«Является откуда-то из провинции этакий прыщеватый увалень, выступает с дурацкой речью на вечере встречи с новичками и вдруг как прорычит своим басом: „…И хочется белой розы, что символом служит извечной красоты“. Потеха, да и только!..»
Однако было совершенно очевидно, что Фуруми вовсе не обладал ни смелостью, ни достаточной ловкостью, чтобы завоевать сердце Кёко или вступить с ней в связь. А вот угроза, что через Фуруми и сына Минэямы тайная любовная связь Саи с Кёко будет раскрыта и доведена до сведения его жены, – такая угроза действительно существовала, и это чувствовалось. До сих пор тайну их связи удавалось сохранить, и Кёко не всегда могла уклоняться от встречи. Случалось, что он, потеряв надежду дождаться ее, готов был уже на все махнуть рукой, как вдруг она являлась. Последнее их свидание состоялось в конце января, когда он возвращался с Кюсю.
Саи вдруг подумал, что было бы, если бы вместо него, стоявшего тогда на площади перед шахтами с невозмутимым видом постороннего человека, один против толпы возбужденных, разгневанных рабочих, находился там в качестве представителя концерна Минэяма. Тот, наверное, рехнулся бы со страху или от своих пресловутых «угрызений совести», подумал Саи и ухмыльнулся. Затем его мысли вернулись к Кёко, к ее белому прекрасному телу, и его начали обуревать сомнения: «Придет ли она сегодня?» После того как он покончил со своими делами на шахтах, здешние друзья стали его звать на горячие источники, и он насилу отвязался от них. По дороге на аэродром он тогда на несколько минут завернул в храм в Дадзайфу, чтобы по настоянию жены купить амулет для сына, который должен был сдавать экзамены в университет. (Амулет сей помог его шалопаю сыну как мертвому припарки.) В тот раз Саи быстрее, чем сейчас, долетел до аэродрома Итами, а оттуда, несмотря на то что шел сильный снег, велел шоферу на полной скорости мчаться в Киото. Когда он добрался до своей уединенной квартирки на берегу Камогава, был уже вечер. Продолжал валить густой снег, и Саи чувствовал, что озяб» Вскоре пришла Кёко. Пренебрежительная мина, которая всегда появлялась у нее при встрече с Саи, на этот раз казалась навсегда застывшей на ее лице, словно оно оледенело. Холоднее, чем обычно, показалось ему и тело, лишь постепенно оттаявшее и наконец целиком отдавшееся пылкой страсти. Снег шел тогда всю ночь.
С того времени прошло два месяца. Сейчас на дворе стояла уже весна. Забастовка шахтеров, несмотря на отчаянное положение рабочих, все еще продолжалась. Но наступление капитала, как считал Саи (хоть в данном случае он и не был непосредственно заинтересованным лицом, а скорее играл роль одного из советников концерна), должно было увенчаться успехом. Конечно, убийства шахтеров, совершенные с помощью гангстерских шаек, не были плюсом для концерна. Вместе с тем такие, например, контрмеры, как быстрое создание Второго профсоюза и рост его численности, – это уже кое-что обещало. Тут можно было рассчитывать на самые богатые плоды. В рядах шахтеров явно намечался раскол в масштабе всей страны, что открывало самые благоприятные перспективы для концерна и всех его отраслевых компаний. Конечно, у концерна оставалась еще масса нерешенных проблем и трудностей, и Саи это хорошо видел во время своей последней инспекционной поездки, но с каждым разом дело, несомненно, подвигалось вперед. В общем, последние два месяца не прошли даром, и следует сказать, что немалая заслуга в этом успехе принадлежала лично Саи.
Самолет больше не болтало, но он снова вошел в густой слой облаков и, казалось, с трудом пробирался сквозь их толщу. По расписанию через пятьдесят минут самолет должен приземлиться в аэропорту Итами, но похоже, что он немного опаздывает. Во всем районе Кансай, видимо, шел дождь. Если Саи доберется до Киото только к ночи, станет ли его Дожидаться Кёко? Чувственное желание все сильнее овладевало им, то и дело на память приходили слова о белой розе, «что служит символом извечной красоты», и он содрогался при мысли, что Кёко может вовсе не прийти или уйдет, не дождавшись его.
