового, ни электрического светильника. Присмотревшись внимательней, он
определил источник света как широкий, вертикально поставленный,
прямоугольник. И тут его вдруг осенило. Свет горел в том конце комнаты, где
он всегда видел тяжелую дощатую дверь с необычно большим висячим замком - ту
дверь, которая никогда не открывалась и на которой был грубо намалеван
страшный тайный символ, упоминаемый в запретных книгах древних чародеев и
магов. Значит, сейчас она распахнута, и в расположенном за ней помещении
горит свет. Уже давно занимающие его ум соображения о том, куда ведет эта
дверь и что находится за ней, заклубились в душе его с утроенной силой.
До самых шести часов Джонс все бродил и бродил бесцельно вокруг
мрачного места, но потом повернул ко входу в музей, чтобы все-таки
повидаться с Роджерсом. Едва ли он осознавал отчетливо, почему вдруг ему
захотелось именно сейчас встретиться с угрюмым, недобро глядящим человеком -
может быть, как раз из-за этих странных фактов, внушающих самые тяжкие
подозрения: необъяснимого, не имеющего определенного источника собачьего
визга, загадочного света в проеме таинственной двери с тяжелым висячим
замком... Когда он появился в музее, служители уже готовы были уйти, и ему
показалось, что Орабона - смуглый, с чертами чужеземца, помощник Роджерса -
глянул на него словно бы с затаенной, подавленной усмешкой. Взгляд этот
неприятно поразил его, хотя, впрочем, Джонс помнил, что дерзкий малый точно
так же посматривал порой на собственного хозяина.
В своем безлюдье сводчатый демонстрационный зал выглядел еще ужасней,
но Джонс решительно, широкими шагами пересек его и негромко постучал в дверь
рабочей комнаты.
1 2 3 4 5