Чтобы немного отвлечься от неприятных мыслей, он достал из портфеля еженедельник. С обложки журнала улыбалась молодая женщина, но внизу, на желтом пол ее кимоно, крупным шрифтом были напечатаны броски слова: «Кровавые столкновения на угольных шахтах». По существу, журнал этот занимал позицию, благожелательную по отношению к концерну, и Саи не стал читать статьи о забастовке, а листал страницы в поисках чего-нибудь развлекательного. Неожиданно из журнала на колени ему соскользнула напечатанная на очень тонкой бумаге листовка. Он невольно взял ее в руки. Перед его глазами замелькали фразы: «…Они налетели внезапно, точно немецко-фашистские зондеркоманды, врывавшиеся на Украине в Донбасс. Банды Ямасиро, Тераути. На грузовиках, в автобусах, взятых напрокат. Пистолеты, мечи, железные палки, пращи. Кровь. Стоны. Вспышка огня. Взрывы гранат. Проломленные черепа. Перебитые руки и ноги. Рассеченные губы… Они готовы вонзить нож в сердце каждому японскому рабочему! Каждому японскому рабочему они готовы выколоть глаза и навсегда погасить для них свет! Все идет своим чередом: Аденауэр и Нобусуке Киси хладнокровно обмениваются– рукопожатиями, а тем временем в Южно-Африканской республике свирепствует расистский террор и в небольшом японском домике среди бела дня зверски убивают Умаяму!..» Саи мельком пробежал листовку и спокойно изорвал ее в мелкие клочки – он ведь не Минэяма.
Любопытно все же, как могла попасть сюда агитационная листовка шахтеров? Неужели ее тайком вложил служащий управления, которому он днем сегодня поручил купить этот журнальчик? Нет, клерк вряд ли отважился бы на столь дерзкий поступок. Остается предположить, что это созорничал тот репортеришка, улучив минуту, когда Саи уходил в уборную. Не зря, видно, он с самого начала почувствовал антипатию к этому настырному типу. «Он говорил, что сфотографировал меня в момент, когда я смотрел на пикетчиков», – вспомнил Саи и снова пожалел, что проговорился репортеру о своем намерении заехать в Киото. Правда, он сказал ему, будто собирается там любоваться цветением садов, но все же не следовало так опрометчиво упоминать Кюсю. Во всяком случае, в концерне в Токио и дома Саи собирался сказать, что эту ночь он провел, отдыхая на горячих источниках Кюсю.
1 2 3
Однако было совершенно очевидно, что Фуруми вовсе не обладал ни смелостью, ни достаточной ловкостью, чтобы завоевать сердце Кёко или вступить с ней в связь. А вот угроза, что через Фуруми и сына Минэямы тайная любовная связь Саи с Кёко будет раскрыта и доведена до сведения его жены, – такая угроза действительно существовала, и это чувствовалось. До сих пор тайну их связи удавалось сохранить, и Кёко не всегда могла уклоняться от встречи. Случалось, что он, потеряв надежду дождаться ее, готов был уже на все махнуть рукой, как вдруг она являлась. Последнее их свидание состоялось в конце января, когда он возвращался с Кюсю.
Саи вдруг подумал, что было бы, если бы вместо него, стоявшего тогда на площади перед шахтами с невозмутимым видом постороннего человека, один против толпы возбужденных, разгневанных рабочих, находился там в качестве представителя концерна Минэяма. Тот, наверное, рехнулся бы со страху или от своих пресловутых «угрызений совести», подумал Саи и ухмыльнулся. Затем его мысли вернулись к Кёко, к ее белому прекрасному телу, и его начали обуревать сомнения: «Придет ли она сегодня?» После того как он покончил со своими делами на шахтах, здешние друзья стали его звать на горячие источники, и он насилу отвязался от них. По дороге на аэродром он тогда на несколько минут завернул в храм в Дадзайфу, чтобы по настоянию жены купить амулет для сына, который должен был сдавать экзамены в университет. (Амулет сей помог его шалопаю сыну как мертвому припарки.) В тот раз Саи быстрее, чем сейчас, долетел до аэродрома Итами, а оттуда, несмотря на то что шел сильный снег, велел шоферу на полной скорости мчаться в Киото. Когда он добрался до своей уединенной квартирки на берегу Камогава, был уже вечер. Продолжал валить густой снег, и Саи чувствовал, что озяб» Вскоре пришла Кёко. Пренебрежительная мина, которая всегда появлялась у нее при встрече с Саи, на этот раз казалась навсегда застывшей на ее лице, словно оно оледенело. Холоднее, чем обычно, показалось ему и тело, лишь постепенно оттаявшее и наконец целиком отдавшееся пылкой страсти. Снег шел тогда всю ночь.
С того времени прошло два месяца. Сейчас на дворе стояла уже весна. Забастовка шахтеров, несмотря на отчаянное положение рабочих, все еще продолжалась. Но наступление капитала, как считал Саи (хоть в данном случае он и не был непосредственно заинтересованным лицом, а скорее играл роль одного из советников концерна), должно было увенчаться успехом. Конечно, убийства шахтеров, совершенные с помощью гангстерских шаек, не были плюсом для концерна. Вместе с тем такие, например, контрмеры, как быстрое создание Второго профсоюза и рост его численности, – это уже кое-что обещало. Тут можно было рассчитывать на самые богатые плоды. В рядах шахтеров явно намечался раскол в масштабе всей страны, что открывало самые благоприятные перспективы для концерна и всех его отраслевых компаний. Конечно, у концерна оставалась еще масса нерешенных проблем и трудностей, и Саи это хорошо видел во время своей последней инспекционной поездки, но с каждым разом дело, несомненно, подвигалось вперед. В общем, последние два месяца не прошли даром, и следует сказать, что немалая заслуга в этом успехе принадлежала лично Саи.
Самолет больше не болтало, но он снова вошел в густой слой облаков и, казалось, с трудом пробирался сквозь их толщу. По расписанию через пятьдесят минут самолет должен приземлиться в аэропорту Итами, но похоже, что он немного опаздывает. Во всем районе Кансай, видимо, шел дождь. Если Саи доберется до Киото только к ночи, станет ли его Дожидаться Кёко? Чувственное желание все сильнее овладевало им, то и дело на память приходили слова о белой розе, «что служит символом извечной красоты», и он содрогался при мысли, что Кёко может вовсе не прийти или уйдет, не дождавшись его.
Чтобы немного отвлечься от неприятных мыслей, он достал из портфеля еженедельник. С обложки журнала улыбалась молодая женщина, но внизу, на желтом пол ее кимоно, крупным шрифтом были напечатаны броски слова: «Кровавые столкновения на угольных шахтах». По существу, журнал этот занимал позицию, благожелательную по отношению к концерну, и Саи не стал читать статьи о забастовке, а листал страницы в поисках чего-нибудь развлекательного. Неожиданно из журнала на колени ему соскользнула напечатанная на очень тонкой бумаге листовка. Он невольно взял ее в руки. Перед его глазами замелькали фразы: «…Они налетели внезапно, точно немецко-фашистские зондеркоманды, врывавшиеся на Украине в Донбасс. Банды Ямасиро, Тераути. На грузовиках, в автобусах, взятых напрокат. Пистолеты, мечи, железные палки, пращи. Кровь. Стоны. Вспышка огня. Взрывы гранат. Проломленные черепа. Перебитые руки и ноги. Рассеченные губы… Они готовы вонзить нож в сердце каждому японскому рабочему! Каждому японскому рабочему они готовы выколоть глаза и навсегда погасить для них свет! Все идет своим чередом: Аденауэр и Нобусуке Киси хладнокровно обмениваются– рукопожатиями, а тем временем в Южно-Африканской республике свирепствует расистский террор и в небольшом японском домике среди бела дня зверски убивают Умаяму!..» Саи мельком пробежал листовку и спокойно изорвал ее в мелкие клочки – он ведь не Минэяма.
Любопытно все же, как могла попасть сюда агитационная листовка шахтеров? Неужели ее тайком вложил служащий управления, которому он днем сегодня поручил купить этот журнальчик? Нет, клерк вряд ли отважился бы на столь дерзкий поступок. Остается предположить, что это созорничал тот репортеришка, улучив минуту, когда Саи уходил в уборную. Не зря, видно, он с самого начала почувствовал антипатию к этому настырному типу. «Он говорил, что сфотографировал меня в момент, когда я смотрел на пикетчиков», – вспомнил Саи и снова пожалел, что проговорился репортеру о своем намерении заехать в Киото. Правда, он сказал ему, будто собирается там любоваться цветением садов, но все же не следовало так опрометчиво упоминать Кюсю. Во всяком случае, в концерне в Токио и дома Саи собирался сказать, что эту ночь он провел, отдыхая на горячих источниках Кюсю.
1 2 3